Если ты попросисишь, хоть словечко бросишь, Пули не закосят, ветры не собьют. Улицею нашей я вернусь однажды И скажу: «Родная, я тебя люблю.»
***
— Джучи… — Иван стоял над умирающим Улусом и ощущал долгожданную свободу. — И что, даже молитвы в далёкий путь не прочтёшь? — Насмешливо, но привычно спросил Орда и оперевшись о стену избы продолжил: — Ты уж прости, что лёжа… Неловкое молчание Иван прервал своими руками, с нежностью касаясь знакомых и ненавистных черт. Почти прозрачное, смуглое и чуть желтоватое осунувшееся лицо Джучи наполнилось нежностью. Им обоим нравилось тепло, когда касаются и ласкают с искренней заботой. Они не имели сил отказаться от привязанности, и терпели лишения до последнего, пока не начинали «крошиться». И тяжелее всего Русь переживал осознание своей личностной слабости. — Двести лет, Джучи, двести лет! Я был под твоим сапогом и чувствовал, что потерял всякую гордость. Ненавижу тебя! — Голос Вани дрожал, пока он высокомерно вздёрнув подбородок возвышался над Улусом. — Как же ненавижу!.. Тёплая юношеская рука застыла у глаз Джучи и дрожащие пальцы погладили тёмные веки. Они проделывали это множество ночей подряд, изучая друг друга, будто картины. Ночь за ночью, день за днём, каждый полностью верил в свою власть, но нет. Власти ни у кого из них не было. Тонкие губы бледные и почти синие зашевелились и Улус хохотнул: — Орос, ты распускался на моих руках как саранка, багровея и вытягиваясь, а сейчас, ты уже в своём прекрасном времени… Ещё пара столетий и ты станешь великой державой. Не стоит ненавидеть бездумно, уверен, когда-нибудь одно твоё движение будет способно решить судьбу мира. — В плену у окраин Москвы в растопленной избе им не так прохладно, как в военном шатре в первые годы завоевания. Русь не желал выглядеть слабым, его подростковое тело было неудобным и мысли скакали. Он хотел съязвить, бросить множество колких фраз, но как на зло, ничего не лезло в голову. Вспомнились лишь нежность Джучи, его ласка и трепет, с которыми он целовал пальцы Вани. Долгие ночи, вот что вспоминал Иван, как грубый голос размышлял на сложные темы и говорил о далёком будущем. Джучи был единственным, кто принял Ваню просто, потому что. — Я ненавижу тебя! — Снова повторит Русь, а потом рухнул на досчатый пол растерянно хихикая: — Ненавижу себя! Ненавижу! — Он по старой привычке приземлил голову на ноги Улуса, — Давай возьму Есугея в плен? Я оставлю его на своей территории, ты будешь принадлежать мне! Мы будем вместе, как семья… Я… Я?.. Очнувшись от наваждения Ваня сжался трясясь всем телом. Его страшили мысли которые вдруг оказались в его голове, как будто проклятие. Он на самом деле голов был схватить город только чтобы получить одну страну. — Ты ведь уже понял, да? Орос, жаль, что именно я воспитал тебя, Ольга справилась бы лучше. — За подбородок поднял голову Вани, Улус заставил его смотреть на себя, — Смотри внимательно, ты видеть обязан, как умирают страны. Ты увидишь это не единожды, но в первый раз всегда трудно. Там за окном хлещет дождь, хоть глаз выколи, ничего не видно. А в доме свечи горят, с Джучи будто слезает кожа, он мнёт одеяло и раздирает грудь. Ваня смотрит застывшим взглядом, вся постель в крови от произвольно открывающихся ран. Города умирали по-другому они страдали меньше, не так противно, не так страшно. В бреду Улус до хруста сжал челюсти и схватил Русь за руку прижимая её в своей груди, прямо на над сердцем. — А?.. — Только и успел произнести Ваня, а дальше у него случилась истерика, теплое и мокрое, неистово пульсирующее оказалось у него в руке. Сердце. Сердце вывалилось из груди Джучи прямо на ладонь Вани, пульсируя, истекая кровью, темной и вязкой. От страха Русь хотел запихнуть орган обратно, но его стошнило прямо рядом с кроватью. А Улус только наблюдал, постепенно серея и словно рассыпаясь. Его слабые последние слова Ваня расслышал с трудом: — Ваня, позаботься о наших детях… Тэнгэри благословит тебя. И сердце своё береги, а иначе, разбудить можно зло… Сердце в руках Ивана остановилось, и стало холодным-холодным. Он вложил его обратно в разорванную грудь, где виднелись рёбра. Джучи любил улыбаться, он смеялся откидывая голову и широко раскрывая рот. Ещё Улус любил выпить, за раз перепивая всякого человека. А ещё Джучи любил глаза Вани, называя их цветками сирени. — Встань, Русь… — Приказал себе Ваня, — Меня прогнули один раз! Больше такого не будет! Слышишь, Джучи?! — Постучав себя по груди Иван зверил, — Здесь никто больше не займёт свободного места! Джучи ничего не ответил, только смотрел в пустоту. Русь встал с пола и оглядел место, где пару лет был заключён Улус. Ничего, что привязывало бы его к этому месту. Именно поэтому он взял одну из свечей и поднёс огонь прямо к одеялу. Оно горело неохотно, пришлось поставить рядом с кроватью все свечи и ждать. Ваня ждал, когда пламя полностью поглотит тело, а потом вышел на улицу, где также беспрерывно хлестал дождь. — Всё… Надеюсь, Мишенька простит меня… Огонь под ливнем не должен разгореться.***
Впервые сердце Вани выпало когда распалась Российская империя. Одно стучало слабо и с большой неохотой. Наташа в ужасе закричала, а Ольга только вложила орган обратно и велела не суетиться. Уже тогда все знали, что Иван всех ближе воспринимал своё тело и разрывы внутри него случались часто. Мир тогда сжался до Омска куда его перевели, как во временную столицу. Максим справлялся с новой должностью хорошо, но Ваня не мог не волноваться. Вероятно, самое долгое пребывание без сердца случилось с Ваней после развала СССР. Рядом с Россией остался только Гилберт, который считал, что ему нечего терять. В Калининграде Иван бывал редко, но Гилберт из него будто и не уезжал никогда. Рядом со своим обожаемым сыном Вильгельмом Пруссии было легче даже дышать. Там, в сердце Твангсте сердце России срасталось в груди с великим трудом. Быть может, будет ещё сотни таких моментов, но как в первый раз уже не будет. Там, где когда-то стояла сожженная под ливнем изба, где покоился прах Джучи, теперь стоит многоэтажка. Не в силах удержаться, Ваня часто приходил туда, убегая от ночных кошмаров. Ваня тенью следовал за своими детьми и впервые осознал, как он одинок на самом деле. Его больше не греют в соболиных мехах кожей к коже. Ваня больше не чувствовал страсти, желания, только завет, следовать за дорогой ведущей вперёд. Единственной памятью о тёмных временах остались его и Орды дети: Крым, Азов, Укек, Мохши, Тюмень, Казань… Бесконечное множество живых и мёртвых. Их и попытается защитить Ваня. Как и своё сердце, которое если надо, он вырвет и осветит им путь… Вперёд, в будущее, в самую гущу тьмы.