квэнчана

      Выходные редко выпадали совместные. График был слишком уж загруженным, что казалось Изуку, всегда такому героически настроенному, несправедливым и нелепым. В Японии было так много героев, но почему-то титаническое количество работы падало именно на них с Каччаном, а это при том, что один из них всё же был закреплён за соседним городом.       Нелепо и смешно.       В особенности потому, что вдвоём они могли побыть благодаря либо чудесам, либо случайностям. По одной из них он восстанавливался дома — в их с Каччаном общей квартире, не съёмном жилище соседнего города, где тоже достаточно было умельцев, — а Каччан лежал под ним.       Оба они были уставшие, израненные и вымотанные, правда. Но, проснувшись с Каччаном в одной кровати, с его рукой у себя на груди, Изуку не смог сдержаться.       Всё началось с кончиков пальцев.       Их он коснулся своими. Скользнул дальше, между костяшками, по мягким перепонкам. Руки Каччана были крупными, крепкими руками, но по-своему аккуратными. Он не ухаживал за ними, ему не нужно было. А Изуку обожал их трогать.       Руки Каччана были оружием. Руки Каччана были тем, что он любил держать в своих и прижимать к лицу.       Оружие для других, для Изуку — осторожная, но крепкая хватка, надёжное чувство, мягкая внутренность ладоней. Следы от его губ на бледной, чувствительной коже. Следы от его пальцев на линиях жизни, судьбы и сердца. Двух крошечных линий под мизинцем сбоку на левой ладони. Бугристого парада планет в основаниях пальцев.       Каччан проснулся, Изуку это понял сразу. Проснулся, но не двигался. Лежал с закрытыми глазами, припухшими щеками и чувственными губами, расслабленно поджатыми. По ним Изуку мягко мазнул своими, обозначая поцелуй, а не даря его полноценно.       Каччан не ответил, не шелохнулся. Именно так Изуку убедился, что был прав.       Руки его скользнули дальше. По расслабленным ладоням, по голубым тропам вен на внутренней стороне запястий. По увитым венами предплечьям, на одном из которых была тугая манжета, фиксирующая локтевой сустав. Плечи под руками Изуку оказались жёсткими, но не напряжёнными. Мышцы были забиты.       — Я сделаю тебе массаж, — хрипло произнёс он, вжался в висок Каччана носом и нежно прижался губами к скуле. Кацуки ничего не сказал, даже глаз не открыл. Только навалился немного, а когда до Изуку дошло, что он хотел перевернуться на живот, Каччан подставил ему спину.       Вот так.       Много лет назад Изуку не мог и мечтать о подобном. О том, чтобы понимать друг друга без слов. О том, чтобы лежать в одной кровати, или даже жить в одной квартире. А сейчас этот жест говорил так много о доверии, а он не мог подобрать слов. Слова и не были нужны.       Хотя одно всё равно вилось на кончике языка, щекотное, пузырчатое. Лёгкое.       Его он всё равно не сказал.       Он начал с простого. Растёр ладони, сформировав ореол тепла вокруг них. Прижал к месту между лопаток, несильно надавил. Подождал, пока под руками у него станет свободнее и податливее, и только тогда начал неспешно растирать спину Каччана сквозь ткань футболки. Собственной, с надписью, над которой Каччан сначала злобно смеялся, хотя она была о нём, а затем повторял одними губами, когда думал, что Изуку не смотрел.       Каччан был единственным. Незаменимым. Он был любимым.       Ему нравилось это. Нравилось, что они могли быть расслабленными. Они, двое профессионалов, всегда под прицелом оружий и камер, могли быть собой друг с другом и подставляться вот так. Могли касаться, и целоваться, и просто часами лежать друг напротив друга, смотреть друг на друга, говорить или не говорить. Понимать.       Каждый раз, задумываясь об этом, он покрывался мурашками. Вся его кожа изнутри кололась, а ему это нравилось.       Он был так сильно влюблён. И даже если Каччан никогда не говорил этого, он знал, что чувства его были больше взаимными, чем не.       Каччан не подставлялся так никому.       Каччан не позволял никому спасать его.       Каччан не ложился в постель к кому бы то ни было ещё, не таскал вещи, не готовил для двоих. Только с Изуку таким был. Домашним и милым, и постепенно открывался всё больше.       Драгоценный. Драгоценный. Бесценный.       Кожа у Изуку под руками быстро нагрелась, жар сочился даже сквозь ткань. Он склонился ниже, вслушался в ровный и глубокий темп дыхания под собой. Видел только край щеки Каччана, его слегка покрасневшую скулу, сомкнутые ресницы. Он казался таким спокойным. Может, и вовсе уснул снова?       Но затем его глаз открылся, и на Изуку посмотрела глубокого красного цвета радужка.       — Я хочу снять футболку, — шепнул он, подцепив снизу ткань пальцами. — Ты мне позволишь?       Каччан ухмыльнулся. А Изуку понял, что одной футболкой не отделается. Об этом ему тоже не пришлось говорить — Каччан и так знал. Конечно, ещё бы он не.       Так что, когда под Изуку Каччан лёг снова, в этот раз раздетый до нижнего белья, Изуку знал, что они зайдут ещё дальше. Массаж был прелюдией. Вот как они проведут свой выходной.       Теперь, когда всё было ясно, когда их желания синхронизировались, он хотел перейти сразу к делу. Но мышцы у него под руками и правда были тугими, точно узлы. И Изуку потянулся за маслом.       Там, где он уже немного размял руками, кожа слегка покраснела, была тёплой. Изуку осторожно разлил масло по ней, тонкой струёй вдоль позвоночника. Мышцы натянулись, расслабились, натянулись снова.       Прохладное, масло согревалось, а Изуку наблюдал за тем, как красиво оно блестело в мягких лунках впадинок. Как красиво выделялись бликами острые лопатки, рельефные бугры мышц между ними, под ними, над ними. Как гибко позвоночник уходил вниз, к пояснице, в небольшой, но кокетливый прогиб, за которым был ещё более аппетитный изгиб.       Изуку облизнулся кончиком языка и принялся за дело.       Спина Каччана была широкой, но его была шире. Изуку был хорош собой. Годы тренировок и боёв сделали с его телом заманчивые вещи. Сложили, как надо, костяк и облепили мышцами так, чтобы создать ощущение защиты для любого, кто его видел. Он редко носил вещи по размеру, но даже через оверсайз можно было угадать тип его фигуры.       Каччан таким не был. В повседневности он тоже редко носил обтягивающее, но формы песочных часов в его фигуре угадать было ещё легче. У него была ярко выраженная талия, шикарный разлёт ключиц и длинная шея, и сейчас, трогая его смазанными маслом пальцами, Изуку наслаждался ощущением тонких косточек.       Цепь позвонков уходила от основания черепа вниз туго и так же уязвимо, насколько Каччан не выглядел, но каким на самом деле был. Ему дали чудовищно сильный квирк. Он потратил годы, десятилетия, чтобы его тело способно было выдержать эти нечеловеческие нагрузки.       Сейчас ему было недалеко до тридцати, и последствия были заметны в том, какими хрупкими стали суставы. В том, сколько раз эти кости ломались.       Изуку вжал большие пальцы в трапециевидную мышцу и начал проминать маленькими круговыми движениями в стороны и вниз. Неспешно, он разминал узел за узлом, выдаивал напряжение из, наверное, самой проблемной мышцы в этом теле. По обе стороны от седьмого позвонка Каччан был напряжённым, даже когда расслаблялся. Его хроническая усталость поселилась прямо здесь, прямо в уязвимом месте, которое Изуку любил кусать или нежно сжимать, проходя мимо. Он хотел выдавить его оттуда.       Каччан лежал смирно и расслабленно. Ритм его дыхания не сбивался, оставался неспешным, расчётливым. Каждый вдох и каждый выдох были высчитанными, словно их прописали.       Изуку наблюдал за ним, за тем, каким спокойным было его лицо отсюда, откуда он смотрел. Каким красивым с или без хмурого выражения на нём — конкретно сейчас без. И это его поощряло больше, чем если бы Каччан вслух сказал о том, как он был хорош.       Изуку знал это. В другой жизни он бы, возможно, и правда стал бы тем, кто делал массажи. Руки у него были сильными и способными, чутко улавливали самые напряжённые и болезненные места. Он умел вправлять кости. И пусть, отчасти, навык этот был приобретённым не столько с помощью тренировок, он был благодарен случаям, что знал, как правильно это делать, и мог воспользоваться умением вовремя.       Иногда, когда Каччан не мог справиться, Изуку помогал ему вправить плечи. Вот такой была их жизнь. Взаимовыручающей. Взаимодополняющей. Вот такими были они.       Кожа под его пальцами была раскрасневшаяся. Изуку не давил слишком уж сильно, да ему и не надо было. Кожа у Каччана была чувствительной, сосуды были близко к поверхности. Он легко краснел, не важно, от воздействия или смущения. Изуку находил это очаровательным и бережно хранил знания и воспоминания.       Одним из его самых любимых было тепло, которое он ощущал губами, когда прижимался ими к его коже.       Его Каччан был живым. Он был в порядке.       Он был его.       Изуку не смог удержаться от соблазна. Хоть он и был знаком с этой частью тела Каччана, но обойти стороной было выше его сил. Обе ладони легли на талию сзади. Большие пальцы вжались в позвоночник, а остальные веером раскинулись на боках. Как же красиво это было.       Затем ладони его поднялись вверх, до плеч, нырнули под них и накрыли ключицы. Изуку дождался тихого выдоха Каччана и потянул вверх, свёл его плечи сзади, заставил несильно выгнуться. Зафиксировал, выдохнул сам и аккуратно дёрнул, и только после короткого щелчка так же неспешно опустил Каччана обратно на подушку.       Он улыбнулся, увидев, как медленно Каччан выдохнул снова, расслабляясь.       Всё было хорошо.       Руки Каччана были сильными, да. Массировать их не было особой необходимости, но Изуку нравилось отмечать мышцы, на которые он залипал подростком. Нравилось перебирать косточки запястий и кистей, костяшки пальцев, массируя круговыми движениями и осторожно вытягивая. Он наслаждался каждым мгновением, когда Каччан беспрепятственно позволял ему это всё.       Изуку знал все слабые и сильные, все чувствительные места его тела, снаружи и изнутри. Знал от и до, и всё равно каждый раз задерживал дыхание, как перед прыжком, от восторга: вот сейчас он снова его изучит. Снова коснётся там, где захочет. И Каччан снова не будет против, и ему снова будет хорошо. И он будет таким расслабленным и таким ленивым после, когда они закончат, и его можно будет бесконечно долго, сладко и нежно целовать, а он не будет против и этого.       Изуку не стал задерживаться на руках. Закончив с первой, он поцеловал костяшки одну за другой, замер, прижав губы к ободку кольца. Проделал то же самое со второй рукой, а когда отпустил обе, Каччан так и оставил их лежать вытянутыми и расслабленными. Так, как положил Изуку.       Изуку не мог не улыбнуться снова. Не мог не залюбоваться.       Для того, чтобы промассировать ноги, пришлось добавить ещё немного масла. Медленно, он двинулся вниз, к ступням. Пока разминал заднюю сторону крепких бёдер и икр, грел ледяные стопы своим телом. Каччан слегка напрягался, когда пальцы Изуку задевали болезненные места, когда разогревали и проминали мышцы ниже и выше коленного сустава. Ему было больно и щекотно. А когда Изуку пробежался ласковыми прикосновениями по внутренней стороне коленей, Каччан чуть его не скинул.       Со смехом, Изуку сполз ниже. Поймал тёмный взгляд красных глаз из-под ресниц и из-за нежно-розового плеча, хитрый такой, искристый. Улыбнулся шире и оставил на чувствительной коже на икре след от зубов, но пнуть себя не дал — перехватил за лодыжки быстрее.       Эта часть тела Каччана тоже была трогательно аккуратной и ладной. Иногда, наблюдая за ним, прекрасно зная его, Изуку не понимал, как тело это справлялось с теми чудовищными нагрузками, которые ему давали. Как выдерживало дичайший темп битвы, как выносило отдачу взрывов или то, как жёстко Динамит любил приземляться. Каччан был грациозным, но и пугающим был тоже. Демонстративным и эффектным.       Чудо, что эти худые лодыжки выдерживали мощь его ударов и инерцию от прыжков, которую он не затруднялся гасить. Каччан вёл бои играючи, не спотыкался, не запинался, слегка пружинил на носочках иногда, чаще — уверенно стоял на целой ступне. Так, чтобы его нельзя было сдвинуть с места или опрокинуть.       Разве не был он восхитительным?       Разминая эти ступни, Изуку старался не вызывать щекотки, потому что знал, что Каччан её ненавидел. И знал также, что не сможет не причинить дискомфорта здесь.       Он видел, как Каччан терпел. Его плечи и руки снова были напряжены, пока он держался за подушку. Мышцы на спине натянулись, выгнулась поясница.       Изуку сглотнул. Единственную нетронутую им часть тела он силой воли заставил себя не пожирать глазами. Но когда всё же взглядом наткнулся на неё, заметил, как крепко Каччан вжимал бёдра в постель.       Эта реакция была ему знакома. Массаж всегда вызывал её.       Изуку осторожно положил вторую ступню на место. Обе, они блестели от масла, но скользкими больше не были. Медленно ведя подушечками пальцев вверх по расслабленным длинным ногам, он приподнялся и склонился над Каччаном. Вдохнул сладковатый запах его тела, тёплый, ненавязчивый. Провёл кончиком носа по плечу до шеи, мягко прихватил кожу у челюсти губами. Поцеловал верхушку уха и шепнул в него низко и густо:       — Позволишь мне раздеть тебя, Каччан?       А Кацуки только посмотрел на него из-за плеча, уже распалённый, горячий, весь раскрасневшийся. Возбуждённый. Изуку встретил его взгляд холодным голодом своего, выдержал. И получил разрешение.       Поясница у него под ладонью выгнулась, мышцы привели её в действие, приподнялись бёдра. Изуку поцеловал вихрастую макушку, затем — заднюю сторону шеи между разлётом крепких плеч, которые Каччан будто бы оборонительно приподнял.       Бельё было отложено на край кровати. Изуку уселся на пятки между разведёнными ногами и потянулся за смазкой.       Он не хотел спешить. Сейчас, когда тело Каччана было разогрето, расслабленно и свободно, подстроено под определённый ритм движений, Изуку не хотел нарушать заданный им же самим неспешный темп. Но пальцы скользнули внутрь быстрее, чем он об этом подумал. Внутрь, в жар и тесноту, в мягкость мышц, обхвативших костяшки под звук томного выдоха сверху.       Каччан не смотрел сюда. Голова его была повернута строго вперёд, шея вытянута, подбородок лежал на подушке. Наверняка глаза у него были плотно закрыты, между бровями пролегла полоска, а губы он приоткрыл.       Каччан любил секс, особенно с Изуку. Ему нравилось всё, что Изуку мог с ним сделать. Он был готов.       Изуку ввёл два пальца до упора. И только когда двинул ими наружу и обратно внутрь, только когда Каччан выдохнул вновь, принимая их до самого конца и крохотно двигая бёдрами навстречу, только тогда Изуку понял, что у них есть наконец-то время. Что он мог не торопиться и съесть Каччана со вкусом и по частям, кусочек за кусочком.       Мысль разлилась жаром внизу живота, упала болезненным напряжением в основание члена. Изуку сглотнул, стиснул зубы и развёл пальцы.       Свободной рукой он провёл по спине Каччана с самого верха, где сначала сжал заднюю сторону шеи. Затем пальцы стиснулись на ягодице, отвели её в сторону. Тут ему открылся один из самых заманчивых видов.       Каччан был гладенько выбрит, от него пахло мылом и им самим. Член был зажат между животом и постелью, а потяжелевшие яйца прижимались к простыне. Изуку обвёл шов кончиком указательного, мягко потёр подушечкой большого. Подняв взгляд чуть выше, рассматривал то, как мышцы обхватывали его пальцы, погружённые внутрь. Как смазка собиралась тонким ободком вокруг костяшек как раз под кольцом мышц, как появлялись крошечные пузырьки. Как блестела кожа там, где была смазана. Как краснела на ягодицах, растягиваясь на пальцах, сжималась, пульсируя.       Изуку прижался губами к крепкой заднице и тут же отметил её зубами. Каччан мелко дёрнулся, но вырываться не стал. Прислушивался к себе, а задняя сторона его шеи была влажной от пота и покрасневшей от смущения и возбуждения. Изуку пожирал его взглядом в этот момент, как в любой другой момент до. Все моменты.       Он задал пальцами неспешный темп, выводил их всё больше и больше и вгонял внутрь до конца. Каждый раз Каччан раскачивал бёдра ему навстречу, подстраивался под ритм и не требовал быстрее или больше. Пока что.       Изуку позволил себе извлечь пальцы полностью, затем втолкнуть обратно до упора, снова и снова, и снова. И с каждым разом он чувствовал, как сильнее Каччан этого хотел. Его запах становился гуще, жар нарастал.       Изуку готов был кончить только от этого.       Но ещё больше он хотел его взять.       А до этого хорошенько размять, чтобы не нужно было сдерживаться. Он не был против нежностей, он любил нежности. Но сейчас его аппетит рос, быстро, и он чувствовал, что скоро не сможет его сдержать.       Каччан тоже чувствовал это, судя по тому, как ритмично сжимались его мышцы вокруг пальцев и как он приподнялся на локтях, уронив голову будто бы бессильно или стыдливо и вжав бёдра в постель.       Изуку извлёк указательный палец, чтобы заменить его большим другой руки. Двумя ими, широким и сильными, он нырнул внутрь и аккуратно раскрыл Каччана, как какой-то фрукт. Не сильно, но достаточно, чтобы добиться низкого стона, похожего на шорох ветра.       Изуку склонился ближе и коснулся растянутых мышц языком. Прошёлся по копчику, по ямочке над ним, по крестцу, медленно, давая почувствовать каждое мгновение. Один, два — засосы растянулись багровой цепочкой. А он толкал пальцы внутрь, зная, что Каччану широко, но недостаточно глубоко, и что он наверняка хотел ещё, хотел больше.       — Изуку, — выдохнул он, а Изуку чуть не задохнулся от того, каким глубоким и шершавым был его голос в этот момент. Первым словом этого дня для Каччана было его имя, боже, господи.       Его всего кольнуло изнутри, всего полностью. Он запустил язык внутрь, так глубоко, насколько только мог.       Каччан выгнулся, запрокинул голову и застонал громче. Бёдра его задрожали, разогретые мышцы заплясали под кожей. Изуку сжал его задницу в ладонях, не жалея, а отчаянно желая оставить следы. Раскрыл его сильнее и толкнул язык ещё дальше, будто и правда пытался съесть.       Звуки, которые Каччан издавал, были сочные и откровенные. Громкие, чередовались с тихими, почти трепетными короткими хныканьями. Он любил грубый секс, ему нравилось терять голову в бешеном темпе. Но нежности вроде этой вышибали все мысли из головы, делая его самого безвольным и податливым.       — Изуку-у-у! — прохныкал он, заведя руку назад и сжав запястье Изуку. Пальцы его дрожали, и в них не было силы, чтобы сжать действительно крепко.       Изуку поцеловал кольцо мышц, сжавшееся, пульсирующее. Провёл языком вниз, по шву мошонки, а потом нырнул ладонью Каччану под живот и достал член. Мокрый, раскрасневшийся, он тёк так сильно.       Касаясь кончиком языка головки, Изуку подумал, что на вкус тут будет сладко, и на какой-то момент даже растерялся, ощутив лёгкую солоноватую горечь. Каччан застонал надсаднее, развёл колени шире и вжался в подушку лбом.       Наблюдая за ним и вновь накачивая его пальцами, Изуку неспешно облизывал его член от головки до кольца мышц, а подушечками пальцев массировал простату, и всё это — горячее дыхание, томные выдохи, тихий скулёж, откровенное желание, предложение себя самого — сносило башню им обоим.       Изуку поймал момент, когда Каччан готов был кончить. Он не дал ему этого. Зажал основание члена, вдавил подушечку пальца. Жадно наблюдал за тем, как сильно Каччана трясло, каким отчаянным он стал.       Каччану хватило всего одного слезливого взгляда в его сторону, чтобы Изуку наконец-то двинулся дальше. Он сам был твёрд и вымучен, мокрое пятно испачкало домашние шорты в области паха, просочившись сквозь трусы. Избавившись от одежды, Изуку ощутил то же самое облегчение, с которым Каччан выдохнул.       Он быстрее почувствовал, чем увидел, руку Каччана у себя на члене. Руку, что жадно его сжимала, направляя, но он успел перехватить её и прижать к постели у головы. Каччан зарычал и повернулся, чтобы что-то сказать, но Изуку прервал его возражения коротким и жёстким:       — Я сделаю всё сам. Как ты любишь.       И Каччан захлебнулся стоном, задрожал, весь сжался, принимая член.       Изуку хотел взять его медленно — в начале. Он напомнил себе об этом и даже смог сделать несколько неспешных, размашистых толчков, далеко отводя бёдра, чтобы Каччан скулил громче и звал его. Он хотел окунуться в эту жадную потребность полностью, хотел, чтобы Каччан ждал его, и желал его, и сгорал от нетерпения, полностью принадлежа ему.       Но его самого хватило всего на чуть-чуть, а потом он сорвался.       В диком темпе голос Каччана быстро стал хриплым от криков и надсадных стонов, которыми он терзал голосовые связки. Изуку обвил его поперёк живота рукой, плотнее прижимая к себе снизу, и даже не думал останавливаться. Как же ему было хорошо. И как же хорошо было Каччану, о боже. Он совершенно не думал, кажется, о том, что говорил. С его губ срывались мольбы и проклятья, чаще в форме пяти букв имени Изуку, просто в разной окраске.       Он выкрикивал протяжные "аах! аааах!" и спотыкающиеся "Изу-Изуку!" и отчаянные "ещё! ещё!". Ненасытный и жадный. А когда Изуку запустил пальцы ему в рот, надавил на мокрый язык, стиснул челюсть остальными, остались только "а! а! ааах! аагнн!" — такие же отчаянные, такие же откровенные, такие же вкусные.       Изуку целовал его плечи, заднюю сторону шеи и мягкую после массажа и масла кожу чуть ниже, куда мог дотянуться. Он кусал её, терзал одно и то же место на загривке, уже отлично знающее форму его челюстей. Переключался на изгиб шеи, затем возвращался, и крики Каччана становились болезненными, на самой грани, пока он втрахивал его в постель безжалостно и голодно, позабыв и про нежность, и про неспешность, и про то, что их могли слышать — да наверняка слышали.       Каччан кончил с его членом внутри, вокруг него, но Изуку не прекращал. Сквозь шум его сбитого дыхания, сквозь череду острых всхлипов и протяжных, скомканных "хннн" и "у-у-уф", он слышал только, как Каччан хотел ещё.       Чудовищно, какими же они оба были изголодавшимися.       Как бы Изуку ни нравилось трахать его так, но только после первого своего оргазма внутри него он понял, как сильно хотел поцеловать этот мокрый красный рот. Каччан дал ему поцелуй сразу, как только они сменили позу, как только оказались друг к другу лицами. Обвил его плечи руками, запустил ладони в волосы и стиснул пряди так сильно, что стало больно, но и хорошо тоже. Изуку стонал ему в рот, кормил стонами, как птица кормила птенца.       Всё, что он мог видеть, открыв и закрыв глаза — лицо Каччана, его тёмно-алый взгляд, его потребность.       Когда Каччан оседлал его, Изуку кончил во второй раз. Снова внутрь. Каччан задрожал, накрыл низ живота ладонью и внезапно ухмыльнулся. Ничего не сказал, только посмотрел многозначительно из-под чёлки. И задвигался снова.       Изуку жадно хватал ртом воздух, но виды глотал жаднее. То, как красиво выгибался Каччан, пока скакал на его члене, опершись руками в его колени. Или как выгибалась его шея, когда он запрокинул голову, а из открытого рта в потолок вились стоны, и он задыхался, и его голос срывался, и он был на грани слёз снова, чувствительный, до ужаса возбуждённый.       Изуку обнял ладонями его талию, вжал подушечки больших пальцев в низ живота. Почувствовал себя так, почувствовал, как Каччан сжался сильнее, как сбился его темп. Маленькие искорки его взрывов щекотно затрещали между его руками и кожей Изуку, заплясали по мокрому от пота телу тут и там.       Каччан кончил, приняв его полностью, без рук. Изуку обхватил его поперёк туловища, подхватил ладонью под затылок и немного наклонил назад, добивая собственный, уже третий оргазм. Кончая, видел, какими глазами Каччан смотрел на него: полностью доверял себя ему.       Когда Изуку пришёл в себя, Каччан неспешно водил костяшками пальцев по его груди. По шрамам, раскинувшимся на коже. По грубым линиям и рваным, глубоким следам его ошибок и неверных решений. По страшному, широкому шраму поперёк груди, там, где злодеи почти добились его смерти.       Тогда, несколько лет назад, Изуку готов был к этому. Но затем Каччан дал ему причину. Снова стал ею.       Осторожно, Изуку обвил его руками крепче. Вжался носом в мокрые волосы, глубоко вдохнул запах. Каччан сжал его бок, несильно пнул — без необходимости, просто потому, что был вредным. Переплёл их ноги так, как никогда не делал раньше.       Изуку не смог сдержать нежной улыбки. Зарывшись в его волосы пальцами, притянул к себе ближе и поцеловал в лоб, в спинку носа. В кончик. В уже и без того зацелованные, припухшие губы.       Долго, он всё смотрел и смотрел на него. Изучал глаза, постепенно прояснившиеся, ставшие цепкими. Водил подушечкой пальца по скуле, за ухом, вдоль по нижней челюсти. "Спасибо", — хотел сказать он. Но снова почему-то не решился.       Каччан сжал его запястья, склонил голову навстречу и закрыл глаза.       — Побольше бы тебе отдыхать, задрот, — буркнул безразлично, якобы. Изуку улыбнулся шире.       — Только если ты тоже будешь, Каччан.       — А сам никак?       — Вообще.       Потому что в одиночестве его одолевали плохие мысли, дурные сны. Но сейчас об этом думать не хотелось.       Сейчас он был тут, и Каччан тоже, и они были вместе. Они были в порядке. Пятое предложение руки и сердца — больше сердца, чем руки — ознаменовалось кольцом на безымянном пальце. Разве мог Изуку быть ещё более счастливым?       Они были в постели, в тепле, в безопасности. Их ноги были переплетены между собой, укрыты скомканным одеялом. От них — или к ним — лучами тянулись складки простыни. Голова Каччана лежала у Изуку на плече, а ладонь расправилась поверх груди. Слушала сердце.       Изуку закрыл глаза.       Ему было хорошо.