Скобочка влево

      В баре Влад чувствовал себя рабом обстоятельств: зажатый меж диванчиком и столом. Руки неприятно вспотели, а постоянно подрагивающий стакан так и норовил выскользнуть из его влажной хватки. Но он, честно, пытался строить из себя самого уверенного и неотразимого, хотя догадывался, как весь надуманный образ рушится, стоит собеседнику поднять на него взгляд. Влад был зажат между кожаным диваном, дубовым столом и Гришей.       Глоток виски обжигает горло. Викси ледяное, на дне стакана болтаются пара кубиков льда, но глотку жжёт не хуже кипятка. Ему сейчас точно бы не помешал душ из таких вот ледышек.       Воздух в помещении будто спёртый, как бывает жарким летом, щёки красные из-за давления, вспотевшие ладони «незаметно» вытирались о край дорогих шорт под столом. В целом, со стороны, может показаться, что человека сильно лихорадит, хотя он совсем недавно ходил в больницу. В медицинской карточке, синем по белому, аккуратный почерком выведено: «Полностью здоров». Тогда в чём проблема? Может это сильное волнение? Или смущение?..       Собеседник напротив. Точно в таком же положении тела, будто специально «зеркалит» всё движения, но при этом выглядит намного свободнее, легче. Он не зажат между предметами интерьера, а будто плавно стекает по мебели, как в «Постоянство памяти». Его руки сухие, еле чувственно сжимают бокал «Олд фешн», точно знает: не выскользнет, не выронит.       На плечах «висела» большая футболка с неясным принтом, её размер терялся в «иксах», где на конце стоит примитивная «эль». Чёрный цвет скрывает мелкие пятнышки, а волосы, дабы не лезли в глаза, зачёсаны под кепку, козырьком назад, чтобы все точно подметили в нём плохого парня, ведь носить головные уборы в помещении — неприлично.       Ничего, что могло бы «кричать» о цене одежды в нём не было: и футболка, с виду, обычная, и кепка, и узкие штаны с рваными коленками. Казалось, что самое дорогое, что есть — это брекеты. Позволить их может не каждый. Как, в прочем, и его кроссовки.       У прижатого, зажатого, смятого, потного, со всеми признаками лихорадки, всё было иначе: на шортах легко читался логотип известной спортивной одежды, большой ремень из кожи, с увесистой бляшкой, усыпанной камнями Сваровский. В отличии от дивана, кожа в ремне была натуральная. Кофта в обтяжку. Мысленно накидываешь себе ценник, чтобы прохожие думали: «Дорого». Или чтобы доказать себе что-то. Хотелось выглядеть неприлично богатым, наверное, в таких мелочах, и чувствовалась разница в возрасте.       Гриша. Имя было приятно смаковать на языке. Гри. Губы растягиваются в полуулыбке. Го. Теперь в кольцо. Рий. Снова полуулыбка, язык отскакивает от зубов. Владу было приятно так, в голове, делить его на слоги, будто каждый из них был самостоятельным именем. Гришка. Смешно так, самому себе, разбирать все эти уменьшительно-ласкательные формы.       Снова глоток виски. Обжигает и замораживает: будто тебя сразу в минус сорок и в плюс четыреста. От холода знобит, а от жара развозит, и ты весь сам разгорячённый.       Человек напротив — не человек. Или не совсем. Парень готов поклясться, что сидит и со змеем, и с лисой, только не может определиться, с кем именно. А, может, там всё вместе?       Но морда то точно лисья: тонкий длинный нос, глаза прищурил, хитрый-хитрый. Смотрит куда-то в сторону, предположительно, на барную стойку. В таком положении взгляд выходит надменным.       Терентюк запутался в конец, выпил-то совсем ничего, а соседние глаза блестят вытянутыми зрачками и чем-то очень нехорошим. Ведь точно что-то задумал, но поди разбери, что именно: пока не захочет — не расскажет.       Изначальный план сильно отличался от того, что они имеют в сухом остатке. Ожидание:       Купить несколько литров пива, закрыться на студии и смотреть с проектора какой-то глупый фильм для подростков с шутками ниже уровня. Конечно, перед этим нужно было смачно накуриться.       Такой расклад вечера казался Соде идеальным, один на один: хочешь — говори, хочешь — молчи, а хочешь — залипай в одну точку. Даже если это пятая точка друга. Делай что хочешь. Всё круто. Реальность:       Третий по счёту бокал, не очень качественного, алкоголя в каком-то захудалом баре на задворках Москвы, когда время давно перевалило за полночь. Скованность, нельзя и слова из себя выдавить. В «ожидании» молчание было выбором, а здесь единственным возможным вариантом, не считая подливания в себя «горючего», чтобы машина марки «Владос» не прекратила свой ход.       Вообще, забавно так: бар-раб. Или раб-бар. Ты же там раб обстоятельств, не забыл?       Зрачки собеседника «плавали» из нормального состояния в змеиное и наоборот. Оптическая иллюзия из-за плохого освещения и чёлки, что, вопреки всему, выбилась из-под кепки.       Владу нравилось, что они скрыты от большей части персонала и посетителей. Последний столик в углу, высокие спинки обитые кожей. Не нужно ни с кем здороваться, делать фотографии. В их месте чувствовалась… Некая интимность момента.       Губы щиплет сорокоградусным, а на Ляхова, как ни глянь, он играет. Пьёт — лицо не кривит, будто чай хлещет. Наверное, когда заглатывает по самый корень, то с глаз слезинки не упадёт, жадно высосет всё, до последней капли. Боже. Щёки Влада вспыхнули ещё сильнее, глаза в стол, колено, под столом, от неожиданности, дёрнулось наверх. Напитки пошатнулись. Аморальщина.       Невозможно было понять о чём он думает: глаза ни капли не выдавали, на лице вечная ухмылка. Лисья. Выглядит, точно, как солнце, весь из себя позитивный, мудрый, девочкам говорит только тёплые слова. Но ведь и у солнца есть своя тёмная, другая сторона.       И змея, и лиса. Сразу понятно: дикое животное. Пышный хвост, мягкая шёрстка, красивый окрас, аккуратные чешуйки. Но его когти чёрные, царапают до шрамов, из клыков, в рану, сочиться яд. Как ни крути, но смотрит в лес и, однажды, обязательно покажет нам своё животное нутро.       Ляхов-Ляхов. Весь такой и нежный, и не прирученный. Улыбка, походка, лиса — а ведь вырос с волками. Солнце. Звезда. А у звёзд есть такая фишка: они очень горячие. Во всех смыслах.       Он по жизни не горел, так, зажигал всех вокруг, грел, заставлял других гореть. Для Гриши это было нормальное, приятное, плавное состояние по жизни, а от планеты Влад-Меркурий ничего не осталось, вся погорела: как мотылёк с лампой.       Гришка. Гриша обжигал своей двойственностью, собой таким разным. Наверное, горло дерёт не хуже виски. Он был доступным: его рот выплёвывал грязные шутки и сальные комплименты, развязное поведение. Специально, блять, облизывает губы, после каждого глотка и смотрит. Блять, как он смотрит.       Влад набухивал его в клубах, накуривал в своей комнате, они с ребятами жрали столько наркотиков в студии или на тусовках и… Ничего. Он ни разу не поддался. По правде сказать, Влад не сильно пытался, не дальше подкатов в шутку. Но Ляхов будто пропускал это всё через себя и не замечал. Даже не задумывался будто об этом.       К Буде, как к святому, не подступиться, не прикоснуться. Они друг друга даже толком не касались: не были близкими друзьями, чтобы обниматься при встрече; не были хорошими приятелями, чтобы жать друг другу руки. Они просто обменивались короткими кивками друг другу, когда встречались в общей компании. Встречались они, конечно, ещё чаще один на один: трудно не столкнуться с человеком утром в очереди в туалет, когда вы живёте большой компанией вместе.       Конечно, Владу хотелось большего. Конечно он хотел дружить ближе, поэтому звал его к себе, в клуб, посидеть только вдвоём на студии, ведь, по его словам, делать нечего, другие отказались. Такая маленькая ложь.       Грише нравилось казаться доступным, хотя таким он, на самом деле, и не был. Его веселило, что Терентюк подсаживается ближе положенного; что «случайно» задевает его плечом, когда проходит рядом. Ему нравилось видеть, что он желанный друг или кем его хотят видеть. Нравилось. Но ровно настолько, чтобы прямо не отталкивать. Иногда было так… Скучно.       И, всё же, когда они познакомились, то, ради приличия, пожали друг другу руки. Слегка обнялись. Влад помнит жар его узкой ладони, длинные худые пальцы. Лёгкую хватку. От раздумий о всём этом становиться неловко, Гриша ведь всё так же сидит напротив и, время от времени, бросает взгляд на него. Это приятно. Немного неловко, от мыслей стыдно, но приятно. В голове просто кипа сценариев из жаркого продолжения этого вечера, но Сода знает: это фантазии.       В стакане не осталось алкоголя, только подтаявший лёд. Влад сидит в своих мыслях недолго, но достаточно, чтобы парень напротив стал всё больше бросаться взглядом в него. Происходящему вокруг нужно немного больше действий.       Пушистые волосы падают на лицо, когда голова поворачивается в сторону официантки. Глаза ищут-ищут. Находят. Манит её рукой. Чёрные волосы убраны в низкий хвост, не модельное, но аккуратное лицо обрамляет чёлка. Владу кажется, что её курносый нос похож на свиное рыло, когда она спешно подходит к их столику. Нарушает интимность. Просьба повторить, будто случайно сталкивается мизинцами с ней. Смех. Улыбка. Она уходит к бару. Сцена. Занавес. Свинья.       Внутри что-то закипает от этого. Если они так и продолжат заигрывать друг с другом, то он, обязательно, кого-то ударит. Её. Но лишь один раз, всё же Терентюк джентльмен. Будто школьник, Будапешт ведётся на её покачивающиеся из стороны в сторону бёдра. Он что, не понимает, что она фанатка, что узнала его, просто обычная, не модель, как Кристина. Она, как прохожая или кто-то из очереди к терапевту. На ферме. Хрю. Влад же… Был далёк от модельности. Грубые черты лица, подкачен, да, но, возможно, недостаточно, не так хорош, как хотелось бы. Ему не встать и рядом с тем, кто мог заинтересовать Ляхова. Не говоря уже о том, что его, по-настоящему, мало кто интересовал.       На самом деле, Буду не интересовали девушки. Да и парни тоже. Ему нравились игры. Подпускать близко, прикасаться, это почти поцелуй и… Ничего более. Финал. Быть настолько рядом, что можно почувствовать дыхание на губах, а потом отталкивать и смеяться. Девиз такого человека: «Возбудим и не дадим».       Смех был заразительным. Сплошное самолюбование. Никогда бы не стал отрицать собственный нарциссизм и эту поставленную фразу: «Есть я и все остальные», где «Я» — ключевое.       Сода был открытой книгой. Нет, даже не книгой, так, брошюрой с кратким содержанием. Читался легко, не скрывал чего-то. Ему нравились только красивые люди. В основном — модели. В основном — на одну ночь. Или вечер. Иногда день. Преимущественно блондинки, прямые волосы, пухлые губы, ниже ростом. Внимание в расфокусировано, никто не задерживается дольше, чем на сутки.       И тут, он: кучерявый шатен, зелёные глаза, худые руки-ноги, тонкие розовые губы. Скулы. Дылда-троечник. Блядская манера говорить и иногда он, точно зная, что на него смотрит только Влад, покачивал узкими бёдрами не хуже официантки. Весь из себя такой и хер мой, что с ним делать. И милый, и сексуальный, и солнечный. Терентюк сходил с ума, это точно была гиперфиксация на человеке. Наверное, его тело красивое без одежды, а отсасывает он с причмокиванием и всегда смотрит в глаза.       Влад давиться виски, что уже успел принести официантка. Стукает себя по груди. — Всё нормально, брат? Или хочешь побыстрее напиться? — Буда чуть смеётся в конце, глядит с улыбкой и поддаётся вперёд. Расстояние сокращается. — Да, брат, всё супер, просто подавился, — кому ты врёшь? Весь вечер слюни пускаешь, хуже щенка, смотришь ведь сразу на чужие губы. Смешной такой. Гриша тоже замечает чужой взгляд на своих губах. Садиться в прежнюю позу. Расстояние увеличивается.       Грише почти тридцать. Если быть точнее, то двадцать девять. Он не мимолётен, въедается в память, его лицо то и дело всплывает в памяти. Отдирать такие воспоминания только вместе со скальпом. Отодрать бы его прямо на это столе, чтобы все в баре ахуели. Предел мечтаний. Входит. И. Выходит. Как когда-то в советском мультфильме про «Винни Пуха». Смазка падает на дубовый стол, слюна стекает изо рта, в глазах читается: «Ещё». И Влад даст ещё, он не планирует заканчивать. «Сильнее». Влад берёт его сильнее, толчки становятся серьёзнее. «Жёстче». Пальцы впиваются в ягодицы с такой силой, какую Сода может из себя выдать и он уверен, что останутся синяки.       Чёртов Буда. Даже в фантазиях, где его трахают, он всё равно управляет ситуацией.       Терентюку сразу сделалось дурно от того, что подкидывает ему подсознание. В шортах становилось тесно. Бляшка уже не выглядела такой внушающей.       Влад вёл себя, весь вечер, откровенно глупо. Краснел, бледнел, говорил невпопад, когда они только пришли. Но он, хотя бы, не притворялся. Сейчас же приходилось. Попытка прикрыть ногой полувствший член всё не могла увенчаться успехом, было заметно. Наверное, надевать шорты было не лучшей идеей.       Почти при каждой их встрече Сода превращался в ребёнка, на фоне такого мудрого, старого лиса. Гриша читал его без каких-либо проблем и сейчас, конечно, начал понимать в чём дело.       Временами Ляхову нравились модели. Нравилось нравиться кому-то так сильно. Временами нравилась и Кристина. Не всегда, иногда попадался кто-то выигрышнее, но с ней было удобно. Она давно его знала, знала, что ему нравиться, а что — нет. Любимый кофе, сериал, как крутить косяки. Он ценил её преданность. Но не её сердце.       Своё же сердце он подарил… Себе? Наверное, да. Себя он любил, часами смотрелся в зеркало, телефон лопался от селфи. Шкафы — от одежды, которую часто приходилось отвозить на другие квартиры.       Бокал за бокалом. Опьянение, незаметно для друг друга, стало брать своё. Хотелось развлечься. Зелёные глаза стрельнули и выстрел был на поражение. Влад повернул голову к окну, стала видна татуировка на лице. Так мило смущается.       Ноги у Ляхова длинные, стройные, размер ноги не большой, может быть, сорок второй или третий. В целом, довольно миниатюрно. И он далеко не слепой, прекрасно видит, как на него смотрит Влад. С восхищением. Обожанием. Иногда со стояком, если в нём нужная кондиция алкоголя или наркотиков. Как тот пытается его напоить, для каких целей зовёт к себе. Один на один. Они не близки, но иногда Будапешт соглашается. Чтобы подогреть интерес. А иногда приглашает сам.       Они сидят далеко от всех, даже официантка перестала подходить. Бар полупустой, все, кроме них, разговаривают. Никто и не заметит, что что-то происходит за их столом. Алкоголь снимает с тормозов. Носком одного кроссовка он поддевает другой и тот мягко падает на пол. Гриша понимал Влада, как никто другой. В него трудно не влюбиться с первого взгляда.       Нога, та, что в одном носке, будто случайно, как тогда, мизинцами с официанткой, столкнулась с ногой Влада. Тот дёргается, от неожиданности, но не слишком сильно, чтобы не спугнуть. Положения своего не меняет, но в голове мысль: «Что происходит?» — первая разумная за последнее время, если не считать поход к врачу. Нога двинулась выше, ненадолго задерживаясь на внутренней стороне бедра. Блондин сглатывает нервный ком в горле. Непонимающе смотрит, вопрос одними губами: «Что ты делаешь?». Но он остаётся без ответа.       Как объяснить себе это после? «Я сижу в баре с Оуджи Будой, который собирается мне подрочить ногой, хаха». И правда, всё это походило лишь на «хаха», когда чужая нога залезла в просторную штанину шорт и осталась в таком положении, только пальцами надавливая на стояк.       Подожди, что? Дышать, только от осознания всего этого, становилось тяжело.       Взгляд плыл: от алкоголя или Гриши, пока не совсем понятно. Движения вверх-вниз. Ничего сложного. С губ срывается невнятный звук, что маскируется под кашель. Придвинулся ближе к столу, так, чтобы он неприятно давил на живот, но хотелось быть чуть-ближе. Хотя бы так.       Гриша всегда смотрел свысока, даже сейчас. Сода тяжело вздыхает полной грудью, залом осушает стакан, чуть морщит лицо. Нужно сказать что-то прямо сейчас. Что-то сказать, иначе это может прекратится, Буда просто прикинется, что это всё затянувшиеся гейская шутка. Пригласить к себе? Выйти из бара и поцеловать? Что вообще можно сделать в такой ситуации? Машина марки «Владос» продолжала пыхтеть от количества мыслей по этому поводу. — Если ты что-то скажешь, то я плюну тебе в стакан, — Гришу распирала вседозволенность в отношение Влада. Как тот податлив, как смущается.       Может, Терентюк и совсем не против, чтобы ему плюнули в стакан. Может, не против, чтобы плюнули в лицо. — Молчу, — как сказали, так и делает. Молчит, тяжело дышит, продолжает краснеть от напряжения.       Что там распирало Гришу? Вседозволенность? Влада распирал стояк. Но, видимо, это «Молчу» тоже считается за слово, поэтому плевок полетел прямо в стакан. Пена слюны расползалась по подтаявшим кубикам льда на дне. Трёхочковый. За этим действием следует тяжёлый вздох. — Пей, — одно слово. Приказ. По взгляду можно было понять, что он либо выпьет, наступая гордости на горло, либо Гриша уйдёт, наступая на горло ему. Как ни крути — что-то перекроет доступ к кислороду. Влад предпочёл, чтобы это, хотя бы, было приятно.       Один глоток. Лёд неприятно скользит по горлу. Это можно считать поцелуем, обмен слюны, всё в таком духе? На губах Буды расползается улыбка, сам от себя в восторге. Но ногу, он, всё же, убрал, хоть Сода, по его виду, не был в восторге от этого. Не расстраивайся, мальчик, у дяди Гриши есть для тебя подарок. — Рассчитайся за выпивку, я у заднего входа тебя подожду.       Руки снова дрожат. Что это вообще сейчас было?       Гриша спешно натягивает обувь на ногу и направляется в противоположную, от сих столика, сторону. Подмигивает официантке. Вот же сука. Дверь негромко хлопает и только сейчас оцепенение слетает с плеч Влада. Нужно что-то делать. Срочно.       Откровенно говоря, встать так, чтобы стояк был незаметен — не получается. Официантка смотрит на него и, в итоге, бросает косой взгляд, пока Сода пытается прикрыть кофтой всё то, что может его скомпрометировать.       Её походка — быстрая, уже не от бедра, слышно только звук маленьких каблучков и как кто-то разбивает бокал на фоне. — Оплата наличными или по карте? — в руке небольшой терминал, взгляд усталый. Гриша заинтересовался ей, подмигивает, улыбается, но, при этом, выходит из-за стола, где у другого парня стояк. Неловко. Хоть будет что рассказать подружкам после смены. — Наличными, — из кошелька чуть не сыпется несколько крупных купюр и две пятитысячные тянет ей, даже не смотря на счёт. Пускай будут чаевые, пускай будут больше, хоть как-то загладят ситуацию.       Мир начинает действовать в замедленной съёмке. Медленно-медленно принимает деньги, смотрит в глаза, прощается. Не говорит: «Приходите ещё». Ну, вот правда же сука.       Было столько мыслей по поводу всего произошедшего. Фантазий. А сейчас, оказавшей в этой ситуации, что вообще делать? Может, у заднего входа бара его ждут все друзья, это какой-то затянувшийся розыгрыш в честь дня рождения? На улице ведь конец июля. Да и розыгрыш, если честно, выходит какой-то не смешной.       Мир — медленный, но шаги его быстрые, неровной походкой добегает до двери. Дыхание — сбито, будто его и нет совсем. Ручка двери дёрнулась, с протяжным скрипом дверь открывается, погружая тебя в летнюю ночь Москвы.       Немного тополиного пуха то тут, то там, сразу напротив — зелёные мусорные баки. Здесь, на контрасте, кожа кажется ещё горячее, пара прядей чёлки приклеились ко лбу. Повернул голову в право — никого. Блять.       В лево — стоит Гриша. Нервный ком в горле, глаза расширены, а в них только: Бу. Да. Пешт. Из себя и слова не выпытать. Сода вытер руки о шорты, ткань прошлась по члену. Голова резко опустела. Блять. — Ну, что, мачо, делать будем? — на губах играет улыбка и сам он играет, между пальцами зажата сигарета, дымка от тления раковой палочки делит лицо надвое.       Влад подходит ближе, Буда выдыхает ему дым в лицо и упирается спиной о стену. Со стороны выглядит так смешно, точно шлюха совращает девственника. Только вот, Терентюк не девственник, он знает, что и как делать, как минимум, это тело знает всё это, заученные движения годами практики.       Но Гришка… Он то точно шлюха. Развязная. Его губы, как в потаённых мечтах, блестят от слюны. У простого смертного сердцебиение учащённое. У Будды Шакьямуни, напротив, спокойное, сама дисциплина. — Ну, чё тупишь, Владос, Ляхова за ляжку, а? — рука, точно по приказу, опускается куда-то рядом с филейной частью. Дышит томно, точно тому в губы. Вдох. Выдох. Смотрит из-под своей чёлки и смеётся. Такое чувство, будто всё это и спланировал.       Терентюк делает большое усилие над собой, чтобы начать внятно двигаться, поверив во всё происходящее. Ближе. И ещё ближе, чтобы между губами оставалось не больше пары сантиметров. Сейчас будет столь долгожданный поцелуй. Но почему-то мир снова в замедленной съёмке, долги вдох…       В нос бьёт не запах человека, а едкий сигаретный дым. Снова. Отталкивают с небольшим нажимом от себя. Сука. — Не так быстро, ковбой, — поза стремительно меняется, теперь к стене прижат Влад, возле лица тушится бычок с неприятным звуком. Вдох. Выдох. Не забывай дышать.       Перед ним сейчас не парень, нет, а взрослый мужик, которому почти тридцать. Почему он выглядит младше, почему такой красивый, почему, такая, шалава?       Сода часто задавался этими вопросами. Почти так же часто, как почему на него стоит, а вот на других парнях нет. В чём секрет, почему он особенный?       Буда резко спускается вниз, почти падая на колени. Ремень со стразами расстёгнут. Шорты летят вниз, фирменные трусы туда же.       Эту картину стоит запомнить: задний вход бара, тополиный пух, жара, июль, мусорки, мягкие волнистые волосы, кепка назад, лицо в непозволительной близости рядом с членом. Ветер, самую малость, прохладный, но воздух спёртый, как перед грозой. Не дай Бог кто-то выйдет покурить. Сода убьёт его и минет продолжиться в крови. Он вообще будет, так ведь, да? Будет же?       И не бай Бог камера, рядом с ними, рабочая.       Зелёные глаза уничтожают, не позволяют отвести взгляд. Каждое движение сейчас чувствуется отчётливо сильно. Мокрый язык осторожно проходится от основания ствола до головки. Обрезанный. Блять. Блять. Блять. Как же хорошо, как же хочется схватить за волосы и трахать, трахать в самую глотку. Чувствовать, как там она становиться уже, как проходит вибрация от стонов.       Мысли утекают куда-то далеко-далеко, от них больше не бросает в жар. В жар бросает чужое лицо на уровне паха. Вдох. Выдох. Член аккуратно обхватывает узкая, чуть загорела, ладонь. Пальца тонкие и холодные, ногти аккуратно сострижены. Головка проскальзывает в рот, там чертовски горячо. Влажно.       Стон сам вырывается из груди, от чего вызывает усмешку снизу. Идёт вибрация. Глаза в глаза.       Гриша выглядит превосходно. Хочется достать телефон и щёлкать, щёлкать фотографии, снимать на видео, как он делал когда-то давно. Но сейчас для того, чтобы не проебать момент. Медленная дрочка и, в такт к ней, покачивающаяся голова. Трудно не сорваться на бешенный ритм, не насаживать, схватив за кудри, на прибор. Кажется, даже, что это не пух под ногами, а зыбучие пески и ты где-то далеко на Востоке.       Кожу обдаёт горячий ветер, песок, под ногами, точно сорокаградусный, как-то пойло, что травило желудок. Ноги постепенно утопают в бархане, опереться в пустыне — не на что, но в жизни ведь есть стена, так? Не смотря на прочную опору, ноги подкашиваются, стремительно собираясь подвести Влада в такой важный момент. — Эй, братик, всё в норме? — член выскальзывает изо рта с пошлыми звуками, тонкая линия слюны опускается на подбородок. После каждой его фразы можно мысленно добавлять скобку изогнутую влево. Будапешт всегда улыбается, даже сейчас, выпуская хуй из глотки для едких высказываний, — Сногсшибательный минет? — играет бровями. Такая живая мимика, а скулы — совсем немного и порежешься.       Снова смех и прибор во рту. Да, детка, продолжай стонать для дяди Буды. У стены стоит румяный Влад, чуть не падая, волосы растрёпаны, жадно хватающий ртом воздух. Глаза — пьяные, ноги тоже. Весь такой упитый-убитый. Перед ним, на коленях, стоит Ляхов, то наращивает, то, почти до нуля, сбрасывает темп, глаза в глаза — это обязательно. Отвести взгляд для Гриши — значит проиграть. Сам придумал себе эту игру, сам в неё и играет. Не зря же он всё это затеял. Примерно тринадцать и шестнадцать часов назад:       Утро начиналось, как обычно. Сначала всё такое ленивое, длинный зевок по пробуждению, он один в двуспальной кровати, дом на Рублёвке, каша с мёдом и орехами. Зарядка на идеально зелёном газоне. Солнце светит прямо в глаза и совсем никого не жалеет. Кожа продолжает покрываться ровным загаром.       День начинался, как обычно. Нехитрый перекус, несколько часов в «онлайне», игры, пара строк для альбома, снова игры, трава. Пришли парни — пишемся. Пишем и пишем, все изрядно на веселе, удобно, когда соседняя комната от тебя — студия. Влад, будто совсем удутый, не замечает, как Буда движется в его сторону и притворяется, что ведёт активный разговор с Артёмом, хотя, послушай их со стороны — оба несут откровенный бред. Может, Сода и не притворяется, что сильно накурен.       В общем, день начинался многообещающе. «Тусовка», а на деле их обычное времяпрепровождение, к вечеру стухла и подходила к своему логическому завершению. Постепенно все разбредались, кто куда: на кухню, гостиную или сразу в комнату.       Грише нравилась эта атмосфера американского общежития: у каждого свой угол и что-то общее. Сравнить это с советской коммуналкой было сложно, хотя бы за счёт ровно подстриженного газона, игровых компов и брендовых шмоток, что не помещались в шкаф. Буда никогда не кичился деньгами, но кепки менялись чаще, чем постельное бельё. Где-то, раз в пару дней.       В домашней студии остались двое. Дым от травы ещё не успел выветриться, как вдруг: — Я в бар, ты едешь? — Да.       Терентюк соглашается так быстро, что даже неловко. Очаровательно. Лишний раз доказывает лису какие-то свои догадки. Снова эта походка. От бедра, плавно качаясь в такт музыки, что играет где-то на первом этаже. Если прислушаться, то можно выловить отрывки фраз: «…я старый котик, прожил уже восемь жизней».       Садиться на перила и скатывается вниз. Весь такой и грация, и харизма. А если приебутся за чрезмерную манерность, то ответ простой: «Трава». Наше время: Гриша устроил из этого целое выступление, хотел-то только подразнить и поехать в дом. Но, каким-то образом всё вылилось в это: отсасывает двадцать сантиметров территориально где-то в жопе мира. От стонов и правда проходит сильная вибрация, ещё немного этой сладкой пытки и Влад спустит тому в рот, да так, чтобы нельзя было выплюнуть.       Стоп. Сейчас стонет не только он? Это уже что-то новенькое.       Картина внизу, время от времени, менялась, начинались слышны чужие стоны, правая рука на чужом члене, а левая… Ох, Боже, трётся о собственную руку. Выглядит сексуально, даже слишком.       Глаза в глаза, не забывай. Блаженство. Зелёные и глубокие, пронзительные. Почти такие же глубокие, как его горловой минет. Сосёт старательно, но видно, что делает это не в первые. Движения слишком отточенные, слишком плавные, трудно получать кайф от того, что сосёшь, если это твой первый раз.       Мысли уходят совсем не в то русло, становиться неожиданно грустно от собственных домыслов. Хотелось быть первым в таком деле, как «дать на клык» Буде, но всё ещё не настолько печально, чтобы перестать получать кайф от происходящего.       Темп больше не замедляется, движения не скатывались в рваные. Всё отточено, резко. Умело. Эта шлюшка знает, что нужно делать, чтобы было приятно. Тонкие губы сейчас чуть припухшие и мягкие, глаза самые честные. Идеализация человека. Выглядит, как оленёнок Бэмби или, как какая-нибудь, Диснеевская принцесса, Рапунцель там или Эльза, хер знает. До финала остаётся… Три. Два. За секуду до «один» Влад был счастлив. Руки больше не слушались, несильно надавливали на кудрявую макушку. Короткие вздохи через рот, стена, за спиной, красная печка, а ноги, по колено, в песке. Глаза прикрыты, даже не пытаясь переиграть Будапешта в эти «гляделки». Вдох. Выдох. И по новой. Три. Два.       Гриша резко отстраняется. Он больше не выглядит, как принцесса. Снова надменный хищник, даже смотря снизу-вверх. Скулы кажутся острее, губы изогнуты в полуулыбке уголками вниз.       Встаёт, оттряхивает колени от пыли и снова поправляет волосы, заправляя их под кепку. Вредная привычка. Отходит на шаг. Два. Лицо в лицо. Что-то выжидает.       Соду, будто, только отпустило. Алкоголь не давал о себе забыть, но думается сейчас определённо легче, чем пять минут назад. Неловко заправляет член в трусы, которому не хватило самой крохи до финала. Хотя бы на лицо. — Давай, парень, не раскатывай губу и не заплачь, — смех, негромкий хлопок в ладоши и разводит руками в стороны. Вот же… — Придурок, — Терентюк, как сам для себя открыл, был не слишком красноречив в такие моменты и, всё же, довольно ловко подытожил собственные мысли по этому поводу. Бодрячком, держится, не падает в грязь лицом и не просит о продолжении. Хотя в мыслях — умоляет. — Ладно, братик, встретимся здесь завтра, ок? Может, продолжим, с чего закончили… Или, может, ты не будешь стоять столбом и поедем вместе домой?       Разворачивается спиной и идёт в сторону дороги. Шаг. Два. Всё больше отдаляется. Что-то подсказывает, что Гриша успел, в момент «загрузки» Влада, вызвать такси до Рублёвки. Ехать одному будет значительно дороже. Гриша включил свою походку от бедра. Против такого напора действий не попрёшь, Ляхов ведь не против, да? Улыбка вместо ответа. Скобочка влево.