Ненавижу 2.

— Уважаемые коллеги! Мне выпала большая честь выступить на столь важном мероприятии. — Наталья Григорьевна чуть развернула корпус, ухватившись за край трибуны правой рукой. Левой же указала на белый прямоугольник полотнища, тянувшийся через всю сцену. На нём большущими красными буквами — «ОБРАЗОВАНИЕ НОВОЙ ЭПОХИ!» Повернулась к залу. Оглядела присутствующих. «Больше сотни нагнали. Массовость — наше всё». Мотнула головой, отогнав ненужные мысли. — Три слова! Но в каждом — веха нашего народа, который един в своём желании жить во благо не только себе, но и другим! Раздались жидкие аплодисменты, которые с каждой секундой крепчали. Наталья Григорьевна тряхнула головой. Копна чёрных крашеных волос взметнулась и опала. Она прошлась по ним, как гребнем, растопыренными пальцами, убирая со лба, и продолжила: — Но что значит «во благо»? Как же жить, как вести себя во имя полезности и добра? — Она уставилась в зал. С удовлетворением отмечала, как многие никнут, втягивая головы в плечи. Усмехнулась внутренне победно-злорадно. — Все великие умы задавались этим вопросом. А в авангарде всегда были, есть и будут… — Пристукнула кулаком. Бутылочка с водой накренилась. Наталья Григорьевна подхватила её. — …педагоги! Неспешно открутила крышечку. Сделала глоток. На мгновение прикрыла глаза. «Господи! Какое лицемерие! — выскочила невесть откуда крамольная мысль. Ещё глоток. — И вода дерьмовая. Как, впрочем, и всё остальное». — Крамола росла. Она отставила бутылку и сказала с жаром: — Школа — это флагман, который вопреки всем невзгодам, проискам врагов… — Опять посмотрела в зал. Прошлась по головам директоров, завучей, которых заставили «добровольно» явиться… Она представила, как едет по этим головам грейдером. Они лопаются, полые внутри. Что-то сегодня с выступлением не заладилось. Она так гордилась своим умением из ничего создать речь, приурочив её к чему угодно. А вот сегодня, поди ж ты! Слова разбегаются, как тараканы. «Соберись!» — ущипнула себя за костлявое бедро. — Да, именно враги под добродетельной личиной, — голос Натальи Григорьевны набрал подобающих обвинению децибелов, — скрывают свою истинную сущность. Коварные, пропитанные тлетворной западной идеологией вседозволенности и разврата. Она стала говорить тише, с надлежащей долей скорби: — Молодые, неокрепшие сердца часто падки на такое кричаще-яркое, сулящее все радости жизни. — Она сглотнула. — Уважаемые коллеги! Весь коллектив нашей школы единогласно подписал обращение в Министерство образования. В нём мы просим сделать нашу сто двадцать третью флагманом в борьбе с ЛГБТ-пропагандой среди детей и молодёжи! Ведь мы — фабрика детских душ. — Она широко растянула губы в подобие улыбки. — Я верю, что остальные педагогические коллективы не останутся в стороне. Я знаю, что вместе мы — сила! — Она поклонилась. Публика захлопала. Правда, как-то вяло.

***

— Наталья Григорьевна, вы были, как всегда, великолепны! — подошла к ней методистка из управления образования. Маленькая, похожая на мышь: чёрные глаза-бусинки, узкий длинный носик с розоватыми подёргивающимися ноздрями, махонькая гулька седых жиденьких волос. Наталья Григорьевна терпеть её не могла. — Спасибо, Зоя Петровна! — улыбнулась ей. — Вы, как всегда, отвешиваете мне комплименты. — Ну а почему не похвалить такого отличного работника? Наталья Григорьевна приложила руку к груди: — Пока такие люди, как вы, Зоя Петровна, есть в педагогике, мы на верном пути. — Ну, вы меня совсем засмущали, — хихикнула-пискнула та, замахав своими ручками-лапками. — Остаётесь на фуршет? Будут очень недурственные салатики с ананасом и манго. Наши девочки из отдела постарались. Надо бы уважить, — зыркнула на плащ в руке Натальи Григорьевны. — Ну конечно! Угощение от ваших искусниц ни за что не пропущу!

***

— Алло, сына. Привет! Ну как вы там? Наталья слушала, глядя на сгущающиеся сумерки за ветровым стеклом. — Ели? В холодильнике картошка и рыба жареная. Не забудь отцу напомнить, чтобы принял таблетки. Я приеду завтра. Сегодня не рискну: темно. А ты же знаешь, какая дорога там. Яма на яме. Переночую у Тамары Ивановны… Что? — Напряженно вслушивалась в голос сына. — Папе уже звонить не буду. Скажешь ему, что у меня всё хорошо. Целую. Пока. Очень устала. С ног валюсь. Спокойной ночи! Бросила телефон на соседнее сиденье и повернула ключ зажигания.

***

— Привет! Наконец-то! — выдохнула радостно Тома и обняла Наталью. Задрала лицо вверх, жадно раскрыв рот. Сухие, слегка шершавые губы Натальи впились крепко. Она по-хозяйски обхватила свою мягкую Томку длинными, цепкими руками. Пальцы сжали пухлые ягодицы. Та застонала. Левая рука Натальи проворно нырнула в вырез халата к большим грудям. — Ох! Ты как… как… — Тамара на мгновение прервала поцелуй. — Угу-у, — промычала Наталья ей в ответ, целуя шею. — Только засосы не ставь.

***

Они лежали в постели. Голые. Удовлетворённые. Голова Натальи покоилась на плече Томы. А её пальцы гладили молочно белеющую в сумерках грудь. — Господи! Как же хорошо! — прошептала Тома. — Вот бы каждый день так. Наталья хмыкнула. Сказала лениво: — Приелось бы. — Нет, — Тома тихонечко засмеялась. — Такое не приедается. Помнишь, как мы с тобой в Сочи отдыхали? Тот дикий пляж… А давай летом опять махнём? Наталья громко вздохнула: — Том, ну куда сейчас махнёшь? Ты же видишь, что творится вокруг? Все как с цепи сорвались. Как обезумели! Совсем, суки, жизни нет! А закон этот их дебильный — это же… Она схватилась, зашагала по крохотной комнатке: два шага вперёд — стена, два шага назад — кровать. — Додушивают, сволочи! Лицемеры чертовы! Борцы, блядь, за моральный облик. А сами же, сами!.. — Воздела худые руки к потолку. Руки опали, как плети. — И ведь под дых бьют. Да так, что дух вышибает. И такой страх внутри… — Её правая рука сжалась в кулак у грудной клетки. Поелозила по ней, цепляясь за почти пустые мешочки грудей. — …что ты предаешь. И, сука, себя продаешь! Я ведь, понимаешь, Том, такая же, как и все они. Нет, я хуже. Хуже! Хуже! — Остановилась, словно пораженная сказанным. Тома, сидевшая на кровати и обеспокоенно наблюдавшая за ней, встала. Подошла. Обхватила со спины, прижалась лицом. — Мои косточки любимые. Ты только не нервничай. Ещё чуть-чуть и на пенсию, и никому до нас нет дела. Переберёмся в Питер. Будем жить тихонечко, наконец-то вместе, в одной кровати… — Тебе лишь бы в кровати, — всхлипнула-хрипло рассмеялась Наталья. — Я люблю тебя, — жарко и счастливо произнесла Тамара.