твой нимб весь из огня, я всё выше и выше, моя любовь полна огня, полна огня… lana del rey ― freak
Дурость ― тащиться в библиотеку в духоту. Билл вздёрнул подбородок, выкатившись на оплёванное солнцем крыльцо, ― уж лучше здесь, чем в комнате общаги. Дышать жарой. Не жаром Робертова тела. Жара не толкает к мыслям об этом самом. Жар ― насилу, словно отпетый пацан на вышке бассейна Калифорнийского университета. Да давай-давай, Денбро, чё ты. Чё ты задумал. О чём ты задумался? Ройс-Драйв рассеивалась перед глазами ― как на жжёной плёнке в зале синематографа. Мерещилось, сам плавился следом, как герой этой киноленты. Билл в жанр предпочёл бы выбрать эротику ― а попал в мелодраму. Девчонки над такими рыдают на заднем ряду кинотеатров, а потом плюются сгущённой от сладкой ваты слюной ― фу-у, да он же гомик. Будь Билл постарше, прописался бы в «Блэк Кэт». А пока ― зачитывался книжицами Берроуза да Уитмена, искал намёки на мальчик-с-мальчиком. Если литературным героям можно, то ему почему нет? Спустившись с крыльца библиотеки ― вышел из тени, словно на горящую мель Венис-Бич из воды, ― Билл притормозил. Вслед за алым «Мустангом» на обочине ― колёсами напоследок скрипнул по глянцевым страницам «Мотор Тренд». ― Запрыгивай, Уитмен, ― подмигнул Роб, похлопав по пассажирскому сиденью. Если он зовёт ― Билл послушается. Насрать, если станет следующей Чери Джо Бэйтс. У Роба манера кромсать его, что у серийных убийц ― если не хуже. Вонзаться взглядом, потрошить улыбкой, расчленить короткими касаниями к плечу. Обратно не соберёшь. ― Правду говорят, что ты стишки ляпаешь для студжурнала? ― спросил Роб, когда Билл пристроился на переднем сиденье ― голые ляжки обожгло. Он зарёкся надевать при нём шорты ― Робу нравятся ножки помясистее, как у моделей из «Кавалера». Билл видел на вырезках в его комнате. Заталкивался туда, словно в святилище, ― пасть перед своими сокровищами ― запахом-одеждой-мелочёвкой. ― Ч-чу-чуть, ― сложил он пальцы щипком. ― Это твоя тачка? Солнце плавило воздух, словно сыр, ― хоть рот разевай. В «Мустанге» стояла духота ― повисла над ними вместо откидной крыши. Билл вдохнул ― пахло прелым одеколоном и гретой кожей салона. ― У-у, не. Была б моей ― можно было бы сваливать из студгородка. ― Улыбка тронула щекоткой ― лучом солнечным ― уголок Робова рта. Он стянул солнцезащитные очки ― зачем только носит? Стоит солнцу обратить на него взор ― зелень в радужках как росой утренней опрыскается. ― Махнуть на побережье. ― Чего б там д-делал? ― Да закаты встречал бы, конечно. А рассветы провожал. ― Не наоборот? ― Не-а. Роб уклончивый ― как Питер Фальк, расследующий дельце. Они с Биллом с двух разных планет. На Билловой Парнас высится, на Робовой ― ущелье таких мрачных дел, что не осветить и июльскому солнцу. Машина поехала прочь от библиотеки ― вырулила на Стон-Каньон-роуд, где Билл знавал в лицо каждую витрину. Всматривался в родной силуэт ― вороватого вида пацан в коротеньких шортах, на которого не взглянет Роб. Это он вор ― украл Биллово сердце. Растопчет? Перепродаст? Сбережёт? Сам себе назначит наказание. ― А как же трахаться? ― спросил Билл, прижавшись затылком к подголовнику. ― Прям в та-ачке. ― Фантазия у тебя кипучая, ― вновь разулыбался Роб. Он из тех самых старшекурсников, которых фоткают для местных студгазет. Фоткают на дешёвенький полароид ― чтоб поласкаться с карточкой перед сном. Иногда Роб навещает его по ночам ― до Биллова пробуждения в белёсой мазне под одеялом. ― Что ещё ты пишешь? Тайком, пока я дрыхну. На переднем сиденье Билл словно плыл ― по воздуху, с гудящим под задницей мотором краснючей, как кровяной сгусток, тачки. Их «Мустанг» ― тромб посреди вены. Билл пишет всяко-разно ― то строчит, то дрочит. Иногда на своё, иногда на чужое. Страницы ― бельё. В его зарисовках вороватого вида паренёк отдаётся старшекурснику на капоте «Мустанга» ― до въевшейся в кожу ягодиц духоты. ― Дрочево небось? ― уточнил Роб. ― Н-немного. По-моему, я неплохо оп-писываю члены. Если потренироваться ― может, научится и неплохо сосать. Вроде как подпитавшись чтивом про Джеки Холмса, вроде как намечтавшись подростком о Люке Хэлпине. С возрастом желания обретают иные формы, словно жир наращивают, как мамаши после родов. От поцелуя в щёку до чмокания сырой балды чужого члена. ― У них есть прототип, Билли? Билл выпрямил шею. Ветер целовал, грабастая коленки ― а казалось, что Робова ладонь. Тоже кипучая ― оставит жжёные волдыри. Может, ему не показалось? Жара вплавляет в голову иллюзии ― Робова ладонь на руле. Большой палец отщёлкивал по нему знакомый мотивчик «Love Me Two Times» ― знакомый, потому что Билл знает каждый его любимый трек. Что он любит. Что ненавидит. Что носит. Чем пахнет. Даже после футбольной тренировки. Заходя после него в душ, Билл облизывал зеркало ― будто на него вместе с паром осел вкус мокрой кожи. Пряной ― на языке горчило. Словно Роб потомок каких-нибудь индейских воинов ― разграбивший в прошлых жизнях крохотное Биллово поселение. С пустыми руками не ушёл. ― А к-куда это мы? ― моргнул Билл, осмотревшись, ― поворот к студгородку уж миновали. ― Прокатимся маленько, ― ответил Роб ― палец продолжал бесноваться на затянутом в кожу, словно член в резинку, руле. ― Сожрём «Сандей» или… Так что насчёт прототипа? ― У меня фантазия кип-пучая. Варево, в которое лучше не погружаться. Билл в одиночку ― оттуда вытаскивал по свежему образу, словно рыбак из проруби. Разделывал с аппетитом. А то и вгрызался в сырую плоть ― с голодухи, будто житель далёких островов. Улыбнувшись, Роб коснулся языком уголка рта ― смочил, будто перед поцелуем. Билл навидался в кино ― не обманешь. У него губы, воспетые кучей поэтов до. Их воспоют ещё сотни после. Билл, может быть, ― не зря в кипучую свою фантазию ведь нырял-нырял-нырял ― дно ещё не прощупав. Он слышал, у мужиков такой же цвет губ, что и у балды члена. Читал где-то, что ли, про особенность типа кожи. Тонкая ― тут-там. Сочная, слюнявая. Билл поёрзал ― ляжки притащились к сиденью. Придвинувшись к краю, он приподнял коленки и кивнул на турбину: ― М-можно я?.. ― Валяй, Ло. Владелец тачки ― наверно Робов сокурсник ― не станет на них ворчать. В конце концов, «Мустанг» их мчит не на перепихон. Жаль, конечно. Капот у него кажется крепким, что конский круп. Билл закинул ноги на турбину ― ш-ш, обжёгся щиколотками. Роб плеснул взглядом ― коротким, как струя кипятка из разленившегося шланга во дворе. Жара растит в голове иллюзии ― он помнил. ― Что бы г-грозило Гумберту, кстати? ― спросил Билл, придерживая очки на макушке. Он не прихватил полароид ― зря. Мог бы пошлёпать десяток кадров с сегодняшнего дня, словно они чета Кеннеди. Джеки из Билла так себе ― лучше собирать по капле Робовой спермы на капоте, а не ошмётки его мозгов ― если покусятся. ― У-у, он присел бы на крепкий срок. Зависело бы от количества эпизодов насилия. Подняли бы материалы дела. Опросили свидетелей. Опросили бы… ― пощёлкал пальцами он, вспоминая, ― соседей из детства. Выяснили бы, что он растлил другую девочку, ну и… А, ― вдруг отмахнулся Роб, ― убийства интереснее. ― Если б ты не был ю-уристом, то… …из него получился бы неплохой герой плохого первого романа. Того, что на бумаге, ― того, что на сердце. Засмеявшись, Роб запрокинул голову. Кадык у него подскакивал ― а вот бы на Билловом языке. ― Да, да. Выпущусь ― разворошу заново дельце Монро, ― пообещал Роб. Точно. Он прославится на весь мир раскрытым делом малышки Нормы Джин, Билл ― второсортным романом про юриста, ставшего вторым убийцей Прыгающих Мячей. У него есть прототип. У членов, что описывает Билл, ― тоже. ― Д-думаешь, её… ― Конечно, Билли, ― цокнул языком Роб ― без злобы, а по ушам щёлкнуло. ― Кеннеди, пока ей засаживал, успел вывалить столько, что пришлось спустить собак. ― А если на т-теле ни одного их укуса? ― спросил Билл, крутанув на турбине стопой ― словно ища на своём теле похожий. ― Значит, надо искать следы. Они-то и выведут к хозяину, ― приподнял брови Роб, ухмыльнувшись. Он девчонкам на плакате заменил бы Джеймса Дина. Вот бы укусы зацвели на Билле, а. Окаймили шею, потекли бы к самому животу ― там, где проклюнулось устье его похоти.* * *
На трибунах футбольного поля Билл не студенческий журналист ― чёртов преемник Секкьяроли. Полароид давил на живот ― фотокарточки, сделанные во время Робертовой тренировки, ещё не смотрел. Успеется. Билл сам себе редактор ― и текстов, и фотографий. Ни одной цензурной плашки ― всё в угоду разнузданности. Кормилец собственных больных иллюзий. Роберт не знает ни о чём. Если вдруг выяснит ― хах, наверно пожалеет, словно санитар в психушке ― пациента, бормочущего конспирологическую чушь про проект «Доминик». Билла надо держать в изоляторе ― и привязывать ремнями к койке. Робертовыми ― которые он вытягивает из джинсов со шлепком хлястика. Потными руками он перечёл карточки ― семь или восемь. Сбился, вдохнув растворившийся в воздухе запах скошенной травы. Поэтому им никогда не быть на одном факультете. Роберту интересны цифры ― статистики в делах, которые ему сулят деканы. Биллу ― что творится в головах серийников. Даже тех, которые эволюционируют из юристов. ― Э-э… Привет? Обернувшись на девичий голос, он прижал карточки к животу. ― Это ведь ты с Робертом в одной комнате, да? ― Ну… Она хорошенькая ― в Робертовом наверно вкусе. Он что попало не лопает ― гурман. На девчонку, слушающую призывы водил «Далше», не западёт. А вот эта, с причёской под бабетту, ― в самый раз. А для его члена, если вздумает натянуть? ― Передай ему вот это, ― прошептала девчонка и протянула ему сложенную вчетверо бумажку ― записка, что ли? ― дрогнувшей рукой. Словно Билл посредник между двумя шпионами. А они, как в самом хреновом детективе, спасут мир от ядерной войны и развяжут её друг в друге ― вместо снарядов оргазм за оргазмом. Она наверно даже этого словечка ― это что-то на французском да? ― никогда не слыхивала. Щёки окатило краснотой ― словно Билл уже раздарил ей парочку пощёчин. А-а, ладно ― он всего-то пофантазировал. Уголки фотокарточек кололи ладони. Брать? Послать её? Ты ошиблась ― он не мой со-осед. Хочешь, чтоб был твоим? ― Передашь? Это срочно, ― вновь ляпнула она. Срочно, вот как… Если Билл всё запорет в их красивеньком сюжете, они не трахнутся накануне ядерной войны. Билл сам её устроит. Заряжал снаряд за снарядом. Выдернув записку из её руки, он прижался животом к фотокарточкам, словно птица в гнезде ― к родимому выводку. При взгляде на них вылупится по кипучему чувству. Девчонка, моргнув, улыбнулась: ― Спасибо, э-э?.. ― Билл. ― Билл. Я Грета. Мы на одном потоке с Робертом, может быть, ты знаешь? ― заправила она за ухо прядь волос ― чтоб соответствовать Робертовому вкусу. Имя выскакивает из её рта с придыханием ― как у актрисы, вынужденной воспроизводить дерьмовые реплики дерьмового сценария. Тавтология ― вычеркнуть. Ах, Роберт. Ах, Роберт… А-ах, Ро-роб-берт. У кого получалось лучше? Вот бы карточками раскромсать свои руки. Ну, зато Роб гладил-гладил-гладил ему голени перед тренировкой. Пощипывая, в шутку лизнул коленку рывком языка и гладенькие какие может, и ей однажды лизнул? круче чем у девчонки не коленку ― выше, как язык спроворничал. Как её там?.. ― Что ж, спасибо ещё раз. Пока! ― сказала она. Проваливай. Язык Билл прикусил ― вдруг посыл вывалится. Девчонка из тех, которые нравятся Робертовым родителям, ― вежливая, словно хренова падчерица из сказок про выклеванные глаза злых сестёр. Билл проморгался ― свои пока на месте. Родаков Роба он видел ― парочка ханжей типа Фреда и Дорис Зиффели, которая в их комнате морщила носы. Поэтому, наверное, он с ними того, ну… Если звонки ― то только по праздникам через библиотечный телефон. Стоило девчонке скрыться с трибун ― жара размыла розовый пуловер, ― Билл развернул записку. Она сравнивала их с Робертом с Фрэнки и Аннет, щедро ослюнявив бумагу признаниями люблю-люблю-лю скукота ― Биллова фантазия горше. Он спрятал фотокарточки в рюкзак ― словно Греев член в своё же нутро. Однажды? Да-а, никому не достанется. Здесь тоже круче, чем у девчонки. Билл не пробовал ― читал. Пробовать оставил Роберту. Ртом-пальцами-членом. С трибун он плёлся в раздевалку, прихватив полароид и записку. Тискал в кулаке, чтоб пропиталась его потом ― и пусть он разъест каждое слово, как кислота. В Билле много желчи. Хватит на целую поэму в Робертову честь. Но это ведь срочно. Но это ведь для Роберта. Но он ведь для неё Фрэнки Авалон. А для Билла ― актёр, исполнивший его роль. Видел истинную личину, словно ассистент. У Билла плохая память на имена ― все клетки заняло одно, потеснив другие. В раздевалке его чуть не сшиб с ног запах мужского кисловатого пота и прелых ног ― он замер перед распахнутыми дверями, словно подглядывал в пип-шоу. Футболисты ― рослые ребята в наплечниках, будто дружина средневековых рыцарей, ― трепались о девчонках. Какая точно-точно даст, если выиграют решающий матч против Южной Калифорнии. Робов голос не слышен. Билл вытянул шею ― нашёл его макушку, высящуюся над стальными шкафчиками для студенческого барахла. У них постеры с тёлками на лязгающих дверцах и пара старых журналов для дрочки насухую. А у Роба? Не заглядывал. Может, клад записок, в которых его сравнивают с Фрэнки Авалоном. ― Э, а после нас, штоль, бегуны припрутся? Ну вот эти дрищи, как их… Билл смял записку в кулаке, под мышкой ― тёплый полароид. Сокомандник Роба ― вроде Лэнс? ― скалился, словно Энди Уильямс на своём шоу. Грохнул смех в тесном помещении ― закадровый будто. Робова не слыхать. Билл знает его от первой до последней нотки ― словно дирижёр, выучивший нужную партию. Прибережёт себе ― на публике не выступит. Роб глянул из-за шкафчика ― брови подпрыгнули на вспотевший лоб. А-а, Билли, мол. Наспех накинул футболку с эмблемой университета, вышитой на груди, ― по запаху несвежая. Роб знал, наверное, ― знал обо всём. Не хотел, чтоб Билловы щёки сварились при свидетелях. Если вдруг ― он примкнёт к ним губами, чтобы опробовать? Или Биллу нужно отхватить где-нибудь розовый пуловер? ― Заткнись, Лэнс, ― бросил сокоманднику Роб без особой злобы. ― Двух слов связать не можешь. Он не договорил ― не то что, мол, Билли. Не то что Билли ― Билл не свяжет из звуков-букв и одного, если рядом с ним вдохнёт. Распарывать придётся ― брак. ― Эт-тбе, ― сунул Билл в его горячую ладонь записку. ― Перед-дала какая-то… ― Чё там, Грей? ― вновь оживился Лэнс, повиснув на двери своего шкафчика. Вылитый примат ― и на лицо, в общем-то, тоже. ― Стишки тебе посвящает, штоль? ― Передала какая-то девч-чонка, ― громче повторил Билл. ― Сказала, срочно. Роб облизнул губы ― вместо Биллова языка коснулся своим. Порвал записку ― вместо Билловых рук. Поделом. Он зато лизнул гладенькие какие ему коленку. Биллу ― не ей. Не Аннет Фуничелло. ― Спасибо, Билли, ― улыбнулся Роб. Билл сглотнул ― будто язык вот-вот по-собачьи задрожит на губе. ― Подождёшь меня? Две минуты, клянусь! Засекай. Подмигнув, Роб вернулся к своему шкафчику, стягивая по пути футболку. Билл уставился в его мокрую спину ― словно взглядом провожал из спальни в душ. Прождёт ― хоть целую вечность.* * *
Студенческие тусовки Билл не любит ― любит смотреть на Роберта в момент, когда они усыхают. В комнате Лэнса дымно ― кто-то раскурил на кухне бонг с травой. Они вроде как адепты Эбби Хоффмана ― а сами косятся на вьетнамских студентов. Не всех ваших, мол, ещё поубивали наши? От пряного запаха Билл сомкнул веки ― словно вот-вот прикорнёт. Увидит сны о вьетнамских джунглях ― и их с Робом с винтовками по плечам. Стрелять будут в кого-то ещё ― или друг в друга. Роб узнает, какой он, ― и перезарядит трижды, чтоб напичкать Билла спермой пулями из всей обоймы. От дыма спрятаться бы ― некуда. Может, если б Роберт не догадывался, Билл нашёл бы в его руках укрытие. Глотая колу из бутылки, он наблюдал со стороны, затерявшись средь плакатов с Лу Ридом и Фрэнки Валли, ― на диване Роберт казался чужим этим парням. С его потока, из его футбольной команды. А бомбер, натянутая улыбка, блеск глаз ― это всё маскировка, чтоб сойти за своего. Билл знал Роберта настоящего ― когда с его ресниц ещё не осыпалась пыльца сна. Сдувать бы её каждое утро ― а после носом тыкаться в грудь. Они сойдут за Кеннеди с Монро ― и оба хреново кончат, словно в финале душещипательной книжки. Тыква развалилась от гнили по пути из замка, а принца изгнали из королевства ― за то, что туфелька не на девичью ножку. ― Как тебе тачка Лэнса, Грей? Мощная? ― спросил блондинистый парень, развалившись в кресле. ― Ему под стать, ― ответил Роб. ― А-а, не очень то есть! Ну-у. ― Заткнулся бы ты, Тони, ― гавкнул на него Лэнс, постукивая кольцом по горлышку пивной бутылки. Билл сощурился, наблюдая, ― цепная собака, поигрывающая цепью. Когда вскинется, её порвав? ― О твоём «не очень» легенды по всему корпусу ходят… Как там бишь её? Энни да? ― Слушай-слушай, это не то, ― сдвинул брови Тони. ― Она сама как хренова «Уиджа». Они привыкли неудачи спихивать на девчонок ― семена сброда, который поливает жён дерьмом за то, что отсосать не согласились. Прорастут ― станет хуже. Роб, интересно, такой же? Или у него неудач не бывало? Биллу верить хочется, конечно, ― что и девчонок тоже. Он маскируется, чтобы сойти за своего, ― теперь вот давил отстранённую улыбку, пока парни пихались. Не разнимал ― пускай, дескать, порезвятся, ― и они, как две сцепившиеся птахи, потащились на кухню. Кто-то там мощнее дымил марихуаной ― дым рябил поверх телика с дебильным ситкомом. Роб залип ― перламутровый свет обкусывал ему скулу. Билл подкрался ― чтоб отогнать, как осу от спящего. Сам впился бы ― да держался. ― Тебе с-скучно? ― спросил он. Роб поднял взор ― почти что ясный. Почти, если не считать пары банок пива. Потом признается Биллу ― жу-у-уткое пойло. Потом, когда будет нашёптывать в живот до кипятка на коже. Во сне? Наяву? ― Немного, ― признался Роб. ― Тебе, вижу, тоже. Зря тебя притащил… Наверное, такие сборища вдохновение отбивают? ― Это всё выдумки. Вдохновение отбивают всякие Энни да Греты. ― Про что, Уитмен? ― Про вд-дохновение. Это всё хрень для ленивых. Ну как… ― возвёл глаза к потолку Билл, покусав шероховатую от колы губу. ― Как суев-верие для спортсмена. Ты же выиграешь матч, даже если не п-последуешь ни одному. Может быть, в чём-то они и похожи. Роберта воспитали чопорные родители, Билла ― дёрганые. Один сшибает препятствия головой, другой ― обходит. К цели в итоге придут-то оба. Дело в пути. ― Всё вот тут, ― постучал пальцем по виску Роб. В какой-то момент ― какой? сознание проглотило ― Билл припал на его расставленные вширь тёплые колени. Чувствуя тугие ляжки ягодицами, съехал дальше-глубже. От объятий? Ну или их подобия. Мальчишек ведь не принято обнимать ― не то станут грёбаными гомиками. О, мать в детстве Билла затискала-затискала ― потому что дёрганая. Сама привила ему болезнь ― как бы ею Роберта не заразить. Знать бы ещё, как передаётся. И просить его не надевать резинку. У Роба горячие руки ― Билл жёгся. Локтями сперва, а потом бедром ― где дурацкие шорты давали своевольничать ладоням-мыслям-фантазии. ― Роб… ― Знаешь, я немножко накидался. И об этом забуду. Наверное… ― Он пожал плечами ― беспомощный, как ботаник на выпускном, впервые налакавшийся пунша. Стесал нос об острое Биллово плечо, вдыхая. ― Но как ты вкусно пахнешь, Билли. Ты т-тоже, Роб. Билл держал на языке ― покатывал вместе с загустевшим комком слюны. Он не обманет ― Роб пах сладковато, словно только что лизался с девчонкой. На деле с бутылкой пива, конечно. Билл следом хмелел ― будто пили из одной. Сомкнув колени, он всё-таки удержался на ляжках Роба ― не махнул к паху, не то не отцепиться самой грязной иллюзии. Роб скажет ему ― седлай. Седлай, Уитмен. ― Ро-роб… Билл тоже маскировался ― кличем и дрогнувшим, что от озноба, голосом ― чтобы сойти за нормального. Он тоже актёр ― не ассистент. С Робом они в одной гримёрке ― чтоб зритель не углядел истинной личины. Робу достаточно пудры. Билл прятался за бутафорскими масками чудовищ. Ладонь он спрятал в Робовой ― каменистой-твёрдой от въевшихся после тренировок мозолей. Роб не мял её ― пальцы плёл бережно, словно и не футболист вовсе, а швея. Позволил его щипнуть-потереть между пальцами ― ногтями уколоть. Спросить бы после его вдоха поглубже ― хорошо? Хорошо тебе? Может быть круче. ― Билли, я бы тебя… Раздался грохот ― расплескалось битое стекло по кухне. Билл отскочил ― словно брызги попали на него. ― Чёрт, да что у них… ― Роб вздохнул, поднявшись с дивана. Растерял способность договаривать реплики ― как актёр, которому необходим суфлёр. Билл растерял навык говорить вообще ― с киноплощадки его бы попёрли. Лэнс с Тони, переспорив, пихали тела друг друга от стены к стене ― разбили хренов бонг. Запах травы растворился в воздухе ― вместе с брошенными Робом словами. Вместе с теплом на его коленках. Биллу места на них больше нет.* * *
Зря он оставил футболку после тренировки. Билл сойдёт за тех, на кого девчонки с отвращением косятся в метро ― вдруг в толпе вздумается пощупать. Носом примкнуть. Пахом вжаться. Он ограничен обонянием ― из закромов памяти, правда, доставал чужие прикосновения. На свет их вынимать не боязно только в одиночестве. Когда Роб вернётся, Билл уже закончит. Его сеансы короткие ― быстрые ― словно музыкальный клип. Словно на мировой хит ― крутились частенько. От футболки Роба пахло потом и приторным дезодорантом ― сладость выветривалась, разлучалась с остротой. Пронимало до покалываний глубоко в ноздрях ― Билл втыкался лицом в ворот плотнее. Стоя на коленях ― шорты съехали по ляжкам к кровати, ― прогибался в пояснице. Словно в него уже заталкивали билли я бы тебя словно уже надавливало крупной балдой в горячем нутре. Калёном ― готовом его растворить-впитать до последней клеточки. Себя заточить в самую тесную ― чтоб больше не тянуть к нему ни касания, ни взгляда, ни-ни. Ты болен, Билл. Ты ненормальный. Он старался сойти за своего ― словно призывник с плоскостопием, рвущийся во Вьетнам перестрелять всех узкоглазых козлов. Каждая попытка вознаграждалась оргазмом. Если бы старался лучше ― у него вставал бы на не очень-то страшненьких девчонок, а не только на Роба запах чужой футболки. Рука стискивала тёплый член ― в мякоть ладони упирался туго. Слюнявил головкой ― под воротом крайней плоти сыро. Сдвинешь шкурку ― капнет. Представишь, как это делает билли я бы тебя заструится, словно клей. Вязкий ― у Билла таким спаяно каждое воспоминание, не разлепишь. Как Роб лижет ему коленки, как лижет ему не воспоминание ― иллюзия ниже тугой мошонки. Эту картинку Билл берёг, как все свои фотокарточки, ― и слюнявым пальцем задевал, бывало, дырку. Чтоб дополнить ― будто красками кадр на проявке. Билл тихий ― никто не услышит его вдоха-вдоха-вдоха ― до ломоты в груди, до нытья в позвоночнике, до дёрнувшихся яиц ― ввысь, словно чтоб спрятаться вновь, как в детстве, в нутре. Напомнить ему, почему смотрел душещипательные фильмы с Люком Хэлпином. Доказать ― ты ненормальный. Ты болен. Ты никогда не заразишь Роба ох-х Роб этой заразой. всё вот тут Даже болезни селятся в голове. Отираясь о футболку носом ― словно о платок при простуде, ― Билл распахнул рот. До шершавости языком вёл от ворота к университетской эмблеме ― пока не зажгло корень, как перед рвотой. Пока не зажгло корень члена ― как перед оргазмом. Оттянув ― чуууть совсем ― мошонку, выдохнул. Ничего, стерпится. Остынет. Остудит. У Роба вот крепкие пальцы ― мяч тискающие до скрипа. Дотронется если ― нутро запылает вновь. ― Чт-бы-ты-с-мнй-сдлал? ― пробормотал Билл, отёршись щекой ― ласково, словно зверёк, ― о его футболку. ― А? Рас-рассказал бы х-хоть… немножечко. Хотя бы во сне ― пока Билл вдавливается пахом в матрас, будто возбудившийся от подглядываний за девчонкой юнец. Он подглядывает за мальчишкой ― разницы нет. Нутро ни с одним, ни с другим не мирилось ― выпрашивало-клянчило. Рука пожамкивала член крепче ― выпускала отдышаться, пальцы выпрямить до щелчка в фалангах. А потом вновь ― и быстрее, пока причмокивать от пенящейся влаги не начнёт. ― Д-дай мне. Я… Лицо Билл прятал ― до давления на лоб ― до стёсанной у ноздрей кожи. До слюны, впитавшейся в футболку ― пусть, пусть его запах тоже останется-расцветёт. Не на простынях ― так тут. Сухой рот он слюнявил гуще ― язык катал по всему рту. Член не выпускал из кулака ― словно чужой. Словно тот, за который билли я бы тебя хотелось схватиться ― намертво, не отклеить-не отцепить, припаявшись смазкой-спермой-запахом, при липло к самому низу живота ― где кожа розоватая. От бритья снаружи. От кипятка, свернувшегося внутри. ― Кнчи-на-мня, пожа-а… Плюхнувшись на бок, он перекатился на спину ― словно тяжёлое насекомое, оставшееся без крыльев. Мальчишка один оторвал ― забавы ради. Взглядом жёг ― вместо спичек. Встряхнув коленками, Билл облизнулся, подтащив к себе Робову футболку. Потолок над ним плыл от жары и дурости ― той, что в голове. Той, что тыкалась во все его органы, словно живым членом. Плыл запах по коже ― мазал-втирал футболкой до красноты, расползшейся по животу. Пятно трупное будто ― Роб, верно, станет расследовать его дело. Убийства ведь интереснее. Это он совершает сам ― каждым взором-вдохом-прикосновением-поце почти. Вот бы. Домечтаешься. ― Трхни-мня, а… Ну тра-ахни-и… ― отвернул голову вбок Билл ― губу на миг скусив. Щекотка подбиралась от онемевших ног к животу ― пронзала. ― Глуб-боко можешь и… Чавканье от кулака, забитого членом, он не слушал ― не слышал. Сквозь пробивался вдох за вдохом ― свой, рот заполонивший до прижатого к нёбу языка. Толкался бёдрами ― ввысь-ввысь-ввысь, будто крылья билли я бы тебя вновь у него выросли запрыгивай уитмен продырявили спину седлай вознесли к плывущему потолку ― х-хох. Утёршись футболкой, Билл притиснул колени друг к дружке ― тёплый член пряча между ляжками. В сперме вымазывал ― кожу-ткань-руку, бёдрами дрожа. От копчика до горячей промежности ― пульсировала дыханию в такт ― что-то драло. Х-хох. Очухался ― шею заломило, будто едва не удушили. Это Робу тоже интересно расследовать. Что угодно, если ты Роб? сдох. Подняв голову, Билл моргнул ― в дверном проёме его застал, как ночное видение. Как то, что пришло к нему в жаре. А если коснуться ― растворится? Не сам ― так ошмётки одежды. Чтоб в комнату к Биллу он вошёл в Билла очищенным от шелухи. Так вкушать приятнее. ― Роб… Пара минут ― и он проголодается следом. Засекай.