Билли Листер рисует

Они — дети Северного моря. В их жилах течет кровь косматых норвежских пиратов, насиловавших женщин раскинувшейся на золотом песке деревушки Уитли, и голоногих шотландских волынщиков, вытоптавших при осаде всю траву у стен замка графа Жильбера. Их прадеды выходили в море под некрашеными парусами и грабили таких же, как и они, бедняков с ветреных скалистых островов. Их отцы заводили моторы первых дребезжащих аэропланов, и защитные очки запотевали от тумана под крылом. Там под туманом — тихий, спящий Уитли-Бэй. Слишком старый, чтобы вписаться в послевоенную жизнь. Что здесь делать мальчишкам, чьи головы кружит норд-норд-вест и сводит с ума всю темную штормовую зиму, пока не перестанешь отличать ворона от сороки? Разве что ждать, когда свежий летний зюйд-вест ударит по щекам, окунет с головой в морскую пену. Ветер приходит и уходит на песчаные берега Уитли-Бэя, мальчишки остаются. Отец Билли Листера служил машинистом на торговом судне и утонул пьяным, когда пытался подняться на борт в порту Рио-де-Жанейро. У Билли было много ночей, чтобы придумать самые невероятные приключения для отца, которого он видел только на старой стертой фотографии. У отца были усы, вот и все, что Билли мог сказать с уверенностью, и этим мужчина на снимке ничем не отличался от еще пятерых матросов в лихо заломленных беретах. Он свалился за борт в пьяном виде? А может, нет? А может, он был зарезан в мрачном притоне, где курил опиум вместе с китайцами, сплетающими волосы в узкие косы. Может, он потерял память, забыл дорогу домой и женился на прекраснейшей из мулаток Рио-де-Жайнеро. Может, он стал миллионером, сколотившим достояние грязными махинациями, и тайно посылал матери денег, а иногда звонил к ним домой и молчал в трубку, слушая его, Билли, неуверенный голос. Билли рисовал приключения своего отца простыми карандашами и раскрашивал цветными. Самые лучшие сюжеты придумывались, когда он затачивал грифели перочинным ножиком — так тонко, что уколоться можно. А как-то Билли порезал палец, и капли крови на бумаге вдруг сделали настоящим все, что он нарисовал. Вокруг этого размазанного алого пятна он придумал самую лучшую свою историю. Остаться без отца или матери — в этом нет ничего удивительного для Уитли-Бэй, города моряков и шахтеров, которые не знают, что их накроет завтра, волна или земля. Все мальчишки — полусироты, приемыши и счастливчики, чьи отцы вот-вот должны вернуться из рейса — бегают смотреть на приезжих. На золотом песке — тощие лондонцы с выражением вечной скуки на серых лицах, обрюзгшие от свиных колбас йоркцы, сумасшедшие ноттингемцы, гоняющие по пляжу мяч с утра до ночи. Можно клянчить мелочь на мороженое или втридорога продавать нагревшиеся за пазухой бутылки с содовой. Или словно невзначай кивнуть: «Смотрите, а здесь в прошлом году нашли труп! Он распух и был очень похож на вас, мэм!» — и с хохотом убежать вверх по склону, обдирая голые пятки о мелкие камни в траве. Но лето мелькнет как полуденный сон, короткий и смутный. И вот снова сентябрь. Трава жухнет, норд-норд-вест крепчает и не дает отличить сороку от ворона. Туристы уезжают, волны Северного моря разглаживают следы на песке, мальчишки остаются. Так что же было делать в затихшем в предсмертной полудреме Уитли-Бэй? Что должен был делать Билли Листер? Билли брал простой карандаш, блокнот и рисовал. Он рисовал то, что видел. Тех, кого считал красивым. Пару недель Билли рисовал Лори Элтона, потому что у него была дерзкая улыбка и его любили девчонки. А потом Лори сказал: «Мне нужно дотащить мотоцикл до мастерской, поможешь?». И Билли бросил блокнот в сумку. Они волокли тяжеленную «джубили» Лори через весь город. Когда Билли наконец спросил, куда именно, а Лори ответил: «К Дикому Рики, конечно, а ты что думал, балбес?» — было уже поздно, они пришли. Как и многие в городе, Билли не мог оторвать взгляда от кавалькады всадников на мотоциклах, когда они с ревом и гиканьем проезжали по улицам, а затем с презрением оставляли Уитли-Бэй за спиной. Рики Диминг, Дикий Рики — вожак этой необузданной стаи, изгой и король — всегда впереди, верхом на быстром хищнике «манксе». Приметный белый шарф бьется по ветру. Но этот день, наверно, был не самым подходящим, чтобы знакомиться с Рики Димингом. В простой клетчатой рубашке Рики выглядел так же, как и любой другой механик в любой другой автомастерской. Высокий ( Билли едва дотягивался макушкой до его плеча, так что смотреть в лицо пришлось, чуть ли не запрокинув голову), он отставил молот ( в один из темных дней бог-отец Один швырнул молот во тьму, и тьма рассыпалась вороньем) и протянул для рукопожатия левую руку ( король воронов — левша, меченный дьяволом, разве ты не знал?). Больше Билли ничего не помнил из этого дня. Но день остался в блокноте профилем Рики Диминга — молодого ворона войны, темноволосым, с хищным острым носом. Королем воронов, ждущим крови и тьмы. *** Страницы в потрепанном блокноте кончились быстро. Билли купил новый, а потом еще один. Стены маленькой комнаты раздвинулись, когда вошел Рики Диминг. И даже старые деревянные доски на полу заскрипели иначе — может, они шумели как ветви на ветру в заповедном лесу. Рики огляделся, склонив голову, чем еще больше напомнил птицу, сел на диван, закинул руки. Над ним, приколотые к стене, затрепетали вырезки из журналов — гонщики, замершие в вечной погоне за удачей. До того, как вернуться в Уитли-Бэй, Рики объехал все южные графства, и еще полтора года бродяжничал по американскому восточному побережью, иногда один, иногда с перелетными мотобандами. «Ловили ночные огни», — сказал Рики, словно это что-то объясняло, и Билли кивнул, как будто понимая. Рики рассказывал. Он видел, как в Нью-Джерси полицейские избивали беременную женщину на антивоенной демонстрации. Проезжая по трассе в Южной Каролине, он свернул не туда и чуть не утопил свой краденый «харлей» в болоте. Во Флориде он попался полиции с пакетом марихуаны. «Дрянь была трава, и дело было дрянь», — с полуусмешкой рассказывал Рики. Его, обкурившегося, чуть не изнасиловали какие-то мексиканцы в камере полицейского участка. Билли рисовал. Лист за листом. Набросок за наброском. Карандаши продавливали бумагу и ломались. Рики не поддавался. Билли хотелось сжечь все свои рисунки. Ему хотелось сжечь себя. Его глаз и рук — да его всего целиком — было слишком мало. Переточи хоть все грифели, изрежь хоть все пальцы — колдовство рассыплется черным прахом и перьями. «Мы столько слышим о добрых старых временах, Билли», — говорил Рики Диминг, а его пальцы замерли на видавшем виды футляре, где хранились табак и тонкая папиросная бумага. Потом он сворачивал самокрутку, и делал это ловко и уверенно. Билли не мог оторвать взгляда от его рук. «Но это все ложь, — говорил Рики. — Золотого века никогда не было — ни для наших стариков, ни для их стариков. Курортный городок Уитли-Бэй — рай для лондонских клерков, ад — для таких, как мы. Клетка, в которой мы задыхаемся и заживо гнием. Но знаешь, что смешно, Билли? Люди только говорят, что желают свободы. На самом деле они хотят покоя, — щелчок зажигалки, выдох и едкий табачный дым, — стабильности, комфорта. А чего хочешь ты?» Что он мог ответить на вопрос? Что он должен был ответить? Билли опустил глаза. На листе бумаги полуголый распятый Рики Диминг никак не мог взлететь — ладони пробиты гвоздями. Такой Рики никогда не сможет оставить Уитли-Бэй и его, Билли. Он — защитник Дарема. И все равно он улетит, с тоской подумал Билли. Нет таких цепей, которые сковали бы короля воронов. Он вырвал и этот лист из альбома. Все сжечь. Рики мягким движением забрал рисунок из перепачканных пальцев, и разве Билли посмел бы противиться? Сейчас он даже стоять на ногах не мог, больше всего на свете мечтая провалиться сквозь землю. И ведь не спишешь свое безумие на норд-норд-вест, еще не сезон. Билли зажмурился. Лишь бы не видеть, как разочаровано дрогнут губы Рики. «Быть защитником Дарема просто, если ты понимаешь, что мы платим за свое братство не деньгами. Мы платим кровью. Каждый из нас однажды дотронется до тьмы», — Рики притянул его к себе, прижал лбом к кожаной куртке. Черная кожа скрипнула. Билли замер, вдыхая едкий запах табака. Ему будет сниться этот запах. За дверью зазвучали шаги на лестнице. «Билли, уже поздно», — прошелестел голос матери. Она была тихая, неприметная женщина, такая же, как и этот дом — глубокая трясина. Билли слушал, как на темной улице отдаляется рев ненасытного «манкса». Рисунок висел на стене. Возле ножки дивана были рассыпаны сухие крошки табака. Впереди еще много дней. В блокноте еще много чистых листов.