Flowers of my heart

      Хёнджин не любил выбирать. Выбор ограничивал его, а он желал попробовать как можно больше в жизни. Кто сказал, что человек должен иметь только одну профессию? Одно любимое дело? Или одного любимого человека?       Его можно было назвать капризным, эгоистичным и неправильным, но Хёнджин никогда и не строил иллюзий, давно приняв себя, и всегда был честен с остальными.       По белому холсту скользит кисть, пачкая крупными мазками бардового цвета, рисуя плотный бутон. Каждый лепесток был прорисован с особым трепетом, передавая его глубину и бархатистость. За бордовой краской появилась белая, очерчивая силуэт лепестков, дополняя их и превращая в единый цветок. Сочетание нежности и страсти, невинности и греха. В этом было что-то библейское, возвышенное и царственное. Хёнджин так чувствовал. Для него эмоции были окрашены в яркие цвета, которые он отражал в своих рисунках. Как метафора, что понятна лишь ему. Она настолько прекрасная, что хочется показать её всему миру, но сохранить секрет.       Мазки становятся резче, выделяя мягкие линии розы на светлом фоне. Крепкий стебель стоит в бокале, в котором налита не вода, а вино. Хёнджин долго думает и смазывает краску, оставляя розу без шипов.       Вино в бокале такое же темное, как и лепестки, словно оно пропитывало и насыщало их, но оставляло бутон нетронутым, поднимаясь по едва заметным прожилкам к краям.       Как Чан. Он был для Хвана этой розой. Гордый, чувственный и невероятно притягательно-опьяняющий. Поцелуи Чана всегда начинались словно нежное прикосновения мягких лепестков, но чем дольше целуешь его, тем сильнее он пьянит. Хёнджин улыбается, упираясь кончиком кисти в нижнюю губу, едва поворачиваясь на высоком стуле и думая о Чане. Его стон проносится в голове, а по телу проходит дрожь от воспоминаний.       Хёнджин обожает подчинять его, приходя в восторг от чужой покорности и горящих глаз. Следы на коже Чан оставлял такие же алые, что цвели несколько дней. Его тело будто было создано для порока, и он предавался ему, исполняя потаённые желания Хвана без тени сомнений. Как священник, что поддался соблазну, но сумел вызвать в демоне чувства. Хёнджин знает, что Чан горит от одного прикосновения и никогда не упускает возможности ощутить его пылкость и покорность.       Хван привык забирать себе самое лучшее и Чан прямое тому доказательство. Он необузданный, обжигающий, грозный и полностью его. Чан знает, что сексуален, знает, что его хотят, но ищет он любви только в глазах Хёнджина. Не создай себе кумира… но для Чана уже поздно.       Дверь тихонько скрипит и по шагам парень точно знает, кто нарушил его уединение. Он поворачивает голову и видит в полумраке, что отделяет его от остальной комнаты, Чана. Пальцы перепачканы в красной краске, но это не имеет никакого значения, когда Чан подходит ближе, смотря с беспокойством и нежностью. Сама невинность, но достаточно лишь поцелуя, чтобы смахнуть эту маску.       Хёнджин оставляет на его щеке след от краски, как подпись на холсте, второй рукой притягивая к себе между разведённых ног. Обжигающий поцелуй на губах выбил все мысли из головы, а сильные руки крепко сжали ягодицы, прижимая к себе, прежде чем вовлечь их обоих в томительную эйфорию. Хёнджин любит это слепое обожание, сидя у Чана на коленях, пока старший зацеловывает его грудь и растягивает своими пальцами. Нравилось чувствовать, как чужой член в нетерпении прижимается к его ягодицам в ожидании, когда Хван разрешит доставить ему удовольствие. Секс с Чаном – это всегда мокро, сочно, глубоко и долго, но оно того стоит.       Чан целует особенно нежно, находясь на пике удовольствия, толкаясь в горячее тело Хёнджина. Ему всегда мало, и он не скрывает своей жадности, но, как и любой праведник, он полон смирения и любви перед своим идолом. А Хёнджин любит это. Он любит Чана. ***       Хёнджин редко использовал поталь, но здесь она пришлась так кстати. Золотые хлопья разлетались в стороны, оставаясь лишь там, где хотел Хван. Золото ярко сверкало на черном фоне, придавая рисунку глубины и притягивая внимание. Палитра была переполнена тёмными оттенками, начиная от глубокого черного и заканчивая фиолетово-синим. Лишь небольшое пространство занимала капля светло-желтого, что выглядел так инородно, но в этом был свой шарм. Темный фон на холсте уходил в чёрно-синий цвет, проваливаясь внутрь, и придавал картине объём. Цветок чёрного морозника лежал на столе, на котором был разлит мёд, который густыми каплями стекал вниз. Несколько лепестков тонули в нём, и эти места, середина и тонкие линии на краях лепестков цветка, сверкали золотом.       Хёнджин проводит по мазкам пальцами, пытаясь попробовать медовую сладость, что выглядела так натурально, готовая вот-вот выскользнуть за пределы картины, но не мог. Сердце наполнялось желанием, а рука тянулась к телефону, чтобы набрать знакомый номер.       Чёрный морозник - это Чанбин. Его чёрные лепестки так притягательные и одновременно пугающие. Хёнджин лишь однажды видел эти цветы, и они надолго запали ему в душу. Красивая легенда так удивительно точно описывала Чанбина, что Хван ни секунды не сомневался в выборе цветка.       Эти цветы означают невинность и одержимость дьяволом. Ирония? Хван так не думал.       Чанбин был таким. Холодный, отталкивающий и немного пугающий, но было в этом нечто таинственное, тягучее и такое же сладкое, как мёд.       Первое, что Хёнджин понял, что Бин не потерпит неподчинения. В его руках ты рассыпаешься и восстаёшь из пепла лишь по его желанию. Он окутывает собой словно тьма, и в этой темноте ты совершенно обнажён и беззащитен. Чанбин смотрит так, словно знает все твои секреты. Он никогда не спрашивает, а просто дарит неземное удовольствие, буквально шестым чувством зная все твои слабости. Он никогда не спешит, заставляя умолять на влажных простынях, выстанывая его имя, как в бреду. Секс с ним — это марафон длиною в несколько часов. Хёнджин ненавидит это и обожает. Ему не нужно было быть с ним ни невинной девственницей, ни опытной шлюхой, Бин не терпит притворства. С ним Хван не боялся быть собой, заламывая брови и насаживаясь на чужой член, задыхаясь от возбуждения.       Чанбин — это нежность, долгие поцелуи в полумраке, где темнота осязаема и ложится на их плечи пока они отдаются друг другу. Он никогда не пытался выделить красоту Хёнджина, и тот был поражен именно этим. Глубиной мыслей. Бин спрашивал то, до чего другим не было дела, и любил Хёнджина так, как другие себе не позволяли. Он умел слушать и исцелять не прося ничего взамен, но Хёнджин отдавал ему себя и свою душу. ***       Цветы гортензии прекрасны. Нежные, воздушные и наполненные жизнью. От них исходит тепло, а красота столь поразительна и изыскана в своей простоте, что кажется даже наивной.       Она почти никогда не бывает однотонной, окрашивая каждый лепесток по-особенному. То ярче, то почти лишая его цвета, оставляя целомудренно белым. Сколько бы Хёнджин не рассматривал эти цветы, каждый раз он открывал для себя всё новые грани. Ему хотелось познать все возможные цвета, на которые был способен этот цветок. Присвоить их себе и наслаждаться одному. Вот только чем ближе ты к этим цветам, тем сильнее они ранят. Яд незаметно разъедает одним прикосновением, заставляя держать дистанцию, но и не отпуская далеко, маня своей красотой.       Хрупкие лепестки были спрятаны под стеклянным куполом, на котором сидел паук, что оплетал его постепенно паутиной. Хёнджин думал, что слишком очевиден, но пусть так. Ведь это его чувства.       Джисон – ядовитая гортензия. Хёнджин любит его невинность и открытость, но это лишь видимость, скрывающая настоящую опасность. Джисон кажется нежным ребёнком, что ещё не подвластен пороку. Ангел, который никогда не сделает больно. Но Люцифер тоже был ангелом.       Хёнджин одержим им, а Джисон…       Он отдавался ему, шепча слова любви и исчезая с предрассветным туманом. Но стоило хоть немного отступить или попытаться забыть, он являлся ослепительным солнцем, сжигая своей любовью. Хёнджин терял рассудок, как только замечал, что интерес гаснет в глазах Хана и загорается из-за кого-то ещё. Хван не мог отпустить, а Джисон не хотел уходить. Но и отдавать себя только Хвану не собирался.       Он разрушал Хёнджина, пропитывая его сердце ядом ревности. Их близость была похожа на борьбу, из которой оба выходили победителями и проигравшими. Хван не щадил его, оставляя синяки и метки, как переливы на цветах. Он отключал телефон и не позволяя Джисону даже думать о ком-то ещё, пока они рядом. Он любил его отчаянно, до слёз и хриплых стонов. Хан был порывист, полон энергии, с щепоткой юношеского максимализма, но совершенно другой в руках Хёнджина. Он отзывался на ласки, словно Хван ласкал не просто его тело, а душу. Забывал все слова, хоть и трещал обычно без умолку, а потом трепетал в объятьях Хёнджина после умопомрачительного оргазма, умоляя повторить. И Хёнджин не отказывал, выплескивая боль и любовь на него в надежде, что Джисон не уйдёт снова. Но тот всегда уходит, оставляя ожоги от яда и тугой ошейник с цепью, накрепко обмотанной у него на руке.       Хёнджин отложил краски, смотря на свой рисунок в лучах рассветного солнца. Он стоял в своей спальне совершенно обнаженный, ещё чувствуя чужие прикосновения. Сбитая кровать почти остыла, храня на себе следы их секса и едва уловимо аромат Джисона. Хван снял картину с мольберта и повесил её на пустое место, что было заранее приготовлено в его спальне.       Теперь они единое целое. Но, кто знает, быть может ещё один цветок найдёт себе здесь место и Хёнджин будет любить его так же сильно, как и эти.