ода к радости

Когда Юри открывает глаза, над ней рыжеватого цвета ржавый потолок «Мефистофеля». Несколько секунд она лежит, неподвижно. Продолжает взирать на разводы краски, размышляя, что из этого ржавчина, а что — нелепая попытка закрасить пробивающийся металл. Лежать не слишком-то мягко, и она с трудом вспоминает жесткие сиденья автобуса компании «Лимбус», на которые ей как-то между делом жалуется Родя, продолжая активно крутиться рядом и улыбаться обольстительной улыбкой. На фоне доносятся бурные голоса, самый яркий из которых принадлежит Дон Кихот. Она что-то заявляет, бодро произносит, после чего доносится шумиха, а затем — смех. Приятная атмосфера. Прямо как в те недолгие часы, которые они едут вместе до… Ну да. Что-то такое. Они еще все предлагают ей остаться, стать маскотом… Такую глупость произносят, сначала Юри смущается — это из-за цвета волос? — но потом предложение греет ей душу и навевает воспоминания о работе в старой корпорации, всех коллег, старого друга… Забытого и зарытого в погрузившемся в пучины ада филиале ее некогда родного Крыла. Пучины… Погружение… Внезапно, ее словно бьет током. Осознание накатывает так резко, что Юри невольно вскакивает с места и садится, тяжело дыша. Руки начинают дрожать от воспоминаний о широкой пасти, полной червей и личинок, о крике позади, о темноте, удушающей, влажной, и… — Ну, ну, детка. Не напрягайся так. Голос Родион над ухом заставляет ее вновь распахнуть глаза и в ужасе уставиться на нее. Та — все с той же кривой снисходительной усмешкой — смотрит сверху вниз; затем опускается на корточки рядом и несколько раз поглаживает по плечу. Привычной куртки нет — та висит около двери, словно мокрая, а на ней самой сверху, как одеяло, чья-то куртка. Но точно не Роди — своя на ней. Некоторое время Юри панически ощупывает себя, потом медленно тянет руки в глотке, чувствуя, как… В самый последний момент Родя перехватывает ее руку и громко цокает. Юри осознает — шум на фоне стихает; все смотрят на нее. Она резко уставляется в глаза Родион, чувствуя, как начинает ее колотить, то ли от ужаса, то ли от отвращения, и та наклоняется еще ближе, пока, наконец, не берет ее ладонь аккуратно в руки. Кожа у нее шершавая, грубая, но оно и не удивительно, с учетом, как бодро она машет топором… Родион мягко замечает: — Все в порядке. Мы тебя оттуда вытащили… — медлит, — Грегор, да. Вытащил. — Все мозги нам выебал! — воодушевленно гаркает позади откуда-то Хитклифф, и доносится недовольный голос Грегора: — Завались, Клифф! — Заставь меня. И звук легкого удара, после чего — чей-то громкий смех. Родион косит взгляд в их сторону неодобрительно, цокает язычком, но потом вновь возвращается к Юри и улыбается уже мягче. Кивает в сторону куртки и тихо замечает: — Пришлось застирать, а то столько личинок… Когда Юри заметно зеленеет, торопливо добавляет: — Но ты не волнуйся! Мы всех вычистили. Честное слово. Даже из волос. Сказать тут, на самом деле, нечего, поэтому Юри просто кивает, боясь даже рот раскрыть — иначе стошнит. Харон рассердится, в своей невыразительной манере, а если злится Харон — злится и Вергилий… Взглядом она невольно ведет в сторону, ближе к водительскому сиденью, и видит там его, сидящего поодаль от остальной шумной группы. Сглатывает. Выходит, ее достают. Из той аномалии… Грегор ее спасает. Она вновь выживает вопреки всему. Но в этот раз никто не жертвует собой ради нее, все проходит… так, как хотелось бы. Как никогда не случается. Она прижимает руки ко рту, чувствуя, как бешено колотится сердце, и думает — боже, неужели ей везет. Неужели судьба наконец-то находит в себе хотя бы крупицу жалости, чтобы не убить и дать выбраться из жуткого подвала старой корпорации «Л». Она жива. Жива… Выживает… Родя явно замечает, что на нее сейчас внимания не обращают; вновь улыбается по-лисьему, поднимается. Подзывает кого-то пальчиком и, когда на периферии зрения появляется Грегор со своей неказистой тараканьей лапой, хлопает его по плечу и шепчет что-то на ухо, отчего тот смущенно морщится и отмахивается; с их разницей в росте это выглядит забавно. Потом он опускается на лавку рядом с ней. Упирается рукой в колено… Куртки на нем нет, отчего Юри делает вывод, что та, что сейчас на ней — его. Она отжимает руки ото рта, боясь, что все же не сдержится, но, к счастью, слова все же рождаются, нормальные. Те, какие она когда-то давно не успевает сказать Алекс… — Спасибо. Спасибо… что не бросил. Грегор как-то неловко улыбается и чешет рукой затылок. Когда позади доносится довольный гогот Хитклиффа, он бросает туда уничтожительный взгляд, затем вновь — на Юри. Разговор как-то не клеится, и вообще проходит жутко неловко, но Юри кажется — лучше, чем когда-либо. Это большее, о чем она в принципе может мечтать. Вновь нормальное отношение… не как с Хопкинсом… Пальцы сжимают ткань куртки так сильно, что, кажется, вот-вот порвут. — Я не знаю, чем тебя отблагодарить. Но я найду… найду способ. Правда. — Не стоит, — обрывает ее Грегор и криво улыбается. — Я, э, мне этого достаточно. Ну, знаешь, как солидарность, все такое. Про Вергилия такого не скажу, но мне больше и не нужно. Ты же не просила себя спасти, это моя… гм, самодеятельность, да. — Твою ж маму, Грег, хватит сиськи мять! Хитклифф позади явно никак не может угомониться, за что спустя секунду получает от Измаил и Роди; после этого с задних сидений доносится лишь сдавленный кашель вперемешку со смешками и раздраженное цыканье рыжеволосой. Сидящий рядом Данте просто качает головой, явно все это не одобряя, но он нем, как и всегда. Какая странная команда. Когда она работала в старой корпорации, там все относились друг к другу намного холоднее. Может, чувствовали, что в любой момент могут потерять друг друга… Частая текучка закаляла и, вместе с тем, делала намного дальше друг от друга. Грегор вновь бросает в сторону товарища раздраженный взгляд, потом тяжело вздыхает. — Ты уж извини. У него генетическая мутация, крайне редкая — в черепной коробке пустота. Юри вежливо хихикает. — Я думала, все его мозги в бите. — Неудивительно, что он же все растерял, так ею махаться. Кто-то на задних сиденьях явно пытается брыкнуться, но в этот раз Хитклиффа затыкает уже больше людей. Начинается гам; кажется, возвращаются к прерванному занятию, игре в карты. Юри краем глаза наблюдает за тем, как мастерски Родя тасует карты, потом вновь смотрит на Грегора… Тот выглядит измученным, уставшим, но, вместе с тем, намного счастливей, чем когда они пробирались сквозь его воспоминания. Она складывает руки на коленях. В тонкой майке в автобусе прохладно, но это лучше, чем душные коридоры филиала. — Почему? — вдруг спрашивает она. — Что — почему? — Почему… спас? Говоришь, что самодеятельность, но… Грегор нервно пожимает плечами. — Как-то само? Знаешь, поживешь с мое… Начнешь ценить то, что имеешь, — задумывается и с умным видом добавляет: — И кого. И кого, значит… Приятные слова греют сердце. Но Юри не любит навязываться; поэтому вежливо улыбается в ответ, искренне чувствуя благодарность. Но ей кажется это странным. Все же, зачем? В этом заключен какой-то сакральный смысл? Она ведь никак не проявляет себя, остается самой бесполезной частью команды… Как и до этого. Память о прошлом — просто рудимент, теперь не нужный. Но Грегор же тоже продолжает цепляться за него; он понимает ее, как никто другой. Может, он просто хороший человек, вот и поступает неразумно. Потому что знает это сокровенное желание закрыть глаза и раствориться, ведь так легче, хотя вся природа изнывает и против подобной кончины. Проще — не быть. Проще… Но так не хочется. Хопкинс видит в ней эту слабость, а потому ненавидит. И в этом он, несомненно, прав. Юри опускает голову вниз, и челка закрывает глаза. — Полагаю, как куртка высохнет, пора будет высаживаться. — Почему? — удивляется тот. — Так рано? — Ну, работа закончена… Чем, правда, сказать сложно. Этого момента в памяти не откладывается — темнота настает в тот самый момент, когда аномалия тянет к ней гнилую голову. Остается надеяться, что все проходит успешно, но, вместе с этим, это совершенно не забота Юри. Ее обязанностью было довести группу до цели, что она и сделала. И чуть… не умерла. Спасение явно не входило в оплаченные услуги, просто «самодеятельность», как выражается Грегор, и страшно представить, что кто-то потребует с нее за это денег. Их никогда не хватает. Грегор задумчиво потирает подбородок. — А как же гениальный план Роди? — Какой?.. — Про маскота. Юри недоверчиво на него смотрит. Щурит глаза. — Это же шутка. Шутка же, верно? В ответ слышит крайне натужное кряхтение, словно Грегору немного неловко обо всем этом говорить. Он криво улыбается, потом косится в сторону, и Юри невольно следит за его взглядом — а впивается он в Родион, раздающую карты. Вокруг самодельного столика уже сидят Отис, Ресю и Хитклифф… и, по какой-то причине, Синклер с крайне плаксивым выражением лица, которого затаскивают туда явно против своей воли. Юри сглатывает. Вновь смотрит на Грегора. Потом… хочет покоситься в сторону Вергилия, но подсознательный страх не дает. Поэтому она просто шумно выдыхает. — Ты несерьезно. Да ладно… — нервно улыбается. — Я даже тут облажалась. Кому я тут нужна? — Слушай, посмотри на людей там, в конце автобуса, и на себя. Поверь, — на лице Грегора едва ли не агония всего мира, — ты еще не самый плохой кадр тут. Хотя бы знаешь, когда надо промолчать, а этого умения тут многим не хватает. Потом барабанит пальцами по коленям. — Да и… Ну, всегда приятно, знаешь? Иметь рядом кого-то из развалившейся корпы, кто поймет… Да и в принципе не какого-то громогласного придурка, а? Как-то так. Оттягивает ворот и закашливается, явно выдавливая это признание с трудом. Отводит взгляд. Юри же, наоборот — все это время смотрит ему в глаза. Когда родное Крыло только-только разваливается, а в городе начинается трехдневный ад, она уже ничего не ждет от жизни. Лишь бы выжить. Офис, нанимающий ее корректировщиком, достаточно великодушен и дает повод забыть обо всем, кроме работы. Так она и живет все это время, думая о том, как прожить еще один день. Только о сегодня, и никогда — о завтра. В Городе к такому быстро привыкаешь: к выживанию, но не жизни. В Гнезде все намного проще, но где оно, то Гнездо? Но до этого Крылья тоже исчезали, оставляя после себя вакуум и хаос. Включая корпорацию Грегора. На устах, неожиданно, вырастает улыбка. Если подумать, она уже давно не улыбалась вот так… Как в старые времена, когда будущее казалось безграничным, светлым… — Ну, если вдруг место маскота вакантно, то, пожалуй, можно и попытаться, — Юри горестно вздыхает. — Не думаю, что в офисе меня будут ждать с распростертыми объятиями, особенно Хопкинс… В ответ Грегор фыркает. — Сомневаюсь, что хоть какой-то офис сравнится с нашим; где ты еще такой автобус видела? То-то и оно. И никаких Хопкинсов. Правда, никаких гарантий и страховок, но это вообще редкость в наши дни… — Отсутствия Хопкинса вполне достаточно, честно говоря. Они оба неловко смеются. Это так странно… Почти ощутимо забытое. Но, пожалуй, Юри действительно нравится. Когда она только видит странный автобус с чудной девчонкой за рулем, то не питает особых надежд, лишь имя цветного корректировщика вынуждает ее поверить в это разношерстное сборище; сейчас же все тут кажутся ей едва ли не самыми приятными людьми во всем городе. Все, начиная от грешников и заканчивая загадочной странной Харон и угрюмым Вергилием. И теперь, получается… Но Вергилий же наверняка знает про этот дурацкий план. Раз она все еще тут. Значит, он не… — Так что, — Грегор вновь неловко потирает затылок и протягивает ей руку, свою, родную. Крепко сжимает ладонь, встряхивает для приличия, и криво неловко улыбается, будто не знает, что бы еще такого ляпнуть. — Э, добро пожаловать? Только умоляю, не ведись на тупые реплики Клиффа, он несет чушь, но, на самом деле, все рады, даже он. Что ты, гм, жива. Юри чувствует, как уголки губ поднимаются все выше и выше. Жива. Давненько это слово не звучало так воодушевляюще. Когда-то давно оно было бременем, а теперь — меткой удачи. Поэтому она кивает, стирая неожиданно выступившую слезу. — Да. Я тоже очень рада, что жива.