язык не может передать то, что подвластно слову

Он горел в этом городе. Медленно тлел по утрам, распылялся в церкви или прогуливаясь вдоль окрестностей Мондшата и выгорал под вечер стабильно, перекусывая в «Хорошем охотнике». Смотрел на пересоленный и недожаренный стейк (лучше пересоленный, чем сгоревший) рационально отмечает оптимистичная часть, но оптимизм тоже тлел углями в его голове и где брать такое необходимо для него топливо — веточки/хороший настрой или новости на худой конец, Виктор банально не знал. Он склоняет голову низко-низко, еле вслушивается в чуть грубую лающую речь жителей Мондштата. Говор у них все-таки диковинный. Язык учится вроде и легко, но до совершенства ему как раком до Фонтейна… Огонь неспешно тлеет в очаге, мягкий весенний ветерок треплет волосы и чуть целуют нос по большей части скрытый под маской. Пристальный, почти колючий взгляд в спину, Виктор почувствовал еще в начале вечера. Жители хоть и не выражали какой-то особой неприязни (не считая еды и вечной пропажи горничной, которая то ли из вредности, то ли из-за забывчивости вечно опаздывала с уборкой его номера), но их прохладное отношение к Фатум чувствовалось на каком-то духовном уровне. Виктор принюхивается к прямому аромату запечённой курочки и для вида хрустит шеей, старательно имитируя, что разминает ее. По факту он хочет понять, кому его персона в этот вечер так отчётливо не дает покоя. Всего на секунду он ловит расплавленное золото чужих глаз. Мед, майское тепло и сусальный отблеск. Парень за два стола от него делает максимально задумчивый вид, продолжая воевать со своими оладушками по Мондштатски. А вот его спутница не обладает такими навыками маскировки. Наивно открытые огромные недетские глазюки на кукольном личике. Ах. Так вот в чем дело. Сам Путешественник обратил на него свое внимание. Виктор шмыгает носом. Благоухающие лилии из горшочков точно доконают его этой весной. Аллергия разбушевалась все равно, что цветущая валяшка, да еще в таких масштабах, что Виктор выживал исключительно на снадобьях, зачастую собственного приготовления. А говорила ему матушка, иди на фармацевта, так нет же… Он уперся рогом и пошел в Фатуи. И теперь застрял в этом городе, на этом континенте с единственным желанием получить хоть какое-то задание. Мясо в тарелке окончательно начало напоминать кусок льда. Что ж. Ужин официально не удался. Сара стреляет на него уставшим взглядом голубых глаз и принимает оплату (которую надо бы снизить за такой сервис, да скандала не хочется, помощник дипломата он или где?). — Благодарю. — Вам все понравилось? — формально добродушно интересуется она. Нет? Да? Я устал тлеть от безделья в вашем городе? — В следующий раз я бы не отказался от дополнительной обжарки, — можно рассчитывать на кусок мясного угля. Скажем завтра. А может и вовсе стоит пойти самому подстрелить какую дичь в лесу и приготовить на кухоньке у «Гетте»? Старик вроде не настроен холодно к нему. Женщина по ту сторону прилавка тянет губы в пластиковой вежливой улыбке и желает доброй ночи. * Утро он медленно тлеет в душе. Горячие струи не дарят бодрость, хочется заварить крепкого чёрного чаю и (утопиться в нем) выпить и получить желанную долю бодрости. Глаза слипаются, ощущение грядущего дня-тянучки только угнетает. Виктор трет лицо ладонями и надеется на единственный лучик света в лице Лили, которая обещала сегодня нагрянуть к нему со списком вопросов. Дети везде дети. Непоседливая, шепелявящая Лили, с двумя растрепанными косами, носом-картошкой и любопытными карими глазками. — А правда, что Фатуи воруют непослушных детей, а потом солят их в банках с огурцами? — воинственно притопнув ногой, спросила она в первую их встречу. А у Виктора по спине пробежались мурашки. Против воли. Он вспомнил Доктора и что однажды видел за закрытыми дверями его лаборатории. Огромные прозрачные колбы, где плавало нечто даже не напоминающее человека. Он вспомнил скандал с пропавшими детьми из Мондштата… Он много чего вспомнил и нервно оттянул ворот сюртука. — Нет, — качает головой он. И ловко перехватывает тонкую ладошку девчонки. — Мы едим их на завтрак просто так. Кажется, он для вида даже зубами прищелкнул чтоб казаться большим грозным и странным Фатуи (а не неудачником, собирающим слухи по крошкам в сомнительной церквушке местного разлива). И если он надеялся так отпугнуть чужое любопытство, то добился противоположного эффекта… Дочка одной из монахинь, забавная и смешливая. Не то чтобы Виктор намеревался становиться ее нянькой на постоянной основе, но она буквально загорелась и стоило матери отвернуться, она на всех парах неслась к Виктору с новыми и новыми вопросами, просьбами и играми. Он не хотел быть нянькой, нет, но… Она действительно делала его дни ярче. В церкви привычно душно и слышны тихие шепотки монахинь и мягкий перелив голоса кого-то из певчих. Виктор все ждет, когда Лили выскочит откуда-то из-за угла или из-под церковной лавки, как это было в прошлый раз и повиснет на сюртуке лепеча о том, как прошел день, когда они не виделись. — Руки вверх! Он рефлекторно отшатывается, когда этот поистине воинственный писк режет руки. Гулкое эхо отражается от стен и колонн церкви, а Виктор скользит в тень, дабы не привлекать еще больше внимания. Кукольно-детское лицо со взрослыми глазами. Не ребенок, но не взрослая, не подросток, неведома зверушка, как бы сказала матушка, посмотрев на подобное. Спутница Путешественника и он собственно лично. Какой, однако, неожиданный сюрприз. — Зачем так кричать? Только монашек привлечёте, — и ладно если кого-то вроде матери Лили, а вот сестру Розарию Виктор встречать точно не хотел. Как и признавать тот факт, что ее взгляд, по зимнему холодный, чем-то напоминает ему взгляд турмалиновых очей Царицы, своей строгостью и непреклонностью (хоть и видел Виктор Ее Высочество только на иконах, да витражах церквей). — Подозрительно, что Фатуи так много ошивается в церкви, — у Путешественника мягкий тягучий говор. Не местный лающий, нет, что-то отдающее медом, древностью и звёздной пылью, так что сердце за грудиной щемит от неясного трепета. Хотя возможно дело в мутном страхе и неуверенности, что почетный рыцарь будет более враждебным прямого конфликта с ним не избежать. Пальцы невольно тянутся к внутреннему карману сюртука где припрятан именной клинок. Единственное дозволенное ему на территории Мондштата оружие. Виктор поднимает обе руки в примирительном жесте. — Я всего лишь пытаюсь проникнуться духом и менталитетом здешних жителей. И нет места лучше, чем церковь в подобных делах, — замученная стандартная фраза, набившая оскомину за последний год настолько, что от нее в прямом смысле слова тошнит. Золото в чужих глазах опасно светлеет, словно раскаляется… Омут радужки намекает, что ему не верят ни на каплю. Но к мечу никто не тянется, летающая малышка по правую руку от Путешественника продолжает что-то возмущённо лепетать, пока сам Виктор собирает крупицы слов. — Не надо так предвзято относишься, мы — Фатуи неплохие ребята, — обычно это работало. Эти слова, правда первой инстанции, которая подкупала чистые сердца или по крайней мере располагала к себе. Как со стариком Гетте. — Могу, за «спасибо», рассказать кое-что о нас? Что насчёт услуги за услугу и не привлечения внимания? Напряжение, застывшее уже уголках чужих губ, наконец-то спадает, а в красивых больших глазах напротив мелькает непонятная усталость. Словно он слышал подобные предложения уже сотню раз и рад бы отказаться, да природная порядочность не позволяет. — И что же это за «спасибо»? — Нельзя так легко соглашаться! — вклинивается летающая спутница. — Вдруг из этого ничего хорошего не выйдет? — Паймон, пожалуйста… — значит Паймон. Виктор мысленно делает заметку. Он запомнит. — Сущий пустяк, — воодушевляется Фатуи. — Просто принести одну коробку. По тяжелому понимающему взгляду напротив, Виктор осознает, что план с коробкой и тем что достать ее будет несколько сложнова-то Путешественнику не нравится от слова совсем. — Я вернусь до обеда, — и звучит это почти, как угроза. * Лили подпирает подбородок пухлой ладошкой и шкодливо смотрит снизу вверх. Будто знает какую-то тайну. Виктор уже научился читать этот хитрый взгляд маленькой лисички, что надумала утащить куру, а сейчас примеряется, для прыжка. — И какой он? — заговорщически понижая тон до шепота спрашивает она. У нее на носу грязь, а платье все в пятнах, будто до того как прибежать к нему, она случайно где-то упала. Или долго гоняла мяч с соседской детворой пока мама не видит. — Кто? — Путешественник! — как самую очевидную истину в мире спрашивает это непоседливая дитя. — Он же тебе сегодня что-то принес? Ничего не скроешь в этом городе, даже ребенок и тот в курсе. Виктор намеренно грозно щурит глазами с характерным Снежным акцентом спрашивает: — И откуда же у вас такие данные, маленькая госпожа? — он щелкает девочку по носу, и та звонко хихикает. — Я сидела под лавкой и ждала пока мама с остальными сестрами уйдут молиться, а потом увидела его! — она говорит о нем, как герое множества сказаний и легенд, и Виктор невольно задумывается, а рассказывает она так де кому-то о нем? Хотя на вряд ли… Кому интересен помощник дипломата Фатуи, что вечно торчит в церкви? — Расскажи! Вы же о чем-то еще говорили. Он долго тут был. Вот же ж… — Это тайна. — Даже от меня?! — возмущению в ее голосе нет предела и Виктор знает на все сто процентов, что так просто не отвертится. Живой ум и любопытство то, что чарует в нем Лили и от ее напора просто невозможно не сойти с ума. Потрясающий ребенок. Виктор надуманно вздыхает, садится на пол в тени и манит девчушку к себе. Та довольная. Рот весь до ушей, быстро льнет к нему теплым боком, вся внимание и готовая слушать. — Только никому, уговор? Лили гордо выставляет мизинчик, мол, клянусь. Это он ее научил, и гордость теплой волной разливается в груди парня. * Путешественник не наведывается к нему словно нанятой, нет. Он следит. С аккуратностью параноика, не всегда незаметно, но сам факт. Ладно, Виктор зачастую замечает его из-за Паймон. Та довольно шумная и болтливая, и ее голос не трудно запомнить. — Ты можешь просто спросить, — под маской душно, весенняя обманчивая прохлада забирается под сюртук, так и тянет наконец скинуть одежду, да заползти в прохладный номер «Гетте» или же лучше пойти в «Долю ангелов» и хлебнуть немного игристого вина из одуванчиков. — О глазе порчи мы говорили, — Путешественник садится на нагретые за день солнцем каменные ступени, что постепенно отдает тепло. — О Царице тоже. О вашей организации? Да. Расскажи что-нибудь о себе. Чего?.. Под маской хоть и не видно его недоумение, но оно явно ощущается, так что почетный рыцарь негромко смеется и в относительно ласковом расслабленном жесте хлопает рядом с собой по ступеньке. — Это какой-то хитрый план? — Виктор чувствует, что голова идет кругом. Двойное дно вроде как ощущается, а вроде и нет. — Или ты имеешь ввиду рассказать о моей работе подробнее и… — Нет, — когда Путешественник смотрит вот так, кажется, что ему и шестнадцати нет. Хотя… у них с Паймон одна проблема, и у обоих слишком взрослые глаза. Это все портит. Глаза старика на юном лице. — О себе. Что ты делаешь в свое свободное время, когда не караулишь никого в церкви? Что любишь из еды? Твой любимый цвет? Вопросов стало больше. Острая кошачья подозрительность, разливается в воздухе вместе с цветением астр. Его как будто испытывают? Или все-таки нет? Путаница какая-то. Виктор садится чуть поодаль, подгибая одну ногу под себя (ну да, не солидно, но так удобнее!). Самое странное, что он понятия не имеет с чего начать и… — Почему? — не сдается он. — Ты в первую встречу, сказал, что «Фатуи — неплохие ребята», не знаю, как насчет остальных, но ты явно хороший парень, — он не подбирает слова, а говорит от сердца. Его мягкий говор, чуть сглаживает резковатые согласные языка Тейвайта. — Плохой парень не стал бы помогать слепцу, дружить с ребенком и присматривать за ним. И чинить окно у «Гетте» за бесплатно тоже. — Лили сдала, да? — щеки краснеют, а еще тянет вытащить самокрутку и закурить. Но у храма (пускай и не его архонта), это кажется как-то оскорбительно, даже при учете того, что Барбатоса он не жалует, как и остальных архонтов. Никого кроме Царицы… Путешественник склоняет голову на бок и абсолютно по-мальчишески улыбается. — Она от чистого сердца, и думаю она чуточку влюблена в тебя, — честно, это было заметно сразу, детская любовь, бескорыстная и ласковая, которую пропалить то и не сложно. — Ну? Что думаешь? Начнем наше знакомство сначала? Ладошка у почетного рыцаря по девчачьи маленькая, только пальцы длинные и чуть грубые, натертые мозоли от меча и тренировок с ним дают о себе знать и не спасают перчатки и остальные атрибуты. (Ему б крем с пчелиным воском… Или то, чем доярки у них в Снежной пользуются. Руки после такого прямо мягче некуда) — Виктор, — протягивая руку и пожимая ее в ответ, с мягкой полуулыбкой вновь представляется он. — Помощник дипломата, который до сих пор не понял, что здесь забыл. — Итэр, — его акцент напоминает тягучий горный мед, с легкой горчинкой. — До сих пор не понимаю, как стал почетным рыцарем и умудрился проделать такой путь. Искры смеха в его голосе, заставляют то, что еле тлело в груди Виктора под конец дня, вспыхнуть ярким огоньком надежды. * Они не сближаются в одно мгновение. Нет. Хотя бы по той причине, что видятся они гораздо реже, чем это происходит с Лили и стариком Гетте. Они сходятся неловко, притираясь острыми углами и перешагивая недоверие. Виктор по инерции продолжает прощупывать дно, боясь наступить на острый осколок, что вопьется в ногу и аукнется столбняком или же вовсе гангреной и ампутацией, тогда, как Итэр, возможно, переступает через все свои принципы и знания о Фатуи, как об организации ненадежной. Иногда он наведывается вместе с Паймон, которая вроде бы оттаивает после подаренного пирожного (путь к сердцу дамы, лежит через желудок. Все-таки матушка была права), но чаще приходит один, совсем под вечер или ночью. Чаще в саже, совсем редко в слизи или крови хилличурлов. — Мы можем просто посидеть? — чем больше Итэр устает, тем больше в его словах скользят чужие интонации. В Тейвайте так не говорят, не строят предложения. В Тейвайте так даже не думают. Это чужой менталитет, то что впитывается с молоком матери или… Бездна знает с чем. Виктор садится совсем рядом, иногда рассказывает, как прошел его день, чтобы скрасить тишину, но чаще позволяет ночному мягкому воздуху уносить их совестную печаль. В один из вечеров, когда на щеке Путешественника пышно расцветает синяк он осторожно спрашивает. — Что будет если ты снимешь маску? Внутри тут же натягивается струна, кричащая на все лады, что разговор неправильный. Лучше закончить его вот прямо сейчас и больше никогда не возвращаться, но… — В целом, ничего, — собирая в кучу остатки собственного достоинства и слов, бормочет Виктор, потирая шею. — Но не особо приветствуется. Виктор с Людмилой точно бы не одобрили и… — Но сейчас их рядом нет? — и снова этот хитрый взгляд. Он не то чтобы часто, так смотрит на Виктора, но иной раз в Итэре словно просыпается другой человек, который… играет с ним? Или вернее заигрывает? Со стороны выглядит странно, а еще от его слов бросает то в жар, то в холод. Как сейчас. Вот тебе и хваленый представитель Фатуи. Расквасился, как капуста в бабушкином подполе, от простых ничего не значащих слов. — Если ты не хочешь и это действительно так важно, то не стоит, — эта эмпатия, на каком-то уровне Архонтов. Не иначе, порою пугает до чертиков. А может Виктор сам выдает себя с головой, вот что будет не удивительно, но… — Нет, нет… все хорошо, просто непривычно, — непослушные пальцы тянуться к маске. Это действительно странно, поту что из чужаков его без маски разве что Лили видела и то развела его, как мальчишку со школьного двора. Но Лили ребенок и это одно, а вот Путешественник… Тот смотрит немного странно, изучающе и останавливает себя от… От чего-то. Виктор не сразу распознает это странное движение, когда парень ловит собственную руку в секунду, будто бы… останавливает себя от прикосновения к его лицу. Догадка кажется смешной и глупой, но золотые омуты будто на атомы стремятся его разобрать. Виктор как-то до смешного отчетливо понимает, что вечерняя прохлада не спасает. Щеки горят, под сюртуком жарко и… он не тлеет. Он пылает огнем. Его как в печь сунули. И вся ситуация кажется в разы более неловкой от настолько пристального взгляда Путешественника. — Твои скалы так выпирают, — конец задумчиво произносит он. — У тебя все хорошо? Скалы? — Мои что? — либо он не догоняет особенности языка, либо Итэр что-то путает. — Ну скалы, — он указывает пальцами на собственное лицо и проводит ровную линию по бледной коже. — Кости скал… О. Бездна! Смешок срывается с его губ беспокойной птахой, и все непонимание падает к ногам семенами одуванчиков. Тягучий акцент преобразовал «скулы» в «скалы». Надо же. Какой забавный язык. — Скулы, — улыбаясь поправляет Виктор и заправляет прядь за ухо. — Ты имел ввиду скулы. Я… знаю. Немного похудел, как приехал в Монд, и поэтому они стали заметнее. Вообще, это национальная… — Ты не ешь? — это что? Беспокойство? Итэр оглядывает его лицо вновь и спускает взглядом чуть ниже, явно пытаясь понять, как он выглядит под одеждой и от такого проникновенного взгляда и впрямь все возрастает в апогей неловкости (конечно никто не закладывает двойного дна, но… Но возможно от поздней весны он перегрелся и всякая дурь лезет в его непокорную голову. Виктор знает, такое с ним случается… он слишком мечтателен). — Ем, — медленно кивая и миролюбиво поднимая обе руки вверх, будто даже кается Фатуи. — Но не так вкусно, как дома. В «Хорошем охотнике», то стейк подгорел, то утка сырая, то что-то еще. Признаться честно, мне особо везет с едой, вот и стараюсь либо готовить сам, либо есть как можно реже. — Но там же обычно готовят вку… — Итэр ошарашенно замолкает на полуслове, явно соотнося что-то в своей голове и раздраженно цокает языком, хмуря красивые светлые брови. Он перекатывает какое-то диковинное ругательство на незнакомом языке и подскакивает с теплых каменных ступенек, как будто ужаленный злой пчелой. Теплая ладонь обхватывает руку Виктора. — Идем, — воинственно сверкая золотыми очами произносит Путешественник тоном, который не терпит споров, возражений и всякого такого. Так обычно заявляет что-то Одиннадцатый предвестник, когда ему в голову взбредет какая-то шалость. — Куда? — не то чтобы Виктор дурак и не знает ответа, но ситуация с каждой секундой становится все более и более неловкой. — Сначала в «Хорошего охотника», — с неимоверной легкостью и уверенностью заявляет Итэр, дергая себя за основание толстой светлой косы. — А потом в «Долю ангелов». Я обязан угостить тебя вином из одуванчиков. То, насколько непринужденно и легко парень тащит его за собой по лестнице, кажется чем-то ненатуральным и сюрреалистичным, будто сбой какой-то или же сон. Но желудок откликается тирадой голодного кита и мир встает на свои места. Его ведут ужинать. Его ведет ужинать почетный рыцарь. В штабе ему точно не поверят. Виктор счастливо улыбается и на ходу натягивает маску. * Сара забавно широко вскидывает тонкие брови, когда видит их вместе. Но приносит все что заказывали и стол, крайний, самый уединенный из всех на сей раз ломится от всевозможной еды. — Я заплачу, — у него хорошее жалование, слава Царице, и как-то все это неловко. Итэр смотрит на него с таким саркастическим подтекстом, будто собирается по десяти пунктам оспорить это простое предложение. — Просто поешь. А потом уже, если тебе все понравится, мы решим, кто и сколько заплатит? — это разумное предложение, но в последний раз, его кто-то чем-то угощал с год назад? И еще в Снежной. Еда в «Хорошем охотнике» и впрямь оказывается вкусной! Курица в меду тает во рту, мондштатские оладушки, шашлычок, рыбацкий бутерброд… О, Снежная, какое же все невероятное горячее, вкусное и сытное! Виктор уверен, что останавливается только в тот момент, когда его желудок начинает просить пощады, на мятном желе, которое приятно холодит рот. Он облизывает пальцы, в абсолютно детской манере, забывая про существование салфеток. Ужасно. Ужасно вкусно… Он в жизни не думал, что настолько можно опьянеть от простой еды. Итэр расплывается в мягкой улыбке, сидя напротив, так ничего и не говорит. * Ужин, частые беседы и не только по вечерам. Теперь он пересекаются днем, из раза в раз, когда Путешественник приезжает в Монд по делам. Ближе к лету, их встречи прекращают носить хоть сколечки формальный характер. Итэр с каждым новым визитом все больше и больше рушит установленные между ними границы и простые касания руки об руку или нечаянные столкновения коленями больше не кажутся такими уж нечаянными. Снимать маску в его присутствие превратилось в новую норму, так же как и совместные ужины, стабильно раза два в неделю. Разговоры по душам и рыбалка за городом. — Думаю, ты нашел путь к сердцу Паймон, — демонстративно потягиваясь и закидывая руки за голову, тянет Итэр. Мышцы под бледной, чуть поцелованной ласковым солнцем Тейвайта кожей, перекатываются. Следы множества тренировок и вечной гонки за… Чем? Сестрой? Новыми знаниями? Приключениями? За самим собой? — Она растаяла после того пироженого. Виктор рассеяно кивает и вновь скользит взглядом то по напряженным бицепсом, что стали гораздо заметнее после такого огромного количества тренировок и сражений с мечом, то по косым мышцам живота и кубикам чужого пресса. Кажется, у него что-то спрашивают и Виктор на а-бум угукает. Итэр смеется над его реакцией, ласково и мягко, а потом легко щелкает пальцами Фатуи по кончику носа. — Мои глаза выше, — жар волной омывает щеки и грудь. Искры чужого веселья жгут сквозь ткань сюртука и оседают где-то в груди. — Извини, просто задумался, вот и… — Уставился в одну точку? — в этом тоне подтекста, размером с Мондштат, если не со Снежную целиком. Итэр поймал его с поличным, но абсолютно не злиться, лишь посмеивается, но без издевки. Как будто все так и надо. — А если не оправдываться? Иногда, его прямота сбивает с толку настолько, что хочется зарыться куда-то под снег, на Драконьем хребте и замерзнуть там на веки вечные. — Ты… хорошо… подкачался, — с расстановкой и медленно проговаривает Виктор. Щеки пылают и он жалеет, что сейчас не в маске, даже привычные легкий мондштатский ветерок не спасает. Он буквально горит, это так ужасно неловко и странно. Итэр кивает и тянет его за собой под дуб, близ статуи Барбатоса. Словно и не было этого неловкого момента, словно Виктор не втрескался в почетного рыцаря Ордо Фавониус, как последний мальчишка. * — Можно тебя поцеловать? — чужой вопрос сбивает с толку, как ветер на льду. Виктор ощущает себя окончательно потонувшим подо льдом клинической влюбленности. Он кивает скорее, для приличия, потому что у самого аж все зудит под кожей от бурлящего в крови вулкана. Губы у Итэра теплые, мягкие. Чуть обветренные на множестве ветров и из-за того, что он постоянно облизывает их, когда волнуется. Виктор заприметил эту привычку еще в начале их знакомства и ему показалось это таким милым. Длинные пальцы уверенно лезут под сюртук и скидывают его, тот оседает на пол с тяжелым мягким звуком, спрыгнувшей с кровати кошки. Путешественник жмется близко-близко, подталкивает с каждым шагом к краю кровати. А потом одним слитным движением отправляет тело Виктора в бесконечный полет до мягкого матраса. Это все длится считанные секунды, но по ощущениям целые часы. Тяжесть тела сверху, юркий язык, скользящий по губам, подбородку и шее, пальцы во всю хозяйничают под рубашкой. Так много ощущений, так много почти забытой ласки… Когда он в последний раз доверялся кому-то настолько чтобы обнажиться? Чтобы снять маску? Чтобы позволить трогать себя и гладить… в таких местах? Когда? Виктор обнимает ладонями чужую талию, не по девичьему тонкую. Как иной раз кажется визуально, но нет. Итэр весь состоит и стальных канатов мышц и следов войны. Своей, не своей, не важно. Кто-то сильный, кто-то невероятный, неземной… Разве у простых людей бывают такие глаза? Или волосы? Водопад чистейшего золота, падает на подушки и окружает Виктора пологом. Он ловит губами мягкие пряди, под чужой негромкий смех. — Виктор? Виктор… Поцелуй в уголок губ. Поцелуй в нос. Поцелуй в косточку скулы. — Мне нравятся твои веснушки. И мне нравишься ты. Слышишь, Виктор? Виктор. Викт… — Виктор! — настойчивый стук в дверь. — Ты еще здесь или я могу зайти и убрать номер? Горничная. Горничная, которая пришла так рано? Фатуи рассеяно смотрит на часы, что висят над входом. Десять утра? Дверь приоткрывается с громким привычным скрипом и острый профиль Милли мелькает в проходе. — Я здесь! Уборка потом! — Виктор неловко кутается в одеяло, пока глупо хихикающая горничная извиняясь пропадает за дверью, щебеча с кем-то о том, что он симпатичный. Вернее, растрепанный и симпатичный, но это мелочи и… О, Царица! Фатуи со стоном откидывается на мягкие бархатные алые подушки. Покрывало некрасиво топорщится в области паха, напоминая о таком приятном неоконченном сне. В груди разгорается пожар смущения, чистые пряди липнут к лицу, лбу и затылку, а рука… как-то невольно тянется под одеяло, прямо под резинку пижамных штанов. Он будет винить себя за это позже. Когда уедет в Сумеру или… когда-нибудь потом, это точно. Ладонь накрывает чувствительную покрасневшую головку и размазывает по ней выступившее семя. Память услужливо подкидывает сонное ощущение чужого тела на бедрах и воспоминания о поцелуе, которого так и не случилось в реальности. Виктор отпускает себе все грехи, растворяясь в мимолетном удовольствии утренней ленивой ласки. * В Сумеру… Громко. Здесь жизнь кипит, словно в центре Снежной. Нет и секунды покоя. Или после затишья в Монде ему настолько хорошо в этой непрекращающейся суете. Сумеру — цветет! Буквально бушует ярким изобилием зелени, зовет в гущу событий. Дела банка Северной, Всеволод пичкающий его сотней другой важных документов и заданий. Виктор чувствует себя нужным! Впервые за столько времени (впервые после отъезда Путешественника) он не живет как во сне. Он бежит навстречу попутному ветру. Здесь душно, отвратительно жарко и пот льет в три ручья, так что от привычного сюртука он отказывается довольно быстро, оставаясь только в маске и алой рубахе на голое тело. — Косишь под Одиннадцатого? — Пульчинелла склоняет голову на бок и щурит глаза под толстым стеклом круглых очков. Виктор как-то весь тушуется, да и не думал он в таком ключе, но в ответ над ним лишь добродушно смеются и просят быть внимательнее с документами. Всеволод цокает языком и закатывает глаза аж до Фонтейна, но кажется ему новый стиль Виктора тоже по душе. В общем и целом, не важно… Просто здесь он наконец расправляет иллюзорные крылья. Фатуи перепрыгивает через две ступеньки, разгоняет голубей и краем глаза… улавливает знакомое расплавленное золото чужих глаз. Он не падает только благодаря натренированности, но резкое торможение отдается болью в мышцах. Он беспокойно вертит головой. Показалось? Он настолько уплыл далеко в своих мыслях, что позволил иллюзии заставить себя остановиться? Виктор трясет головой, пока ему в грудь буквально с разлету не врезается нечто маленькое, пищащее искренним детским голосом его имя. — О, Царица. Паймон! Не показалось! Не показалось! Не… Губы расплываются в счастливой улыбке, когда он видит, как сквозь многоликое людскую толпу к нему буквально на всех парах бежит Путешественник. * — А потом я оказался здесь, — Итэр потирает шею и идет рядом, шаг в шаг. Не изменившийся внешне ни капли. Разве что в глазах прибавилось смутной скорби и усталости. Еще бы, носится, как ссаный веник по всему Тейвайту помогая то хоронить Архонта, то заканчивая войну. Чужая жизнь пестрит дикими красками, в которые верится легко (Виктор поджимает губы, ох Сеньера, ему так безумно жаль). Так вот, Итэр излишне драматично вздыхает, пока Паймон дополняет его рассказ еще парой диких историй, от которых то ли плакать, то ли смеяться хочется и все в одном невероятном ключе. — Как тебя сюда занесло? — резонный вопрос и ожидаемый. Виктор считает каменную брусчатку под ногами. — В целом, после смерти Сеньеры все разом засуетились и начались перестановки, слово за слово и меня перебросили сюда, — до связного идти еще три квартала. Он успеет, честное Снежное. — Жалко, что пришлось оставить Лили, но мы с ней переписываемся, да и старик Гетте ко мне привык. Но здесь… — Глоток свежего воздуха? — это даже не вопрос, скорее утверждение, но Итэр любит вписывать вопросительные нотки во фразы, которые договаривает. — Здесь так шумно, будто я опять в центре Снежной кручусь. Плюс дела, активность и… — можно неожиданно встретить старых знакомых. Конечно он не говорит это вслух. Но как же он мечтал о подобном. Сотню раз прокручивал в голове миллионы вариантов их встречи и вот так просто все случилось. Паймон чересчур серьезно вслушивается в их речи, явно размышляя над чем-то своим. Период недоверия пройден, но это не значит, что в чужой голове, особенно существа неизвестной расы, не таится море тайн. — Я помню про обещание накормить ужином, — словно извиняясь перед ней бормочет Фатуи. — Что насчет того, чтобы встретится через час в кафе на углу? Пробовали здешнюю шаурму? А кофе?! * Это не глоток свежего воздуха. Это прибрежная теплая волна, омывающая ноги. Как было в порту, когда он только сюда переехал. Виктору хочется петь, танцевать в номере отеля (жаль только соседей, которым такой шум, после отбоя вряд ли понравится). Он вырезает из дерева фигурки, пишет Лили, мерит комнату тихими шагами и чувствует себя мальчишкой. Как тогда, в Мондштате, когда только осознал свою глупую влюбленность и подумал, ну, мол, небездны не выйдет. Но Итэр давал такие ясные сигналы (почему давал? Здесь это продолжается! Нечаянные касания коленками. Переплетенные пальцы и объятья на прощание)… И теперь это, туманное, словное цветы «Я заскочу, кое-что обсудить, только адрес дай». Вечерняя прохлада наполняет комнату, стоит открыть окно. Виктор суетится, вдыхает аромат вечного лета и специей из кафе напротив гостиницы. Сегодня готовят шашлык, приправы так сочно ощущаются, что слюнки текут у любого, кто проходит мимо или имеет возможность открыть окно и почувствовать это. Легкий стук в дверь стирает все мысли напрочь и Виктор, путаясь в собственных длинных ногах несется к деревянной расписной двери. Он уверен, как что-то рвется, рассыпается ниткой жемчуга по полу, потому что, вот она точка невозврата. То, что мучило его в мокрых, далеко не взрослых снах. Он стоит напротив того, о ком безответно мечтал последние месяцы своей жизни. Взгляд золотых омутов плавит все органы и подкидывает керосина в разгоревшийся пожар в груди. Они так не говорят друг другу и слова… * Руки, руки, везде руки! Так много, так правильно, так умело. Виктору чудится, что они занимаются подобным не в первый и даже не в десятый раз. Будто знают тела друг друга тысячу лет или просто у Итэра есть какой-то сверхъестественный дар угадывать все его — Виктора — слабые точки. Спина, чувствительное местечко под коленкой, ключицы, низ живота и внутренняя сторона бедер. Везде! Чужие касания остаются в памяти тела отпечатками сусального золота, будто Архонт до него снизошел. Распущенные волосы Итэра мягкие, ловить длинные пряди губами приятно, так до одури хорошо, когда он нависает сверху и смотрит-смотри-смотрит. — Куда ты так торопишься? — плавным по-кошачьи грациозным движением, заправляя прядь Виктора за ухо, полушепотом спрашивает Путешественник, когда непослушные пальцы начинают зло воевать с пуговицами на чужих штанах. — У нас вся ночь впереди. Итэр склоняет голову на бок. Мед в голосе, золото в глазах и все тот же тягучий говор. Язык не способный передать то, что подвластно простым словам. С губ срывается абсолютно жалкий скулеж. — Только эта? — неосознанно подразнивает он. — Нет, — Итэр целует его. Глубоко, с оттяжкой за нижнюю губу. — И еще много-много ночей. Наслаждайся моментом, Вик. От такого интимного обращения по телу дрожь бежит, внутри взрывается вулкан. Как же до невыносимо прекрасно. Руки ложатся на чужую талию, сжимают ее, мышцы перекатывающиеся под тонкой поцелованной солнцем кожей, ощущаются, как нечто монументальное и нерушимое. Итэр прав на сотню процентов и может даже больше. Торопиться нет необходимости. У них точно еще много совместных ночей впереди.