Дети Вороньего Камня

I Потом Ник часто спрашивал себя, зачем он вообще решил поехать на праздники домой? В Лондоне его ждала вечеринка у Пэтти, вечеринка у Марч, благотворительный концерт Рози Шелдон (концерт был убогий, но вечер с Рози, соглашавшейся прижимать к своему четвёртому размеру только добрых и сострадательных, того стоил), и, наконец, грандиозная пьянка у Чокнутого Джонни с режиссёрского, которая считалась на потоке чуть ли не таким же грандиозным событием как сам ежегодный день рождения Младенца Христа. Однако, Ника тянуло домой, в серый и промозглый Рэйвенстоун, подставивший в тысяча каком-то бородатом году ветрам с Ла Манша грубые крепостные стены, от которых теперь остались только руины, такие неприглядные, что даже туристам стыдно было показать. Ник откровенно не понимал, как может молодой и перспективный человек с будущим жить в таком захолустье. Разве что какой-нибудь новый Байрон с удовольствием бродил бы по берегу холодного пролива, среди заброшенных шахт и вересковых пустошей слушая "Лакримозу". Феникс Шеобанн не был новым Байроном – он писал отвратные стихи,не умел по-настоящему страдать, а печаль и трагедии признавал только на сцене. Отец, хоть и гордился его поступлением в престижную театральную академию, в душе считал Феникса пустым и поверхностным мальчишкой. Он был недалёк от истины: Ник не утруждал себя высокими материями и глубокими чувствами, его призвание было - блистать. Мама, в молодости мечтавшая быть актрисой, с самого детства поощряла его в этом, а отец, простой школьный учитель из рабочей семьи, плохо умевший мечтать, пытался вбить в ангельски белокурую голову сына хоть какие-то знания и представление о мире. Оба родителя преуспели: благодаря Стивену Шеобанну Феникс вырос умным и достаточно эрудированным, чтобы поддерживать разговор почти на любую тему (когда дело доходило до деталей, впрочем, он всегда скучнел и сворачивал ее), а Пруденс Шеобанн одарила сына огромным самомнением, уверенностью в собственной неотразимости и врождённым талантом притворства, который преподаватели уже третий год пытались перековать в актёрское мастерство. Она же наградила его экстравагантным именем, которое, в сочетании с ирландской фамилией производило на слушателей неизгладимое впечатление. Легко понять, кого из родителей Феникс любил больше, и кто за месяц до рождества начал усердно зазывать его домой. Устоять было сложно, потому что мать вела наступление по всем фронтам: звонила, показывала в видеочате купленные ёлочные игрушки, намекала на какой-то дорогой подарок для любимого старшего сына ("Милый, в Лондоне, наверное, ужасно с общественным транспортом, все ребята из твоей школы ездят на своих машинах, да?"), советовалась по поводу подарка для младшего ("Милый, я не разбираюсь в этих приставках, но, по-моему, эта "Сони Плейстейшн" неоправданно дорогая, может быть лучше подарить футбольный мяч?"), оставляла всякие рождественские "подарки" на Фэйсбуке - словом, активно бомбардировала Ника духом рождества. Неудивительно, что, к началу декабря, мысль о двухэтажном домике, украшенном гирляндами, ёлке, тёплом камине и бессмысленной, беспощадной рождественской обжираловке, посещала его, вечно голодного и сидящего на диетах студента, всё чаще. Милые и весёлые лондонские девушки пока не могли дать ему то, что обещали праздники с матерью: вкусной еды, бесплатной стирки и уборки в комнате. В общем, вопреки пословице, его заманили в Рэйвенстоун именно калачом, поэтому он расцеловал всех подруг, похлопал по плечу всех друзей, извинился перед Рози, растрогав её на прощание историей о сыновьем долге, приболевшей (враньё!) маме и младшем брате, которого давно не видел. Если честно, брата он предпочёл бы не видеть ещё столько же. Между ним и Алексом не было никаких братских чувств - разница в десять лет сыграла свою роль. Мелкий лепрекон был для Ника только лишним источником шума в доме и помехой – когда дома младший брат, не устроишь вечеринку и не приведёшь девушку. Чувство отчуждения неосознанно поощрала и мать. Её всегда печалило, что Алекс, по сравнению с Фениксом был... обычным. В нём не было той яркости, того таланта, той похожести на неё, как в старшеньком. Даже имя у него (в этот раз выбирал отец) было обычное. Оно не звучало как театральный псевдоним, не обещало блестящего будущего. Алекс, подумать только! В мире тысячи Алексов, и чтобы выделиться из их толпы надо быть поистине незаурядным. Её Алекс, к сожалению, был просто десятилетним мальчиком. Это не значило, что она его не любила, но Феникс занимал в её сердце чуть больше места. С отцом всё было наоборот: он поставил себе цель вырастить хоть одного сына настоящим человеком, прямым и честным, работящим и умным, добрым и верным. Мистер Шеобанн был идеалистом, порой слишком суровым и требовательным, но он любил Алекса, и Алекс, во многом похожий на отца, отвечал ему тем же. Все эти сложные отношения внутри семьи разделяли братьев ещё больше, так что они не скучали друг по другу. Тем не менее, Феникс, собираясь на вокзал, в последний момент заскочил в первый попавшийся магазин игрушек и купил дешёвенький китайский "Набор Полицейского": значок, кривоватый пистолет, стреляющий присосками, и наручники. То, что Алекс полицейскими никогда не интересовался и вообще был уже взрослый для такого подарка, его не волновало: если бы он ничего не купил для малолетнего спиногрыза, маме это не понравилось бы, а отец, чего доброго, прочитал бы нотацию. Обычно разным событиям, мистичеким или просто судьбоносным, предшествуют знаки. Много позже, раздумывая над этим, Ник не смог вспомнить ни одного. Он просто попрощался со всеми, сел в поезд и спокойно добрался до Лаймстоуна, а оттуда автобусом до Рэйвенстоуна, и уже двадцать четвёртого был дома. Всё. Не разбивались чашки, не падали фотографии, не было таинственных знаков и препятствий. Разве что вместо снега моросил холодный дождь, но это вряд ли тянуло на знак. Судьба вообще редко раскрывает свои планы. *** Рейсовый автобус шёл через весь городок, так что по ошибке заехавший в Рейвенстоун турист легко мог осмотреть все достопримечательности, не выходя из автобуса, и исчезнуть из этого скучного места сразу же по прибытии на конечную остановку - автовокзал. В автобусе, которым добирался домой Феникс, случайных туристов не было - только такие же, как он, блудные дети всех возрастов, спешащие встретить рождество в кругу семьи. Никого знакомого, впрочем, не было, и Ник спокойно продремал всю дорогу до Тинкер-стрит - самой близкой от дома остановки. Выйдя из автобуса, он огляделся, но ничего особенного или нового не увидел: всё те же серые эдвардианские дома, украшенные к рождеству лампочками и остролистом, маленький круглосуточный супермаркет, редкие прохожие, нагруженные подарками. Что летом, что осенью, что зимой - это место выглядело одинаково; понять, что за время года сейчас, можно было только по украшениям. Белое Рождество в Рэйвенстоуне бывало так редко, что Нику за двадцать лет удалось его увидеть всего дважды. В этом году погода ничего такого не предвещала, поэтому искусственный снег на карнизах домов смотрелся жалко и нелепо. Для того, чтобы попасть домой, на Голсуорси-роад, такую же улочку с такими же домами, обрызганными таким же "снегом", Фениксу нужно было свернуть сначала на Мэнсфилд-лейн, и он был уже близок к ней, когда в кармане его джинсов раздалось сладкое: "My bonnie lies over the ocean". Это была первая песня, которой научила его мама, поэтому на мамин звонок он поставил именно "Бонни". - Мамик? - осведомился Ник, поднеся трубку к уху. - Милый, ты доехал? Всё в порядке? - на заднем плане у "мамика" шумела вода и грохотали тарелки. От этих звуков веяло домом и уютом. - Как раз иду домой. Мамик, ты печёшь торт? Ты обещала торт, если его не будет, берегись - еду обратно первым же рейсом! Мама засмеялась. - Конечно, милый. А ещё, приходил настройщик, настроил пианино. Мы же с тобой споём, правда? И, кстати, когда будешь проходить мимо "Уолли'з", купи корицы, у меня закончилась. Ник повернул обратно, к супермаркету, соображая по дороге, что надо бы купить маме и цветов, но, как-нибудь тайком, чтобы подарить уже вечером, после того как она споёт под его аккомпанимент свою любимую балладу о Финнегане. На Рождество мамику почему-то нравилось быть ирландкой, несмотря на то, что она родилась и выросла в Корнуолле, а ирландцем, и то на половину, был отец. Ник любил Рождественскую маму ещё больше обычной, будничной: она надевала бархатное изумрудное платье, мягкое и струящееся, собирала каштановые, с лёкой проседью, волосы, в сложную причёску (собирала, правда, не она - её знакомая парикмахерша специально приходила за несколько часов до ужина и причёсывала подружку по двойному тарифу), обязательно надевала длинные чёрные перчатки, и выходила к пианино, за которым сидел отец - её любимый аккомпаниатор. Это было настоящее волшебство: за ирландскими и шотландскими балладами шли рождественские псалмы и песенки, отец с матерью обязательно исполняли дуэтом: "Если б ты была единственной девочкой на Земле..." Входя в тёплый, ярко освещённый супермаркет, Ник даже позавидовал Алексу. Сам он в детстве обожал смотреть, как слепой настройщик с камертоном проверяет пианино, осматривая и слушая его, как врач пациента. Окончив работу, настройщик обязательно проверял звук, играя всегда одну и ту же простенькую джазовую мелодию - "Бетену". В этом тоже был дух Рождества, как и в душистом пироге с корицей, в фигурном печенье, в запечённом с яблоками гусе, вышитых вручную чулках на камине и старых ёлочных игрушках, особенно, в старой, потемневшей золотой звезде и щекастых сусальных ангелочков, которых Бабушка Шеобанн когда-то привезла из Парижа. Чем больше Феникс думал об этом, тем меньше тосковал по лондонским гулянкам, и тем более рождественское настроение его охватывало. Даже искусственный снег перестал казаться таким жалким. Пробираясь между полупустых полок в поисках корицы, он даже поймал себя на том, что мурлыкает под нос "Тихую ночь", - хотя этот гимн ему никогда не нравился. - Ник! - окликнул его кто-то. Феникс обернулся на голос. Перед ним стояла Милли Клэренс. Она почти не изменилась со школы - высокие каблуки, обтягивающие брючки, приталенная курточка, облако пушистых, светлых волос, синие глаза и идеальная улыбка - кукла Барби в масштабе один к одному. При этом, Милли была достаточно добра, чтобы не быть совсем уж законченной стервой и достаточно умна, чтобы в своё время принять предложение Ника расстаться, без истерик. Все считали их идеальной парой, и, пожалуй, так оно и было: Милли была такой же красивой, успешной и уверенной в себе. Друг друга они не любили, но и обманывать друг друга не хотели, так что, о том, чтобы сохранить отношения на расстоянии не было и речи. Они провстречались все старшие классы и расстались друзьями, когда Феникс собрался уезжать в Лондон. Потеря провинциальной Милли его не очень огорчала: он предчувствовал, что в Академии его ждут красавицы актрисы. Ожидания его не обманули, и теперь, стоя в "Уолли'з" с пакетиком корицы в руках, он чувствовал некоторое превосходство над бедной, провинциальной старушкой Миллс. - Милли! Я тебя с прошлого лета не видел, что ты тут делаешь? - Испугалась, что не хватит чипсов для вечеринки и решила прихватить ещё, - она плавно отвела от лица прядь волос и мило улыбнулась. Чувство превосходства как-то скисло. Милли знала, что он приедет - он специально писал об этом на своей страничке, - но не пригласила его. - Бери побольше, могу помочь дотащить, - это была контратака. Даже если она не хотела бы видеть его на своей вечеринке, не пригласить бывшего парня, который так по-джентльменским помог, было бы некрасиво. - Ну, ты же не думаешь, что я пешком? Мэтти меня привёз! Я теперь никуда без Мэтти из-за всех этих ужасов! Упоминание некоего "Мэтти" Ника не удивило, было бы странно, если б Милли не похвасталась очередным ухажёром. Летом место "Мэтти" занимал Гарри. А вот "ужасы"... это было что-то новенькое. - Ужасов? - А что, миссис Шеобанн тебе ничего не писала? - Милли широко распахнула густо подведённые голубые глаза. - У Бесс Кетроу пропал младший брат, как же его... Ричи. Бесси думает, что это маньяк, поэтому Мэтти меня везде возит. Представляешь, у нас - маньяк! Это же просто бомба! Как в фильмах ужасов! Мэтти кузен Бесси, он сказал, что теперь будет меня везде возить, и знаешь, пусть лучше это правда будет маньяк, тогда я смогу ездить на Шевроле чуть ли не круглосуточно! Ооо, Никки, у Мэтти та-акая машина! Я бы жить в ней могла! А ещё у Мэтти квартира в Лондоне, и если маньяк начнёт зверствовать, мы уедем туда, - она подмигнула. - Поможешь мне придумать пару жертв? Например, бедная миссис Незнаюкто. Как бы ты убил миссис Незнаюкто, Никки? - Зарубил бы топором. Но старушки это неинтересно. Лучше молодые девушки. - Феникс кинул в корзинку Милли пару пачек острых чипсов. - Дженни Доу, школьница. Или Мэри Ктототам. А лучше - обе. Тогда каникулы в Лондоне тебе обеспечены. - Ты такой умный, Никки! И такой жестокий! Ты бы сам мог быть настоящим маньяком! Они рассмеялись так, что толстый кассир недовольно покосился в их сторону. - Если твой Мэтти меня подбросит до дома, то я тебя пощажу. По рукам? - Конечно подбросит! Мэтти душка, и знаешь что, мистер Маньяк? Можешь прийти на мою вечеринку и выбрать самую красивую девушку. Я тебя не выдам! Про себя Ник довольно усмехнулся, но вслух сказал: - Идёт. Но помни, ты всегда будешь моей Миной Харкер. - Мина Харкер это из "Дракулы", глупый! При чём тут маньяки? Они ещё долго болтали, и в супермаркете, и в машине, под мрачным взглядом "Мэтти". Ник чувствовал себя победителем. II Мама всегда была немного чокнутая перед Рождеством, а с этим Ником, решившим заявиться на каникулы, стала совсем ку-ку. Бегала по всему дому, гоняла всех, готовила вместе с тётушкой Кейти прорву еды... Алекс знал, что так будет, поэтому с самого утра благоразумно не вылезал из комнаты. Тем более, что должен был прийти этот страшный седой старик-настройщик, которого он с детства боялся. Утром Алекс ещё надеялся, что брат не приедет, и тогда, может, мама не наденет это дурацкое платье с открытыми плечами и не будет притворяться ирландкой и петь с ненастоящим акцентом нудные баллады и сопливые песенки. А ещё брат точно потащит её танцевать... от всего этого было тошно. Почему нельзя праздновать Рождество как нормальные люди, с телевизором, а не устраивать концерт? А то из-за мамы и Феникса не посмотришь ни одного праздничного шоу - им вечно надо то петь, то играть в шарады или фанты, или ещё какую-нибудь ерунду, которую даже в Рэйвенстоуне сто лет уже никто не делает. И игрушек новых могли бы купить побольше, они с папой видели отличные шарики, но мама и Ник любят старую бабушкину звезду и страшных жирных ангелочков, а если мама и Ник что-то любят, значит папа и Алекс должны сидеть и молчать. Это было несправедливо, но такова жизнь. Может, в каких-то других семьях младших и любили больше, но у Шеобаннов всё вертелось вокруг Феникса. Особенно обидно было из-за того, что в этом году мама решила подарить Нику машину, чтобы он был "не хуже других ребят в Лондоне". Для Алекса это значило, что приставки ему не дождаться до самого дня рождения, а может и больше, и что под ёлкой будет лежать не то, о чём он мечтал, а никому не нужный футбольный мяч от мамы, какая-нибудь умная книга от папы и что-нибудь детское и дешёвое от брата. Правда, позавчера случилось такое, что он даже почти не обижался на родителей. Ну и что, что у Ника подарок будет в двадцать раз лучше, зато у него, у Алекса, теперь есть тайна! Он - супергерой. Ну, на самом деле, он ещё только тренировался быть супергероем., но кое-что уже получалось! Всё началось не с того, что его укусил радиоактивный паук, и даже не с того, что родители сказали ему, что он - подкидыш с Криптона, хотя было бы неплохо. Просто он разбил тарелку и мама дала ему шелбан. Несильно, скорее в профилактических целях, но было обидно. И вот, когда он сидел, надувшись, в своей комнате, хмуро уставившись на тетрадку с домашней работой, заданной на каникулы... тетрадка вдруг приподнялась над столом на пару сантиметров. Алекс потрясённо моргнул и тетрадка упала. С яростно бьющимся сердцем он положил её перед собой на кровать, и снова уставился, словно стараясь её загипнотизировать. "Давай, тетрадочка!" - мысленно умолял он. - "Ну поднимись!" И тетрадка поднялась. Родителям о таком говорить было нельзя - супергерои так не поступают, поэтому оставался только один человек - Джонни. Самый верный и самый лучший друг. Джонни любил всё сверхъестественное, поэтому сбивчивому рассказу Алекса не удивился. - Ну, всё понятно, - ответил он невозмутимо, так, будто был не десятилетним мальчиком, а профессором Ксавье. - Щелбан твоей мамы активировал твои сверхспособности. Такое часто бывает: человек ударился головой, и опа - он уже экстрасенс. Готовься, на каникулах будем тебя тренировать. Для супергероя тетрадки мало, сначала будешь поднимать книги, потом - камни. Алекс был счастлив как никогда. Мама всегда жалела, что у него нет никаких талантов и вот он, талант! Это не то что играть на пианино или быть актёром, это - в сто раз круче! Только одно не давало ему покоя. Ему никогда не удавалось стать в чём-то лучше Феникса. А вдруг... - Слушай... а что если это наследственное? - со страхом спросил он. - Ну, вдруг у нас в семье это просто проявляется в каком-нибудь возрасте? Что если... Ник тоже супергерой? - Ээ... - Джонни явно об этом не думал. - С чего ты взял? Алекс вздохнул. - Понимаешь, Ника мама любит больше, чем меня. Ну, он красивый, умный, учится в Лондоне... супергерои ведь всегда такие. - А ты спроси у него. - Чего?! Он же будет смеяться! - Если у него правда есть сверхсилы, то не будет. А если нет, можно проверить, наследствнное это или нет. - Проверить? Как? - Всё тебе надо объяснять! - терпением профессора Ксавье Джонни не отличался. - Дай ему щелбан! Тогда его силы могут активироваться! - Да он меня прибьёт! - А чего тогда спрашиваешь? Трусло! Алекс больше всего на свете не любил, когда его называют трусом. И, честно говоря, давать брату сверхсилы ему тоже как-то не хотелось, у того и без них было слишком много всего. Но вот щелбана он точно ожидать не будет! - Ладно, ладно, я попробую, - неохотно согласился он. На том и порешили. *** Встречать Ника Алекс вышел неохотно, просто повертелся рядом, буркнул "привет" и ушёл к себе. Брат был как всегда - модно стриженый, болтливый, хвастливый и шумный. Алексу он сунул в руки детский "Набор полицейского", с которым даже пятилетке стыдно было бы играть, и он, в знак протеста, разорвал обёртку и оставил всё валяться на столе. Мама от Феникса не отходила, так что поговорить весь вечер не удавалось, но Алекс зорко наблюдал за ними сидя в засаде на верхних ступеньках лестницы. Ник сидел на диване, листая журнал, а мама устроилась рядом, взбивая венчиком крем. -...так вот, милый, - с братом она становилась такой приторной, что Алексу было противно. - Эми Финч, мать Джонни и Элен, мне недавно рассказала: помнишь, в дом Франклинов переехал какой-то странный тип, мистер Старгер? Грубый, неразговорчивый, и, представь, канун Рождества, а у него на окнах ни лампочки! Вся улица красивая, праздничная, и только один дом как выбитый зуб. Ему даже звонили из жилищного комитета по этому поводу, но он их обхамил! Эми хотела ему отнести жаркое к празднику, но, знаешь ли, быстро передумала - не такой это человек, чтобы ему носить еду! А ещё, она видела, - тут мать понизила голос. - Как к нему на такси приезжают какие-то размалёванные девицы. Да-да, в час ночи. Хорошо, что прошли те годы, когда я любила авантюристов. От таких Старгеров лучше держаться подальше. - Она потянула носом. - Так, надо проверить утку, посиди здесь, милый, я сейчас! Мама побежала было на кухню, но на полдороге остановилась. - Ник! Феникс Шеобанн! Я надеюсь, к тебе девицы... такого рода не ездят? - Мамик! - искренне возмутился Ник. - Хорошо-хорошо! Я просто так спросила! Он скрылась на кухне, и Алекс решился перейти в наступление. Ник не обращал на него внимания, или делал вид, что не обращает, но стоило брату подойти ближе, как он опустил журнал. - Что надо, лепрекон? Такое начало Алекса не обрадовало. Он засопел. - Просто... хотел тебе сказать. Я умею взглядом поднимать вещи. Ник подавился смехом, но тут же напустил на себя серьёзный вид и даже отложил журнал. - Ого! Ну давай, - он кивнул на валяющийся на столе полицейский набор. - Подними что-нибудь. Алекс покраснел и уставился на присоску от пистолетика. Он знал, что брат над ним смеётся, что он не верит и вообще глупо было начинать, но честно попытался. Не вышло. Присоска осталась лежать как лежала. Феникс поцокал языком и покачал головой. - Ужасно. Никуда не годится. Но мы вам перезвоним. А пока, офицер, я заберу ваше табельное оружие и полицейский значок! - Он демонстративно забрал значок и пистолетик, спрятав их в карман красной спортивной куртки с жёлтой нашивкой академии. - Но я правда умею! - крикнул Алекс. - Вот! Смотри ещё раз! Он снова напрягся и покраснел, как помидор. Наверное, выражение лица у него стало очень смешное, потому что Ник на этот раз не сдержался. Он просто заржал, рухнув на диван. -А-а-а! - простонал он сквозь смех. - Ты бы сейчас себя видел, джедай! Это было глупо. И то, как брат себя вёл, и то, что Алекс вообще решил ему что-то рассказывать. Даже щелбана ему давать не захотелось, захотелось ударить кулаком так, чтобы все его ровные зубы повылетали, но Алекс просто развернулся, и, стараясь не хлюпать носом, убежал к себе. - Ничего не получилось! - почти крикнул он в телефонную трубку, набрав номер Джонни. Друг был само спокойствие. - Что не получилось? Давай по порядку. - Я не смог ничего поднять взглядом, а он поржал надо мной! Нету у него никаких сверхсил, он просто придурок! - Но ты же не попытался их ак-ку-му-ли-ро-вать! - Да пошёл он! Лучше я сам буду героем! Его и так мама любит больше, чем меня, - он хлюпнул ещё раз. - Знаешь, что? Я бы убежал из дома прямо сейчас и написал записку, что это из-за Ника. Вот тогда было бы им счастливое Рождество! - А у меня другая идея. Встреть со своими и приходи к нам, пока они не начали петь. Будем смотреть новогодние шоу до самого утра! Ну как? Мама не против, я заранее спросил. Это был самый лучший подарок на Рождество! И обиды как не бывало. - Конечно приду! Спрашиваешь! *** Весь вечер Алекс был счастлив. Всё шло так, что лучше не придумаешь: и пирог был вкусный и Ник был не таким кретином, как обычно, и даже отдал ему самый большой кусок утки и почти все свои яблоки. Тётя Кейти не ссорилась с папой и пианино пока никто не открывал. Конечно, когда Ник вытащил из своего свёртка с подарками ключи, все стали ахать, охать, рассматривать фото машины и всё такое, но Алексу и тут не было обидно - в его свёртках оказались не только мяч и книга, но и пара замечательных кроссовок, фирменных, со звёздами. Такие были только у самых крутых ребят в школе, и он прямо почувствовал, как и сам делается круче, как только надел это счастье на специальной-ультра-мега эргономичной подошве (хотя очень смутно знал, что все эти слова значат). Отпроситься у мамы с ночёвкой, правда, всё не удавалось - Ник трещал без умолку о Лондоне, своей академии и подружках - бесполезно было и ждать, когда он заткнётся. Мама и тётя Кейти слушали его, как завороженные, а отец что-то негромко наигрывал - разогревался. Его в такой момент лучше было не трогать. -...и вот, я вхожу в его кабинет и говорю: "А теперь назовите мне три причины, по которым Фил Саммер должен играть Ромео, а не я!" - разливался соловьём Ник, мастерски изображая то себя, то ненавистного преподавателя. - А он как раз сидел с Саммером, и, естественно, вскочил, разозлился: "Что вы себе позволяете, Шеобанн! Вон из моего кабинета, немедленно!", ребята позади меня прямо уже хрюкают со смеху, Саммер весь бледный, а я прикладываю руку к животу, весь прямо умираю, и кричу этим двоим: "Чума! Чума на ваши оба дома!" - Маам, - Алекс подёргал мать за платье. - Можно мне пойти ночевать к Джонни? - А? Что? - рассеянно отозвалась она, - Делай что хочешь, только не перебивай брата, это невежливо! Дважды Алекса не надо было упрашивать Он тут же надел куртку и выскочил из дома. Рождество с Джонни! Перед телевизором! И с приставкой! Это было лучшее Рождество в жизни! III Хорошая мысля приходит опосля - прописная истина, с которой хоть раз в жизни сталкивался каждый человек. По отношению к ней людей можно разделить на три разных типа. Первые долго сокрушаются, при любом похожем случае воскрешая воспоминания о неудаче, снова и снова и прокручивая в голове мысли "нужно было сделать так-то так-то, и этого бы не случилось", чем зарабатывают себе язву желудка. Вторые сначала тоже расстроятся, а когда временная хандра спадет, двинутся дальше, обремененные новым жизненным опытом - ведь нельзя заранее предугадать, когда на голову свалится кирпич, а забивать голову переживаниями о том, что находится вне твоего контроля - занятие пустое и неблагодарное, из-за которого, чего доброго, "пообедать опоздаешь". Третьи же только привычно пожмут плечами с усталым видом, и их единственной фразой будет "я так и знал, что это случится". Артур Старгер относился к третьей группе. Неудачи настолько сильно были вплетены в его жизнь, что превратились в привычный атрибут, бороться с которым уже бессмысленно, а рвать волосы всякий раз, когда судьба подкидывает тебе неприятности, глупо. Да и волос не напасешься, как всегда подсказывала практичная часть его разума, которая являлась преобладающей, в отличие от чувствительности и эмоциональности, обычно содержащихся на коротком поводке и, для пущей надежности, под замком. Нет, он не был пасынком фортуны в привычном понимании этого слова - на него не падали с неба камни, не отменялись неожиданно рейсы самолетов, не ломались лифты. Назвать его мучеником и страдальцем не пришло бы в голову даже самому блаженному человеколюбцу, который в его присутствии, скорее, в первую очередь бы внезапно засомневался в своих жизненных принципах. Все было гораздо проще и, вместе с тем, намного неприятней - стоило только начать получать удовольствие от жизни, как происходили события, значительно его отравляющие. Длилось это уже десять лет, и Артур уже с трудом мог вспомнить время, когда было иначе. Первым и самым злополучным происшествием для него стала измена жены и последующий развод по ее инициативе. Это была не мелкая интрижка, на которую он бы закрыл глаза, потому что их брак совсем не подходил под понятие "идеальный", а длительные и регулярные отношения. В конце концов, разрываясь между двумя мужчинами, миссис Старгер улетела ко второму избраннику - писателю, который был не в пример веселее, добродушнее и никогда не пропадал сутками вне дома, в отличие от ее мужа, инспектора полиции. Вторым событием было предательство друга, и для Артура это стало хоть и весьма неприятным, но уже не столь неожиданным сюрпризом. Жену он искренне любил, и переживал из-за развода больше, а горячее желание его настырного помощника забраться повыше по карьерной лестнице, пусть даже с помощью подставы, не было для бывшего полицейского чем-то экстраординарным. Скорее, он отнесся к этому как обычному, пусть и отвратному, порядку вещей, потому что, мягко говоря, не был склонен идеализировать окружающих людей, и себя в том числе. Из-за алчности ближнего своего навсегда распрощавшись с работой, репутацией (которая, надо сказать, вполне заслуживала подобного, только по совершенно иной причине) и заполучив после этого еще не одну порцию напастей, Артур быстро перестал удивляться "подаркам" судьбы. Отчасти благодаря собственному циничному отношению к окружающему миру, отчасти из-за того, что прекрасно знал причину своих неприятностей, устранить которую был не в состоянии. Поэтому, когда вокруг начались эти странные события, поднявшие на уши весь город, у него не появилось мысли "не надо было приезжать в Рейвэнстоун". Будь ему снова предоставлен выбор, он, скорее всего, поступил бы также - в другом городе никто не смог бы гарантировать, что не произойдет подобное. Собственно, почему пусть бывший, но все-таки старший офицер лондонской уголовной полиции сменил столицу на такое захолустье? А это место было именно захолустьем - даже туристы, приезжающие сюда каждый год поваляться на пляже, были одни и те же. Здесь останавливались в основном любители тихого отдыха вроде пожилых пар, непритязательных родственников местных жителей, живущих в других уголках Англии, или молодежи, у которой было слишком мало денег для забитых пляжей Ньюки или Сент-Ивса. Даже Клавли, обычный корнуоллский рыбачий поселок, был во много раз интереснее и привлекал гораздо больше людей в отличие от значительно превышающего его по размеру, но скучного, как учебник истории, города Рейвэнстоун. Здесь никогда ничего не происходило знаменательней новой интрижки мэра или изменения тарифов на автобусы, жизнь текла своим неторопливым чередом, и редко случались события, способные всколыхнуть ее. Ответ был довольно прост - Артур сбежал сюда из Лондона. Находиться в огромном городе среди толпы людей стало невыносимо. К тому же, за последние несколько лет жизнь его сильно изменилась, если не сказать кардинально: близкие люди стали или злейшими врагами, или отдалились, вернуться к работе в полиции было невозможно, желание поддерживать старые связи пропало. Большинство из ранее привычного и важного потеряло свое значение и кануло в небытие, поэтому перемена мест была жизненно необходима для небольшой передышки. Город отвечал всем его требованиям: он был достаточно большой, чтобы найти подходящую работу, а, главное, тихий, чтобы со спокойной совестью держаться подальше от людей, которые и доставляли основные неприятности. Именно поэтому однажды пасмурным февральским утром Артур Старгер запер свою квартиру, которая и так довольно долго пустовала, решив сменить лондонский смог на сырые ветра с Ла-Манша. Желающие переехать из мирного захолустья куда-нибудь повеселее в Рейвенстоуне были всегда, поэтому проблем с поиском подходящего жилья не возникло. Он остановил свой выбор на небольшом доме, владельцы которого - молодая пара - были приятно удивлены, потому что не слишком надеялись на то, что так быстро найдется покупатель. Еще больше они были озадачены, когда встретились лицом к лицу с новым владельцем своего дома, и неизвестно, настолько ли приятно, как в тот момент, когда проверяли свой заметно увеличившийся счет в банке - Артур Старгер не производил впечатление личности, внушающей расположение. Сложно проникнуться теплыми чувствами к человеку с внешностью профессионального чистильщика-головореза и пронизывающим взглядом, вызывающим у собеседника внезапный прилив воспоминаний о собственных грешках, в которых сразу хотелось сознаться. Поэтому, стоило молодому редактору Саймону Франклину увидеть на пороге своего дома высоченную фигуру бывшего инспектора, то первой его мыслью была: «Я все сделаю, только не трогайте меня и Кэтти!» После, в новой квартире в Плимуте, они долго еще шутили с женой о том, что в их тихом городке поселился не иначе, как уголовник, отошедший от дел, и соседи будут в восторге. В этом проницательный редактор не ошибся. Вокруг нового жильца сразу возник повышенный ажиотаж, особенно со стороны дам среднего возраста, однако, ни один «случайный» визит не закончился удачей, к огромному раздражению посетительниц: в гости сосед не заманивался, общественную жизнь города презирал и никогда не рассказывал о себе больше того, что было уже известно. Слишком настырные особы при этом рисковали узнать о себе много нового не в излишне тактичной форме. Быть невыносимым - вот что Артур хорошо умел, можно сказать, это была фамильная старгеровская черта, которой славился еще его папаша, коренной брикстонец и профессиональный автомобильный механик, несмотря на беспробудное пьянство, большой умелец завязывать отношения с женщинами, которые от него потом неизменно сбегали, включая двух жен и бесчисленное количество подружек. Для бывшей жены подобная «наследственность» Артура в свое время тоже стала проблемой, но она любила его и со многим была готова мириться за счет других качеств его характера. Но соседи - дело другое, и буквально в течение месяца бывшему полицейскому удалось отвадить самых настойчивых, а после и всех остальных. В итоге, несговорчивый сосед заработал славу пренеприятнейшего типа (надо сказать, к собственному облегчению) и человека «не нашего круга», став для них неким мистером Артуром Старгером из Лондона, и это только со слов Франклинов. Он мог пропадать на несколько дней, вставать после обеда, сутками не выходить из дома и забывать здороваться с соседями, но как бы люди ни были возмущены столь сильно выбивающимся из общего течения положением вещей, ни на что более серьезное, кроме прямого пренебрежения, пожаловаться было нельзя. В конце концов, Старгер стал пусть и раздражающей, но все же привычной частью Хаммилс клоуз. *** День был удручающе унылым для праздника, которому приписывали небывалый позитивный настрой, и украшенные дома только подчеркивали окружающую серость: сырую хмарь, тяжелые темные тучи и мокрые остовы деревьев, с которых не спешила облетать пожухлая листва. Артур порадовался, что весь день пришлось провести вне дома. За рулем в теплой машине, под бубнящее поздравления и рождественские песенки радио было гораздо веселее, чем плевать в потолок дома, глядя, как дождь колотит в стекло. Однако радио было слишком мало для того, чтобы сегодня бывший полицейский окончательно проникся духом Рождества. Для него это был всего лишь очередной день, один из многих, в которые люди также ссорятся, бьют, воруют, убивают и совершают самоубийства, как и всегда, за тем лишь исключением, что в это время слишком много народа на улицах. Поездка утомила, и хотя Артур чертовски устал, но результатом был доволен, и пребывал во вполне сносном расположении духа, когда запер свой дом и направился до гостиницы неподалеку, где была назначена встреча - у себя дома он редко кого принимал, предпочитая встречаться на нейтральной территории. Дело попалось легкое, основные силы заняла только сама дорога, но этого было достаточно, чтобы немного проветрить мозги. Собственно, именно поэтому он за него и взялся. Задача была несложной: найти наследника владельца одного из самых больших местных отелей, который отдал концы несколько месяцев назад, и его юрист сбился с ног, разыскивая родственников, так как завещания умерший не оставил, видимо, теша себя надеждой, что проживет вечно. Правда, за этим наследником пришлось ехать на восточную оконечность графства, но дело того стоило. Единственной неприятностью был сам юрист, молодой и еще преисполненный чувством долга за возложенные на его плечи обязанности, он постоянно торопил и даже не захотел дожидаться завтрашнего дня, чтобы получить нужную информацию. Наверное, его просто не ждала дома оголтелая толпа детей и родственников. Так же, как и Артура. Проникся он или не проникся праздником, но сегодня бывший полицейский планировал провести оставшуюся часть вечера и ночи в компании чего-нибудь горячительного, а после в своей постели, поэтому он ускорил шаг. Улицу, еще днем кишащую детьми, мужчинами, сгибающимися под пакетами с продуктами, и воркующими соседками, обсуждающими рецепты, вымело подчистую. Только неестественно весело мигали в одиночестве на заборах и фасадов домов цветные фонарики - город вымер, сосредоточившись вокруг каминов и праздничных столов. Артур приостановился под фонарем на перекрестке улицы, чтобы зажечь очередную сигарету. Чиркнула зажигалка, и в рассеянном свете фонаря загорелся еще один огонек. Элис всегда говорила, что они его когда-нибудь сведут в могилу, но все ее увещевания были тщетными - бросать курить он не собирался, ни тогда, ни, особенно, сейчас. Вдохнув горький дым, можно было воскресить в памяти ее голос - легкое, приятное воспоминание, как неожиданно найденная на чердаке любимая детская игрушка, совершенно бесполезная, но греющая душу вещь, с которой тяжело расстаться, даже осознавая всю ее бессмысленность. И расставаться именно с этой он не желал. *** Алекс бежал по пустой улице, ёжась и чувствуя, что пальцы ног подмерзают в новых кроссовках. Вокруг было так тихо и жутковато, что ему хотелось только одного - быстрее добежать до дома Джонни. Правда, быстрее не получалось: к ночи похолодало, и мокрый от дождя асфальт покрылся ледяной корочкой. Разбегаться и проезжать по ней было весело, конечно, но пару раз Алекс уже чуть не полетел носом. Наконец, он остановился перевести дух. Впереди поблёскивала длинная полоска льда: если разогнаться, как следует, можно было запросто доехать до перекрёстка. Конечно, Алекс не смог упустить такую возможность; он отошёл подальше, разбежался получше (в новых кроссовках бегать было просто здорово, будто нашивки со звёздами помогали разгоняться до световой скорости!) и вскочил на ледяную полосу, как скейтер на перила. Первую пару метров всё шло хорошо, но примерно на середине Алекс почувствовал, что «теряет управление», и надо ж было такому случиться, что прямо по курсу у фонаря остановился какой-то мужчина. - Сээр! - крикнул Алекс, размахивая руками и пытаясь удержать равновесие. - Осторожнее! Погруженный в свои мысли, Артур вздрогнул и обернулся на голос, но слишком поздно, чтобы успеть отступить в сторону, когда маленькая фигурка вылетела из темноты. Он успел только мельком разглядеть раскрасневшееся лицо мальчишки, прежде чем тот на всей скорости врезался в него. - Черт! - от неожиданности Артур выронил сигарету и рефлекторно выставил вперед руки, подхватив ребенка, прежде чем неумолимые законы физики отправили мальчишку в противоположном направлении, так как разница в весе была несоизмерима. Мысль о том, что он не надел перчатки, мелькнула слишком поздно, через секунду после того, как голая ладонь сомкнулась на запястье мальчика. Он мгновенно отдернул ее, словно кожа ребенка была раскалена добела, зная, что уже слишком поздно. Однако... ничего не произошло. Артур растерянно разжал пальцы и на второй руке, выпустив воротник куртки мальца. Ничего не произошло. Этого просто не могло быть. - Куда ты несешься посреди ночи? - спросил он, пытаясь замаскировать собственную растерянность, и голос прозвучал в половину не так сварливо, как обычно. Вопрос был не совсем к месту, потому что ответ Артур сразу узнал, стоило разглядеть лицо возмутителя спокойствия вблизи - это был друг сына Финчей, его соседей, и направлялся он, скорее всего, к ним. Только странно, что так поздно и в одиночку. Алекс, со своей стороны, тоже был не рад, что так вышло. И тоже узнал угрюмого мужчину. Только вот где он мог его видеть? Небритый, с горбатым носом, черноволосый и длинный - то ли цыган, то ли бандит, то ли вообще вампир - очень уж бледный. Столкнуться с таким на пустынной улице… брр, только этого не хватало! Но «бандит» вроде бы был не злой и даже не обиделся. Где же он его… О! Точно! Алекс одёрнул куртку и взглянул на случайного спасителя уже с любопытством. Это точно был странный сосед Джонни - он видел его пару раз, когда ходил к Финчам. Джонни говорил, что мистер Старгер - волк-оборотень, и они с Алексом даже залезли как-то в полнолуние в его неухоженный сад, чтобы подсмотреть, как вервольф будет превращаться, но никого не увидели кроме курившей у окна женщины в одном лифчике, которая их шуганула. Воспоминания о ней Алекс хранил как драгоценность - раньше ему такого увидеть не удавалось. Наверное, она была из тех «размалёванных девиц», которые так не нравились маме, но размалёванная она была или нет, он не запомнил. Только здоровенную белую грудь и чёрный лифчик с кружавчиками. Почему-то после этого происшествия Алекс зауважал странного мистера Старгера, хоть тот и не был оборотнем, зато у него на лице явно читалось: «крутой и опасный дядька». Конечно, дружить с таким мама не разрешила бы, но познакомиться-то было можно! - Извините! Я в гости. А вы… вы же мистер Старгер, да? - Алекс с достоинством, по-мужски, протянул крутому и опасному мистеру руку для рукопожатия. - Я Алекс Шеобанн. Приятно познакомиться и счастливого Рождества! Артур на секунду замешкался, прежде чем коснулся теплой ладони мальчика, однако и на этот раз ничего не произошло. Только возникло неприятное чувство беспокойства, причину которого он так и не смог определить, и исходило оно не от мальчишки. С тем, наоборот, было все в порядке, даже слишком - он совсем не испугался, хотя обстоятельства этому весьма способствовали, и Артур с невольным уважением взглянул на мальца. Подобную серьезность в исполнении десятилетнего ребенка можно было счесть достаточно забавной, но странный сосед Финчей не улыбнулся, стиснув руку мальчика в рукопожатии, как равного себе, хотя превышал его почти вдвое по росту и вчетверо по возрасту. - И вам счастливого Рождества, мистер Шеобанн, - без малейшей доли иронии произнес он, вглядываясь в лицо Алекса. Беспокойство не отступало, а, наоборот, росло с каждой минутой, и Артур многое бы сейчас отдал за то, чтобы установить его источник. - И будьте осторожнее... на поворотах, - после минутной паузы добавил он, хотя говорить этого не собирался, но слова вылетели сами собой. Алекс удивлённо моргнул, не зная даже, что было неожиданнее: то, что его так серьёзно назвали мистером, или странное напутствие. - Э… - неуверенно промычал он, но тут же улыбнулся. - Спасибо! Буду! До свидания! Высвободив потеплевшую, и пахнущую теперь табаком руку, он помахал на прощание новому знакомому и побежал дальше, взволнованный и довольный собой. Артур обернулся и еще долго смотрел вслед удаляющейся спине мальчишки. Он был уверен, что в тот момент, когда попрощался с ним, упустил нечто очень важное, но вот что именно? Интуиция подавала тревожные сигналы, но разум не мог найти ни одной причины, из-за чего можно было беспокоиться. Или не хотел. Повернувшись и надев лежащие в кармане перчатки, Артур медленно направился в сторону гостиницы, но сегодняшнее дело у него уже напрочь вылетело из головы. Может, стоило задержать мальчика и расспросить его, только вот о чем? О том, что и сам Артур не мог четко сформулировать? Нет, это было бы бесполезно - в этом бывший полицейский был так же уверен, как и в том, что солнце встает на востоке, и земля круглая. Почему он ничего не почувствовал, как обычно, когда коснулся руки ребенка? Эти вопросы не давали ему покоя и тогда, когда он обсуждал с заказчиком размер оплаты за проделанную работу, и когда вернулся домой. Сегодня Артур лег спать, так и не прикоснувшись к виски, и еще долго в темноте комнаты у него перед глазами стояло улыбающееся лицо мальчишки, вот только было в этой улыбке что-то укоряющее. IV ... во всем виновата эта мелкая сучка. Открыла не вовремя свой ротик, маленькая дрянь. Ее мать больна, и что? Думала, это поможет? Только все испортила. Пальцы, сжатые в кулак, ударяют по стене. Нервный взгляд по сторонам - вдруг кто-нибудь заметил? Но темный проулок пуст. В последнее время страх превратился в навязчивого преследователя, стоит только повернуть дверной ключ - он тут как тут, поджидает на улице, пристально выглядывает из лиц прохожих и знакомых, бормоча их губами: "Что-то случилось?", "Ты не заболел?", "Сегодня ты какой-то рассеянный". А потом приходится улыбаться, отшучиваясь ерундой, хотя внутри тело сжимается в ледяной комок и так тянет сказать - да, мне чертовски плохо, потому что одна мелкая тварь испоганила последнее удовольствие. Все под контролем, витаешь на вершине блаженства, но ниточка - чик! - обрывается из-за пары ничтожных слов, отправляя обратно в грязь. Она должна была заткнуться, как было велено, получив сполна все, что ей причиталось - и вот оно, такое вожделенное, а теперь бесконечно далекое спокойствие. И двух недель не прошло, а снова невозможно заснуть из-за назойливых мыслей, страшно поднять взгляд, потому что он слишком красноречиво их выдает. Желание нестерпимо горит внутри, выжигая все вокруг, и уже почти ничего не осталось между ним и внешней оболочкой - ни сил, ни воли, чтобы его удержать. Только пустота. Пальцы впиваются в волосы, закрывая лицо. Спина сутулится, и тело прислоняется к стене, его начинает колотить мелкая дрожь - от каменной кладки даже сквозь куртку тянет пронизывающим холодом и сыростью, но он кажется чем-то отдаленным и чужим, также как голод и усталость. Удалось ли хоть раз нормально поесть за этот день? В памяти не было подробных деталей на этот счет. После бессонной ночи все превратилось в мутную кашу: бледный рассвет за окном и безысходная тоска, бормотание телевизора и бесцельное блуждание по комнатам в попытках хоть как-то отвлечься, пока небо за окнами не потускнело. Но этого уже слишком мало, чтобы сдерживать себя, поэтому руки сами находят ключи от машины, и через минуту перед лобовым стеклом мелькает город, притихший перед праздником. Отвратительно неподходящее время, улицы практически пусты, все люди уже давно разошлись по домам к накрытым столам и щебетанию собравшихся родственников, но сил, чтобы терпеть, больше нет. Слишком долго все затянулось, нужно было действовать сразу, как только... но, черт возьми, ее тихий, охрипший из-за криков шепот до сих пор стоит в ушах и даже сейчас, когда отчаяние достигло своего предела, сложно сделать первый шаг, который раньше давался так легко. - Ты не можешь помешать мне, сучка. Ты сдохла, как и предыдущие маленькие шлюшки и засранцы, и ты этого заслуживала, - тихо и зло звучит в темноте голос. - Хватит и того, что даже от твоей смерти я не получил ни капли удовольствия. Рука опускается в левый карман куртки, нашарив небольшую стеклянную бутылку. В горло устремляется обжигающая жидкость, от которой мгновенно перехватывает дыхание. Дрянная водка, нужно было захватить что-нибудь другое, но раз больше ничего нет, сойдет и она. От желудка по телу разливается обманчивое тепло, в голове сразу начинает шуметь от выпитого, и суматошно мельтешащие мысли приостанавливают свой бег. Да, так лучше, гораздо лучше. На город медленно опускаются сумерки, темнота мягко струится вокруг, становясь все гуще, постепенно обволакивая предметы и принося спокойствие. Она завораживает... и манит. В ней безопасно. Бесконечная свобода и любое желание на выбор, которое можно воплотить. Можно думать, что хочешь, и никто не прочтет об этом на лице. Можно делать, что хочешь, и никто об этом не узнает. Можно быть кем угодно... сильным. Всемогущим. Хозяином положения. Мышцы напрягаются, стряхивая оцепенение, и черная, грызущая тоска медленно сменяется предвкушением. В холодном воздухе разносится слабый шелест голосов, смеха и музыки, доносящейся из окружающих домов; в ярко освещенных окнах мелькают силуэты людей, занятых праздником, но это уже не имеет значения. Неважно как, но сегодня нужно заполучить то, чего жаждет каждая частичка души и тела. Закоченевшая спина с трудом отлепляется от стены, но походка через несколько метров сразу приобретает уверенность. Тьма зовет и не поддаться ее искушению невозможно. *** ...возможно это обман зрения, просто не может так везти. Но если обман, то почему необходимо прятаться в тени здания, стараясь не привлечь внимание? Нет, это реальность. Это ОНО. Глубокий неровный вздох, и сердце начинает биться чаще... - но не настолько часто, чтобы все испортить - а после вновь замедляет свой бег. Тук, тук, размеренный и равномерный отсчет. То, что нужно. Осторожно. Пусть пройдет мимо. Пусть отойдет подальше, чтобы не услышал чужих шагов слишком рано. Пальцы сжимают в кармане небольшой пластиковый флакон и тряпку, несколько жалких минут сливаются в слишком долгое ожидание. Пора. Капюшон опускается на лицо, и ноги мягко и небрежно выносят на тротуар. Спешка всегда привлекает лишнее внимание. Улица пуста, но слишком освещена, и на нее выходит много окон, даже если сейчас все заняты, чтобы в них смотреть, всегда найдется место... исключению. Поэтому не сейчас, лучше дойти до деревьев. Маленькая фигурка впереди торопливо семенит, изредка вертя головой, видимо, любуясь рождественскими фонариками, которые красуются на заборах и домах в каждом дворе. Вокруг уже окончательно стемнело, на тротуар упали мелкие белые крупинки - медленно посыпал мокрый снег, первый в этом году. Мальчик задрал белокурую головку и ускорил шаг. Один, два, три. Тень от раскидистой кроны приближалась. Язык скользнул по внезапно пересохшим губам. Четыре, пять. Мальчик шагнул в нее. Сейчас, только сейчас. Руки выхватывают маленький флакон и выливают на тряпку бесцветную жидкость. Шесть, семь. Ноги перешли на бег. - Что? - он только поворачивает голову на странный звук шагов, но тряпка уже накрывает его лицо. Худенькое тело бьется в руках и его приходится оттащить от света, в кусты. Мальчик дергается и мычит, но через несколько минут затихает, безжизненно обвиснув на руках. Мой. Мой навсегда. Моя собственность. Маленькое тело одуряюще близко, мягкое и податливое, от него пахнет свежестью улицы и домашним теплом, и возбуждение мгновенно накатывает горячей волной, от которой перехватывает дыхание. Внезапно ослабевшие и дрожащие руки осторожно опускают добычу на траву. Губы нетерпеливо целуют маленький приоткрытый рот долго и жадно, пока хватает дыхания, а потом снова и снова. - Ты мой... мой, - хриплый шепот. Пальцы нащупывают молнию брюк, которые внезапно стали тесны, и ладонь скользит внутрь, обхватывая отвердевшую плоть. Взгляд впивается в распростертое между колен тело, безжизненное, словно кукла - кукла рождественского ангела со светлыми волосами. Вверх, вниз, вверх, вниз - судорожно дергается рука, в куртке становится невыносимо жарко, и на лбу выступают капли пота. Снег идет все сильнее, и даже под деревом начинают опускаться белые хлопья. От земли отвратительно тянет холодом и сыростью, хотя трава уже покрылась тонкой коркой изморози. - Черт, черт, - еще немного, еще, но... ничего. С губ срывается всхлип. - Дерьмо! Слишком громко. Ярость мгновенно сменяет страх, но вокруг тишина, никто не вышел проветриться во время застолья и не бежит с криками "Эй, что вы там делаете, мистер?", только листья тихо шуршат под снегом. Дыхание медленно успокаивается. Разочарование мучительно неприятно, как свежий ожог, но... впереди еще вся ночь и провести ее следует не здесь. Мальчик легкий, почти невесомый и нести его не составляет никакого труда. *** ...машину нужно было припарковать лучше. Эта мысль назойливо вертится в голове, пока руки возятся с замком. Снег все сыпет и сыпет, к нему добавился ледяной дождь, ручка отвертки мокрая и постоянно выскальзывает, фонарь, прислоненный снизу к стене, неприятно слепит глаза, из-за чего окружающая темнота становится еще непрогляднее. Так, немного правее... Дверь старая и рассохшаяся, и замок отжать несложно... если приложить усилие. Не очень-то хозяева беспокоятся о сохранности помещения, хотя кому нужна летняя лодочная мастерская на подгнивших подмостках? В ней все равно ничего нет, только опустевшие столы, полки и ящики - все оборудование надежно укрыто на складе, на берегу. Это хорошо, больше места, жаль, только свет не работает, но лучше так, чем совсем ничего. Фонарь заряжен на полную, и его должно хватить надолго. Конечно, это совсем не то, чего хотелось бы, но ждать больше невыносимо, а ехать туда, где будет электричество, тепло и прочие удобства слишком далеко. К тому же, там была она... лучше не воскрешать лишний раз эти воспоминания, которые и без того невозможно изгнать из мыслей. Замок щелкает, и дверь со скрипом открывается. Внутри пахнет пылью, машинным маслом и сыростью, по углам висит паутина. Луч фонаря скользит по стенам, выхватывая из темноты предметы. С последнего посещения, здесь ничего не изменилось. Рука бросает сумку в угол, молния с жужжанием разъезжается, и на пол ложится широкое брезентовое покрывало. Все готово. Мышцы напрягаются от предвкушения, и беспокойные мысли - о машине, о том, что кому-нибудь приспичит в Рождество разгуливать на пляже - исчезают, остается только одна - наконец-то. Рука подносит часы к глазам. Он должен скоро очнуться. Самое время. Пора по-настоящему развлечься. *** ...по дороге от машины он шевельнулся на руках несколько раз, невнятно бормоча. И сейчас, когда темная полоса ткани легла ему на глаза и затянулась на затылке, он невнятно произнес: - Мама... Ник... - Давай, малыш, пора вставать, дядя хочет тебе кое-что сделать. Он терпел почти две недели и не может больше ждать. Голос странно звучит в полумраке, неестественно и чуждо. Не по-человечески. По спине пробегает холодок, переход всегда неприятен, но эту небольшую цену всегда приходится платить. Остановиться все равно уже невозможно. Руки тем временем деловито расстегивают на мальчике куртку, снимают футболку, майку, стаскивают трусы и обувь. На запястьях смыкаются наручники, которые приходится подогнать чуть ли не на последний размер. Бледное тело без одежды кажется совсем маленьким и хрупким. Чего-то не хватает. Конечно. В бутылке есть еще немного водки. Остатки дрянного спирта еще более отвратительны на вкус, чем в первый раз. Рука переворачивает опустевшую бутылку, и последние капли падают на грудь лежащего, медленно стекая по белой коже. - Холодно... Он вздрагивает и пытается подняться, но только елозит по брезенту на одном месте. - Зато мне жарко. Не беспокойся, я тебя сейчас согрею. - Где я... кто вы? - его голос дрожит от плохо скрываемого страха, он вертит головой, но повязка на глазах держится надежно. - Кто? Хм... злой эльф Кнехт Рупрехт, который наказывает плохих детишек. А ты очень плохой мальчик. У меня горящие глаза и острые зубы, которые ты непременно отведаешь на себе. - Нет... пожалуйста... я... я не плохой. Пожалуйста, не трогайте меня, - маленький засранец всхлипывает и пытается отползти. - Отпустите меня. - Что ты там пищишь? - на пол небрежно падает снятая куртка, а вслед за нею свитер, и сразу становится легче дышать, хотя холод мгновенно охватывает тело. - Не пытайся меня обмануть, я знаю всех плохих мальчиков и девочек наперечет. И они требуют наказания. А потом я забираю с собой их грязные душонки. У меня их целая коллекция, и они меня развлекают, когда мне скучно. Сегодня ты к ним присоединишься. Ремень легко ложится в руку, свободно болтающаяся пряжка тихо позвякивает. Холодный металл небрежно касается живота лежащего, тот вздрагивает и пытается отодвинуться. - Нет, пожалуйста! - губы ублюдка дрожат, из-под повязки появляется слеза и скатывается по щеке. - По-жа-а-луйста! Еще вякнешь одно слово без разрешения, я тебе что-нибудь отрежу. Может болтливый язычок. Или твой маленький член. Будешь говорить только то, что я сказал, понял? - Да... - ...господин Рупрехт. - Да, господин Рупрехт. - Вот так-то лучше. Сейчас я расскажу, что ждет такое жалкое, сопливое дерьмо, чтобы ты был в курсе, - доски пола тихо скрипят под неторопливыми шагами. Туда-сюда, туда-сюда. - Так будет по-честному, хотя ты этого не заслуживаешь. Сначала я буду тебя бить, пока у меня член не встанет от твоих визгов, а потом буду трахать в задницу так больно, как только смогу, пока у тебя собственное дерьмо изо рта не полезет, потому что ему там самое место. Потом мои острые зубки проверят, настолько ли ты вкусный, или этот аппетитный вид обманчив, потом я тебя опять буду трахать, потом у меня есть маленькая зажигалочка, с которой можно вытворять чудесные вещи... а ты знаешь, сучонок, на что способен этот дерьмовый кусочек пластика, заправленный газом?! Хотя о чем это я, откуда тебе знать. Потом я снова буду тебя трахать, потом... все, мне надоело, ты все равно ничего не запомнишь. Если что-нибудь не понял, разберешься в процессе. Вопросительный взгляд. Но засранец молчит и начинает плакать. - Ладно. А сейчас можешь покричать, разрешаю. Ремень опускается на живот лежащего. А потом поднимается. И снова опускается. Сердце бьется так, словно собралось вырваться наружу, в рубашке мгновенно становится жарко. Вверх. Вниз Вверх. Вниз. Маленький поганец кричит и кричит, а плечо уже начинает ныть. Перемена рук, и снова: вверх, вниз, вверх, вниз. Дыхание тяжело бьется в легких, на висках выступает пот. Руки дрожат от усталости, ремень летит в сторону, и на маленькую худую грудь опускается ботинок. - Сука! Мразь! Ничтожество! Шлюхино отродье! - слова вылетают с брызгами слюны и сливаются в неразборчивое рычание. Удар, удар, удар. Сучонок быстро затихает и больше не кричит, маленькое тело, по которому змеями расползлись багрово-фиолетовые полосы, скорчилось под ногами. Пальцы стискивают подбородок белокурой головки. - А теперь опять поговорим... скажи: я люблю тебя. - Я люблю... - безжизненно прошелестело с губ. - Тебя. - Тебя... - Мне очень понравилось, хочу еще. - Понравилось... хочу еще... - Я же говорил, ты - плохой мальчик. Врешь и не краснеешь, но я все равно хочу тебя, - слова хрипло вылетают из гортани. - А сегодня я буду брать что хочу, не спрашивая разрешения. Рука переворачивает добычу на живот и расстегивает молнию на брюках, дрожа от нетерпения. Ублюдок, еще минуту назад безжизненно лежащий без движения, вздрагивает и дергается. - Нет, пожалуйста! Нет! Помогите!! Он рыдает и бьется, но тело еще сильнее придавливает его к полу. - Не рыпайся! - пальцы стискивают белокурые вихры. - Я сказал заткнуться! Заткни пасть и молчи! Черные сплетенные тени качаются на стене: маленькая, распростертая на полу, почти сливающаяся с ним, и огромная, перекошенная и изломанная, которая ритмично двигается над ней. Сквозь стиснутые зубы вырывается сдавленный стон, ткань рубашки промокла от пота. Бедра вколачивают жалкое тельце в пол, навсегда впечатывая в душу и тело ублюдка свое клеймо. Это тебе за все дерьмо: за сучку-предшественницу, оказавшейся слишком болтливой, за вечную бессонницу, за бесконечно длинные вечера, полные беспросветной тоски, за постоянный страх унижения, за презрительно-сочувствующие взгляды, которые режут острее ножа, за всех сучек, которые сначала морочат голову, а потом втаптывают в грязь. Кто-то должен за все это ответить. Волнами накатывает жар, кровь бешено стучит в висках. Полное овладение. Бесконечная власть, здесь, прямо сейчас, и разум охватывает единственное желание - чтобы этот момент никогда не заканчивался. Хочется орать от дикой первобытной радости, и из горла рвется звериное рычание. Вершина уже близко, и тело двигается все быстрее, чтобы приблизить этот миг сладостного триумфа. Что-то резко врезается в бок. На долю секунды в сознании мелькает удивление, перед тем как мир летит куда-то в сторону и все погружается в черноту. *** ...первой возвращается головная боль. Она начинается от затылка, плавно растекаясь в стороны и тупо пульсируя в висках. В ответ на нее тут же заныл бок. Дышать тяжело, каждый вздох отзывается острыми иглами под ребрами. - Черт... Муть в голове медленно проясняется, и черная шероховатая поверхность перед глазами приобретает четкость - деревянные доски, покрытые вытертой краской. Пол. От него пахнет старым деревом и сыростью. Сверху давит что-то тяжелое. Небольшой пустой стеллаж, недавно спокойно стоявший в противоположном углу помещения, теперь лежит сверху, болезненно упираясь в спину. Выбраться из-под него получается легко, но встать на ноги удается только со второй попытки: голова кружится, и перед глазами пляшут цветные пятна. В памяти медленно всплывают разрозненные картинки: фонарь, мастерская, мальчик... Рука рассеянно застегивает брюки и замирает. Мальчик! Мысль пронзает, как электрический разряд. Вещи засранца лежат нетронутыми в углу, но помещение опустело. Дверь приоткрыта, и пол перед ней уже потемнел от снега и дождя, на пороге тускло поблескивают открытые наручники. Взгляд оцепенело застывает на них; капли воды монотонно ударяют по металлу, оседая на нем идеально круглыми крупинками. Шлюхин выродок сбежал. Вопль, вырвавшийся из горла, не имеет никакого сходства с человеческим. - Ебучий ублюдок!! Дверь распахивается от удара ноги, с грохотом врезавшись в стену. - Ты где, тварь?! Луч фонаря мечется вокруг, но свет с трудом пробивается сквозь сплошную стену снега и дождя. Ярость кипит внутри, словно отрава в котле заправской ведьмы, так и норовя выплеснуться через край. Нет, он не мог далеко уйти, только не после всего, что произошло, хотя эта дрянь получила еще далеко не все. - Я знаю, что ты еще здесь, сучонок. Я чувствую твой страх, - с шипением слетает с губ. От крика с новой силой заболело под ребрами. Это сделал он, не было никаких сомнений. Швырнул стеллажом, даже не прикоснувшись к нему. Но это не важно. Ублюдок должен быть сейчас там, на полу, стонать и выть от боли, пока не получит свою порцию заслуженного - это единственное, что имеет значение. Доски настила мокрые и скользкие от воды, внизу шумно плещутся грязно-серые волны, ударяясь о деревянные сваи. Осторожно, не хватало еще загреметь туда. Одежда начинает постепенно промокать, капли стекают по лицу, заставляя жмуриться, хотя и без того ничего невозможно разглядеть в кромешном мраке. - Сучо-о-онок, ты где? - голос мягкий и ласковый, ноги осторожно ступают по доскам. Вот он. Белый силуэт, застывший у самого края настила, который не внушает доверия своей прочностью. Опасно туда подходить без риска окунуться в холодную воду. Засранец стоит, странно согнувшись, прижимая руки к одному боку, и вздрагивает, попятившись, застигнутый врасплох светом фонаря. - Перепутал дорожки? Эта не ведет на берег, только в море. Надо было прихватить вот это, - фонарь издевательски покачивается в руке. Мальчик делает шаг назад, боязливо оглядевшись по сторонам. - Тебе от меня не сбежать. Иди и получи свое наказание. И... так и быть, я его смягчу. Возможно, ты действительно не так плох, как я думал. Но ты должен это доказать, а как ты это сделаешь, находясь там? Засранец замирает, его недоверчиво-напуганный взгляд ощущается даже сквозь мрак и завесу снега. Губы шевелятся, но слова поглощает шум воды. - Что? Сдержу ли я обещание? Конечно. Кнехт Рупрехт всегда держит свое слово. Подойди, убедишься сам. Он делает нерешительный шаг вперед. - Ну же... вот так, будь умницей. Ну же, только сойди с гнилых досок и узнаешь, какое обещание для тебя приготовлено. Пальцы сжимаются в кулак. Еще один шаг. Доска под маленькой ступней ломается. Ублюдок нелепо взмахивает руками, теряя равновесие, и исчезает в мутной воде. *** ...в машине холодно. Тело скорчилось над рулем, одежда промокла окончательно, и холод беспрепятственно проникает внутрь, отчего плечи начинают трястись, словно в лихорадке. Из груди вырывается рычание. - Нет! Нет! Нет!! - кулак врезается в панельную доску, и пластик жалобно гудит, когда на него обрушиваются яростные удары, пальцы онемели и не чувствуют боль. Сучонок ушел, ушел, ускользнул прямо из-под носа! Упал в воду и его теперь не найти, пока не кончится этот треклятый снег. Рычание сменяет вой, и руки стискивают руль, словно он может помочь выдержать удар волны черного отчаяния, в которой захлебывается сознание, и лишь маленькая его частичка все еще балансирует наверху. Волосы мокрые, и по лицу стекает вода, капая с подбородка на пол. Ребра ноют, и затылок вторит им, но эта боль слишком далеко, чтобы на нее откликнулся разум. Кажется, что безумие длится бесконечно долго, но постепенно дыхание становится спокойнее. Остается только одна мучительная мысль - все придется начинать с самого начала - и на плечи сразу наваливается давящая усталость; и страх, из-за чего все внутренности сжимаются в маленький ледяной комок. Что, если мальчишка выживет, его найдут, и он сможет опознать? Это конец. Тело яростно протестует против движений, но трясущаяся рука поворачивает ключ, и машина оживает. Нужно вернуться домой. Да, нужно сначала вернуться домой, привести себя в порядок и подумать. А когда дождь закончится, возможно, стоит попробовать опять поискать этого засранца. V - Твою мать! Артур подскочил на кровати, словно к ее ножкам провели электрические провода, и включили рубильник на полную мощность. Первые две минуты он не мог никак понять, почему ледяной салон машины внезапно превратился в темные очертания незнакомой комнаты. "Нужно его найти, найти!", - билась в мозгу единственная отчетливая мысль посреди моря ужаса и отчаяния. Он сорвал одеяло, опустил ноги на пол, и лишь через минуту пришло осознание, что комната вовсе не чужая, а его собственная, пусть в ней было и прохладно, но это не имело ничего общего с уличным холодом. А найти... - Вот дерьмо... - он обхватил руками голову, которая на самом деле не болела, как ему казалось еще некоторое время назад. Собственное сознание медленно всплыло из кошмара, это скольжение к поверхности было во много раз отвратительней, чем те несколько минут присутствия чужих мыслей в собственной голове, потому что солнце, отражающееся на ней, было багровым. Будильник на прикроватном столике показывал три часа ночи. Артур медленно поднялся с кровати и прошел в ванную; тело поздравило его с очередным, пусть и таким ранним, утром неизменным надсадным кашлем, который догнал его по дороге. Включив свет и прикрыв рот рукой, мужчина выкрутил кран с холодной водой до предела и, дождавшись, пока легкие прекратят судорожные попытки вернуть вчерашнюю и все предыдущие порции никотина многолетней давности, плеснул ледяной водой на покрытое испариной лицо. Это сразу возымело нужный эффект, он мгновенно пришел в себя, и мысли, наконец, приобрели некую упорядоченность. Вот только были они не из веселых. Мальчика из кошмара Артур узнал сразу - даже страдая расстройством памяти сложно забыть человека, с которым разговаривал буквально в этот же вечер, а бывший полицейский на подобные проблемы отнюдь не жаловался. Щурясь от света, он с горечью и отвращением взглянул на свое бледное и осунувшееся отражение в зеркале, удержавшись от желания хорошенько заехать по нему кулаком. Теперь Артур понял, почему прикоснувшись к мальчишке, он ничего не почувствовал - всего лишь для того, чтобы расплата настигла его не сразу, как обычно, а сейчас, когда самое худшее уже произошло. Только от этого знания легче не становилось. Мальчик был, скорее всего, мертв, и Артур уже никак не мог исправить свершившегося. Закрыв кран, он еще некоторое время стоял, нахмурившись и стиснув руками края раковины. Кусочки сна против воли всплывали перед глазами, вызывая новые порции отвращения, но мозг уже заработал в привычном русле, деловито выхватывая важные детали и бережно сохраняя в памяти: лодочная станция, часы, одежда убийцы и синяки на его теле. Похоже, в Рейвенстоуне под носом у всех завелась такая тварь, наличию которой вполне мог позавидовать любой мегаполис. Что там говорил этот сукин сын про коллекцию грязных душонок? Впервые Артур остро пожалел, что не читал местных газет, однако был уверен, что пропади здесь хоть несколько детей, жители бы трещали об этом на каждом переулке и в любой забегаловке. - Тоже мне Кнехт Рупрехт, мать твою, ублюдок, - злобно процедил он собственному отражению и вышел из ванны, вернувшись в спальню, но ложиться не стал, только присев на край кровати. Сигарета снова оказалась в зубах, и дым зазмеился по комнате. Первой мыслью было позвонить в полицию, но Артур сразу ее отверг. Что сказать - мне приснился кошмар про маньяка, найдите его, пожалуйста? Да он бы сам первый рассмеялся, получи подобный вызов в свое дежурство ("конечно, мистер, это был злобный Санта-Клаус, который утащил мальчика в каминную трубу, хо-хо-хо!"), к тому же, учитывая место, где он провел не так давно полтора года, и причину, из-за которой там находился... Нет, это был полный идиотизм, все равно, что собственноручно надеть на свою шею петлю и затянуть веревку. Вторая мысль была куда более заманчива: не лезть вообще в это дело. Тело мальчишки рано или поздно обнаружат, он упал в воду не очень далеко от берега, значит, и вынести его должно недалеко, а в праздничные дни всегда найдутся любители прогуляться по берегу от нечего делать. Вот только все улики к этому времени бесследно пропадут... но это уже проблемы тех, кто начнет вести расследование. Чем дальше он будет держаться от полиции, тем лучше, особенно вспоминая правило: первый свидетель - первый подозреваемый. Артур затянулся сигаретой, наблюдая за тем, как в темноте мягко струится табачный дым. Он должен поступить именно так, и чтобы там не твердил голос совести, бывший полицейский обычно в подобном случае отдавал предпочтение именно разуму, всегда осознавая последствия этого выбора. Честность и принципиальность никогда не были отличительными чертами главного инспектора Артура Старгера. Однако в этот раз он не был уверен, что за сегодняшний выбор готов платить цену в виде постоянных воспоминаний об улыбке юного мистера Шеобанна. Это было слишком. Ругнувшись сквозь зубы, Артур потушил сигарету и начал одеваться. Погасив свет, он запер дом и вышел на улицу, второй раз за этот день. Снег еще не прекратился, но сыпал уже не так сильно как несколько часов назад; на траве даже набрался небольшой слой, который обещал бесследно растаять утром. Во всех домах давно погас свет, и улица темными окнами молчаливо следила за длинной темной фигурой, возможно, единственной живой душой, оказавшейся в эту ночь на свежем воздухе. Подняв повыше воротник куртки, Артур спустился к дороге, вдоль которой тянулись пустые коттеджи для любителей пожить летом в непосредственной близости от моря. Отрывочные воспоминания убийцы подсказывали верное направление, но бывший полицейский и так примерно представлял конечную цель своей дороги: лодочная станция и причалы Рейвенстоуна находились в небольшом заливе, который глубоко врезался в береговую полосу города в самом его центре. Слева он был защищен от моря скалистым берегом, а справа от него тянулась основная полоса пляжей. Это был единственный уголок города, который внешне подходил на место из кошмара, и ошибки здесь быть не могло. Артур для себя принял два решения: во-первых, он поищет тело мальчишки; во-вторых, он позвонит в полицию из телефона-автомата, и если найдет тело, то сообщит о случившемся, перечислив основные детали. Если же ему не удастся его найти, что вероятнее, он все равно позвонит, пусть сначала ему не поверят, но труп рано или поздно где-нибудь всплывет, тогда в полиции, возможно, вспомнят его слова. Все это было довольно рискованно, но другого способа, чтобы спокойно засыпать вечерами, он для себя не видел. До нужной цели Артур добрался быстро, дорога была пуста, и по ней не проехало ни одной машины за то время, пока он шел. Берег моря был безлюден и мрачен, лишь только громко шумели волны, ударяясь о каменную стену террасы, которая окаймляла залив. Включив фонарик, он спустился на деревянные подмостки причала и двинулся вперед, прикрывая глаза от снежных хлопьев рукой, и благодаря Бога, что снег лежал только на краях досок, а посередине можно было спокойно пройти, не оставив следов. Домик-мастерскую Артур узнал сразу, тот стоял не так уж далеко от берега, как показалось сначала. К его удивлению, дверь оказалась незапертой и легко распахнулась от нажатия рукой - ублюдок явно забыл ее закрыть на замок, и Артур знал причину этой внезапной рассеянности. Он осветил помещение. "Что ты там пищишь? Не пытайся меня обмануть, я знаю всех плохих мальчиков и девочек наперечет. И они требуют наказания. А потом я забираю с собой их грязные душонки. У меня их целая коллекция, и они меня развлекают, когда мне скучно. Сегодня ты к ним присоединишься", - холодным голосом шепнули стены, и он скривился, словно от зубной боли. Внутри было пусто, брезент и вещи пропали, только перевернутый стеллаж напоминал о той мерзости, что произошла здесь. Странный мальчик, этот Шеобанн, действительно ли это сделал он? Артур не мог с уверенностью положиться на воспоминания убийцы, так как с этого момента они утратили четкость, превратившись в бесформенный комок ярости и страха. На заре своей полицейской карьеры молодой детектив только бы рассмеялся, скажи ему кто-нибудь, что приятель соседского мальчишки умеет двигать предметы мыслью. Однако сейчас Артур был далеко не так категоричен – жизнь внесла в его правила свои коррективы, подобные сегодняшнему кошмару, и он вынужден был с ними считаться. Тщательно все осмотрев, но ничего не найдя, Артур вышел наружу, также аккуратно прикрыв дверь, и с огромным облегчением глубоко вдохнул холодный воздух, пропахший морем. Промозглая сырость залива ему показалась во много раз приятней пыльного воздуха мастерской, отдающего гнилью и скисшим запахом морских водорослей. Теперь следовало поискать тело. Определив направление волн, он двинулся по террасе в ту сторону, внимательно высвечивая под ней обнажающиеся с отливом волны камни. Когда она закончилась, Артур спустился к обочине дороги, проходящей вдоль берега к коттеджам - основной пляж начинался не отсюда, а чуть дальше; здесь лишь был узкий каменистый огрызок, между острыми гранями скал и валунов застряли мотки водорослей, и шипела морская пена. Артур шел и шел, особой надежды найти мальчика он не испытывал, но каково было его удивление, когда на берегу напротив поворота дороги в свете фонаря мелькнуло что-то белое. Он поспешно спустился и осветил находку целиком. Без сомнения, это был Алекс Шеобанн. Полностью обнаженное худенькое тело лежало в расщелине между камнями, и волны лизали ему лодыжки. Он был неподвижен, по бело-серой коже тянулись темные полосы и пятна кровоподтеков, глаза были закрыты, и мокрые светлые волосы безжизненными кольцами обвисли вокруг бескровного лица. Артур присел рядом на корточки, рассматривая очередную жертву чужой злобы и похоти. Он протянул руку, коснувшись шеи ребенка, просто чтобы убедиться в очевидном, но вздрогнул от неожиданности: Алекс Шеобанн был еще жив. VI Пожилой мужчина в тускло отсвечивающих доспехах тяжело и грузно сидел на деревянном табурете. Солёный ветер трепал длинные седые волосы, когда-то бывшие чёрными - некоторые пряди время ещё не тронуло. На суровом, испещрённом шрамами лице навсегда застыли презрение и гадливость, а за стрельчатым окном, прорубленным в потемневшей от времени стене, замерли, взметнувшись, волны. Мужчина сидел в тени, а перед ним, в луче света, стояла на коленях девушка в белом платье и изумрудном плаще. Её тонкие, белые, будто светящиеся изнутри пальчики трогательно, как беличьи лапки, уцепились за массивную латную перчатку, а стройное, юное тело устремилось к воину. Она искательно заглядывала ему в глаза, не замечая, как скользнуло на каменный пол покрывало, и рассыпались по плечам золотые волосы, - такая юная и прекрасная, свежая, ещё по-детски наивная... но воин смотрел на неё, как смотрят на змею или жабу, и его свободная рука лежала на рукояти большого двуручного меча. Ещё секунда, ещё одно движение со стороны девушки, и он пустит клинок в ход... Но - нет. Они оба навсегда застыли, и больше не сдвинутся с места. "Луайне, соблазняющая Бриана" - так называлась эта картина. Отец Милли купил её за баснословную сумму на интернет-аукционе и хвастался всем знакомым под большим секретом. Имя художника Феникс, естественно, забыл - помнил только, что это кто-то из девятнадцатого века, приезжал в Рэйвенстоун, и местная легенда про Бриана Сломаный Меч и Луайне Хозяйку Вороньего Камня вдохновила его на какую-то там серию картин по мотивам. Этот раритет висел у Клэренсов над камином, в маленькой гостиной, и Ник, только что проснувшийся на неудобном, жёстком диванчике, заваленном куртками, уже минут десять созерцал её, пытаясь понять, отчего ему так плохо, и стоит ли тащиться до ближайшего источника воды. Проспал он от силы час - вечеринка была в самом разгаре: в большой гостиной громыхала музыка, за стенкой кто-то громко и яростно требовал "засадить ей", а в туалете напротив кто-то мучительно, со всхлипами, блевал. Милли никогда не умела покупать хорошее спиртное, поэтому, на её вечеринках гости, обычно, очень быстро нажирались в хлам, и последствия были самые непредсказуемые. У Феникса, например, адски болела голова от дешёвого коньяка, и его противный привкус мешался во рту с приторным послевкусием от колы. "Я очень старался разбавлять, мамик..." - думал он, прижавшись щекой к чьей-то прокуренной кожанке. - "Но, кажется, я напился... и надо с этим что-то делать..." Почему-то, при взгляде на занятых друг другом Бриана и Луайне ему легчало - то ли помогала великая сила искусства, то ли картина отвлекала от невыносимой головной боли и жажды... Кажется, он опять заснул, потому что вдруг оказалось, что его голова покоится не на куртке, а на ароматных коленках Милли, и Милли перебирает его волосы, хотя знает, как он этого не любит. - Спи, спи. Я только за мобильником, - сказала она, когда Ник повернулся на спину и попытался в полумраке разглядеть её лицо. - Ты меня отравила, - сообщил он, еле ворочая присохшим языком. - И вечеринка у тебя отстой... мне скучно... девицы какие-то... или страшные, или шалавы... и откуда ты достала эту Филис? Она же ботан... Я понятия не имею об этих её "Лабиринтах и Драконах"... - Подземельях, Ники, а не лабиринтах, даже я знаю. И мы с ней учимся в колледже: она такаая умная, пишет за меня все эссе, я не могла её не пригласить! А, у меня для тебя противоядие! - Милли достала откуда-то бутылочку апельсинового сока и таблетки. - Я же знаю, что твоя мамочка не любит, когда её мальчик возвращается домой пьяный! Феникс с трудом сел и заглотнул таблетки жадно, как удав. В зеркале на каминной полке отразилась симпатичная, но припухшая, бледная физиономия, с трудом тянувшая сейчас на лицо красавца-актёра. Это было плохо, очень плохо, и варианта оставалось два: идти домой незаметно, так, чтобы не разбудить мамика и не дать отцу повод для нотаций, либо остаться у Клэренсов до утра, пока колокола в соседней церкви не зазвонят. С одной стороны, все плюсы были у второго варианта, а с другой, Ник просто знал, что тогда ему придётся переспать с Милли. Он, конечно, немного пьян, но не идиот: Миллисент куда-то сбагрила своего очередного уменьшительно-ласкательного дружка, придумала отговорку про мобильник... и, видимо, он, Феникс, выглядел во сне очень плохо, так как она не полезла к нему в штаны сразу же, а, проникшись сочувствием, всего лишь села перебирать его волосы. Апельсиновый сок и "алко-фри" - вот уж точно, "бойтесь данайцев, подарки приносящих", или как там... Милли была отработанным материалом, пройденным этапом - горячей, но безнадёжно провинциальной штучкой. Даже Рози Шелдон, вечно носящаяся со своей благотворительностью, превосходила её по всем параметрам. Милли то ли не понимала этого, то ли не хотела признавать, и Ник, придя к ней на вечеринку, был к такому повороту готов. Угораздило же её прискакать в Лондон на День Гая Фокса и домогаться бывшего парня весь вечер, и ему ещё пришлось знакомить её со своими друзьями! Конечно, там у неё ничего не вышло, а тут она играла на своём поле... И на вечеринку не пригласила специально - знала, что тогда он захочет пойти просто из принципа... Дура. Но дура опасная. "Надо будет видеться с ней поменьше..." - подумал Ник, потирая глаза и пытаясь собраться. - "...когда стану знаменитым актёром, она точно попытается от меня залететь..." - Люблю эту картину, - вдруг сказала Милли, с отсутствующим видом гладя его по голове. - По-моему, Луайне очень несчастная. Ей ведь совсем не нравится этот старпёр, но она просто должна с ним переспать, иначе у неё ничего не выйдет! Правда, видно, что она несчастная? - Нет, - буркнул Феникс. - Её никто не заставлял это делать, она сама полезла... и всё равно с ним так и не переспала. - Странно, правда? Все солдаты в форте согласились, один Бриан - нет. Может, он был голубой? В средние века ведь были голубые, Никки? - Не знаю... ох, моя голова... Миллисент засмеялась так, что свинцовый шарик, точно перекатывающийся где-то в Фениксовом затылке, словно взорвался. - Придёшь на спектакль? Нам нужно мнение авторитетного специалиста! Кстати, я в этом году не буду играть Луайне, мама нашла в Лаймстоуне какую-то Агнесс, и говорит, что эта девка - "вылитая Хозяйка Вороньего Камня". Нет, ты представляешь! Каждый год играют только девчонки из Рэйвенстоуна, это не честно! Но роль Ингерн тоже хорошая: она хотя бы положительный персонаж, и можно будет целоваться с Джиммом МакКрейном, он - Талейн. - Не визжи...- Феникс наконец встал, прихватив бутылку сока, и зарылся в кучу курток, ища свою. - Я видел эту постановку уже сто раз и всегда всё одно и то же, каждый год; МакКрейн не умел играть ещё со школы, и ему роль Талейна? Бред какой-то, даже смотреть не хочу. - Он вытянул, наконец, куртку, и хотел было уйти, но любопытство взяло верх. - А кто будет Брианом? Мистер Холлидэй ведь уехал. - Ну, миссис Финч предлагала своему соседу... как его... Старгеру. Он, конечно, не такой старый, но выражение лица у него точно такое же. - Милли ткнула пальчиком в воина на картине, и, как бы невзначай, положила Фениксу руку на плечо. - Конечно, он отказался - да и он даже не в Библиотечном Клубе... а ты что, обиделся, что тебя не позвали играть Талейна? Ник почувствовал, что если сейчас же не уйдёт, у него либо разорвётся мозг, либо отвалятся уши, а бывшая девушка сграбастает бездыханное тело и утащит в койку. - Талейн - для тупого качка. А я - изящный джентльмен... - он накинул куртку и усмехнулся. - И умный. Поэтому - ухожу. Ещё увидимся, Миллс. Привет Мэтти. Он нарочно назвал её прозвищем, которое она так ненавидела, и, воспользовавшись замешательством врага, ловко испарился из ловушки. Вернее, ему казалось, что ловко - шёл он медленно, но уверенно держался на ногах, и вполне удачно вписался в дверной проём. Половина дела была сделана. Теперь оставалось не менее сложное: предстать перед отцом и мамиком в более-менее сносном виде. Для этого надо было ещё хоть немного протрезветь, поэтому он спустился по безлюдной улице к пляжу и побрёл, увязая в мокром, рыхлом песке. Прогулочка была та ещё: противные, мокрые хлопья словно специально залетали за шиворот, и при каждом шаге что-то слегка стукало по рёбрам. Он пошарил в кармане, и, с удивлением, обнаружил пластмассовый пистолет и полицейский значок. Это было неожиданно. "Чужая куртка? А, да... лепрекон..." - он фыркнул, вспомнив, что сам же отобрал у брата игрушки. Ну и лицо было у мелкого! Наверное, не надо было над ним так смеяться, но сам виноват - нечего нести бред. Мамик и так считает, что этот Джонни на него плохо влияет со своими байками про очевидное-невероятное. Ник спрятал находку обратно в карман и подумал, что забавно было бы пугнуть какого-нибудь алкоголика. "Сержант Шеобанн, полиция! Руки за голову!", - интересно, повёлся бы кто-нибудь? Конечно, он тут же выкинул затею из головы - слишком по детски, - но какой-то алкоголик нарисовался как по заказу: сидел на корточках, лицом в расщелину - видимо, бедняге было совсем плохо. - Мистер! - весело окликнул его Феникс, не доходя шагов пяти. Голова почти прошла, поэтому собственный голос его не раздражал, хотя и звучал хрипловато, некрасиво. - Как здоровье? Артур развернулся на неожиданно прозвучавший рядом голос и направил фонарик на неясно вырисовывающуюся в темноте фигуру, с трудом сдержав вертевшееся на языке непечатное выражение. Это был какой-то незнакомый молодой парень, скорее всего из тех, кто приехал на рождественские каникулы домой, потому что его пусть несколько помятая, но смазливая физиономия мало походило на представителей местной золотой молодежи. Какого черта его принесло в такое время на пляж? Случайные свидетели никак не вписывались в планы Артура. Может просто прогнать его? Но он все равно его уже видел и не слишком пьян на вид, чтобы не запомнить... быстро перебирая всевозможные варианты, бывший полицейский пришел к выводу, что теперь вся его конспирация летит псу под хвост. - Не подходи, - направив луч фонаря прямо в лицо юноше, Артур встал так, чтобы загородить собой лежащее сзади тело. - У тебя есть с собой сотовый, парень? Феникс насторожился. «Алкоголик» пьян не был, но зачем трезвому в рождественскую ночь сидеть в расщелине на пляже, да ещё и… пытаться отжать мобильник? Что делать? Убежать? Нет, по песку и снегу далеко не убежишь. Остаётся только пугнуть невнятного типа, чтобы тот сам убегал. Ник бросил быстрый взгляд на небо: снег перестал, и луна выглядывала из-за туч. «Чёрт…» - панически пронеслось у него в голове. - «Слишком светло, не получится… нет. Получится. Сыграть можно что угодно, главное уверенность». Он сделал глубокий вдох. Сержант Феникс Шеобанн. Полицейский. Молодой, но подающий надежды. Рука сама скользнула в карман: пистолет в правую, значок перекидываем в левую, отлично, голос погромче, будто сто раз так делал… - Стоять! Руки за голову! Сержант Шеобанн, полиция Рэйвенстоуна! Он замер, чувствуя, как дрожат колени, и вознёс единственную за много лет молитву: «Господи, этот мужик выше меня на голову, сейчас подскочит и ударит по лицу… а меня нельзя бить по лицу, давай, Бог, сотвори рождественское чудо: пусть по почкам, только не в лицо!» Больше всего Артур удивился не тому, что выкрикнул молодой человек, а прозвучавшей фамилии. Такого совпадения просто не могло быть. Он выключил фонарик, но больше не шевельнулся - голос юноши прозвучал очень убедительно, но Артур видел перед этим его лицо, и оно больше подходило студентику начальных курсов института, но никак не представителю закона, пусть даже в подпитии. - Отлично, мистер полицейский, вы как раз кстати, - ядовито бросил он, сложив на груди руки. - Значит, доставай свой хренов сотовый и делай свою работу - звони в скорую. У меня за спиной умирает ребенок, и если из-за тебя он не доберется живым до больницы, я засуну твой пистолет тебе в задницу, нажму на курок и, поверь, не пророню при этом ни единой слезинки. Ника охватили смешанные чувства. Облегчение - от того, что его действительно приняли за полицейского, неприязнь к грубому типу, и… страх? - Ребёнок? - удивлённо повторил он, но тут же спохватился, сжав пистолет так, что дешёвая пластмасса захрустела. - Что ещё за ребёнок?! Рассмотреть, есть ли кто-то в расщелине, или тип просто пудрит ему мозги, было нельзя, поэтому Феникс собрал всё мужество в кулак и, подойдя вплотную, попытался заглянуть за сутулую спину мужчины. - Настоятельно рекомендую этого не делать. Стой здесь. Артур отступил вниз, снял куртку и накрыл тело ребенка, стараясь, чтобы незваный юноша не мог увидеть, что там. Не то, чтобы он пытался спасти несчастного мальчика от холода (для того куртка была уже как мертвому припарки), зато она отлично мешала лже-полицейскому разглядеть его тело, расписанное кровоподтеками. В том, что они были родственниками, Артур уже не сомневался - внешнее сходство было на лицо - и сейчас ему нужно было в первую очередь сделать звонок в больницу, а уж после выслушивать истерику, когда юнец опознает тело. - Послушай, парень, это не рождественская шутка. Мне всего лишь нужны три цифры на твоем мобильнике, потому что мой остался дома, и я даже готов забыть, что из меня тут сейчас делают дурачка, - он многозначительно взглянул на пластмассовый пистолет. Издалека в темноте, конечно можно было спутать его с настоящим, но не сейчас, когда их разделяло не больше пары метров. Феникс больше не спорил. Он нервно сглотнул, послушно вытащил телефон и набрал замёрзшими, негнущимися скорее от холода, чем от страха, пальцами. В любой другой момент он испытал бы благодарность за то, что тип не стал над ним смеяться, но сейчас точно был не тот случай. Умирающий ребёнок… это значило, что придётся ехать в полицию, давать показания, его могут заподозрить… что будет с мамой и папой, вообще невозможно представить. Мамик не переживёт. Ожидая ответа, он снова подозрительно оглядел незнакомца, стараясь запомнить его получше. - Скорая сюда не проедет, мистер…? - Сюда - нет, но они прекрасно смогут припарковаться на повороте дороги. Можно попробовать его вынести поближе, - только убедившись в том, что юноша поднес к уху телефон, Артур снова склонился над мальчиком. Он осторожно ощупал его: кости рук и ног были целы, но вот несколько ребер точно сломаны. Хреново, под рукой нет ничего, чтобы обеспечить нормальную транспортировку. Нужно быть очень аккуратным. Он осторожно приподнял тело в полусидячем положении, придерживая его за плечи и ноги. Белокурая головка мальчишки безвольно склонилась к плечу, он был такой же ледяной, как камни, на которых лежал, и у Артура на секунду возникло сомнение в том, что подрагивающая артерия под пальцем - не плод его воображения. Без куртки было чертовски холодно, казалось, еще полчаса гуляний в одной рубашке, и он превратится в такую же ледышку, как его ноша. Но снимать ее с мальчика Артур не стал, пусть парень хотя бы не увидит того, что ублюдок сделал с несчастным мальчишкой. Ник на ребёнка старался не смотреть. - Я знаю, что могут. Я пытался спросить ваше имя, - раздражённо бросил он, зло и нервно пнув мелкий камушек. Диспетчер всё не брал трубку. - Артур Старгер, - второй раз игнорировать этот вопрос было уже подозрительно. Последняя, крохотная надежда на то, чтобы избежать участия в случившемся улетела в трубу. Теперь начнется... полиция, распросы - "что вы делали в такое время на пляже?". И все из-за этого некстати появившегося юнца. Артур немного повернулся, но так, чтобы голова мальчика оставалась в тени. - Ну, а как ваше имя... мистер Шеобанн? - с легкой издевкой осведомился он. - Полное: Феникс… - начал было Ник, но тут на другом конце провода, наконец, ответили. - Алло, служба спасения? На пляже… нашли ребёнка. Говорят, что он умирает… на набережной, на перекрёстке с Чёрч-стрит. Да. Спасибо. Он нажал отбой и перевёл дух. Теперь начиналось самое сложное. Врачи. Полиция. Этот подозрительный Старгер… неужели тот самый, о котором говорила мама? Тогда он наверняка преступник. Что если и мальчика он… Ник в который раз пожалел, что его пистолет был простой игрушкой. Находиться рядом с потенциальным маньяком-педофилом и не иметь никакого оружия… Он всё ещё старательно отводил глаза от маленького тельца на руках у Старгера. Что если мальчик изуродован? Феникс терпеть не мог смотреть на уродства и увечья - его тошнило даже от новостей, а тауэрский Музей Пыток он обходил десятой дорогой. Когда Шеобанн закончил звонок, Артур вздохнул с облегчением. - Ладно, Феникс, пошли, - имя было непривычное, но вполне подходило своему владельцу, который обладал такой же отличительной внешностью - он был не просто симпатичен, а именно красив, явно об этом знал и активно пользовался, вот только сейчас его миловидное личико портили изрядная бледность и всклокоченные блондинистые волосы. Нет, такой ни за что не станет постоянно жить в таком захудалом местечке, как Рейвенстоун. Артур осторожно поднялся по камням на ровную полоску песка, стараясь лишний раз не трясти свою ношу. Его спутник явно не страдал излишним любопытством, может и не говорить ему ничего? Мысль была заманчива, но тогда кто опознает мальца? Сам Артур не собирался упоминать об их встрече на перекрестке, если не найдется ни одного свидетеля их столкновения. - Ты живешь здесь? Хорошо знаешь местных? - начал он издалека. "Прости, Алекс Шеобанн, но лучше, чтобы мы пока не знали друг друга". Феникс замер. - Я… из Лондона. - это даже не было ложью. Почти. «Только не это!», - мысленно взмолился он. - «Нет! Не буду я его опознавать!» - Жаль... я думал ты, может, знаешь этого мальчишку. Я сам живу здесь недавно, и он мне незнаком, - соврал Артур. - Ничего, что я на ты? Кстати, он очень похож на тебя, такие же светлые волосы... Ник напрягся ещё больше. Этот Старгер явно на что-то намекал, и, почему-то, понимать этот намёк не хотелось. Разум просто не воспринял его, словно защищаясь. Мысль была только одна: заставить его, Феникса, опознавать полутруп? Не дождётся! - У нас вообще много блондинов, - он осекся. - То есть здесь много. В этих местах. Исторически. - Я заметил, - Артур замолчал, увидев, как далеко впереди в темноте мелькнули огни, и на дорогу вылетела сначала скорая, а затем полицейская машина, ослепив их светом фар. Напирать на Феникса было теперь бессмысленно, и Артур оставил эту затею. Он уже сильно пожалел, что вообще начал этот разговор, в конце концов, не такое это сложное дело, найти родителей ребенка в небольшом городке. Артур повернулся боком к подъезжающим машинам и отвернулся, сощурившись. Яркие лучи фар разрезали кромешную рождественскую тьму и ясно высветили лицо лежащего у него на руках ребенка.