жеводанский зверь

et la nuit quand tout est sombre je te regarde danser videoclub — amour plastique

      Сто раз мать твердила, что мужики — животные. Ничего не стоит тебя растерзать, словно сочную мясцом       да где уж там, Билли       жертву.       Сто раз наслушался от девиц — плачущих-смеющихся-шепчущихся — в метро.       Сто раз слышал от себя, таращась в зеркало гримёрки и смазывая с губ помаду. Мужики — животные.       Все? Все.       В «Мякоти» Билл работал месяца три, а хорошенько это усвоил. Есть прописные истины, которые постигаешь с возрастом, — «Крем де кассис» лучше пить в составе коктейля, по жопе хлещут только импотенты, а мужики — животные.       Билл танцевал в зоопарке — общая клетка, в которой жались пузатыми боками — а-а, наелись уже — друг к другу гиены-волки-львы. Ревели-гавкали-рычали — не разобрать. Гул растворился в музыке и дыме, плывшем где-то под потолком — Билла готов, взмывшего по пилону, подхватить.       За три месяца, когда сталь щемит кожу бедра, учишься улыбаться       скалиться       а не морщиться.       Они этого не любят. Им нравятся сговорчивые, после консумации согласные перепихнуться разок-другой на слюне в       где там?       Биллу туда хода нет. Менеджеры болтали — своё не отработал. Биллу казалось — наработался до хрена, чтоб отбило охоту.       Билл в настоящем королевстве — слуги кланяются господам, за кулисами клича их чертями.       Услышат — насадят на рога. Или ещё на что покрепче.       За пиджаками у них прячется кобура, словно змея в корзине факира. Не заговоришь их — выстрелят.       Билл наслышан — жаль, не застал то, что на первые полосы «Паризьен» не попадает.       Везде свои люди. А репутация превыше всего.       Соответствуй — танцуй, напудренный, стирайся спинкой о шест, касайся его губами, словно годмише, — возбуждай аппетит. Проголодаются — полезут жрать и без ложек.       Билл повернул голову вбок, крутанувшись у пилона, — собирал взором чужие, маслянистые. Обрызгало не потом — похотью с передних рядов, где о столики грохают колени. Встать бы — его впустить на них, — а ссутся перед своими же, из стаи.       Или прайда?       — Эй! Эй! — окликнул его заводной голос. — Станцуешь для меня, лапонька? Ну не упрямься, я заплачу́! Лапонька-а?       Крепче ухватившись за пилон, Билл развернулся — следом прихватывал тяжёлую платформу стрипа и нытьё в щиколотке.       Лапоньки кидаются — даже на тех, кто сбивается в целый прайд.       Лапонька Билл только в террариуме «Мякоти». Вползая домой, ящерицей сбрасывает кожу.       Прижав локти к рёбрам, он вновь выдавил улыбку — за ней прятался. Пэстис натирали соски — хлеще чужих сальных пальцев.       Лапонька-а?       Тебе не привыкать.       Внизу что-то грохнуло — Билл, охнув, отпрянул. По сцене шлёпнула жирная ладонь — мужик       гость, гость       пополз к нему, расщепив рот.       Дома он тоже сбросит кожу. Приласкает парочку сынишек, в лоб чмокнет тёплую после сна жену.       Спи. Я сегодня тоже будто побывал во сне.       — Ну станцу-уй, ну чего тебе стоит, ну… — похлопал мужик       гость, гость, блин       ладонью по сцене. Казалось, настил позади Билла провалился. Ноги ныли под заклёпками стрипов.       — Прошу прощения, вы нарушаете регламент нашего заведения и беспокоите гостей и артистов, — оттарабанил Мишель, здоровый такой бугай с бейджиком на левой титьке. Биллу адресовал кивок, мужику — пару вежливых попихиваний, спровадив меж столиков — вспухли в зале, как шляпки грибов.       Билл поморгал — лиловатый свет подточил зрачки. Обмахался ладонями — поберечь бы тушь.       Прислушался к парочке выдохов — будто вместо этого стянул стринги до самых щиколоток.       — Поблагодарим нашего Гийома, друзья, — и поприветствуем не менее очаровательного Жиля, — обволок голос диджея. Билл не знал, кто сегодня на смене, — стены зала словно глазурь. Затекала в уши мужиков       гостей, ты помнишь?       провожала Билла со сцены за кулисы.       Он сглотнул. Будто подпрыгнувшее до глотки сердце бухнулось обратно за рёбра. А убеждали уж три месяца — взгляд у него бессердечного инкуба, рождённого в устах Лесажа и Шатобриана.       И подпалить тоже умел, не коснувшись. Жаль, что тебя не сожгут, как Анжель де ла Барт.       Розовый свет завернул Билла, как в полупрозрачную шаль, — он содрогнулся. Обнял мокрый живот поперёк, отёр друг о друга коленки до скрипа кожи — в тёмном коридоре за сценой слыхать.       Гримёрка — их с мальчишками нора, которая не выронит мышиных секретов по зёрнышку. Парочку на Билловой памяти лапами уже раздавили — один частенько трепался с мужиками       ты никогда не усвоишь, да?       будто кокотка, другой помалкивал, прижимая задом их колени в вип-комнатах.       Короче, стандарт «Мякоти» — золотая середина. Будь глупенькой кокоткой, если спрашивают, — и не жуй язык, если ездишь бёдрами по чужим.       Жуй их. Так тоже можно — реже оголодают.       Гримёрка встретила белёсым светом лампочек у зеркал — гирлянды, словно каждый день — праздник.       Не у Билла, плюхнувшегося в первое попавшееся кресло. Мальчишки завалили его парой остро пахнущих камисолей.       — Ещё па-арочка часов — и я сдохну, — выдохнул он, надувая щёки. — Честно. М-можете выкинуть меня в Сену.       — Тебя здесь или где-нибудь в Марэ? — уточнил Стэн, что-то набирая в телефоне и сверяясь с часами.       Корчил из себя менеджера, рубящего головы хлеще палачей — ты помнишь чё стало с давидом а? — а парочку таблеток обезбола не жалел, даже если не просишь.       — Ух-х… Можно и в Марэ, — согласился Билл, потянувшись к стрипам. — Уж там я т-точно к месту.       — Я запомню. Гийом, у тебя приватка, — пощёлкав пальцем по экрану телефона, сообщил Стэн. — Две минуты.       На сборы? На приватку?       Ни на то, ни на другое Билл не соглашался. Пусть уж лучше тащит его на плаху, затачивая по пути топор о мостовую Монмартра.       — Нет, — выпрямившись, нахмурился Билл. Кончики пальцев ног пульсировали в стрипах — словно тот мужик засандалил ему иглы за отказ. Держи подарок, лапонька-а. — Т-только не прив-ва…       — Здесь не говорят «нет».       — Даже тем, кто меня чп-покнуть захочет, Стэн?       — Это «Мякоть». И отказывают здесь тоже мя-а-агонько, — протянул он — вместе с пальцами, сложенными щипком, по воздуху. Билл проследил взглядом его жест — вопьётся ведь в зад, что гусиный клюв. — Усёк? Поторапливайся. Две минуты.       — Стэн…       — Полторы. Ты тратишь время гостя. — Урис скрестил руки на груди — замкнувшись, как щитом, от всех Билловых попыток его пронзить — и взглядом, и словами.       Покривив губы, он вылез из кресла — на шатких стрипах кое-как устояв. Подошёл к открытому гардеробу — и, найдя розовый бэби-долл, надел поверх влажноватого от пота тела.       Иногда им нравится. Вроде как добавляет неясных импульсов — от ноздрей до паха.       Вслушиваясь в приглушённую музыку зала, Билл наклонился к зеркалу, поразгребав приблуды для макияжа. Салфеткой промокнул гладкие подмышки, утёр поверх ключиц — сойдёт.       Всё равно они таращатся не на блеск кожи — естественный или нет. Взглядом покалывают подолы — давай-давай, задирай-снимай.       За то, что как целка ломаешься, плачу, что ли?       Он — тот, что в тесной приватке, — такой же. Ради того, чтоб не рычала совесть, тащит с пальца прокручивающееся от пота кольцо. Задаст пару вымазанных похотью вопросов — как, ничего я ещё, а, лапонька-а? — и отпустит.       А вот воспоминания Билла — нет.       — Чё хоть за п-перец там? Кто-то типа Монтерлана, ст-тавлю весь чай. Он вроде как… — Приоткрыв рот, Билл мазнул прозрачным блеском нижнюю губу, мизинцем утерев уголок. — Ну ты знаешь, люб-битель пощупать мальчиков за попочку.       Билл был бы ему любимчиком.       — Гость. Не перец, — поправил Стэн, вдохнув — остатки терпения слепил в кучу. — Пожалуйста, Гийом. Болтанёшь так другим менеджерам — вылетишь отсюда. Даже если с ТТХ всё гладко.       — Делаешь мне по-облажки, не стучишь руководству… — промолвил Билл, глядя на его отражение в зеркале и пришлёпывая пальцами на скулы хайлайтер. — Что я за это д-должен?       — Гнать на приватку.       — Сл-лушай, Стэн, а ты сам хоть одним глазком ви-идал руководство? Ну чтоб знать, кому стучать-то.       Иерархия там сложнее, чем в каморра. Главное, схлопотать звание хорошенького, но глупенького — тогда все подозрения помаленьку отвалятся, как глазурь с калиссона.       Случается, едят и без неё.       Расклёвывают даже прогорклый — птицы, например.       Хищники. Звери.       — Руководство, — ответил Стэн, не отрывая взгляда от экрана телефона. — Владельца — нет.       Ещё бы. Некоторые звери прячутся в берлоге и выходят, только оголодав.       — Ух-у-ху… Танцули гов-ворят, все кандидаты в «Мякоть» через его руки и член п-проходят, — хмыкнул Билл, поправляя расползшиеся розоватые тени — убирая болезненность с глаз. — Но чё-то я не припомню, чтоб мне кто-то важный за-асадить предлагал. Или испытательный с-срок ещё не кончился…       — Мне нет дела до сплетен.       — Или мальчики с Рошешуар до сих пор не в чести? — округлил Билл глаза — своему отражению словно жалуясь. — Да ладно, мы редко к-крысами перебиваемся…       — Ты закончил? — поднял наконец Стэн взор, уставившись на его отражение. Обожгло даже сквозь стекло.       — Стэн, я слышал, он жу-уткий типец, — прошептал Билл, выпрямившись. — Шрам поперёк шеи, весь такой Rastaquouère и…       — Гийом!       Билл обернулся — телефон Стэн зажал рядом с плечом наподобие олимпийского снаряда. Швырнёт — он не устоит, обломав щиколотки о заклёпки стрипов.       Не такой судьбы желала тебе мамочка.       И не таких мужиков.       Коль любишь члены, так скачи хотя бы на тех, которые выросли не у мудаков.       — Да-да — приватка! — отсалютовал ему ладонью Билл. — По-ожелай мне таскаться в Марэ на своих двоих, а не… Ну ты п-понял.       Перед выходом в коридор, ведущий в приватку за кулисами, Стэн с тяжёлым вздохом поправил бретель Биллового бэби-долла, словно заботливая горничная.       — Я не в-выгляжу как Кора Перл? — спросил Билл, осторожно ступив на подъём в коридоре.       — Это ещё кто?       — Да шлюха о-одна.       — Ах. Ну, как самая дорогая.       Покривились друг другу, будто парочка сорванцов, — и Билл вышел в коридор.       Продирался сквозь музыку, шаги вымерял, как в болоте — как бы не угодить ногой в трясину.       Билл уже там — и руку, чтоб выбраться, никто ему не подавал.       Вслушивался — в зале свистели, как оголтелые фанаты «Пари Сен-Жермен». Иногда их лишают клубных карт за бесчинства — как бы ни прикрывались революционным духом.       Их бунтов хватило бы разве что на требование налить ещё горячительного. Вся удаль сливалась в попытки хватануть за руку-зад-промежность — до чего в танце ближе достать. Первое время ты, себя жалея       ах ты куколка       хлебаешь сопли в гримёрке и ютишься в объятиях собственных рук. Потом думаешь — как бы засандалить платформой стрипа до зычного хрюканья.       Билл знал об этом из рассказов. Сам пока болтался меж первой-второй стадией, словно раковый больной на химиотерапии.       Сколько ни лечись — а болезнь его разрушит.       Он остановился у входа в приватку, выглянув из-за сплетённых из бисера-перьев занавесок. Мужик       пожалуйста гийом       сидел спиной к нему на чёрном полукруглом диванчике — видать только затылок и крепкие плечи, заточённые в алый пиджак.       Ждал не как другие — без дёрганья коленом и позывов свериться с часами. Будто расселся в зале галереи на скучной экспозиции — в ожидании, когда вынесут подлинный шедевр.       Билл шмыгнул носом и вошёл, звеня занавесками — на всякий случай. Гость       мужик       не обернулся.       — П-простите за ожидание, — натянул улыбку Билл, подойдя к нише с магнитофоном. — Мне очень хочется, чтобы это не испортило вп-печатления от танца.       — Это вряд ли.       — Какие у вас п-пожелания?       — Танец на коленях.       Ты с этим завязал. Помнишь?       Билл вдохнул носом, поведя плечом — словно стряхивал чужое прилипшее прикосновение. Перебирая диски, вслушивался во втёршиеся в память ноты его голоса — лет тридцать, под пиджаком наверняка кобура.       А теперь отгадай — полицейский ли он или кто-то из наследников традиций апашей.       Ни первую, ни вторую категорию Билл не жаловал. У них схожий менталитет — вместо кайфа искать на нём чужие касания. То улики, то — соперников.       Поглядел на него через плечо — этому никто не конкурент. Диванчик под ним казался игрушкой из кукольного набора, полумрак гравировал высокие скулы да крепкий подбородок.       Чтоб удобнее-быстрее перемолоть всё, что попадёт в рот.       Они встречались?       На Билле от него ни следа укуса.       — Ты будешь танцевать? — спросил он, склонив голову к плечу — с обещанием дать шанс угодить, но последний — перед тем как вгрызётся. — Я мог бы и другого танцовщика пригласить. Но хотел именно тебя.       Он выдернул это из разговора с любовниками — вклеил в переброс репликами с Биллом.       Нелепо не смотрелось. Как в шедевре Лолы Прусак.       Они не встречались?       хотел именно тебя       Билл уже не был уверен.       — Мо-ожет… — начал он, задержав палец на кнопке магнитофона.       — Давай попробуем, mon faon?       Биллу терять нечего. А с воспоминаниями о прошлом танце на коленях       лапонька-а       расстаться не жалко — словно с любовником, нашедшим ему замену.       Билл привык отыгрывать роли второго плана. Сегодня чувствовал себя в главной — повернувшись к протянутой к нему руке.       Вложил в неё свою, нажав на кнопку. Ладонь горячая-большая — впитавшая летнее солнце, в горсти смявшая его лучи.       Готовая их рассыпать по Биллу. Спалит дотла, и не жалко ничуть.       Музыка раскачивала — подталкивала ближе. Вдохнув, он замер — в прошлый раз несло забродившим «Бенедиктин».       Сегодня иначе. Не разобрал — но у зверей разный мускусный аромат.       Этот попробовать вынудит, как в гоне.       Лаская его ладонь своей — пальцами щекоча мякоть, где линии обещают благую судьбу, — другой Билл отёр бэби-долл. Кружевной подол натирал ляжки, как наждачкой.       Касание — чужое — смягчит же?       Билл взглянул на его лицо после полуповорота — казалось знакомым.       Они уже встречались.       Билл видел его либо на обложке каталога от «Бальман», толкаясь в галереях, либо среди мужиков в зале. Там он — единственный гость.       хотел именно тебя       Часы от Шарля Удена носить в жилете недостаточно, да и костюм-тройку шить на заказ.       Это первое условие для прихода в «Мякоть». Второе — обмазывать лестью здешних хорошеньких танцуль.       На Билла пока капнуло — а хватило, чтобы напитать тело до самого нутра.       Подзадрав подол       я не в-выгляжу как кора перл?       одёрнул — взгляду не дал пробраться к промежности. Пока — вместо руки.       как самая дорогая       Билл бы дозволил?       Хорошо, что можно сортировать симпатии, как в детстве — цветной мармелад.       Билл любил яблочный. Глаза у его гостя цвета самых спелых плодов.       Взором уткнулся ниже его чугунных бёдер — пристроится, если не накалились, что в печи. Приватка тесная — как её жерло.       Подкравшись на переходе песни, Билл опал ему меж ног — обмякнув, словно от жары, ухватываясь руками за колени. Снизу вверх глядел — будто по носу вот-вот щёлкнет член.       Билл вот таким с ними, зверями «Мякоти», не занимался. Даже за чаевые, которых хватит на покупку белья от Лизе Шармель.       Взмыл — под его взглядом легче, словно пуховому перу. Он — зверь — возводил. Не топил ни взглядом, ни лапами, как другие.       Когти у него втянуты — до поры. Может, учуял, что на Билле заживают старые царапины?       Под платформой стрипа его ляжка почти не проседала — Билл развернул бедро. Развернул себя — предлагал, как самая дорогая       он не сравнит. Щипнул легонько — там, где поколыхивался подол бэби-долла. Вкус собрал на пальцы — как остатки биска из тарелки.       Попробовал, причмокнув слюной. Наклонившись угоститься поцелуем, почуешь соль.       А сладость? Хоть толику.       Ты вкусный. Не сказал — а Билл услышал-понял. По взгляду-вдоху. Когда хочется добавки, а выпрашивать бессовестно.       Билл взмыл выше, упираясь ногами по обе стороны от него, — бёдрами повёртывая на уровне глаз. Завязки стрингов потыркивал, накручивая на пальцы до вдавившихся в кожу узлов.       Зазудят ведь до вмятин. А вдруг он лечит поцелуями?       Полизываниями.       Он — зверь — не из тех, кто снизу вверх таращится, прикинувшись павшим перед охотником. Взором кромсал вместо когтей-клыков — вдыхал шумно.       Слыхать за притихающим треком Далиды.       Билл, может, тоже зверь? Распотрошил каждый его сигнал до тонкого волоконца.       — Дай на тебя взглянуть, — попросил он.       Голос севший, как после затянувшейся простуды.       Вместо мокроты в нутре копил похоть — не вылечить, если не пригреть.       Билл съелозил по его торсу — угнездившись на тугих ляжках, животом царапнулся о цепочку карманных часов. Не зацепился — почти — кликером на пупке.       Вдавит отпечаток — если приникнет к нему, как околевший.       Он пах сандалом и «Шамбором» — пригубил малость. Захочешь опьянеть от поцелуя — влипай ему в рот своим подольше. Помни только, что у зверя ядовитая слюна.       Чумная.       — Какая же ты конфетка, ну, — промолвил он, руки пристроив на Билловой талии — пропитывали теплом бэби-долл. Пропитывались Билловым. — Ты Гийом? Гийом, да?       — Можешь зв-вать меня Билли.       — Бил-ли, — протянул он, прищёлкнув языком. — Прямо на языке тает. Как тропезьен.       Противоядия от звериной слюны у Билла не было — а приник, пробуя — растопленное, как мякоть бисквита, имя в ямке его языка. Покатав — на пару, — он прищипнул напоследок губами самый кончик.       Имя доверил ему.       — Как и ты сам, — добавил его гость, облизнув нижнюю губу. Остатки десерта.       — Я п-придумал французский поцелуй. Как твоё имя, le beau ténébreux?       — Может, оставим этот псевдоним?       Он нечестный игрок — петлял следы, как касания по Билловой талии. Последуешь — невесть на что набредёшь.       Помотав головой, Билл склонил её к плечу и подсел плотнее, как капризная девчонка. Таких высмеивали за кулисами — в гримёрке каких только сплетен ни таится вместе с нагими танцулями.       А девичьи привычки перенимать — имитировать — всласть.       — Нет? — приподнял он бровь. — Хорошо. Маркиз Венсан де Грамон.       — Это титул?       — Это клеймо.       Слышал что-то раньше?       Отдалённо, может, — будто грохот машин в распахнутом окне. Закроешь — всё равно до слуха доносится.       Он не со страниц каталога модных домов — может, из полицейских отчётов за первое полугодие. Хоть и кобура Билла снизу не подталкивала.       Под мелодию потянувшись ввысь на его бёдрах       я думаю о тебе, только когда день угасает       он переплёл руки в виноградную лозу       когда на меня обрушиваются мои печальные демоны       пальцы распуская в подобие короны. Вздетый бэби-долл потащил прочь       люби меня, пока не увянут розы       разворачивал себя перед ним, как десерт.       Дрожь сдерживал — словно глазурь с него уже слизали.       — Ох… — выдохнул Венсан. — Знаешь, mon faon, я никогда никого не уговариваю.       — Не по-ожалел?       — Ни капли.       У зверя своя тактика — ближе хотел быть, а отклонился на спинку дивана. Ну давай. Покажи, что умеешь.       Лишь бы я не передумал.       Стянув бэби-долл, Билл набросил его на Венсана — смех сплетался с музыкой. Он стянул шифон с головы — взгляд снисходительный.       Веселись, кокотка.       Меня забавой заражай.       Прижавшись острым носом к шифону — в облако из детских снов окунулся, — он вдохнул без стыда. Мыча, ломал на переносье брови, будто учуял свежее мясцо.       Да вот же, перед тобой. Ешь. Bon appétit.       Обведя грудь, Билл отклеил — хх-о-ох — пэстис, пряча от него соски пальцами. Вздрогнул — касание прокралось под них, отводя.       Дай посмотреть. Ну дай.       Ну смотри — не стыдно.       — Не растаешь? — прошептал Венсан, подняв взор.       — Я не лед-дяной.       — Не ледяной, — согласился он. — Сахарный.       В глазах — выразительных, что у греческих статуй, Биллом зарисованных тысячу раз, — у него прятались искринки. Захочешь поймать — взглядом — сгоришь.       Взора Билл всё равно не отводил, хоть и чувствовал, как кожа помаленьку тлеет.       Пламя Венсан пускал пальцами — такие в рот сгребают подопечные Антуана Лебеля. Посреди груди сперва, под чуть вздутым соском, щипком — на самой вершинке.       Билл вскинулся низом — припал плотнее. Выдохи разогнали друг другу в рот. Глотнёшь       хотел именно тебя       покоришься.       Изнутри засахаришься, словно цукат.       — И чем ты занимаешься, помимо того, что клеишь здесь мужиков? — спросил Венсан.       Не мужиков, не гостей.       Зверей.       Стоял у него крепко — голос севший выдавал       хотел именно тебя       да одеревеневшие под Билловым задом ляжки. Двинется — ох-х, опасно же — насадит себе заноз.       — Я студент.       — Студент?       — Студент, — кивнул Билл, покачиваясь — торсом только, песне вторя. — Пишу выпускную ра-работу. Про влияние Тулуза-Лотрека на восприятие про-оституции.       я не в-выгляжу как кора перл?       В глазах де Грамона — нет. Даже как самая дорогая.       — Ох-хох, — усмехнулся он. — Пришпилить меня прямо здесь вздумал, да? Я, мол, толковый titi parisien. А ты — неотёсанный мужлан.       Улыбнувшись, Билл склонил голову к плечу:       — Мюскаден.       Венсан ласкал ему пальцы — словно они любовники, разболтавшиеся перед сном, — дал отереть перстень-печатку на безымянном. Гравировка мудрёная.       — У меня есть пара работ Лотрека в коллекции. Я не шучу, Билли, — заверил он полушёпотом — покачал его едва коленями, как капризное дитя. — Хочешь как-нибудь взглянуть?       — М-м… А ещё что?       А ещё на что?       — Ещё? Ну… Жерве. Вламинк.       — «Хорошая жив-вопись как хорошая кулинария»? — прищурился Билл.       — «Можно попробовать — но не объяснить», — улыбнулся де Грамон. Уголки губ — острое навершие мастихина. Пусть мажет по нему поцелуи. — Ты прелесть, Билли.       Почти можно в это поверить — быстрее, чем в то, что он выглядит как Кора Перл.       Утекли последние аккорды песни — я смотрю, как ты танцуешь, — и Билл поморщился, обернувшись на магнитофон. Смываться пора бы из приватки — коль пробил час. Хоть и туфельки на месте.       — Мне пора, — коротко чмокнул его в губы Билл. — Ты мне очень по-онравился, но…       — Тогда потанцуй ещё. Для меня, — вновь покачал его на коленях Венсан. От касания Билл змейкой, пусть и мог — аларм, аларм, время вышло! — не увился. — Я оплатил.       Время задержал, обломав ему стрелки?       Карета пока не обрастала стеблями тыквы.       — Кажется, ты ник-когда не уговариваешь? — напомнил Билл, вздёрнув указательный палец.       — Видишь, что со мной натворил.       Закрепил поцелуем в подушечку пальца — Билл не отдёрнулся. Остывшей слюной вздумалось покрыть хоть что-то на теле       самое чувствительное       искусно подделать его поцелуй.       Венсан коснулся его локтей, как пары хрустальных приборов. Не тискал — гладил, по коже навёртывая рисунки вокруг косточек.       После прошлого раза — почти панацея. Кто бы знал, что звери бывают целителями.       Он вдохнул, как перед броском. А терпел.       Хоть Билл и готов стать добычей.       Де Грамон проглотит целиком? Сжуёт частями? Обнюхает сперва и распробует на язык?       Присел плотнее — налитой член горбился Биллу в промежность под брюками. Свой бы — хоть куда-нибудь — пристроить.       Ему в руку. В рот. На пах, пока       хотел именно тебя       кишки обожмут до серёдки — ну сперва, сперва — чужой член.       — Давай ты… — Венсан не договорил — Билл отёрся до глухого шороха. — Да. Вот так.       Накатывал на него, как волна — тёплая-пенистая. Коснётся — пузырьки полопаются.       Те, что набухли на дне живота. Скользили, как мыльные.       Потными пальцами Билл освободился от стрипов — заклёпками пощёлкал, и платформы дважды шлёпнулись о пол.       Накрыв его горящие пятки ладонями, де Грамон массировал-отирал. До щипка в промежности — до выдоха с полу-а-ах.       До смазанного тёплого запаха капроновых чулок на его пальцах.       Надавит плотнее — порвёт. Жалко же, ну, оста-а-авь.       Предупредить бы — а рот слюной склеило. Своей сперва — его после поцелуя, неглубокого-лёгкого, потянешься к языку, и он       отстранится — ц-ц, мол, ни-ни.       Я за тебя плачу. А ты — за поцелуи?       Билл выторговывал движениями — ногу подтянув, одну-другую, овил его плотный торс накрепко, не двинешься, словно змея.       Ну и у кого здесь ядовитая слюна?       — Я смотрел на твои ноги… — начал Венсан и примолк, будто запамятовав, — за сомкнутыми на миг веками воскрешал слово за словом. — Я смотрел на них, ещё в зале, и думал. Думал — вот бы ты ими меня обхватил. Только…       — В других о-обстоятельствах? — подсказал Билл.       — Чё-орт. Да.       Давно он его высматривал?       Звери прячутся, идя по следу, — вот и его не разглядел, кажется.       Глупый, глупый mon faon.       Тасовал картинки в голове — тесное для де Грамона ложе с душистыми простынями, пихи бёдрами до вспышки пламени под самой мошонкой. Дурацкие мысли — надорвал? докайфовался?       Тающие искорки после.       Было хорошо       хотел именно тебя       а тебе?       Ладони его приклеились к Билловым бёдрам — накрепко, вздумаешь отодрать — мясо освежуешь. Пусть видит его нутро — пока что так, потом       до развёрнутой пальцами дырки — чтоб кишка глотнула сырой воздух.       Это всё фантазии — глупые, как у девчонок, выдернутые из слюнявых дневников.       Билл такие вёл только в голове. Испещрит все страницы своей памяти символическими сердечками да звёздочками.       Загорались ярко — от касаний к коже.       Отклонившись назад, Билл опёрся о его колени руками — поясницу гнул навстречу. От прикосновения к талии — придержать чтоб вроде, а вроде наобещал без слов столько, что без запинки не назвать, — замер.       Венсан взглядом вымерял что-то на его теле, как портретист — пропорции. Чтоб, верно, перенести его образ на холст своей памяти.       Иногда заглядывать — никогда не показывать другим.       — Иди ко мне, — позвал он, подтянув — Билл прижался туже. Мурашки прятались в подмышечных впадинах — как иглы, врастали в кожу, проредив мясо. — Лучше. Да?       Билл давил согласие — вслух бы, а язык словно разварился от кипячёной       ядовитой, чужой       слюны.       Член щемило в стрингах меж их животами — он протянул руку, выправить хоть как-то, а напёр де Грамону в пах. Выщупывал. Член до самой головки у ляжки, застёжку ремня вслед. Дёрнул, словно замок закрытой двери.       Подбирай ключ — касания-поцелуи-стоны.       — Не советую, Билли, — шепнул Венсан — за музыкой скрывал слова.       — Почему? Есть чем по-о-охх… — Билл затянул вдох — ладони развели ему ягодицы до кольнувшей промежье прохлады. — Хв-вастать…       Билл придумал французский поцелуй. Де Грамон — усовершенствовал.       Он не целовал, правда, — ел. Билл сосал ему губы-язык — то же самое обещая сделать с членом. Зря, что ли, к нему просился?       А пока так, разминка.       Глотая процеженный через воздух в приватке его запах, наедался до отвала. Обернуться бы — на ладонь, вплавившуюся меж ягодиц.       Да ладно как, гляди ж ты. Словно часть скульптурного перфоманса — с похищением Прозерпины, может.       Ему и в плен сдаваться не жалко.       — Нравится, как здесь глажу? — Венсан вдавил пальцы — в дырку почти, отёршись о влажную от пота линию стрингов.       Обмануть?       Попробуй — он ведь хлеще зверей с Рошешуар. У тех зубки-то ещё молочные, где и сломаются, у него — точёные-крепкие.       Брыкнув щиколоткой, Билл притулился к нему, просипев:       — Это… Зпрщно-мня-тргать. Так. Та-ак…       Та-а-ак хорошо.       Они ведь совершенно не мастера обходиться с добычей.       Много таких охотников да вшивых псов повидал. Им впору освежевать.       — Мне можно, mon faon, — заверил де Грамон. Глаза у него вспыхнули почти — пара светляков в засаде в сумерки. Пойдя вслед, провалишься в трясину. — Кто владеет «Мякотью» — тот владеет её сокровищами.       Билл сердце — вскачь! — утешить намерился. Не он-не он. Брось.       Просто гость. Просто зверь.       — Хох! — усмехнулся Венсан. — Видел бы ты свои большие глазюки.       В его отражения не увидать — потемнели от здешнего полумрака.       — В-вы…       — Осматриваю владения. Снимешь их? — потянул де Грамон завязку стрингов. — Тебе, похоже, тесно.       — Я не…       — Ап! — дёрнул.       Словно цирковой трюк.       Он фокусник — тащил наружу кролика. Билл дрожал — дёру дать бы.       Стринги опали куда-то меж его крепких ляжек — ах, и не дотянешься. Не прикроешься.       В единственном заведении, где ему, кокотке, дозволено быть нагим, закипели щёки под хайлайтером.       Венсан разворачивал его от дрожи — второе одеяние, кожи легче. Прятал в горячие руки, вычмокивал под подбородком — до заветного щипка губами.       Ап!       — Тебя как… лихорадит, — вдохнул он у шеи. Не кусал — о кожу стирал с зубов слюну. Проест, как кислота? — Хорошо?       Аж в животе гудело.       Билл припрятал кивок в его плече. Крепче тискаясь, щиколотками, словно костяшками домино, стукался за его поясницей.       Дальше — он растерзает. Поэтому не советовал расстёгивать брюки?       Пронзать насквозь — там, где пальцы затрепетали. У де Грамона цепкие — бутылки пино-нуар вскрывают наголо, без штопора.       Билла так же — палец примкнул к дырке, чуть вдавившись. На, глотай самую подушечку — где спираль на коже впечатает след.       А глубже не шли. Касаниями, а языком — ох, да вот же, захлёбывайся до мокрых всхлипов носом.       Прошлый не целовался. Так.       Билл уцепился за его плечи — вдруг потеряются во тьме. Музыка уже не проводник — выдохи гулкие. Проглотишь каждый — осядут комьями в глотке, будто сырой хлеб.       Кончиками пальцев пиджак его продрать бы — впаялись, как в мягкую глину. Билл сам — плавкий, по рукам его растекался капля за каплей.       Можно выпить — наглотаться.       — Я… никогда мальчиков вроде тебя не видел. Таких. Таких…       Шёпот влился в ухо — склеивал, как патокой, до барабанной перепонки.       Скольким де Грамон это болтал?       Сколько у него фаворитов?       Лишь бы все — все, все они, боже, — ошибались. Глупые слухи — усваиваются легче крок-месье, выходят со зловонием, будто отрыжкой.       Но кивал ему — да-да, не видел.       Пусть так.       Может, так?       хотел именно тебя       На слова не хватало — дурость тискала за ляжки, до щекотки вынуждала на нём поёрзывать — чтоб пламя внутри охватывало всё тело пожаром.       Береги руки — спалишь.       Ему не страшно — Биллу помогал, подбадривал выдохами пошумнее. Сильнее-крепче-быстрее — будь.       Не растворяйся.       Охватывая ему лицо — ладонями пышущими жёг, — Билл ко рту примыкал. Вымывал языком остатки «Шамбора».       Разок всего такой пробовал — не спутаешь. С его слюной — похотью — самый вкусный коктейль.       Вычерпывал — до сухости нёба, — повторил заказ. Ещё-ещё-ещё — давай.       Не жадничай.       Венсан потирал… между. Билл не смущался названий самых чувствительных — воспылавших до нездоровой красноты — мест. Определить просто не мог. Руку больно лихорадило — мазало от дырки до поджатой мошонки.       Билловы бёдра движениям ладони под стать. Не успокоишь, коснувшись-шикнув, — елозили вдоль ляжек Венсана до вдавливания в       вплотную — словно внутри, как на морском дне, оседали камни.       Поцелуи терял — не жадничай не жадничай не — пластались по ушам-шее-плечам       хотел именно тебя       сыпались — конфетти.       Дома не стряхнёт — губы втирали в кожу.       Мужики       звери       вроде него не охают-ахают — что ты, мы ведь по-серьёзному, — а у него получалось.       Не до музыки — глохла. Под неё бёдра уже не ёрзали — под Венсаново ох-х       хорошо?       втолкнутое под кожу       никогда мальчиков вроде тебя не видел       вместе с касанием — вшитым в нежный ворот дырки кончиком пальца.       — А если бы я тебя трахнул? — прогудел де Грамон в Биллово ухо. — Как бы тебе хотелось, скажи. Сзади? Зад тебе руками распереть. Член вытащишь — дырка не сомкнётся. Или спереди? Будем лизаться, пока языки не сотрём. Как там было у Лотрека?       — Бери мен-ня-а… Кк-угдно-ка-ах-кк… Да!       Волосы ему пробуравил пальцами до кожи — хрип набух в открытом рту.       Вдавился — не расцепить. Запах кожей скорябывал.       Отирался — кто ещё здесь насытился.       Вдруг сам в его руках треснет?       Тело под ними вздымалось — Венсановы пальцы проели ягодицы до вмятин, до обещаний накачать       спермой       синяками, до       а если бы я тебя трахнул?       вдоха — он глотнул запах Билловой кожи.       как там было у лотрека?       Бёдра унимали на пару — сломанный заглохший механизм.       Облизнувшись, Билл опустил глаза — тёплая малафья склеила их, будто намертво. Дрожь вновь его спутала нитями, воздух ими забросав.       Пламя внутри не остывало       кк-угдно       притихло до следующей вспышки.       — Ох, — выдохнул де Грамон, припав носом к Билловой щеке, — аж кишки свернулись. Ты меня запачкал, mon faon. Между прочим, костюм от Ланвин.       — Не я один по-остарался, — заметил Билл, воздев палец, и надул губы.       Чмокнул в этот раз в них — с адресом не ошибся.       — Один — один, так и быть. В качестве штрафа — стирка. Не дожидаясь конца смены, — заговорщически сказал Венсан — обхватив Биллово лицо, пальцы вымазывал в плавленом хайлайтере.       — Я ле-егко не отделаюсь?       — Не-а.       Билл усмехнулся, склонив голову к плечу. Наречёт себя, может, укротителем зверей.