*** США, Висконсин — «молочная ферма Америки», «штат барсуков», Региональный военно-гражданский аэропорт округа Дейн …
Мальчик, теребящий в пальцах сморщенную салфетку, долго собирался с мыслями. Он силился прогнать из готовы недавние истошные и надрывные вскрики таких же людей, имеющих такое же отношение к преступному миру, как гуара — гривистый волк — к горному козлу. Ну, может, не совсем. Но разве их схожесть определяется лишь наличием шерсти и четырёх конечностей? Запутавшийся и заглянувший в себя подросток обнаружил там, внутри, ничего. За исключением комка из переполняющих его эмоций. Внутри не было места облегчению, нервному смеху или расслабленному вздоху. Пришлось покусывать щёки и делать глубокие вдохи, раз с дыханием становилось справиться всё труднее. — Что есть вендетта? Смешение яда и противоядья. Это — неправильно, бесчеловечно, но… но ты мог бы покончить с этим, чтобы остальные не смели… Случись так… тебе бы не пришлось в дальнейшем тратиться на куда более чудовищные поступки… Тебе по силам… — Замолчи сию секунду! Я запрещаю тебе впредь об этом заговаривать, а иначе… Сора моментально переменился: ответом его послужило пристыженное мычание, не размыкая губ он сглотнул и уморительно взъерошил волосы на загривке. Его собеседник, всецело состоящий из вострых чёрных как сурьма граней за исключением длинных серебряных волос, и бровью не повёл. Мальчику, что был куда младше и сердобольнее своего спутника, становилось так дурно лишь в исключительных случаях. Этот был один из них. Простое осмысление когда-то очень давно потрясшего его открытия: таким в меру агрессивным взглядом юный лейтенант вооружался каждый раз, когда на него поднимал глаза всякий, не являющийся одним из его братьев. Или если этот кто-то не был им — Сорой. Это не было выражением психического расстройства, паранойи или намеренным желанием возвыситься, лишь способом отвести праздные глаза от своей персоны или влезть в душу, перевернуть всё вверх дном, уловить фальшь и чётко обозначить намерения, выплёскивающиеся на свет саморазрушающегося бытия из обезображенных морщинистых щелей других людей. Зеенорт уже успел отвратить слух от лести и позволить красноречивой полуулыбке осветлить его и без того смуглое лицо, всматриваясь в большие сверкающие небесной синевой глаза сидящего напротив юноши. Он не упрекал Сору. Лишь самую малость, если не кривить душой. Всё же тот его взгляд был имитацией. Это вволю его позабавило. Тем не менее Сора принял резкую смену настроения Зеенорта в штыки. В панике и изумлении запоздало обнаружил, что потерял чувство направления и стал распадаться на части, которые затем Зеенорт всенепременно любвеобильно скрепит чувствительными стежками, на которые может быть способен лишь настоящий мастер. Светлое лицо юноши с растрёпанными светло-русыми волосами превратилось в мертвенно-белёсое, ассиметричное от самоистязания. Он порицал себя за обездоленность, глупейший поступок, который мог стоить ему жизни. Он потерял бдительность, сделал по-своему, не так, как наказывал его спутник. Сора отказывался принять простую истину: неизменная мягкость его натуры обернулась рухнувшим дамокловым мечом. Мальчик, дрожа как осиновый лист, спрятал лицо в ладонях. — Я… даже не успел понять, что произошло… Так внезапно… — Сора, возьми себя в руки. Шок постепенно сойдёт на нет. Снисходительный тон и спокойная полуулыбка смазались на глазах Соры: его подсознание не могло развеять ни оглушительные вопли и выстрелы, ни запах щедро пролитой крови. Ни тот взгляд рассвирепевших золотых глаз. Равнодушие в которых могло бы сойти за гнетущие безлюдные области вечных морозов — творения неисчислимых столетий зимы, бережно укрывающие бархатным, но шипастым покрывалом все скрытые и обещанные угрозы лютых холодов. В теле поселилась истерическая боль, как если бы кости раздробили, а тысячи осколков вросли прямо в плоть и впились в жизненно важные органы. Кровь предательски ударила в голову, а затем также внезапно от неё отлила, превращая кожу в голый белёсый камень, на котором выступили бусинки пота. Сора не мог не быть откровенным, когда его давление впервые на его памяти подскочило до космических чудовищных высот: — Я никогда не ощущал ещё дыхание… своей собственной смерти… я не мог пошевелиться… не мог вообразить, что кто-то может быть настолько поглощён жаждой чужой крови… убийства невинного человека… — Ты стал удобной целью. Я предупреждал. Когда мы в подобных местах… это как сеть, в которую ты уже угодил. Важно суметь из неё выбраться, раньше… — …чем до тебя доберутся, да. Но я просто… ничего, мне не следовало от тебя отходить ни на шаг. Но ты появился как из-под земли! Моё сердце ушло в пятки, когда я осознал, что меня ждёт быстрая, но болезненная смерть, но ты… ты… — Пара трюков, ничего более. Будь ты наблюдательнее, уже смог бы разгадать одну из моих техник. Сора… Я не мог тебя оставить. — Оставить? Зеенорт, я… — Да? Что такое? Выкладывай уже, раз заикнулся. — Я не… Ты оказался прямо передо мной… на линии огня… Правда в том, что… я не был уверен, как ты поступишь… Мне казалось, что ты позволишь мне умереть… просто последний раз заглянув мне в глаза, исчезнув… жестоко расправившись со своими врагами, которые нас уже подстерегали. — И по итогу правдой оказалась лишь последняя часть твоего откровения. Я не мог поступить иначе. Сора, скажи мне откровенно. Ты испытал ужас, ни с чем не сравнимый? Особенно когда тебя посетила мысль, что я вот-вот прерву твою жизнь? — Это… да, так оно и случилось. И всё же… — Правильно, Сора. Если ты не ощутил такого ужаса, свернувшегося гремучей змеёй на груди, то значит ты и яйца выеденного не стоишь. Я бы возненавидел тебя сильнее, чем кого-либо, возжелал превратить каждый твой вздох в страдание, оборвать твою жизнь именно в тот момент, когда у тебя уже не останется никого и ничего, что ты так любишь. — Боже! Зеенорт! Скверно, что тут не было подлокотников, в которые можно было бы впиться ногтями. Земля под ногами перевернулась вверх дном, заставив русую макушку повиснуть над эфемерной пропастью, закручивающуюся в опасную воронку. Голубоглазый мальчик часто задышал, стараясь, если не отодвинуться, то вжаться в мягкую спинку дивана, дать ей возможность проглотить себя. Сумасшедший нехороший жар пронзил его от макушки до пят, лишь на мгновение задержавшись на щеках и в паху. Его и без того сдавленный мягкий голос почти сел, пока Сора тщательно подбирал каждое слово: — Что… Что ты… Пожалуйста, перестань… почему ты так говоришь? Я лишь только хотел поблагодарить тебя. — Хм? А вот я мыслил вслух. Абсолютный враг… Никогда не перестаю думать об этом. Я просто не вынесу, если ты станешь моим. Я могу читать тебя как открытую книгу, и я этому рад. Но я пришёл в неописуемый восторг, впитав губкой парализовавший тебя страх. Ничего, Сора, мы все — просто люди. Но лишь горстка — человечнее остальных. — Что ж… Ты… ты ещё никогда не рассказывал мне о подобном… Не перестаёшь ни на миг? Так тревожно… Но, спасибо… что поделился. Взгляни, моя дрожь прошла. Почти… Я почти в норме. Я… Зеенорт, я хочу быть на твоей стороне, пусть я не могу положить конец этому кровопролитию… этому… членовредительству. Я — не их союзник, но и не твой враг тоже. Тут он осёкся, как если бы посмотрел на себя со стороны, стал кем-то другим, вслушался в последние слова, после которых повисла тишина. Сора был готов поклясться, что голос его на долю секунды дрогнул. Но и этого было достаточно, чтобы осознать: они оба обратили на это внимание. Сора произнёс это от чистого сердца, но в тоже самое время какая-то струна внутри натянулась, оборвалась. Зеенорт сделал вид, что не заметил, что ничего не произошло вовсе. И всё-таки ни в чём не повинного мальчика осенило, что Зеенорт прекрасно осведомлён, в какую степь Сору завели его же неоднозначные мысли. — Хм, да, так и есть. Идём. Тебе нужно успокоиться. Хватит с нас на сегодня светопреставлений. — Констатировал лейтенант, расслабив сцепленные в кожаных перчатках пальцы. Его частный самолёт должен был уже приземлиться. И, дав короткий знак своим людям, моментально растворившихся в толпе, Зеенорт галантно подал руку всё ещё сидящему как на иголках пареньку. Сора, как и прежде, вновь испытав дежавю, протянул в ответ свою. Несколько запоздало, механически. Не найдя на безупречном костюме, напоминавшему ему чёрную сурьму, ни пылинки, ни неровной складки, ни пятнышка крови.***