Острый глаз

Боюсь, я просто его заездил. Не успевал Тео вернуться с Восточного берега, комкая квитанцию на перевозку комода, который я сделал из кучки разнородных деталей, и который он продал как оригинальный комод времен королевы Анны, как я тут же отправлял его на Западный берег, за ломберным столиком, который я сляпал из трех ножек второй трети XVIII века, столешницы эпохи «арт-нуво» и простой чурочки, а Тео выдал за «позднего чиппендейла». Но я просто нервничал. Как известно, и как я ему говорил, репутация для антиквара - всё; продал одну фальшивку - всё в твоих руках станет фальшивкой. А потому я позабыл, что Тео безумно устаёт от разговоров, от денег, от договоров с доставкой, грузчиками, от заполнения бумажек, от перелетов туда-сюда, наконец. Да и вообще это вредно - так часто летать, вредно, кажется, для сосудов. А мальчик не говорил ни слова жалобы, ни разу не сказал, что хотел бы эти выходные провести дома - пообщаться с Попчиком, помочь мне в мастерской, просто поваляться немножко на диване за журналом или книгой. Мне теперь это понятно - он ведь считал, что передо мной кругом виноват, что подвел или даже подставил. Тео наверное, было легко прийти к этой мысли: последние десять лет он прожил, задыхаясь от вины выжившего, и в эту большую вину очень естественно включилась ещё одна маленькая. И вот как-то омерзительным ноябрьским вечером он вернулся в очередной раз, озябший и измотанный - хотя и не больше, чем обычно. - Всё, - сказал он, - закончил. Я оторвался от полировки балясины для буфета (неуклюжая была бандура, да и ценности невеликой, максимум ей было 60 лет, но чем-то этот буфетик мне глянулся): - Да ну?! Ой, Тео, какой ты молодец! Ну, мы за это выпьем. А может, сходим в ресторан? Как ты считаешь? Теперь-то я соображаю, что он вел себя неестественно - слишком тихий для человека, завершившего изнурительную двухлетнюю работу, со слишком тусклыми глазами, слишком тяжелой походкой. - Можно, - отозвался он. - Хотя не сказать, чтобы я был голодный. - Глупости, - рассмеялся я, - после аэропорта и перелёта? Да в тебя бык войдёт, а то и два. В итоге мы пошли в итальянский ресторан, и я был так поглощён накатившим на меня облегчением, что я и не заметил, что Тео не одолел пасту с курицей и грибами, а порция-то была маленькая. После ресторана мы вернулись домой, и он почти сразу отправился спать. Даже мыться не стал. На следующее утро погода ещё ухудшилась, в окна колотил мелкий ледяной дождь, и редкие прохожие корчились под ударами ветра. Тем приятнее мне было думать о том, что впереди ещё один спокойный, приятный день, где будет кухня, газета, мастерская, мебель, ждущая меня, как больные ждут врача, замечательный пёсик и замечательный юноша. Но если пёсик появился практически сразу, колотя коготками по полу и требуя ежеутреннюю порцию почёсываний за ухом, то Тео что-то не было. Я сделал нам тосты, поставил на стол варенье, сыр и фрукты. Скоро моя чашка кофе опустела, тосты остыли, а Тео так и не появился, взлохмаченный, в старом халате и новой пижаме, с чуть косо сидящими очками. Я не забеспокоился, скорее мне было смешно - ну надо же, он проспал! И тем не менее что-то заставило меня пойти посмотреть, как там Тео. Поппер последовал за мной, норовя проскользнуть у меня между ног. - Эй, - очень тихо позвал я, открывая дверь. - Ты ещё спишь? Ответа не последовало. Тео лежал на спине, и это меня удивило. Обычно он предпочитал сон на боку, или вовсе утыкался носом в подушку. - Тео? Завтрак на сто...- заговорил было я, подходя к нему, и осёкся. Я не хвастаюсь, говоря, что у меня острый глаз - я просто работаю антикваром-реставратором, а без известной наблюдательности в эту сферу просто не попасть. И вот я сразу увидел, что с Тео неладно. Слишком широко раскрытый рот, странный даже в сумраке цвет лица, криво повёрнутая голова. Я включил его настольную лампу, и всё стало ещё хуже - в уголках рта обнаружились заеды, под глазами набрякли синяки, причем не сизые, как обычно, а какие-то серо-коричневые. А Тео вздрогнул и отвернул лицо подальше от света. - Дружище, - сказал я, касаясь его щеки. Она была горячей, как кружка с едва налитым чаем, - ты меня слышишь? Тео открыл рот, но из его рта вылетело нечто среднее между хрипом и свистом, не похожее ни на одно слово. Он сделал несколько попыток, прежде чем сумел пробормотать: - Хоби? Что случилось? - Это надо бы у тебя спросить, - сказал я. - Как себя чувствуешь? - Я себя не чувствую, - ответил Тео. Я поставил кипятиться воду, пока он принимал душ, и потом заставил его подышать горячим паром. Тео чуть оправился, почувствовал себя, и оказалось, что ему очень плохо. Температура, кажется, поднялась ещё выше, и появился сильный сухой кашель. Я помог ему снова лечь в кровать, напоил молоком с мёдом и дал мазь для заедов. - Посмотрим, как будут обстоять дела вечером, - сказал я, - а пока лежи спокойно. Попчика я оставлю у тебя. И умный пёсик действительно не сделал никаких попыток спрыгнуть с кровати Тео, куда я его положил. Ещё задолго до вечера я понял, что надо вызывать даже не врача, а «скорую». Врач, с трудом усадив Тео, простукал, прослушал и сказал, что такие случаи острого бронхита следовало бы лечить в стационаре - если, конечно, я не могу заботиться о юноше сам. «Могу, конечно», - сказал я. Лавку я закрыл сразу. Зато я почему-то полагал, что смогу работать в мастерской и примерно раз в часик подниматься к Тео. Но очень скоро запротестовали спина и ноги, а потом и мозги. Я не мог полностью сосредоточиться на замене ржавых болтов на тумбочке, зная, что Тео в это время может начать задыхаться. Тогда я поступил просто: взял одну из стопок досье на наши вещи, инвентарную книгу (давно надо было их разобрать, а мне было лень заниматься такой монотонной, бумажной работой) и угнездился в комнате Тео. У меня возникало ощущение, что болезни, которые не могли догнать его в последние десять лет, навалились на него все разом, едва он присел. Разом сказалась и депрессия с посттравматическим расстройством, и спрятанная картина (о боже!), и история в Голландии («о боже!» в квадрате), и зависимости («о боже!» в кубе). Помимо острого бронхита, он мучился всем и сразу. У него болели голова и уши, ныли кости. Вдобавок ко всем грехам его постоянно рвало, он не мог есть. Глаза стали чувствительными к свету, так что приходилось лампу прикрывать газетным листом. Не говоря уже о нервах, которые и прежде были в скверном состоянии - я то и дело видел, как Тео глухо плачет, давясь кашлем и слезами. Я всячески старался утешить его. Присаживаясь на край кровати, я потихоньку рассказывал ему разные истории из своей практики или читал вслух - всякие лёгкие и забавные книжки вроде рассказов Марка Твена, романов про Дживса и Вустера, а также "Года в Провансе" Питера Мэйла (причем с последней я рассчитывал, что она сумеет пробудить у Тео аппетит, а потом поможет ему удержать в еду желудке). Не сказать, чтобы это помогало. Но как бы ни было плохо утром или днем, к вечеру становилось ещё хуже. Если тогда Тео слушал меня и даже говорил, то после восьми он неизменно, что называется, впадал в забытье - состояние между сном и бодроствованием, тяжёлую дремоту. При этом он хрипел так, будто рядом точили нож. В один из таких вечеров я придвинул свой стул поближе и серьезно задумался, не зря ли я отказался от госпитализации. Я скармливал Тео прописанные лекарства, включая антибиотики, его состояние перестало ухудшаться - но и только. Может, я что-то не так делаю? Может, чего-то ему не хватает? Тут из мыслей меня вырвал шёпот Тео. Забывшись, он часто говорил. Большую часть речи Тео разобрать было невозможно, только отдельные слова. Он говорил «мама», «Велти», «Пиппа», «Эдди», «папа», пару раз упомянул какую-то Ксандру. Стоило ему сказать «Хоби», я тут же отрывался и наклонялся к нему - думал, он зовёт меня. А имя «Борис» встречалось в его бреду чаще всех прочих, и оно произносилось таким же обреченным, хриплым шёпотом, как и другие имена, включая моё. Но в этот раз Тео ещё и застонал, завозился. Повернулся на бок, снова на спину, согнул ноги... Я тут же вскочил и склонился к нему. - Тео! Тео, дружок, всё хорошо! Успокойся. Всё в порядке... И тут он открыл глаза, в которых светилась болезненная ясность. - Хоби, - каркнул он, - а Борис когда приезжал? Я застыл. - Когда? Месяца два назад, наверное. - Он говорил, когда снова заедет? - хрипел Тео. Хотя я нутром ощущал, что единственный имеющийся ответ - совершенно не тот, которого ожидает мой бедный компаньон, и огорчать его хотя бы мимолётно мне хотелось меньше всего на свете, другого у меня не было. И я сказал: - Нет. Хотя при этом я ещё взял его горячие худые пальцы в свои, смягчить удар у меня не получилось. Тео зарыдал навзрыд, вырвал у меня руку и накрылся одеялом с головой. А я медленно вышел из комнаты. Борис появлялся и исчезал на манер Мэри Поппинс. То он гостил у нас неделю-другую с видом человека, у которого долгий и давно ожиданный отпуск, подолгу играл с Попчиком, болтал с Тео, даже пробовал помогать мне в мастерской (ничего не получилось, у него руки-крюки). А порой забегал буквально на пару часов с таким видом, будто за ним гонятся. Может, так оно и было. И имелся ещё с десяток промежуточных вариантов. Последний раз он пробыл у нас чуть больше суток, слопал килограмма три разной снеди, чуть не сломал стул в кухне, покачиваясь на задних ножках, и исчез ночью, никому ничего не сказав. Как всегда. Непонятно даже, как Тео пришло в голову уточнить, говорил об этом что-нибудь Борис или нет. Впрочем, горячка, она такая. И я ходил взад-вперед по кухне, меряя взглядом стул, который Борис чуть не сломал. Потом мой взгляд скользнул по столу и переместился на подоконник. Там всё осталось так, как при Велти - красно-жёлтая жестянка с лавровыми листьями, ваза с длинным узким горлышком, деревянная полочка со стеклянными баночками для специй, мобильник перед ними, блокнотик для списка продуктов... Я остановился. На подоконнике лежал позабытый мобильник Тео - наверное, он бросил его там в тот самый вечер, когда мы в ресторан ходили. Трясущимися руками я взял телефон и был ошарашен - три деления из пяти были на месте! До чего техника дошла! В телефонной книжке было штук двести номеров, но я, остервенело давя на клавишу «Вниз», живо нашёл нужный. Каков шанс, что такой человек, как Борис, держит мобильник при себе? Держит мобильник включенным? Не меняет сим-карту раз в два месяца? Я нажал на «Вызов», молча уповая на чудо. И оно произошло. - Эй, Поттер, как жизнь? - грохнул словно из-под земли голос Бориса. - Ты ел когда-нибудь лакричные конфеты? Сперва кажется, что гадость, а потом не можешь... - Борис, это Хоби. - Стульный доктор! - так Борис прозвал меня, когда увидел в мастерской, как я простукиваю торец одного комода - его конструкция наводила на мысль, что там может крыться потайной ящичек. - Чем обязан? Как у вас по... - Ты не мог бы приехать? Пауза. С другого конца доносился грохот, словно Борис стоял в порту - грузят контейнеры, перекрикиваются судоходы, ругаются матросы, бегают потные менеджеры в мятых рубашках. - А что за срочность? - чуть тише спросил он. - Тео разболелся ужас как. Я не говорю, что дело совсем плохо, но я боюсь за его лёгкие, а ему ведь это важно - Тео имеет дело с антиквариатом, пыль там, грязь, и если он заработает хронический бронхит, то как же... - Понял я, - оборвал меня Борис. Если бы я не знал его, то принял бы глубокую озабоченность за грубость. - С парой людей договорюсь и буду у вас через восемь часов, максимум через десять. Глядите там за Поттером повнимательней, ясно? - Конечно, - сказал я, но трубка уже замолчала. Я очень долго думал, говорить Тео, что Борис скоро приедет, или нет, и в итоге решил - лучше не надо. Ведь Тео бы неизбежно разволновался, что ему неполезно. А ещё существовала небольшая, - действительно небольшая, но она существовала, - вероятность, что Борис не явится вовремя... или не явится вообще. Учитывая, так сказать, круги его общения и предполагаемой деятельности, его могли задержать. Добрым словом и пистолетом, как говаривал Аль Капоне. От всех этих мыслей у меня пропал сон, и я принялся медленно бродить по дому. Мастерская, лавка, квартира, комната Пиппы - запах духов, блёстки на стене, своя собственная комната, - альфа и омега существования, любимая кровать, книга на тумбочке, потом комната Тео, который свернулся калачиком под одеялом и скулил тихонечко, как Попчик, если считал, что ему не уделяют положенного внимания. Потом я снова вернулся к себе и углубился в «Аду» Набокова. Этим сложным чтением, в ходе которого приходилось чертить схемки и сверяться со словарём, я занялся так глубоко, что принял глухие звуки откуда-то издалека звоном в ушах. А потом конец отрывка вытолкнул меня на поверхность, и я сообразил, что это звонят в тот самый зеленый звонок. Забыв о том, что не следует топать, я помчался к входу. Там, окутанный ледяным ноябрьским туманом, стоял Борис, в толстом пальто, но без шляпы. Глаза его мрачно сверкали. - Поттер где? - без предисловий поинтересовался он. - У себя. Спит... ну так, дремлет, не может он спать сейчас, - оторопело проговорил я. Не говоря больше ни слова, Борис призраком скользнул мимо меня. Я едва успел ухватить его за полу, бормоча: «Не надо с холода... чай...». Борис мигом затормозил: - Да-да, чет такое слыхал - к больному человеку холодным нельзя... Давай-ка, стульный доктор, сделай мне горячего, а я пойду душ приму. Обычно Борис любил поплескаться в воде, словно утка, но в этот раз не прошло и пяти минут, как он явился в кухню, - я едва успел поставить перед ним огромную кружку чая. Я уже хотел спросить, как ему удалось приехать всего через пять часов после нашего звонка, обсудить, стоит ли будить Тео сейчас, или подождать-таки до утра, чтобы он хоть немножечко набрался сил, но Борис одним глотком выпил чай и поспешил к Тео. Даже не присел. Когда я добежал до комнаты, Борис уже сидел на краю кровати Тео и тряс его - легонько, с удивительной осторожностью, которую я у него в принципе не мог заподозрить. При этом он звал: - Поттер... давай-ка просыпайся... Алё, гараж! Поттер, тебя в самом деле как Волан-де-Морт потрепал... Наконец мой подопечный слегка приоткрыл воспалённые глаза, с трудом сфокусировал взгляд - и содрогнулся всем телом. - Борис, - охнул он. - Мне тут говорили, что ты загибаешься как я не знаю что... Давай поправляться! Бальзам «Павликовский» прибыл! Или таблетки «Павликовский», по одной с утра! А как насчет капель «Павликовский»? Надеюсь, до клизмы «Павликовский» дело не дойдёт... И тут Тео хохотнул. Коротко, тихонько, но он засмеялся. А я уже забыл, как звучит смех Тео. - Борис, - снова пробормотал Тео. - Да-да, всё верно. Весь здесь и к твоим услугам. Вдруг больной вздохнул: - Где Хоби? - Тут он, где ж ему быть! Слева от тебя. Тео скосил взгляд и увидел меня, стоящего в дверях. Потом снова перевел глаза на Бориса. Потом снова удостоверился, что я стою в дверях, и уже окончательно уставился на гостя. Я смотрел на них, - на то, как Борис бормочет что-то Тео, свою обычную смешную околесицу, которая могла быть оказаться и правдой, и ложью, и как Тео меняется на глазах. У него не спал жар, он не перестал мгновенно сипеть, но я видел, что ему стало легче. Словно его отпустила какая-то острая мука. И он спокойно и радостно приткнулся к Борису, который прилёг рядом с ним, позволил себя обнять и тут же заснул. Я это услышал - во сне у него слегка менялось дыхание. Я тихонько удалился, ощущая, как понимание распускается внутри майским одуванчиком. Может, тут тоже мне пригодился острый взгляд, и благодаря ему я смог считать истинное содержание жестов и касаний, взглядов и улыбок. Только одно меня тревожило - понимают ли сами мальчики? Если нет, то лучше бы поняли скорее. Ведь каждый день может оказаться последним. Тем не менее до утра эта чистая, выстраданная любовь явно могла подождать.