Мята и мелисса.

Он всегда активный, громкий, веселый. Постоянно заходится в соловьином смехе, пуская крупинки слёз по лицу от ярких эмоций. Часто доводит окружающих до белого каления, заставляя либо грузно вздохнуть, либо присоединиться к теме, и радоваться вместе, что редко бывает. Всегда тёплый, воздушный и очень мягкий душой, никому не становится тяжело от его присутствия, как бы тот не кривился. Но очень тихо плачет. Роняет кипящие капли на холодные кончики пальцев, нос, горячие веки, и не менее щёки, отдающие горечью слёз. Боль и точечное покалывание в груди, голове, по всему телу. Иногда судороги, сводящие потихоньку паутинкой сжимающего приступа. Трясущиеся словно от безумного морозного озноба губы, бывает белые, бывает алые, обкусанные до крови. Они шершавые и мокрые, впитавшие в себя немало боли и сожалений. Это продолжается. Ледяные пальцы со специально подрезанными ногтями тянули за волосы, расцарапывая всю макушку головы до будущих ран. Выдранные клоки некогда ярких волос валялись вокруг тонкими нитями. Тяжёлое, прерывистое, еле слышимое дыхание. Холодно, страшно, обидно, горестно... И ничего изменить нельзя. Всё уже останется так, как есть. Не спасти, и не увидеть. Почему так? Отчего сейчас так больно? И тепло... Греющие руки нежно перехватывают со спины в кольцо, приподнимая медленно из сидящего сковавшего всецело нутро положения, придерживая за голову. Берут под ноги, и кладут их ровно, чтоб не вжимал к желудку. Укладывают на спину, чтоб не ломал коленями рёбра. Рукой из под спины оборачивают, оставляя всё тело, сильно вспотевшее и противное у себя под сердцем. Прикладывают тёплую ладонь к охолодевшей от постоянного ветра в ней груди, измеряют бешеный уже до тошноты пульс, и после, как же крепко обнимают.... Мягкие, в шутку намазанные пока тот спал бальзамом губы пахнут волшебно, и обрамляют ежевичным запахом тонкую шею с посиневшими венами на ней, и красными линиями от пальцев. Отмершие фаланги двух рук приложены друг к другу, после спрятаны в небольшой крепкой руке, и неважно сейчас, как туда влезли. До ещё большей головокружащей тошноты противно, что так нежно жалеют, ведь не заслужил, недостоин. Но то, как эти же руки, неуклюжие слегка из-за недавнего дремания - и пусть. Ловят каждый сигнал его собственного тела, понимая, по всей видимости по участившемуся дыханию, точно неизвестно, и переходят к поглаживанию живота, там, где колит, сводит, где болит, продолжая совсем невесомо целовать мокрое лицо и прикладывая руку как раз в эпицентр всей боли на израненном теле. Дрожь до упомянутых судорог доводит, заставляя резко вздыхать. И это понимает, массируя, согревая и успокаивая. Глаза опухшие, заплывшие от слёз открыть стыдно, но так ласково, всего разок попросили, что веки сами стали отлипать, не без помощи тех прекрасных рук, большим пальцем поглаживающие, убирающие крупинки слёз, разлепляя ресницы. В комнате совсем темно, за окном дождь, холодно и сыро, прям как в глубине мёртвой души, где несмотря на погибшую флору и фауну продолжали вынь вьюги. И среди всего, только его плохо пока видимое лицо светиться. Нет сил более смотреть, слёзы с новой силой обрушиваются, щёки саднит. Он всем своим видом старается умолять собственное лицо прижать медленно к груди той, словно боясь отказа и толчка. Маленькая ладошка, полностью согревшая пальцы, укладывается на ноющий затылок, прижимая к себе, и обязательно поворачивая для возможности дышать, о чём бедный нервничая не задумался, поглощаемый панической атакой. Сейчас почему-то всё в их квартире будто против него самого, испепеляет осуждающими взглядами, разрезает напополам. Надо останавливать человека. Тело размякшее, тряпичное, но всё такое же беспокойное оказывается незаметно в сидячем положении, лёжа все так же лицом на тёплой груди, где нервничая за другого постукивает сердце. После, перемещенное уже в горизонтальное, но сверху на безумно согревающем спасителе. Прижато крепко, чтоб никакие страхи не протиснулись сквозь защиту из крепких ветвей рук. А он извиняется. Много, тихо, долго, дрожа и всхлипывая, коря себя за такое. Его же прерывают. Нагло так, не давая выдать всю информацию до логического конца. Всё те же пахнущие ягодами сладкие губы обволакивают чужие уста, совсем тихонько чмокая их ритмично, без напора или перехватывания инициативы к себе, нет, просто по-детски нежно дотрагивающиеся, скрывая от озлобленного ветра вокруг. Надо поспать. Всегда на чужой тумбе стоит стакан с успокаивающим чаем. Уже как привычка. Он в этом виноват. За ним так следят, а он постоянно вредничает, и пить его перед сном не собирается. Но его не заставляют потому и... Сейчас же, от сухости раздирающей, и желания поскорее унять этот сковывающий болезненный процесс, пьёт, не без помощи естественно, прекрасно зная о чудодейственном напитке, который смягчит мягкой пеленой.

***

Минут 10 они уже лежат не двигаясь. Венти спит, а Сяо поглаживает всё ещё периодами потрясывающееся тело, благодаря Чжун Ли за предоставляемый без просьб младшего успокоительный чай.