***
Первая фотография сделана была, пока Кавех мирно спал за столом, в ворохе чертежей и книжек по архитектуре. Не сказать, что тот не знал стилей, правил и всего - всего прочего, он все - таки был самым талантливым архитектором, но в который раз пройтись глазами по строкам и учебным зарисовкам было чем - то правильным, чем - то до ужаса необходимым. Это было ритуалом, что заставлял его постоянно нарушать покой малышки Фарузан и буквально обворовывать полки, оставляя прорехи в ровных книжных рядах. Белобрысая прядь упала на мирно посапывающий нос, а глаза так трогательно дрожали, что где - то в груди умилительно защипало. А ресницы, такие длинные и белые ресницы, которые в обычное время так восхитительно красиво сочетались с карминовыми глазами. Порой Хайтам думал, что никогда уже не забудет этот взгляд, этих ресниц, что будет помнить их всегда, только во снах целуя алые очи - спасибо Итеру, теперь сновидения постоянно навещают беспокойные ночи секретаря. Думал об этом и нервно подрагивал – мысли каждый раз преступно соскальзывали, предавая точный ум ученого, заставляя сжиматься от очередного случайного прикосновения. Архитектор не следил за собой, если быть честным: постоянно махал руками, задевая людей рядом, неаккуратно тыкался в толпу при ходьбе, а в некоторых случаях даже мог заехать острющим карандашом в глаз. Поэтому тот даже не замечал, когда лимит физического контакта превышал все дозволенные нормы, но Хайтам никогда бы не сказал, что ему это не нравится. Кожу выжигало напрочь в местах, куда соизволили дотянуться пальцы, локти, плечи, да даже бедра и ноги, и так, что лишний раз трогать пораженные участки не хотелось, лишь хранить и с придыханием вспоминать трепетное тепло чужого тела. Такого изящного, тонкого и бархатного. Руки сами по себе потянулись к камере. К камере без звука затвора. Чувствуя себя полным извращенцем, он дрожащим пальцем ударил по кнопке, и фотография через считанные секунды появилась, мягко проявляя миру эту спящую красоту. Только его спящую красоту. И Аль - Хайтам... никогда никому ее не покажет и не отдаст, даже под угрозой смерти. Да и какая смерть, если жить с Кавехом намного хуже? Он метался от обжигающей ненависти до нежной любви. То хотелось проехаться кулаком по нахальной роже, напоминая, чей дом он оккупировал и сколько вообще должен, то сгрести в объятие, расцеловать бледную кожу – чистый мрамор, ей архонту – а может даже... впрочем, не стоит даже задумываться о таком. Накидывая одеяло на плечи архитектора, ученый чуть задержался, поражаясь тонкости чужой фигуры – он же владеет двуручным мечом, как можно быть таким изящным? – и скрылся с места преступления, тихо прикрывая за собой дверь.***
Вторая фотография появилась на свет через три дня. Кавех по утрам - отдельное произведение искусства. Как человек, постоянно критикующий взгляд Хайтама на людское творчество, мог не замечать собственной красоты? Нет, не в том дело, что архитектор не видел своей привлекательности, просто... он так говорил, когда был при полном параде. И совершенно молчал, когда боковым зрением видел себя в зеркале по утрам. – Доброе утро, – словно только что не облизывал его взглядом, произнёс Хайтам и продолжил выцеплять все больше и больше деталей в чужом образе. – Мгм, – Кавех сонно посмотрел на соседа и уткнулся носом в чашку, крепко о чем - то задумавшись. Грудь под расстегнутой напрочь рубашкой – хотя и в повседневных одеждах вырез был такой, что становилось страшно – медленно вздымалась, являя точечные ключицы, покрытые россыпью аккуратных родинок, так искусно расписывающих бледную, словно аристократическую, кожу. Рубины - глаза стали мутными - мутными, все еще отходя от недавнего сна, завлекая и заставляя утонуть в этой нежности утра. А волосы... золотые волосы, до этого скрепленные заколками и невидимыми резинками, превратились в неаккуратное гнездо, и руки задрожали от желания прикоснуться с ним. Они точно были мягкими, такими потрясающе текучими, гладко соскальзывающими с пальцев. Самые потрясающие локоны, и ученый уверен, что никогда больше не увидит настолько красивых прядей. Камера снова оказалась в руках, и Хайтам мысленно на коленях упрашивал Малую Властительницу Кусанали, чтобы Кавех не обратил внимание. "Щелк" не последовал после нажатия на кнопку, и пальцы судорожно сжали это утреннее волшебство, стараясь не замарать отпечатками личное искусство секретаря. Такое очаровательное, милое и по - домашнему уютное. И Кавех никогда не узнает, что в очередном споре именно об этом искусстве толковал ему Хайтам. Фотоаппарат скрылся на одной из полок, куда любопытный нос архитектора никогда не залезет, и ученый удовлетворенно вздохнул, любовно оглядывая получившийся снимок. Чудо, ну просто живое олицетворение всего самого прекрасного, но вслух это Хайтам вряд ли скажет, снова кидаясь оскорблениями и подколками. А все потому, что видеть злого и напыщенного соседа тоже отдельный вид удовольствия. – Ты чего? Что это за бумажка? – Кавех отмер, наконец уделяя внимание человеку на кухне, с подозрением оглядывая белый квадратик в крупных руках. – Да так, набросал плюсы проживания с тобой, – взор снова стал ледяным, неприятно обжигающим, – как видишь, вышло немного. – Ах, ты! – подлетел архитектор и кружка звонко стукнулась об пол, разливая кофе по светлой плитке. Наверное, он был вкусным.***
Личная коллекция пополнилась еще через неделю. Тогда они вдвоём таскались по пустыне, отыскивая путешественника, который, по словам Паймон, попал в беду и не может выбраться. То, что малышка отделилась снова от своего друга, было странно... но сейчас же это не так уж и важно, верно? Повезло, что ближе всех оказались именно они, ведь местные жители совершенно бы никак не помогли с исследованием руин, только загоняя и себя в ловушку. В этот день Кавех отправился исполнять новый проект, все время причитая, что ученый совершенно не смыслит в архитектуре, что тот сноб и самый "душный человек в мире". Хайтам лишь кивал, напоминая, что это именно архитектора не особо выдерживают в обществе, но тот лишь презрительно закатывал глаза и снова продолжал тараторить, уличая того в духовной старости и прочем - прочем, но суть повествования потихоньку ускользнула от секретаря, да и он не попытался поймать чертовку, покорно погружаясь в приятную патоку чужого голоса. Архонты, как же красив был баритон мужчины, такой звучный, переливистый, но еще лучше бы он звучал, если бы... секретарь прокашлялся, ловя непонимающий взгляд карминовых - тех самых потрясающе обворожительных - глаз, и отвернулся, наконец здороваясь с Кандакией. Разозленный Кавех стоял где - то позади и пыхтел, явно желая продолжить спор, абсолютно уверенный в своей победе. Жаль, что их уже ждал заказчик, так что архитектор полностью погрузился в работу, забывая напрочь, что хотел смешать с грязью соседа. Обеспокоенная Паймон ворвалась в деревню ровно через два часа и двадцать семь минут, оглушая каждого жителя, полоумно крича, что путешественнику срочно нужна помощь, и "если вы прямо сейчас мне не поможете, он точно умрет, и что же я тогда буду делать?". Кавех и Хайтам лишь обеспокоенно переглянулись и поспешили за малышкой куда - то в пустыню, собирая в ботинки раздражающий песок - становилось понятно, почему Сайно предпочитал ходить босиком - и распаляясь под палящим солнцем. Итеру они все - таки помогли, с болью, ссадинами, и, уставшие от постоянных битв и перебежек, наконец устроились в брошенном пустынниками лагере, к собственной радости смогли выдохнуть. – Спасибо вам огромное... – неловко извинился путешественник, потирая забинтованной рукой затылок, и практически неслышно зашипел, когда рана растянулась от движения. – Не стоило, мы же друзья, – Кавех улыбнулся , да так... что колени подгибались, честное слово. Горько стянуло внутри. Архитектор улыбался всем так. Всем, кроме Аль - Хайтама. Тот лишь получал яростные оскалы и издевательские ухмылки, но не такое теплое выражение лица, когда глаза сверкали, словно солнце ясным летним днем, а уголки губ мягко подрагивали. Хотелось закрыть эту ослепительную красоту ото всех. Фотоаппарат вдруг начал давить неприятным грузом в мешке на плече, а дыхание затормозилось. Он жаждал запечатлеть такого Кавеха, словно воздух. Желал настолько сильно, что точно знал - дальше жить без этого не сможет. Архитектор отвернулся, а его лицо окрасил алый лучик заката, словно утешая перед холодной и неприветливой ночью. Сердце замерло. В свете его кожа была почти что янтарной, волосы блестели жидким золотом, покорно обрамляя блестящий взор, который стал кровавой смесью, но это не пугало, что вы, только заставляло засматриваться и лелеять надежду застыть в этом миге навсегда. Быстро обернувшись на парочку, отметив, что те не обращали совершенно никакого внимания ни на кого, кроме друг друга, Хайтам судорожно достал камеру из мешка, в миг делая фотографию, которая оказывается спрятана где - то в карманах массивных одеяний. Вероятно, теперь это будет его любимый снимок.***
Задаваясь вопросом, каким же еще будет Кавех, ученый был удивлен, когда увидел того перемазанным в краске и саже с ног до головы, и открыл для себя... интересный новый "фетиш". Угрюмо тыкаясь носом в чертеж, архитектор старательно выводил ровные линии, и даже не заметил, как кто - то вошел в дом. Да если бы в эту секунду к ним ворвались грабители, тот даже ухом бы не повел, продолжая вырисовывать одному себе понятные фигуры, соединяя их в настоящий шедевр. Присев в кресло прямо напротив, Хайтам начал беззастенчиво рассматривать тонкое и изящное лицо. Кавех дьявольски красив, сколько вообще он себе это повторял? Сотни, тысячи, или миллионы раз? Честно, мужчина уже сбился со счета, но одно знал точно - вслух он ничего не проговорил, даже вскользь. Но спорить с этой непреложной истинной было просто напросто глупо, вот тот и молчал, не в силах ни возразить, ни подтвердить. – Апчхи! – резко разорвало тишину, и тут же исчезло, оставляя только неуверенность, что этот звук вообще был реален. Хайтам позорно капитулировал, сразу же признавая, что сосед даже чихал как - то необычайно прелестно. «И куда меня жизнь завела...», – Сайно бы точно в этот момент победно ухмыльнулся, и тряхнул длинной шевелюрой, гордо уходя в закат. Признавать поражение не хотелось, но Аль - Хайтам дураком точно не был, поэтому только замолчал. И в мыслях, и на деле. Глупость какая. Но эта глупость привела его к тому, что он бесповоротно и полностью влюблен в своего университетского соперника и человека, который всегда бесил до невозможности, до искр в глазах, до боли в кулаках. Как к этому вообще пришло? Да кто вообще знает, если честно. Был ли в этом какой - либо смысл? Что вообще будет иметь смысл в любых отношениях с Кавехом? Правильно, ничего. Хмурая тень залегла в лице секретаря, но не теряя ни минуты, он перехватил уже полюбившуюся боевую подругу и снова прошелся пальцем по кнопке. Снимок тихо вылетел, запечатлевая навсегда такого неряшливого, но до невозможности ставшего родным, архитектора. – Кавех, – тихо произнес Хайтам, присаживаясь рядом и позволяя себе вольность поддеть пальцем прядь и заправить за тонкое ухо. Ноль реакции, как и ожидалось. – Кавех, – чуть более требовательно произнес он. Тот лишь нахмурился, смотря в пустоту. Классика, уже можно даже сказать, что это закон, лежащий в основе мира. – Кавех, собирай вещи и выматывайся отсюда. – Чего? – вскрик заставил полки задрожать, а пара алых глаз уставилась на него с претензией. – Отдыхать иди, вот чего. – Ты кто такой, и куда дел Аль - Хайтама? – склонил голову Кавех, и это настолько выглядело приторно мило, что было даже жаль, ведь фотоаппарат доставать прямо сейчас было бы странностью, полной неосторожностью, на корню перерубающей все его "шалости" до этого. – Откладывай и пойдем есть, иначе правда выселю за излишнюю бардачность.***
В дверь злобно застучали с едкими ругательствами. Точно, кажется Хайтам снова прихватил с собой связку ключей соседа. Случайно вышло, вы не подумайте, но каждый раз это было слишком смешно, чтобы останавливаться и в честном порядке забирать только свои, поэтому из раза в раз Кавех взрывался, выплескивая кучей и агрессию, и негодование, и такую чистую, простую обиду. Это... ему и нравилось в архитекторе: тот никогда не притворялся, был таким честным, выражающим все эмоции, что лежали камнем на сердце или заставляли его воодушевленно трепетать, а его лицо никогда не принимало покорную улыбку, которая так сильно раздражала Хайтама на работе. Медленным шагом доходя до двери, мужчина лениво провернул замок и наконец впустил нахохленного соседа. Полностью мокрого, поправочка, нахохленного соседа. Спрашивать смысла не было, ведь в ту же секунду Кавех начал причитать и о грубости Хайтама, и о том, почему пришел домой в таком непонятном виде, в чем винил не только весь славный народ Сумеру, но и саму Дендро Архонта, что точно не заслужила подобных слов в свой адрес. – Да будь они прокляты! Кто ставит ведро с водой на крышу, вот ты меня скажи? А если люди рядом пройдут! А я, вот, прошел! И на меня это позорно вылилось! – не унимался архитектор, презрительно отфыркиваясь, – пусть скажет спасибо, что у меня с собой бумаг не было, иначе этот кретин сразу же бы пожалел! Ну ты подумай... Одежда слишком опасно облепила подтянутую фигуру Кавеха, и взгляд ненароком заскользил по изгибам, отмечая, что это какой - то ненормальный вид эстетического удовольствия. Искусство, самое настоящее искусство, впрочем. Полный крах произошел, когда во время очередного потока ругани, сосед небрежно скинул холщовую рубаху, полностью оголяя торс. О, архонты. Глаза тут же забегали по телу, подмечая все то, что до этого было скрыто, и так нечестно было скрыто! Кавех не был слишком накаченным, и от этого становилось так хорошо, так правильно выглядел он. Пришло осознание, что сжать талию в кольцо ладоней было бы возможно. Не просто возможно, а жизненно необходимо. Слишком уж часто его стала посещать эта неконтролируемая жажда, что становилось страшно, куда это все летит. Аль - Хайтам никогда бы не подумал, что будет так сильно зависеть от другого человека. Не было просто тех, кто заставлял сердце неловко сжиматься, а руки болеть от желания наконец прикоснуться, провести пальцами по коже, запечатлеть навсегда в сознании чужой силуэт, сохраняя все детали и такое любимое, восхитительное лицо. Так сильно желалось на повторе слушать этот звонкий голос, струящийся неровным потоком, постоянно сбивающийся, переходящий с мысли на мысль, но не становящийся от этого хуже, как раз - таки нет, только еще приятнее и потрясающе. Кавех не смотрел в его сторону, не видел ни чужого взгляда, ни ладоней, что ровно легли на фотоаппарат и сделали снимок. Снимок такого разгоряченного и восхитительного архитектора. Он и личный кошмар Хайтама, и его искусство, божье творение, что так и просилось, чтобы его навечно запечатлели для потомков. Ученый мысленно извинился, ведь следующие поколения никогда не увидят всю прелесть Кавеха, это личный наркотик секретаря.***
Шестая фотография красиво дополнила остальные в заднем кармане брюк. Ей там и было место, разве нет? В тот момент Кавех сидел за столом с Сайно и Тигнари и с чего - то очень громко и заливисто смеялся. Смех его был приятным, ласкающим слух. Хотелось записать его и проигрывать перед сном, чтоб спалось лучше, а сны... в кое - то веки сны наконец посетили каждого жителя Сумеру, и Аль - Хайтам не был исключением. И сновидения его... архонты, давайте не вспоминать? Только стоит заговорить о том, что месяц назад ему снилось, как он расцеловывает белые - белые ресницы и розоватые веки, а пару дней назад архитектор своим расчудеснейшим голосом заходился в... краснеть секретарь не имел привычки. И не очень хотелось. Сейчас же он стоял где - то в тени, жадно наблюдая за каждой эмоцией на лице мужчины, ласково очерчивая контуры любимого лица. Ученый мог пообещать точно, что с закрытыми глазами бы смог нарисовать его лик, а образ уже давно отпечатался на сетчатке, буквально преследуя как наяву, так и во сне. Влюбиться в того, кого ты ненавидел больше жизни. Ну и бред же, да? Полная глупость и несуразица, правда? Сделав снимок заходящегося в смехе соседа, Хайтам в порыве чувств приложил фотографию ко лбу и прикрыл тяжелые веки. Это кошмар, полный кошмар. А самое страшное, что, скорее всего, генерал знал о его присутствии и сейчас нагло насмехался - а чего это он все время лыбится? Не хотелось признавать, но четкий и уверенный в себе секретарь рядом со своим нерадивым соседом превращался в лужу. В тряпку? Может быть, исключать не стоит. Исчезнув из душного помещения, он исчезает и из взгляда Кавеха. – Он только что... – шепчет архитектор, приподнимая одну бровь. – Кто? – обращается к нему Тигнари, встревоженный внезапным изменением настроения собеседника, но его тут же осаждает Сайно, подозрительно поглядывая на выход. – Забудь. Так о чем это я...***
– И что это такое, мистер - извращенец? – просипел Кавех, дергая за плечо спящего Хайтама. В ладонях он перебирал фотографии и стремительно краснел, да так, что его щеки и глаза стали одного цвета. Какое позорище. Это все - таки были фотографии, чертовы белые квадратики, которые Хайтам постоянно держал в руках, но никому не показывал. Самые разнообразные снимки самого Кавеха. И как он не замечал огромную камеру, что такое множество раз была направлена на него? – Чего тебе?.. – промычал секретарь, недовольно окидывая соседа: все - таки ночь на дворе была, какой адекватный человек вообще будет тревожить в настолько позднее время – точно, он с этим идиотом живет. Но тут мужчина резко замер, видя, что находилось в чужих руках. Это кошмар. – Слушай... – было начал Хайтам. – Нет, молчи, – он прикрыл свои винные глаза, пряча лицо в коленях, сидя на корточках рядом с кроватью, – хотя, нет, скажи мне, зачем тебе это? – Честно? – ученый сглотнул и нервно сжался, словно ребёнок, которого поймали с поличным и сейчас станут ругать. – Было бы неплохо. – А что мне было делать, когда ты такой красивый, – он соврал тогда: фраза все - таки вырвалась из сознания и прозвучала вслух. Кавех на это вскинул глаза, ошарашенно смотря прямо на соседа, распаляясь еще больше, хотя казалось, куда. Ситуация достигла полного абсурда. – Я знаю, но... – И что мне было делать, когда люблю тебя так сильно, что хочу наблюдать тебя каждый день, – слова резали, но скрывать было что - то уже нелепо, как и бесцельно оправдываться. – Молчи, – колено подмяло матрас и аккуратная рука, та самая, которую так желал сжать Хайтам, легла ему на губы, – просто молчи. И не смотри на меня такими глазами, – ученый вопросительно вскинул бровь – «какими глазами?». Сердце радостно забилось, снова прогоняя кислород по венам. Кавех не высказывал претензий, не презирал и не кидался оскорблениями. Он просто... будто переваривал, не мог смириться с этой информацией. Это был зелёный свет? Немного поудобнее сев на кровати, он внезапно ухватился широкими ладонями за бока, притягивая к себе и заставляя усесться на колени. – Ох! – пискнул архитектор, ошалело скача взглядом по чужому лицу, все ещё не отнимая руку от альхайтамовского рта, но тот не собирался мириться с этим вечность. Правая рука потянулась к ладони у лица, заставляя ту мягко лечь на щеку, и ученый покорно посмотрел в чужие карминовые глаза. Глаза - предел его мечтаний. – Ты такой придурок. – Но я люблю тебя, – хмыкнул Хайтам, отмечая расширенные зрачки человека напротив, – и тебе это нравится. – Бред, – жаркий шепот опалил губы, и архитектор любовно огладил кончиком пальца чужую нижнюю губу, через мгновение припадая к устам, лениво сминая их и прикрывая свои восхитительные глаза. Хайтама прошибло током, и он остервенело сжал ладонями талию и золотистый загривок, целуя так отчаянно, словно все это - всего лишь сон его больной фантазии. Вот сейчас он проснется, откроет глаза и Кавех снова будет где - то там, за стенкой или за сотни километров, в худшем случае. Но нет, архитектор был тут, ерзая сидел на его коленях и чувственно целовался, поглаживая двумя руками крепкую шею, щекоча короткие волосы у шеи. Язык его проходился то по нижней губе, то по верхней, и он не мог насытиться, словно ждал этого так долго... как и Хайтам. Но это же бред, верно? Не мог же он... Мысль сбил усилившийся напор, с которым в него вжался Кавех – его Кави – то трепетно касаясь гладкой кожи, то зарываясь в волосы так нежно, что внутри все болезненно сжималось, то оттягивая, заставляя прогинаться в спине. Они все целовались и целовались, пока инициатива медленно перетекала то к одному, то к другому, и это было что - то новое, отличающееся от их обычного взаимодействия, но заставляющее постепенно задыхаться. Заряды – тока ли? – проскакивали по телу, заставляя кончики пальцев неметь, а тело жалко подрагивать. Все стало вдруг не так уж и важно: все эти перепалки, взаимное раздражение, хотя и оно уже давным - давно не имело совершенно никакой силы, да даже все обиды стали несусветной глупостью. – И как давно? – прохрипел ученый, когда они оторвались друг от друга, чтобы снова задышать. – Еще с Академии, – а тот сидел и улыбался, словно кот, наевшийся хозяйской сметаны. Вот же зараза. – А ты у нас любишь поострее? – хмыкнул Хайтам, аккуратно поглаживая большим пальцем бок под уже надоевшей рубашкой. Вид под ней открывался намного лучше, восхитительней. – Я люблю, когда некоторые гениальные выпускники по ночам смотрят на мои фотографии, – беззлобно поддел его Кавех, обводя линию челюсти, царапая ногтем где - то за ухом. – Если ты не заметил, то я спал. – Я не видел тебя в другие ночи, – рассмеялся архитектор, щуря глаза так тепло и мирно, что становилось слишком уж уютно. – Придурок. – Твой придурок, – тут же исправили его, забираясь пальцами в шевелюру. – Чтоб тебя.