***
Варвара Петровна и Дарья о приезде Николая Всеволодовича узнают. Но где же он сам? А это только одному человеку известно. Идя очень быстро, почти что срываясь на бег, Верховенский топтал старый пол мезонина, постоянно оборачивался, прислушивался ко всевозможному скрежету, любому звуку, сердце его было не на месте, а руки дрожали. Не даром же с утра ещё Ставрогин изволил быть с ним таким ласковым, непросто же так слухи по городу о его помешательстве бегают. Помешался, а после пропал, да даже мать не известил. Что здесь ещё можно думать? Пëтр весь дом обошëл в поисках Николая и уже начинал терять уверенность даже мнимую. Если его и здесь не окажется то... Да помыслить страшно. Верховенский останавливается, прикладывает руку к переносице и глаза закрывает. Шорох. И вот он срывается с места, идёт к источнику шума, словно от этого его собственная жизнь начала зависеть. С каждым очередным шагом сердце начинало биться быстрее, а при виде Николая вдруг пропустило удар. – Вы, дорогой мой, не иначе как очередную глупость задумали совершить? – Пëтр Степанович руки на груди складывает, опирается плечом о стену, изо всех сил лицо держит, словно и ни он секунду назад места себе не находил и совладать всë с собой не мог. Ставрогин на него оборачивается, улыбается криво, петля из рук будто сама и выскальзывает, а Николай в ту же секунду падает на колени. Пëтр подходит к нему слишком уж быстро, чтобы дальше изображать безразличие, не жалеет почти, опускается вслед за Ставрогиным и тянет к нему свои нежные руки. Николай голову вниз опускает, глухо всхлипывает и дрожит, как от обморожения. Прячет лицо в складках чужой одежды, не желая, чтоб кто-то смог его таковым запомнить. А Пётр запомнит, всë равно запомнит. На языке Верховенского вертится заготовленное: «Николай Всеволодович, ну что ж вы так в самом деле...», – но настолько уж это банально избито, что даже и неуместно. Тишина. Долгая и мучительная как для такого болтуна, так и для такого момента. Не сказать даже, что из этого сильнее не терпит молчания. – Коль, а хочешь уедем? – не выдерживает Верховенский, понимая как странно будет звучать, но Николай и не слушает. Пëтр вздыхает тяжело, гладит его спутанные волосы, прижимает к себе нежно и неосознанно покачивается, словно баюкает. А сам думает, что больше и на шаг от него не отойдёт, ведь ни дай бог в следующий раз не поспеет вовремя. Ставрогин в слезах на крик срывается, тело лихорадочные судороги одолевают, а придя в себя он всë-таки подмечает, что сам бы в жизни не стал Петра в подобном состоянии терпеть. Пëтр к слову и не просит, ещё с детства привык справляться со своими приступами самостоятельно. И Николай молча клянëтся себе, что постарается. Постарается заметить любую негативную перемену в Петре и сделать всë, что только сможет, лишь бы вернуть этот долг. Ставрогину мерзко и за себя стыдно безумно, что его такого грешного, обезображенного, плачущего сейчас так настойчиво к груди жмут и гладят нежно и трепетно, будто экспонат в петербургском музее, словно и правда он чей-то идол. И Николаю в бреду с закрытыми глазами видится, как Пëтр с него сейчас пальцами кожу сметает, слой за слоем, всë глубже и глубже, словно в попытке дойти до сердца и вырвать оттуда проклятую острую боль. – Коль, тебе лучше? – шепчет Пëтр встревоженно. – Может чуть легче, – отвечает тот, однако не отстраняется. Напротив, в ответ обнимает и голову перемещает с груди на плечо, смотрит вперёд и ничего уже после слëз своих не видит. – Только не уходи сейчас... – добавляет он потерянно. – Не уходи. – Николай Всеволодович, – привычно тянет Верховенский, – ну куда я без вас, скажите на милость, пойду? И Ставрогин чувствует, как перестал душить приступ. И правда спокойнее стало, но лишь на мгновение, в котором задержаться он хочет, но позволить себе будто не может. Он этого спокойствия не заслужил также, как и не заслужил сейчас такого Верховенского. Такого каким он бывает так редко и только для грязного дела и лжи. Но можно ли так блестяще и неподдельно сыграть сейчас это волнение? И Николай приходит к выводу, что Верховенский определённо может. А вот мысли, что Пëтр с той же виртуозностью и уверенностью пытается сейчас изобразить из себя спокойствие, испытывая при этом только тревогу, в его голове даже не закрадывается. – Я так вам обязан, – бредит Ставрогин, кажется снова готовый расплакаться. – Николай, не вы ли меня также сегодня ласкали? – сладко шепчет Пëтр, вспоминая ещё беззаботное утро. – Пëтр Степанович, это несоизмеримо, – отмахивается Николай. – И снова я Пëтр Степанович? – наигранно обиженно произносит Верховенский. – Всю прошлую ночь, да и утро ещё был Петрушей, а тут снова. И Ставрогин смеётся. По-детски заливисто и весело, от мальчишки его отделяет лишь давно сломавшийся мужской голос. Верховенский привычно улыбается, смешного однако ничего не находит, понимая, что смех Николая скорей истерический и усталый. – Петруш, – зовëт Николай, после чего невесомо в приоткрытые уста его целует. Верховенский глаза прикрывает, скрывая навернувшиеся слëзы собственной усталости. Его идол сломлен. Сломлен настолько, что боле не может являться идолом. Но в этой слабости и болезни он кажется Петру лишь совершенней и краше. Живой и чувственный, горячий, нет огненный, будто феникс. На редкость прекрасен для любви, но не слишком ли слаб для власти? – Полно, Николаш, – наконец говорит Верховенский, нехотя от чужих губ отрываясь. – Вставайте, пора уже. – Это куда ещё? – недоверчиво отвечает Ставрогин, однако с колен поднимаясь. – Как куда, Николай? Политический уклад страны менять, ну это так сказать для начала, – Пëтр улыбается, руку Николаю протягивает, тот принимает и, усмехаясь, удивляется, как тот ещё идею свою не оставил. – Пëтр, дайте хоть дух перевести. Ей-богу в могилу сведëте, – произносит Ставрогин с улыбкой, не задет нет, очарован. Восхищëн преданностью, на которую сам никогда не был способен. Но стоит его глазам на Петре сфокусироваться и вот он уже и не уверен, что чувство преданности так ему чуждо. – Я люблю вас. – И я вас, Николай Всеволодович.Часть 1
24 марта 2023 г. в 00:44
И вот снова. Утро с первыми лучами восхода наступает, а Ставрогин с Верховенским в одной кровати лежат, да друг к другу жмутся.
Это Пëтр Степанович прошлым вечером у Николая Всеволодовича задержался, да настолько, что и остаться изволил. Давно это началось, настолько давно, что уже и не вспомнить когда. По городу начинают слухи ходить, а их обоих это словно и не волнует.
Николай вдруг в постели ворочается, а после и просыпается. Голову рукой в локте согнутой подпирает, да на Верховенского смотрит, а тот, почувствовав шевеление, начал было и сам просыпаться, но, ощутив нежные поглаживания по голове и спине, решил вида не подавать.
Ставрогин смотрит очаровано, завороженно. Солнце неловко пробирается сквозь незашторенные окна, а светлые от природы волосы Верховенского наливаются ещё большим светом, становясь ярче и выразительнее.
Пусть и залюбовавшись, Ставрогин не пропускает шаги за дверью и укрывает Верховенского с головой одеялом, прижимает к себе поближе, глаза закрывает и притворяется спящим.
В комнату входит Варвара Петровна, сперва щурится из-за слабости зрения, но, заметив сына кажется спящим, решает его не тревожить и удаляется.
Николай открывает глаза и поднимает с головы Петра одеяло.
– Петь, спишь? – шепчет он, снова запуская руку в светлые волосы.
Верховенский молчит, даже похоже очень, что спит, а только дрожание ресниц выдаëт.
– Петруш, я люблю тебя, – произносит Ставрогин чуть громче, и тогда Пëтр уже не сдерживает блаженной улыбки.
Николай смеётся, тянется ближе к чужому лицу, убирает прилипшие ко лбу волосы и невесомо целует. Верховенский глаза открывает, смеётся легко и тянется за очередным поцелуем. Лёгкое соприкасание губ и снова весëлый смех.
– Люблю тебя очень, – повторяет Ставрогин от щемящего чувства в груди и утыкается в любимые светлые пряди, не в силах сдерживать смех и улыбку.
– И я вас люблю, – отвечает Пётр, вдыхая запах чужой ночной рубашки.