не заменить (того, что я потерял в тебе)

— Я призову Алую Птицу своей плотью и кровью, — говорит Боя, и Цинмин не знает, что ему ответить. То, что предлагает Боя — безумие, такое невозможно, это самоубийство. — А если ты потеряешь сознание? — спрашивает Цинмин, потому что такой вопрос лучше, чем что, если ты умрёшь? и то, что его голос при этих словах не дрожит, тоже маленькое чудо. — Я не смогу защитить тебя, если… — Я доверяю тебе, — говорит Боя, словно этот факт всё ещё был вопросом. — Позволь мне быть твоим духом-хранителем, — Боя улыбается, и Цинмин не понимает, как этот человек может шутить в такой момент, как сейчас, как может улыбаться, когда одной мысли об этом достаточно, чтобы сердце Цинмина дрогнуло. Единственное, что он может сделать, — окликнуть Бою вслед, он не может прервать призыв своих духов-хранителей, не может побежать за ним следом, чтобы схватить его и потребовать, чтобы они вместе придумали какой-нибудь другой способ. Не может даже уделить достаточно времени, что посмотреть на то, как Боя уходит. Какая-то маленькая часть сознания Цинмина думает, что, возможно, это последний раз, когда он видит Бою. Когда Снежный Пёс говорит ему уходить, Цинмина не нужно просить дважды. Он разворачивается и бежит, зная, что, несмотря на защитное заклинание, это ужасное оправдание для Мастера Инь Ян, так беспокоиться о ком-то одном, когда судьба миллионов висит на волоске. Цинмин видит Бою, взгромоздившегося на статую, его рука и камень статуи блестят от крови, и Цинмин оказывается рядом как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бою ведёт в сторону, и он падает на землю. Когда Цинмин подбегает к упавшему, то едва может нащупать пульс, и его дыхание едва слышно. Ци Бои истощена, он напитал статую собственной силой, ничего не оставив для себя. Всё, что может сделать Цинмин — смотреть на статую и молиться. . Статуя вспыхивает, раскалывается на части в окружении багровых нитей, и собирающаяся энергия настолько знакомая, что Цинмин прерывает мольбы. . Когда всё заканчивается, Цинмин берёт под контроль свою ци, пропускает её сквозь рану, латая дыру в животе настолько, чтобы не умереть до того, как он сможет добраться до целителя. И тогда он поворачивается, чтобы опуститься на колени рядом с Боей. Рядом с телом Бои. — Я говорил тебе, что не смогу защитить тебя, — бормочет Цинмин и протягивает руку, чтобы смахнуть каменную пыль с воротника Бои. — Хотел бы я, чтобы был другой способ. Боя не отвечает. Цинмин сидит рядом с ним несколько фэней, затем встаёт. Он не оставит тело Бои здесь — он и представить себе не может, нанести такое оскорбление столь дорогому ему человеку — но ему нужно отойти. Всего на мгновение. Ровно на столько, чтобы вновь начать дышать. Цинмин идёт к мосту, тому самому, где они с Боей встретились в первый раз. Неужто прошло всего четыре дня? По ощущениям — целая жизнь. Город раскинулся перед ним, путь Змея Бедствий отмечен широкой полосой разрушений. Люди уже перелазят через груды щебня, чтобы начать расчищать улицы, подсчитывать потери. Оно того стоило, говорит себе Цинмин. Должно стоить. Позади него скрипят ступеньки. Цинмин закрывает глаза, делает вдох, затем медленно поворачивается. Всего на мгновение он думает — надеется — потому что перед ним тело Бои, одежда Бои, лицо Бои. Но иллюзия сразу же разбивается вдребезги, потому что это не то, как держится Боя. Не его выражение лица. Не его глаза. — Спасибо, — говорит не Боя, и его голос одновременно знакомый и нет. Цинмину удаётся отыскать для него улыбку, маленькую и холодную, настолько далёкую от счастливой, насколько он когда-либо был. — Нет, — отвечает Цинмин. — Это мне впору благодарить тебя. Теперь я настоящий мастер Инь Ян. Неужели испытание любовью, предложенной и отвергнутой, — требование для каждого мастера? Неужели им всем пришлось заглянуть в лицо своей привязанности, чтобы отвернуться от неё? — Алая Птица, — произносит Цинмин, и, возможно, это кощунство, так фамильярно обращаться к божеству, но он не может заставит себя проявить уважение. — Господин Цинмин, — отвечает ему Алая Птица, и его слова вновь ощущаются ударом ножом в живот. Цинмин не хочет знать ответ, но он знает, что не сможет удержаться от того, чтобы спросить. — Он… неужели он… — Смертная плоть не может вместить мою силу, — почти нежно говорит Алая Птица. — И смертный дух не может быть разделён с телом. — Его тело… — Его не будет там, если ты вернёшься. — Тогда его и правда больше нет, — хрипло выдавливает Цинмин. — Теперь он часть меня, — всё с той же нежностью говорит Алая Птица. Его наклон головы, почти птичий, но так близок к тому, чтобы быть правильным. — Он любил тебя. Цинмин закрывает глаза, с новой силой ощутив всё своё горе. Слёзы стекают по его щекам. — Я люблю его, — выдавливает он. — И я никогда… — Он знал, — перебивает Алая Птица. — В конце это было единственным, о чём он думал. Что он любил тебя, а ты любил его. И от этого знания почти хуже — быть настолько близко, но этого сожаления Цинмин не вынесет. — Откуда ты знаешь? — Он — часть меня, — вновь повторяет Алая Птица. Цинмин не знает точно, что это означает, но может представить. Частицы души Бои рассеялись по Алой Птице, настолько разрозненные, что нет никакой надежды собрать их. Поглощённый силой, сносящей всё на своём пути, сгоревший дотла, заплативший собой за данную богом плоть. Цинмин открывает глаза, прерывисто вздыхает и прячет руки в рукавах, чтобы скрыть, как он их сжимает. — И что теперь? Алая птица спокойно смотрит на него. — Что ты имеешь в виду? — Что ты теперь собираешься делать? — спрашивает Цинмин. Он знает, что ему нужно делать: после произошедшего, лишившись Императрицы, Принцессы и придворного заклинателя, столица придёт в упадок, и у Цинмина в обозримом будущем появится множество дел. Но у Красной Птицы нет подобных обязательств. Он склоняет голову на другую сторону, прежде чем ответить. — Я последую за тобой, — говорит Алая Птица. — Ведь я твой дух-хранитель. Цинмин с трудом втягивает воздух, и ему кажется, что он вновь стоит на коленях на заснеженной равнине, и вокруг нет ничего, кроме подкрадывающегося осознания, что всё пошло так неправильно. . Из чувства самосохранения Цинмин оставляет Алую Птицу в покоях Бои. Он не может избавиться от мысли привести Алую Птицу в собственные покои, но к нему приставляют не менее четырёх заклинателей, как только он возвращается во дворец, так что искать новые покои для хранителя нет времени. Алая Птица, по крайней мере, кажется, не возражает, когда ему говорят оставаться в комнате, оглядывает покои и кивает, словно его всё устраивает. И может, это и так, думает Цинмин, после стольких лет проведённых богом в каменной статуе. Как бы то ни было, он оставляет хранителя в комнате и, почувствовав облегчение, отправляется разбираться со сложившейся ситуацией. Когда он возвращается так поздно ночью, что это почти уже утро, воздух окрашен серым ложным рассветом. Цинмин замирает, уставившись на дверь в покои Бои. В покоях горит свет, отбрасывающий тени на бумажные панели, и на мгновение Цинмин позволяет себе помечтать. Он подошёл бы к двери, постучал или, быть может, открыл бы её веером, как прошлой ночью. Боя… всё ещё бодрствовал бы, возможно, занимался какой-нибудь своей работой. Оружие было бы отложено в сторону, его волосы были бы распущены, и он был лишь в ночных одеждах — такой мягкий, каким Боя мог бы только быть, может быть, даже мягче от усталости. Цинмин улыбнулся бы, говорил бы, что уже слишком поздно, или поддразнивал, от чего во взгляде Бои мелькало бы раздражение, он хмурил бы брови и поджимал губы. Боя отпустил бы в ответ какую-нибудь язвительную реплику, но Цинмин сам напросился, потому что проявление привязанности Бои острое и колючее, но на деле не причиняет никакого вреда. И тогда… Возможно, тогда Цинмин стал бы тихим и серьёзным, и Боя дал бы ему некоторое время, прежде чем спрашивать. И Цинмин переводил бы дыхание, пытаясь найти слова, правильные слова, которые рассказали бы всё, что он чувствует, и вызвали такой же ответ, и… Цинмин вздрагивает, хотя здесь, так далеко к югу от дома, не так холодно. Боя уже знал, так что ему не понадобилось бы что-то столь легкомысленное, как слова. Он знал и спокойно истекал кровью на холодном камне, отдавая всего себя, чтобы защитить Цинмина, защитить город, защитить мир. Даже воображение Цинмина дрогнуло при этой мысли, при попытке найти для Бои другой способ, чтобы… чтобы… Цинмин отворачивается от двери, быстрыми шагами направляется в свою комнату, слишком быстро закрывает дверь. Может быть, на севере ему будет легче это перенести. Будет легче оставить всё это позади, забыть, раствориться во льду и тишине. Его постель холодная, и она не стала больше с прошлой ночи, но, когда Цинмин ложится, её простор грозится поглотить его целиком. . Цинмин вырывается из беспокойного сна под преследующие его звуки флейты. Какое-то мгновение он лежит, размышляя, сможет ли снова заснуть, но флейта играет достаточно громко, чтобы игнорировать её. Вздохнув, Цинмин поднимается с постели, тянется за вчерашними одеждами и набрасывает халат на плечи. Когда он выходит на улицу, воздух становится прохладнее, на этот раз небо озаряется настоящим рассветом. Цинмин слегка вздрагивает и плотнее запахивает одежды. Источник мелодии флейты найти довольно легко. Алая Птица стоит на коленях посреди двора, лицом к югу, облаченный в тёмные одежды Бои для сна. На мгновение Цинмин может поверить, что это и правда Боя, но это сон наяву, который длится всего мгновение, прежде чем мужчина напоминает себе о реальности. Алая Птица, закрыв глаза и с определённой грацией двигая пальцами по тёмному дереву флейты, не прекращает играть, даже когда Цинмин опускается на колени в нескольких чи от него. Музыка завораживающая, подходящая для предрассветных сумерек. При переливе нот тоска трогает что-то в груди Цинмина. Мужчина закрывает глаза, чтобы внимательнее вслушиваться, и поднимает лицо к постепенно светлеющему небу. Это грустная песня, думает Цинмин, полная несбывшихся надежд и мечтаний, желания чего-то, что, возможно, никогда не сбудется. Но она прекрасна, и в этом есть свой покой. Принятие того, что эта жизнь не оправдает твоих надежд, но всё ещё с желанием о том, чтобы следующая смогла. Цинмин не знает, как долго они так сидят, пока один играет, а другой слушает. Однако, в конце концов, музыка стихает, замедляется, пока, наконец, не заканчивается. На мгновение воцаряется тишина, затем Цинмин открывает глаза и смотрит на Алую Птицу. — В этой жизни наши судьбы переплелись ненадолго, и я вынужден попрощаться с тобой, — тихо говорит Алая Птица, закрыв глаза, словно читая по памяти. — Но вступив в следующую жизнь, давай продолжим нашу судьбу. У Цинмина перехватывает дыхание, и он не может ничего на это ответить, кроме: — Боя, — говорит Цинмин и чувствует, что его сердце заключено в звуках этого имени, глядя на это знакомое, любимое лицо, которое теперь принадлежит кому-то — чему-то — другому. Алая Птица смотрит на него тёмными и кажущимися бездонными глазами. — Мне не за что извиняться. То, что было сделано, было сделано по необходимости, и я не могу противопоставить желание одного с нуждами многих, — он замолкает, и что-то похожее на сожаление мелькает в резких чертах лица. — Но, тем не менее, мне кажется трагедией, что это потребовало такой жертвы от вас обоих. Глубокий, ровный вдох, и Алая Птица разворачивается лицом к Цинмину, протягивая флейту, словно подношение. Цинмин тянется за ней, но на полпути замирает, сомневаясь. — Я не могу быть твоим Боей, — продолжает Алая Птица. — Но он — часть меня, как и его любовь. И если ты позволишь, я буду твоим до тех пор, пока не настанет день, когда мы оба сможем покинуть этот мир, и ты сможешь вновь встретить своего Бою. Цинмин закрывает глаза, сжимая пальцы в кулак, хватая воздух. Он понимает, что ему предлагает Алая Птица, слишком ясно видит этот путь. Это не навсегда, не на целую вечность вместе, но так близко к этому. Цинмин, теряющий самого себя в преданности духа-хранителя, носящего любимое лицо, связанного с его собственной жизнью. И он проживёт долго, если на то будет воля звёзд, кровь его матери достаточно сильна, чтобы растянуть отпущенные ему годы, пока они не канут в невидимое будущее. Он так недавно увидел, что подобное может сотворить даже в пределах одного смертного, и у него нет желания повторять судьбу Чанпин, попав в ловушку, созданной им же самим иллюзии, не позволяющей увидеть правду, даже если альтернатива гораздо более болезненна. Он делает вдох, выдыхает, заканчивает начатое движение и протягивает руку вперёд, чтобы пальцами обхватить прохладный бамбук флейты. — Нет, — отвечает он, берёт флейту и осторожно кладёт её себе на колени. — Было бы несправедливо по отношению к нам обоим, если бы я позволил тебе это сделать. Прости меня, Алая Птица, но я думаю, что такой путь приведёт лишь к гибели. Алая Птица долго смотрит на него, затем медленно кивает. — Я так и думал, что вы так скажите. Очень хорошо. Я буду служить вам в любом качестве, в каком вы позволите, господин Цинмин. Цинмин кивает и поднимает лицо к небу, пронизанному бледным светом рассвета. Он закрывает глаза и улыбается. — Ох, какая жалость, — говорит Цинмин. — Господин? — Я надеялся, что сегодня будет погожий день, — Цинмин крепче сжимает флейту. — Но, кажется, начинается дождь. На мгновение ему кажется, что Алая Птица спросит, что он имеет в виду. Но чувствует лёгкое прикосновение к своему локтю, и Алая Птица наклоняется к нему, согревая своим присутствием. — Тогда, возможно, нам следует войти внутрь, — голос хранителя мягкий, понимающий. — Ещё рано. Может дождь пройдёт. — Ещё чуть-чуть, — Цинмин похлопывает Алую Птицу по руке. — Ещё чуть-чуть. Алая Птица согласно хмыкает, и они сидят в тишине, а затем, когда рассвет становится мягким и ясным, и только капли дождя стекают по щекам Цинмина на его одежды.