Он прожил достаточно, чтобы понять, что никакого искупления нет. Человек может только давать обещания, идти на сделки с подсознанием и обманывать самого себя, лишь бы продолжать думать о себе, как о хорошем человеке. Он нехороший человек, и он давно это принял.
***
На третью неделю Александра начало мутить от неизвестности и бездействия. Лагерь, разбитый его сторонниками рядом с границей Фьерды, был похож на муравейник, разве что заметно хуже, чем у этих насекомых, организован. Везде сновали гриши, подготавливая припасы и немногие личные вещи для скорого перемещения. После продолжительного затишья Александр мог почти физически ощущать, как тени внутри завывали, требуя выхода. Иногда казалось, что они могли разорвать его плоть на части, только чтобы излиться и заполнить весь мир. Иногда он был готов позволить им это. Но нельзя было действовать открыто, пока Александр только набирал силы, подпитываемый новыми гришами, решившими занять его сторону и спастись от гонений. Залечь на дно было лучшим выходом для него, как и сотни раз до этого, когда Александр оступался и начинал сначала. Снова и снова. Новые личины, имена, фамилии и истории, — он не смог забыть ничего, сколько ни старался, и был вынужден нести бремя воспоминаний, чья природа была темна, возможно, темнее самого Каньона. А ещё Александру снились сны. Хотя правильнее назвать их кошмарами. Алина Старкова приходила к нему в них — лихорадочных, наполненных его же мерзостью, — и там, стоило Александру протянуть руку к ней, неизменно стоящей в черном кафтане и с улыбкой такой тёплой, будто и правда могла бы простить его, Алина рассыпалась прахом. Это был лучший из сценариев. В иных её разрывали ничегои, волькры или он сам — разрезом. А потом усилием воли Александр заставлял себя смотреть на две половины её тела. Чистейшая пытка, которая, как думал он, должна подготовить его к подобному исходу, но только ещё больше сводила с ума. Настало время столкнуться с правдой. Организм Александра перестал поддерживать нормальную температуру. Каждый день начинался с невыносимого холода и заканчивался им же. Ему следовало сходить к целителям, попытаться как-то исправить положение, найти способ восстановления от скверны, но он знал, что это бесполезно. Такова цена. Чего уж лукавить, лежать в лихорадке и бреду звучит не так плохо в сравнении с остальными составляющими его положения. Создание ничегой разъедало разум и тело, как скверна, создаваемая им, разъедала сердце творения мира. Обоюдно мучительная сделка. И вполне справедливая, как рассудил Александр: дар создания взамен на рассудок. Ему ещё никогда не доводилось чувствовать себя таким безумным и могущественным одновременно. Несмотря на видимую силу, резонирующие в голове желания стали самой настоящей слабостью, и он не мог от них (неё) отказаться. Совсем недавно Александр наконец принял, что теряет контроль. Времени мало. Дети вроде младшего Ланцова не спасут страну от экспансии Фьерды, набирающей небывалые масштабы. Ледяное дыхание этой жестокой страны уже холодило спину Равки. Никаких гарантий на мир не было и с Шуханом. Однако ему нельзя было показывать переживание или неуверенность, потому что любое колебание генерала солдаты сразу расценят как слабость и потеряют веру в возможность победы. Тогда останется только ждать, пока враги, подобно шакалам, не набросятся на лёгкую добычу. Только Александр никогда не был лёгкой добычей. Кем он был, так это ядром небольшой армии, примером для них. Он спал на холодной земле вместе с остальными, не позволяя себе излишеств, способных отделить его от простых солдат, ел те крохи припасов, что у них остались, мог назвать каждого своего солдата по имени. Потому что ценил то, что имел. Александр действительно никогда не позволял себе привыкать к роскоши, понимая, что в любой момент можно потерять всё. Навыки жизни в полевых условиях снова оказались полезными. Учитывая состояние жалких остатков Второй армии, оставшихся под его командованием, полагаться на силу и количество не приходилось. Даже при условии, что каждый его гриш стоил двух дюжин солдат Первой армии. На стороне Алины была королевская семья, их набитые золотом кошельки и целые полчища фанатиков, которые уверовали в святость этой девушки. Что они сказали бы, узнав, что произошло в Каньоне? Отреклись бы от неё, как отреклись от него? Надежда была на ничегоев. Как бы противоестественно это не звучало. Они станут ударной силой. Александру нужно было убедиться в заключении соглашения с Фьердой для последующей внезапной атаки на дворец, нужно было планировать это самое нападение, каждую деталь, чтобы всё пошло по плану. Не как на скифе, когда Алина сбежала, впервые обнажив клыки и доказав, что она достойный соперник. Нужно было как-то поддерживать боевой дух в солдатах, которые практически голодали. И ещё десятки других дел, которые Александр сам взвалил на свои плечи из-за непривычки доверять кому-либо. Груды бумаг, скопившиеся в его подобии палатки, ждали ответа, а он только и делал, что возвращался в воспоминаниях к бледному, напуганному лицу Алины, когда она оставила его умирать. Почему-то ему хотелось помнить. Глупо, безответственно. Необходимо. Может, потому, что именно в этот момент раскрылась настоящая глубина их схожести. Александр тянулся к связи, пролёгшей между ними, подобно мосту, после убийства Оленя Морозова. Она была похожа на нить, иногда спокойную, но чаще натянутую, точно тетива лука, готового к выстрелу. И если в реальности Алина колебалась, опасалась видений, то здесь она сама звала его. Он чувствовал. Каждую ночь, находясь в одиночестве в его покоях, возможно, не осознавая этого, она тянула за нить. Тогда связь заходилась невыносимым звоном в голове Александра. Алина Старкова постоянно была в его голове. Игнорировать импульсы и сигналы, посылаемые ею, было сродни игнорированию пули в плече: рана не смертельная, но ты неизбежно истечёшь кровью, потому что отказываешься от лечения. Хотелось изучать их связь, исследовать пределы возможного. Любопытство — одно из немногого, что следовало за ним сквозь века. Но на задворках сознания разливались липкие и навязчивые мысли о том, чем может быть чревата их неестественная привязанность, усиленная чем-то подобным. Стал бы Александр снова убивать Оленя Морозова, если бы знал, что это обернётся медленной и изматывающей пыткой? Он тонул в этих мыслях. Александр сам топил себя в них. Было поздно отгораживаться от сознания Алины, — ведь он приходил к ней уже много раз, редко заговаривая, но неизменно наблюдая. И после каждого визита связь становилась лишь крепче, ближе, будто вплеталась в вены, срасталась с позвоночником. Александр вспомнил день, когда ему впервые удалось оторваться от физического тела и переместиться к Алине, летевшей на корабле через Каньон. В его сердце — в том, что от него осталось, — что-то больно кольнуло, когда она потеряла контроль над светом и волькры неистово атаковали корабль. *** Лёжа на кровати с закрытыми глазами, Алина как никогда походила на Святую. Без ненависти в глазах, которой она одаривала Александра при встречах, без морщинок, собиравшихся обычно у её медовых глаз во время серьёзных раздумий. Александр никогда не признавал, что запомнил столько деталей об Алине и её привычках по какой-то причине, кроме простого интереса и рационального желания оценить противника. Или потенциального союзника. Если Алина наконец подумает о своих интересах, а не об ублажении чужих. В своей долгой жизни он только и делал, что рационализировал, просчитывал, держась на полях битв, как опытный игрок, а не зелёный мальчишка. До неё. До неё дальнейшие действия были заготовлены на десять ходов вперёд. А потом непоследовательность, спонтанность и легкомыслие, заключенные в молодой девушке, начали вгрызаться в построенные им планы. Александр сам не понимал, чем его зацепила эта сиротская девчонка. Дело ведь не только в силе. Возможно, подкупило её умение держаться и выживать. Алина всегда была равной ему по духу, даже в палатке в первую встречу она упрямо не опускала подбородок, наоборот, задирала выше, сопротивлялась до последнего, отстаивая свою позицию. Тогда Александр впервые почувствовал, что может разделить с кем-то вечность. На столе в свете масляной лампы блеснуло знакомое искусно выполненное кольцо с крупным изумрудом. Раздражение обернулось презрительным смешком и покинуло его грудь, сдавленную необъяснимой тоской. Сделать предложение — умный ход со стороны отпрыска Ланцовых. Только какого из них? Александр мысленно поставил на младшего, тот всегда был сообразительнее. Он снова перевёл взгляд на Алину. Её подушка была влажной от слёз. Она свернулась калачиком в огромной постели, когда-то принадлежавшей ему. Александр моментально обрубил мысли о том, каково было бы проснуться с ней в этой самой кровати. Признаться не вышло бы и на смертном одре, пусть даже под ногти ему запускали бы иглы, а кожу медленно срезали с костей, но во многом Алина восхищала его. И это чувство оказалось доселе неизведанным, инородным, — ведь кем ему, Дарклингу, сумевшему целую страну изменить ради гришей, восхищаться? Такая юная девушка, решившая бросить вызов вечности и, что ещё более удивительно, до сих пор выдерживавшая противостояние с ним. Открытием для Александра стал прохладный ветерок, мазнувший по его щеке. В прошлом ощущения были сумбурными и смазанными, но с каждым новым часом, проведённым возле Алины, их связь продолжала крепнуть, как дитя, научившееся сначала ползать, а теперь и ходить. Этот прогресс был удивительным. Ужасающим. За какими гранями лежали пределы возможного в этом мире? Вдруг Александру захотелось попробовать кое-что. Сосредоточившись на их связи и на нереальности происходящего, он представил облик другого человека на своей коже. Чужие ярко-голубые глаза и волосы, выцветающие из цвета воронова крыла в каштановый. Подняв веки, он обнаружил, что перестал быть похожим на себя. И хотя отчётливым было понимание, что это лишь иллюзия, Александр удивился, наблюдая, как пальцы стали толще, а руки — мускулистее, грубее. Даже одежда сменилась: потрепанный чёрный кафтан превратился в добротную военную форму. Александр подошёл к кровати и присел на край. Алина тихо посапывала, но выражение лица оставалось напряжённым, будто даже во сне у неё не выходило расслабиться. Наверняка её тоже мучили кошмары. Едва касаясь, он провёл пальцем от виска к подбородку. — Алина. Она начала просыпаться. Непонимание отразилось в глазах девушки, затянутых дымкой сна. Александр не хотел напугать, поэтому немного подождал и наклонился ближе, теперь ожидая её действий. Алина колебалась всего мгновение, а затем обхватила его руками и прижала ближе. Здесь всё было иначе. Не как во снах. Алина льнула к его — не его — рукам, тянулась к его — Мала — губам. Она была реальна. Тепло её кожи, сладость поцелуя, который Александр украл у отказника, и, совсем не стесняясь, делал это снова. Потому что рядом с ней мир замедлялся, и Александру больше не казалось, что он с огромной скоростью скатывается в бездну; а его душа на мгновения успокаивалась, переставая отчаянно метаться в грудной клетке между потаёнными желаниями и тем, что делать необходимо. Будь Александр и в правду лишён всякой человечности, как думала вся свора Алины, было бы легче. Лучше бы его монстры сорвались с цепей именно сейчас и разорвали на части их обоих, не оставив даже костей. Прикосновения её рук были похожи на холодный мягкий шёлк, соприкоснувшийся с кожей; они сомкнулись на шее Александра, пустив нежданную волну мурашек по позвоночнику. Его самообладание трещало по швам. Алина выдохнула ему в губы. Он налёг на неё всем телом. Увидит ли Алина истину? Почувствует ли разницу между его прикосновениями и прикосновениями своего отказника? Кислород между ними стал совсем раскалённым, когда Александр запустил одну руку в густые каштановые волосы Алины, а второй огладил девичий стан, сорвав стон с губ Алины. Она подалась вперёд, выгнулась, прижалась тесно и откровенно, совсем как в ночь демонстрации, когда ещё не считала его безумным чудовищем, способным разрушить весь мир. Каждый новый поцелуй клеймил жаром всё больше участков её кожи: ямка между ключиц, шея, совсем рядом с усилителем Морозова, но не задевая его, плечи, скулы. В неровном свете тёмные глаза Алины превратились в жидкое золото, отражавшее её жажду. Руки Александра прошлись по впалому животу — дразня, играя. Он видел, знал, что ощущения захлёстывают её с головой. Его касания и поцелуи опускали Алину в пока неизвестный ей омут, поэтому движения девушки были отчасти неловкими, скомканными. Противоречивость собственных ощущений была отвратительна Александру. В мире никогда не будет таких, как они. Он понимал, насколько сильно ему не хватало единства, становившегося осязаемым рядом с ней. Но мысль о лживости происходящего стала прокрученным под рёбрами ножом. Ещё немного, и он истечёт кровью. Алина не видела его лицо. Видела лишь лицо своего отказника, целовала своего отказника. И, по-плутовски улыбаясь, ловя губы для очередного поцелуя, пыталась расстегнуть пуговицы на мундире следопыта. У них могло быть всё. Но она выбрала его. Александр хотел, чтобы Алина видела его лицо. Оно было покрыто шрамами и похоже на поле боя, место столкновения гладкой бледной кожи и неестественных белёсых полос. Сотни лет назад Каньон стал шрамом Равки, а теперь порождение собственной силы изранило не только страну, но и его самого. Символично. На секунду показалось, что у Александра получится отпустить то, что тянуло на дно, — боль прошлого, страдания настоящего, повязанные на его шее петлёй, ожидания и требования, обещания, данные одарённым мальчиком темноте, которую он тогда боялся до дрожи в коленях. Но прокручивание этого в голове превратилось лишь в очередной приступ боли, прострелившей виски, и нехватку кислорода. Он хотел, чтобы Алина увидела его лицо. — Я скучала по тебе, Мал, — пробормотала Алина ему на ухо. — Очень сильно. Его лицо всегда было беспристрастно и сокрыто за десятью слоями защиты. Но сейчас оно дрогнуло. «Скучала ли ты по мне, Алина? Ведь я чувствовал зов твоего одинокого сердца. Как бы сильно ты не пыталась сбежать от этого». Александр не понимал её привязанности к отказникам. А ещё не понимал, почему ему вдруг захотелось поглотить всё, что осталось от многострадальной Равки, чтобы не осталось ничего, кроме них двоих. Разбираться с собственными желаниями становилось сродни поиску иголки в стоге сена — бесполезным. Прижавшись губами к зардевшейся бархатной щеке девушки в последний раз, Александр отодвинулся и отпустил иллюзию. Личина следопыта растаяла, точно утренний туман. Алина вздрогнула и резко взяла его лицо в руки, подняла за подбородок, наверняка не веря глазам. Тогда Александр улыбнулся — холодной, лукавой улыбкой, которая никогда бы не затронула губ Мальена Оретцева. — Я тоже скучал, Алина. Опьянённый ею, как лучшим из вин, Александр продолжал разглядывать эмоции, отражавшиеся на лице Алины. Целый спектр — от непонимания до обжигающей злости — успел смениться всего за пару секунд. Может, сейчас она даст ему пощёчину. Может, он заслужил. — Как ты сделал это? — Разочарована? Хотела увидеть своего отказника? — Но Мал… Его лицо спустя мгновение ожесточилось всей прожитой вечностью, всей живущей внутри темнотой. Александр перебил, и в голосе его отчётливо звучала сталь: — Стал причиной, по которой твоя подушка пропитана слезами. Алина закусила губу и стушевалась, отодвинулась и прикрылась одеялом. — Разве я не прав? — Ты не знаешь ничего о наших отношениях. Мир обретал чёткость в местах, где Алина соприкасалась с мебелью. Она была центром всего. Проклятая девчонка. Как ей удалось заполучить такую власть над ним? Алина попыталась напустить безразличия — сжала губы, стараясь изобразить презрение, нахмурила брови, сложила руки в замок. Но взгляд говорил гораздо больше: она не понимала, что чувствует, потому что чувствовала слишком многое. Неправильность, запретность. Необходимость. — Ты права, я знаю совсем немногое, — начал он. — Но я знаю то, что рано или поздно они все начинают бояться. Или следопыт начал раньше срока? Скажи, милая Алина, он уже спрашивал у тебя, смогла бы ты отказаться от силы ради тихой жизни с ним? — Александр говорил пугающе мягко, пока Алина, как загипнотизированная, пристально смотрела в его глаза, задетая острыми словами. Она знала, что рано или поздно что-то из перечисленного им произойдёт. И от этого ощетинилась ещё сильнее. — Говорил о том, как скучает по невинной девушке, которой ты была? — Я не стану прежней, и Мал это понимает. Он принимает меня такой, какая я есть, не пытаясь превратить в свою рабыню, — Алина практически выплюнула эти слова и глубоко вдохнула. — И откуда в тебе столько ненависти к отказникам? Кривоватый свет лампы бросал оранжевые блики на загорелую кожу Алины, подчёркивал распухшие от поцелуев губы и щёки, с которых до сих пор не сошел румянец. Александр попытался отвести в своём сознании отдельное место для этого воспоминания. И пусть его разум окончательно сгниёт, скверной разрушенный, оно останется с ним навсегда, в вечности. — Не ненависти. Понимания, — пояснил Александр. — Я бы тоже боялся на его месте. Таким, как мы, опасно быть с ними. Не потому что время заберёт их слишком быстро и сделает больно. Потому что мы можем их полюбить, они нас — никогда. — А ты, Дарклинг? Ты боишься? Ведь ты пришёл ко мне в обличье Мала, потому что знал, что тебя я прогоню. Александр в ответ тихо рассмеялся. Имя человека всегда имело особое значение для Александра, — власть, откровение, правдивость. Она знала его имя и нарочно не использовала, ведь наивно полагала, что это может усилить связь между ними. Но куда уж сильнее? Ночами в своей палатке Александр, если сосредоточиться и сконцентрироваться, мог читать её эмоции, даже не перемещаясь в Малый дворец. Одно целое. Свет и тьма. — Даже если прогонишь и сбежишь, я найду тебя. Нашёл бы, будь ты крестьянкой или служанкой, фьерданской принцессой или керчийской дворянкой. Рано или поздно. Потому что этому суждено было случиться, — припечатал Александр. — Ты постоянно говоришь это. Прекрати, пожалуйста, прекрати. Алина сжала губы, а в её голосе различимыми стали нотки обиды. Александр, повинуясь внезапному порыву, — чего лукавить, весь этот визит был сплошным необдуманным порывом, — протянул руку и медленно провёл по щеке Алины, прикрывшей глаза, точно кошка, давно искавшая ласки. Он вдохнул глубже, различая её запах в просторных покоях. Древесные, но свежие нотки, как глоток чистого воздуха. Надышаться было невозможно. — Тогда, может, мне стоит сказать, что я сохраню жизнь твоих отказников? Даю слово. Они смогут уехать и жить. Не в Равке, разумеется. — Лжёшь, — едва слышно парировала она. Как это похоже на Алину: сначала отрицать, лишь после обдумывать. — Проверишь? Она открыла глаза, наполнившиеся сейчас какой-то странной болезненной решительностью, которую даже Александр сначала не сумел распознать. Через секунду всё прояснилось: Алина захотела попробовать, изучить его и свою реакцию на него. Он сильнее сжал челюсти, когда пальцы Алины потянулись к его лицу. Без ожидаемой ярости, пощёчин и истерик. Алина стала мудрее, рассудительнее, и за этим прогрессом Александру полюбилось наблюдать больше всего. Рука девушки скользнула ниже, останавливаясь рядом с ярёмной веной, и снова притянула его — на этот раз точно его, а не следопыта — ближе. Это был поцелуй-борьба. Поцелуй-противостояние света и тьмы. Алина целовала не Мала, а Александра. Теперь она будто сорвалась с внутреннего поводка, отпустив контроль, бросив вызов. Его лицо горело от прикосновений, а разум — от очередного иррационального желания, только такими в тот вечер и были заполнены мысли. Теперь, когда Алина видела не своего следопыта, он хотел, чтобы она назвала его имя. Гноящаяся и незаживающая рана. Всё происходящее — ночной морок, иллюзия, Александр дал себе слово, что в этот визит истлеет последняя слабость, испытываемая им рядом с Алиной. А если не истлеет, то сожжёт её сам. Но в последнее время он слишком часто нарушал данные обещания. — Я всегда буду рядом, Алина, — Александр прижался лбом к её лбу — обещанием, угрозой, всем-всем-всем, перемешавшимся между ними, — тебе решать, останемся мы по разные стороны или станем союзниками. — Я не хочу войны… — В твоих силах её остановить, — холодно заметил Александр. Алина отстранилась и молчала какое-то время, обдумывая ответ. — Я не хочу войны, но если ты продолжишь убивать невинных, то получишь её. Алина дерзко вздёрнула подбородок, а Александр поднял брови, услышав новые ноты в голосе девушки. Жестокость, решимость противостоять ему до конца. Недооценивать её было главной ошибкой Александра. — Ты изменилась. Больше не опускаешь глаза, — и Александру, в отличие от толпы глупцов, считающих, что победы можно достичь только лишь гуманностью, добротой да честью, это нравилось. — Пока этих изменений недостаточно, но мне нравится путь, выбранный тобой. — Алину передёрнуло после этих слов. Должно быть, она сама не до конца осознала, насколько серьёзно преобразилась, однако для стороннего наблюдателя разница была очевидна. — За всю вечность я не встречал равных себе, тех, кто мог бы встать рядом. Я ждал веками, подожду ещё пару десятков лет, пока ты не поумеришь свой пыл. Она зло стиснула зубы. Голова Александра начала раскалываться, нить их связи пошла рябью, захлестнув всё внутри темнотой. Вена на лбу бешено запульсировала, а холод в кончиках пальцев стал настолько обжигающим, что он сжал руки в кулаки. Видимо, это и был лимит. — Так поищи ещё, — слова Алины наполнились ядом отрицания. — Я не подхожу на роль твоей королевы. В горле нарастал ком раздражения. До чего упрямая. Один разрез, и всё прекратилось бы: его метания, необходимость делать выбор. Но Александр никогда не искал лёгких путей. И, кажется, Алина — один из самых сложных. Ему нужно было уходить. Нужно было думать о стране и гришах, а не о своих желаниях. Тогда он понизил голос до вкрадчивого шёпота, опускаясь к уху девушки. — Сильно же ты недооцениваешь себя. Тебе пойдёт корона. Алина вскинула руку, на ладони появилась горячая сфера сияющего света. Попятившись, поднялась с кровати. Готовилась нападать? Или защищаться? От того, кто имел столько возможностей причинить ей боль, заставить страдать, но не воспользовался ими? Александр едва не рассмеялся. Неужто было так трудно поверить, что он имел в виду то, что сказал? Как же часто из её уст звучали обвинения во лжи и притворстве. Поэтому напоследок Александр решил опалить Алину самой настоящей правдой: — Жестокость тебе к лицу. Она успела только открыть рот, возможно, чтобы накричать или начать спорить, может, чтобы расцарапать лицо, но Александр уже испарился, снова оказавшись в прохудившейся палатке, обдуваемой ветрами со всех сторон. Они ещё встретятся. Скоро.