И я могу, как Пушкин

Иногда Андрей задумывается, действительно ли Миха берегов не видит или это лишь поддержание образа самого настоящего придурка. Но нет, сколько бы не приходилось об этом размышлять, — Горшок поехавший, причём сказано это очень мягко. Не живописно нихрена, некрасиво. Хотя, так наверное оно и надо, куда им, панкам, эту красоту пихать? Скажет тоже, чудак-человек. И сейчас эта «красота» в лице пришибленного парня с зияющей пустотой на линии верхнего ряда зубов, которую тот и не старался скрывать, валялась на кровати и мучала несчастную и повидавшую в своей жизни всё гитару. Причём вроде и талантливо, чисто, а вроде и назло вырывая из струн жалобные писки, трески и скрипы. И хер бы с ней, сам гриф не отрегулировать, ибо инструмент своё уже отжил и на нём уже не хватало пары струн, но Миха продолжал настырные попытки вычленения благозвучных нот из безнадёжного куска дерева. А что Андрюха? А Андрюха молодец: сидит, пишет себе тексты новых песен, пока товарищ занимается непонятно чем. Ну, как пишет, старается — очень добросовестно, периодически даже прибегая к поэзии великих русских классиков, хотя и не помогало ему это от слова совсем. Баллады Жуковского, сказки Пушкина... Вот раньше же как-то всё писалось само собой, какого лешего (о, хорошо сказано...) сейчас абсолютно ничего не выходит? В нужный момент в голову ничего путного не лезет, кроме какой-то несусветной дичи, от которой уши будут вянуть у всякого, кто только возымеет счастье прослушать этот бред, если он каким-то чудом сможет свет увидеть. Это кризис, не иначе: когда ничего не идёт, как бы ты не старался, а если и появляется хоть один призрачный шанс сделать что-то путное, то ты в итоге этим сам будешь недоволен. Ещё и Горшок штаны просиживает, даже петь не старается — его халтурные завывания вкупе с ужасными звуками, которые издавала старая гитара-инвалид, все мозги проедали. И приспичило ему завести одну из песенок Летова, которая ещё сильнее по башке стучала. Князев и без того начинал злиться из-за того, что он находится в самом центре одного сплошного раздражителя, а сейчас его настроение портилось сильнее, ибо он хотел сосредоточиться на чём-то более приземлённом, а не на психоделике, которую Горшок всасывал в себя, как губка. Карандаш, сжатый в тонких пальцах, скользил по исписанному листу бумаги, превращая тёмный грифель в пыль, что разносилась по чистому пространству и пачкалась, хоть не прикасайся к ней; строчки одна за другой жирно и беспощадно перечёркивались. И того хуже, что это происходит под «Всё идёт по плану». Причём не саму песню, а одну-две её строчки, которые Горшенёв умудрился запомнить и которые теперь активно воспроизводил, как зажевавший кассету проигрыватель. — Мих, а ты, оказывается, тупой,— комментарий Князя, произнесённый чуть резче, чем тот рассчитывал, не был взят во внимание горе-музыкантом.— Из всей песни только две строчки выучил. — Зато выучил, ёмоё,— невозмутимо отпарировал Горшок, в очередной раз дёрнув струну, отчего та в следующую же секунду лопнула.— Бляха... Пизда инструменту. — И слава богу,— действительно, это было для Андрея чем-то вроде облегчения.— Ты бы хоть немного сделал вид, что хуйнёй не занимаешься. — А ты будто материал для нобелевки строчишь. Дай посмотрю хоть, что накалякал. Слепому не покажешь, глухому не расскажешь, а долбоёбу не докажешь, что за всё это время ты сделал столько, что этим листком подтереться даже стрёмно. Но препятствовать такому душевному порыву Князев не стал, небрежно протянув почерневший от записей кусок бумаги товарищу, и принялся искать на столе пачку сигарет. Чёрт, их оставалось всего две штуки... Какой-то кошмар, проклятие нахуй цыганское. И пока Миха с увлечённым видом пробегался глазами по не особо содержательным строчкам, Андрюха устало вздохнул, будто только что вернулся с рабочей смены на заводе, после чего, зажав в зубах сигаретный фильтр, зажёг спичку о боковину истёртого коробка и поднёс огонёк к табаку на конце никотиновой палочки. Боковым зрением он видел, с какой скоростью меняются эмоции друга-ценителя хороших текстов, постепенно перетекая из вполне адекватного интереса в полнейшее непонимание. Ну давай, скажи, что фигню какую-то сделал, — первая мысль, пришедшая в голову в край раздражённого Князя. Мозг и без того не работал, а если и этот гений скажет, мол, всё херня, Андрюх, давай по-новой, то не грех будет уйти и дверью хлопнуть. — И чё это?— Горшок криво усмехнулся, подняв глаза на Андрея, который в душе не чаял, что на это отвечать. — Чё-чё. То, что написал, пока ты насиловал мою гитару,— сухо фыркнул тот, делая глубокую затяжку и через несколько секунд выдыхая едкий дым.— Скажи уже, что думаешь. — Не твоё это,— пожал плечами Миха, лениво заваливаясь на своё место.— Я не про тексты в смысле, а про то, что ты за основу берёшь. С одной стороны действительно, никогда прежде никто из них не обращался к творчеству классиков, потому что это было ни к чему, а с другой надо же пробовать что-то новое, чтобы привлекать к своему творчеству больший круг внимания. Ну вот, хотелось как лучше, а вышло как всегда. — Думал что-то новое попробовать. Пушкин, Жуковский, всякая прочая лабуда... — Да ну, ёмоё, вообще муть какая-то. Я понимаю, что ты у нас ценитель, но хуйня голимая выходит. — Я и без тебя знаю, что хуйня,— обиженно поджал губы Андрюха, стряхивая с сигареты пепел и чувствуя, как постепенно эта тема его начинает злить сильнее.— А вообще сам попробуй хоть что-то сделать. Два часа уже сидим, а толку ноль. Может твоё вдохновение Летовым на пользу пойдёт. И он задел Миху за живое, что было заметно сразу. Медленно закивав, Горшок перехватил из чужих рук недокуренную сигарету, чему Князев не препятствовал, поднял со стола карандаш и, покрутив его между пальцами, задумчиво взглянул на исписанный листок бумаги. Неужели впервые в жизни он решил подумать? Со стороны выглядело действительно смешно то, как этот панк включает думалку в попытках выжать из себя хоть что-то, чтобы не выглядеть каким-то идиотом лишний раз. А он выглядел, что делало ситуацию ещё смешнее, ведь в то же время самопровозглашённый «король шутов» выглядел немного обескураженным тем, что его заставили импровизировать. Князев с лёгкой издёвкой растянул уголки губ в улыбке, вытягивая из опустевшей пачки последнюю сигарету. Давай, Мих, делай, что должно. А он и делал. Буквально минуты через три после раздумий принялся своим размашистым корявым почерком выводить на листе строчку за строчкой. Да уж, сразу видно, он будет это читать сам, вслух, иначе Андрей себе все глаза к херам собачьим посадит. С каким бы заинтересованным видом не приходилось наблюдать за тем, как Горшок красиво корячится, то и дело блядькая и перечёркивая получившиеся тексты целыми четверостишиями, всё равно дело не затянулось, как бы не хотелось позлорадствовать над тем, что даже великий Михаил Горшенёв не сразу может выдавить из себя что-то воистину гениальное с первого раза. Наконец-то, с ликующим видом подняв голову, Миха улыбнулся во все свои двадцать восемь с половиной зубы (в то время как у нормальных людей их в общей сложности тридцать два), торжественно поднимая руку с зажатым в кулаке готовым материалом на куске макулатуры. — Видишь, и я могу, как Пушкин!— радостно заявил молодой человек, заставив друга на секунду засомневаться в столь бурной воодушевлённости. — Хуюшкин. Прочитай хоть, что там. Горшенёв загадочно хохотнул, выкидывая куда-то в сторону уже давно погасший бычок (вот свин, не ему же убирать всё потом). Ничего хорошего от этого ждать не стоило, особенно тогда, когда глаза этого человека начинали искриться и передавать настроение своего обладателя, что варьировалось от ебанутого азарта до чего-то не слишком приземлённого. — Ученый кот, русалка, чародей, Богатыри, старуха у корыта... Я б сказки Пушкина любил еще сильней, Но тема ебли недостаточно раскрыта... Андрей молчал, не понимая, было ли это сейчас всё сказано серьёзно или нет. Хлопая глазами, он смотрел на весёлого Горшка, которого явно ничего не смущало. То есть, он потратил целым двадцать минут, чтобы сделать... это? У парня комментариев не было, да и в принципе они в таком случае были излишни. Мишу точно ничего не тронуло, даже наоборот, он с абсолютно гордым видом положил лист перед Князем, пока тот хлопал глазами и пытался немного прийти в себя после пережитого потрясения, если такой перфоманс можно было так назвать. Ещё и с таким видом читал, придурок, будто это нечто действительно важное и имеющее место быть. — Мих, это пиздец,— только и смог сказать он, забыв даже о том, что в руках находилась тлеющая сигарета, пепел от которой благополучно маленьким сгустком упал на джинсы.— Мы песню должны писать, а не подкидывать алкашам идеи для частушек. — Это экспромт, ёмоё!— всплеснул руками Горшенёв, приняв максимально оскорблённый и возмущённый вид.— Ты чё такой нудный вообще? Расслабь булки, нужно давать себе передышку. А написать что-то нормальное всегда успеется. — Железная логика, не поспоришь,— Князев тяжело вздохнул, только сейчас заметив, что сигарета, благополучно позабытая, уже не подавала признаков жизни, и перекладывая окурок в пепельницу.— Долго отдыхать собираешься? — Андрюх, мы гении. Гений и ебанутость — синонимы, ёмоё,— Миха будто специально проигнорировал заданный вопрос, усаживаясь рядом с товарищем.— Рамок дохуя, не обязательно во все укладываться, иначе крыша поедет. А ты чёт совсем запарился на этот счёт, работяга. Ответить на это Князю было нечего, потому что у него не было желания вступать в дискуссии, всё равно Мишаня настоит на своём, вставив фирменное «зуб даю». В его случае такие аргументы звучали довольно весомо, особенно на фоне того факта, что двух передних зубов уже не было. В этой ситуации он был бессилен, но в чём-то этот недопушкин был прав — башка от всего уже становилась квадратной. Прикрыв глаза, музыкант положил голову на чужое плечо, показывая, что он сдаётся. По-идиотски получилось как-то, но нихуя уже не поделаешь. Хоть Миха и продолжал вести себя, как шут, даже тогда, когда надо было писать песни, его понять можно было. Князев понимал, но иногда это ему никуда не впиралось, ведь они одно благое дело делают. — Ну ты чего раскис?— Горшенёв в своей манере приобнял друга за плечо, чуть его потормошив.— Я тебе настроение поднять хотел, а ты вон как... — Придурок ты, Миха,— побеждёно отступил Андрей, где-то в глубине души всё ещё продолжая прибывать в культурном, насколько это только возможно, шоке.— Приспичило же ещё и тему ебли приплести. — А чё не так?— приподнял брови тот.— Как будто не трахался ни разу. — К чему это вообще было? — Бля, ну не начинай занудничать. В деда уже превращаешься. В деда, мать его. Придумал сравнение конечно. Да и вообще, при чём тут трахался или нет? Будто сказать больше нечего, вот и мелет первое, что в бошку придёт. Князев вновь тяжело вздохнул, кладя руку на чужое колено, даже не заметив того. Зато Горшенёв не упустил этого жеста из виду, сначала несколько секунд рассматривая аккуратную кисть, а затем переводя взгляд на приятеля и его спокойное лицо. Странное телодвижение, но приятное. На уме сразу же возникла дурацкая идея, которая казалась Горшку вполне себе хорошей, по крайней мере в его понимании, не в другом. Раз уж Андрюха не может расслабиться сам, то почему бы не помочь ему? Шустро скользнув на пол и вставая на колени, панк тут же ощутил на себе недоумённый взгляд. Расстояние между ним и сидящим на кровати Андреем резко сократилось, что показалось второму не совсем комфортным развитием событий. Но и Миша был далеко не дураком, каким бы ни казался, понимал, что его планы для простого обывателя в лице молодого человека будут восприниматься, как припадок сумасшедшего. С другой стороны, это довольно интересный эксперимент и будущий какой-никакой жизненный опыт. Будет, если Князь позволит до себя дотронуться не так, как то обычно происходит. Тот особо и не был против, точнее, находился в полном ауте от вида сидящего перед ним на коленях Горшка, который явно не просто так решил на полу задницу пригнездить. — Хули ты творишь?— молодой человек подавился собственным выдохом, когда мозолистые пальцы заскользили сначала по внутренней стороне его бедра, устремляясь к паху.— Миха, блять... — Хули-хули, стресс твой снимаю,— как ни в чём не бывало ответил Горшок, довольно улыбнувшись. — Да какой стресс?.. Нет никакого стресса. Даже если и был, не разберёшь уже. Что делает, озабоченный... Проблема была в том, что у Князева всё встало. На Миху. Что-то новенькое. Как будто он какой-то школьник, о которого потёрлась девчонка на дискотеке. А тут просто на коленях сидит дружбан, который выказывает желание минет сделать, даже не скрывая этого. Ладно, наверное легче сказать, что стресс есть. Снова Андрюха оказался обезоруженным и слабым перед своеобразным обаянием Горшенёва. Король шутов, король шутов — обольститель, чтоб его черти ебали. Невольно юноша даже подумал о том, что удобно, должно быть, сосать без передних зубов... Вот сейчас он и узнает это. А Мишаня же, хитро прищурившись, долго ухаживания не растягивал, сразу решил приступить к делу. Ладонь легла на ширинку джинс, в районе которой уже всё напряглось, что сразу же в глаза бросалось и вызывало кучу приятных эмоций. Казалось бы, с чего это? Но и сам Горшок уже был в предвкушении. С абсолютно довольным видом панк осмелился прильнуть щекой к внутренней части чужого бедра. Он с упоением взирал на то, как Князев откидывает голову назад, пока его щёки заливаются румянцем, закрывает глаза и ждёт своей участи в полном смирении, не в силах выровнять дыхание. Эта вседозволенность, лишённая ограничений, была чем-то невероятным. Ладонь сжалась на паху, ощупывая рельеф, твердевший под плотной тканью, отчего оба молодых человека одновременно протяжно выдохнули. Михаилу безумно нравилось то, что сейчас весь контроль в его руках, особо никто и не возражал. Хотелось всё-таки ввести в оборот немного прелюдий, но как-то всё это будет не по-товарищески, хотя в глубине души такое решение не устраивало обоих, но говорить об этом ни один, не второй не хотел. Андрей на долю секунды засомневался в том, что это всё происходит взаправду, что сейчас Горшок стоит на коленях и неприкрыто его лапает. Даже если это и бред какой-то, то самый обалденный, ни дать ни взять. Слишком развязное и сладострастное удовольствие. Никогда прежде не приходилось думать, что оказаться в таком положении вполне себе реально, и действительность оказалось намного лучше, чем абстрактные представления. Особенно с ума сводила похабная усмешка, пронзающая насквозь, как пуля, и учащающая сердцебиение. Всё это тянулось и тянулось, Миша продолжал увлечённо беспокоить чужую плоть через ткань штанов, поудобнее устраиваясь между ног, пока Князев старался сдерживать полухриплые стоны и вздохи, но эти попытки лишь сильнее раззадоривали и без того разгорячившегося музыканта. — Мих...— сдавленный шёпот Князя обжигал слух. — Чё?— Горшенёв поднял голову, будто его только что оторвали от какого-то важного дела. — А ты можешь ещё, ну... Засосаться со мной? Неожиданно, ничего не скажешь. Отсос обещает быть не просто фактом, а ещё и целой цепочкой действий, чтобы обоим башню снесло к ебеням. Да и отказывать при таких-то обстоятельствах будет кощунством каким-то. Оставив вопрос без ответа, Горшок чуть приподнялся навстречу склоняющемуся к нему Андрею и, зарывшись пятёрней в волосы на чужом затылке (которые, к удивлению, оказались довольно мягкими, о чём Миша даже не подозревал, ибо никогда приятеля за голову не трогал), без лишних колебаний, голодно, жадно и по-собственнически впился в манящие губы. Боже, как же это было странно, но офигеть как приятно, особенно когда знаешь, как правильно стоит такие вещи проворачивать. И непонятно было, кто кого целует конкретно, всё смешалось в один сплошной клубок ощущений, которые полностью отключали разум. Беспорядочные всплески желания, то, как сплетались языки и как оба молодых человека старались оказаться ещё ближе друг к другу... Может быть, всё не обойдётся только минетом? Странные мысли, не дающие покоя, заставляющие тело плавиться от многочисленных ласк. Но уже через минуту-полторы, когда Князев окончательно потерял связь с действительностью, Миха отстранился и, тихо засмеявшись, вновь опустился к чужому паху. — Блять...— неясно, что конкретно подразумевала эта фраза, но почему-то Горшок от неё возбудился ещё сильнее.— Мы двинутые... — Ты хотел сказать, что мы ёбнутые?— поправил друга он, наконец-то стягивая с чужого тела осточертевшие джинсы, которые так мешали обоим. — Если честно, ничего не понимаю уже. — И не надо. Сиди, стони и наслаждайся. Вот шут гороховый. И так понятно было, что он не божий одуванчик, но такие напутствия из его уст звучали конкретно пошло, как самая концентрированная чернуха. На этом моменте мозг отключился, прекращая воспринимать всё, что не касается их тесного контакта. Оно и хорошо, зато ничего лишнего в памяти не отложится. Вслед за штанами вниз было спущено и нижнее бельё, открывая на всеобщее обозрение нехило привставший член. Андрюха сразу заметил, как в ту же секунду загорелись бесстыжие глаза Миши. — Нихуя себе,— Горшенёв хищно ухмыльнулся, отчего Князь даже немного смутился. — Очень даже хуя. Не видишь что-ли... Идиотская шутка, но это уже слишком долго тянется. Шаловливая рука Горшка обхватила ствол чужой плоти, заставляя Князя издать протяжный стон. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Волна мелкой дрожи прошла по его телу, пока друг изучал каждый сантиметр его органа ладонью, делая неторопливые поступательные движение вверх и вниз, то усиливая, то ослабляя хватку. В какой-то момент Андрею даже показалось, что он задыхается: в лёгкие совсем не поступало кислорода, воздух из груди вытесняли непрерывные стоны и вздохи. И это было только начало. Апогеем этого мракобесия был взгляд Михи — вульгарный, бесстыдный, донельзя возбуждённый и одушевлённый, хоть вообще не смотри этому человеку в глаза, чтобы самому лишний раз не соблазняться. Ни с чем не сравнимые ощущения, заставляющие голову кружиться, растягивающиеся на длиннющие минуты, которые хотелось продлить, лишь бы уловить каждую эмоцию и запомнить всё в мельчайших подробностях. Горшенёв же с обласкиванием не торопился, медленно дразня приятельский член прикосновениями и упиваясь видом потерявшегося в бесконечном потоке приятных чувств Князя. Может после этого у обоих и вдохновение появится, хуй его знает. Он бы даже никогда не подумал, что то, что он будет дрочить мужику, будет чем-то настолько обалденным. Он ещё и являлся хозяином положения. Крышак поехал, желание полностью вытесняло всё остальное, в том числе и хлипенькие соображения приличия. Ещё и Андрюха всё смотрел и смотрел этими своими глазищами, в глубине которых плясали озорные огоньки, смешивающиеся с такой же жаждой близости. Гадёныш... Хаотичные движения становились быстрее и быстрее, а стоны становились всё более томными. Тогда Князев откинул голову глаза, тяжело дыша и невидящим ничего взглядом уперевшись в потолок, пока Миша продолжал откровенно ему дрочить. Он уже хотел было попросить не томить больше, потому что сила воли далеко не железная и не бесконечная, как вдруг тело снова захлестнул поток тепла, разливающийся по мышцам. Мир разврата был полностью открыт. Дрожь пробежала по ним обоим, накаляя эмоции до предела. Влажные губы Горшенёва коснулись разгорячённой головки, обхватывая её в первый раз, выбивая из груди Андрея звучный полустон. Чёрт, это было великолепно. Просто прекрасно. И в таком положении Миха не задержался, начиная медленно спускаться по стволу сначала губами, а потом и вбирая член с кончика. Тёплый и влажный жар его рта полностью поглотил молодого музыканта, пока руки вслепую тянулись куда-то, ища, за что ухватиться. Пальцы тут же сжали волосы на чужом затылке, стараясь притянуть голову ближе. Обхватывая плоть у основания, Горшок даже не поднимал глаз, постепенно входя в раж и проталкивая окаменевший орган в рот. Устанавливая неторопливый темп, он размеренно принялся двигать головой, одной рукой продолжая стимулировать ствол, а второй оглаживая внутреннюю часть бедра. Тогда Князев засомневался в том, что сможет долго держаться, но, судя по всему, Миша и не собирался останавливаться, продолжая вытягивать открытые стоны и выдохи, смешивающееся в единое целое и заводящее ещё сильнее. — Миха...— тело Андрея сотрясла крупная дрожь, едва он ощутил, как теперь его член ласкают уже где-то у середины.— Блять, я не могу... Но тот не слышал, будучи слишком увлечённым процессом. Даже тогда, когда Князь подался бёдрами на встречу, он лишь удовлетворённо вздохнул, отмахиваясь от всего прочего, что, как он считал, могло его отвлекать от дела. Горшенёв наслаждался чужой реакцией, сжимая основание органа достаточно сильно, чтобы Андрюха дёрнулся. Он пульсировал в ладони, каждая венка отзывалась на прикосновения. Язык скользил по каждому миллиметру, казалось, что во рту создавался один сплошной вакуум, отчего у Князева перед глазами начинали пестреть абстрактные круги даже тогда, когда он смыкал веки. Темп ускорился — боже, без передних зубов и в правду сосать куда удобнее... Окончательно любые остатки разума из головы вышибло то, что свободная рука Горшенёва переместилась к машонке и аккуратно сжала её. Андрей же в свою очередь стиснул зубы, предчувствуя скорую разрядку, если Миха продолжит в том же духе. Но и останавливать друга он не смел, слишком уж умело тот доставлял удовольствие, от которого не хотелось отказываться. Электрические заряды пробежали по венам вместе с очередной дрожью. А Горшку будто то и было надо: выпустив член изо рта, он продолжил гладить сгусток мышц рукой. Медленное, но уверенное движение, которое сводило с ума ещё сильнее. Пальцы чуть задели головку, пока язык чувственно и лениво скользил по ней, останавливаясь у уретры. Всё это время юноша смотрел на то, как товарищ захлёбывается и тонет в море сладкой похоти, вызывая тем самым острое желание довести дело до конца. Даже так он чувствовал, как напрягаются мышцы чужого живота, как по телу бегут сотни тысяч мурашек. И вот, едва только Князев в самом настоящем экстазе принялся шептать его имя, Горшенёв снова опустил голову, возобновляя череду хаотичных движений. Только в этот раз Миша переплюнул сам себя, насаживаясь почти полностью и ясно давая понять, что просто так теперь он Андрея не отпустит, пока не добьётся результата своими бесконечными, умелыми манипуляциями. Дрожащими пальцами Князев очертил щёку приятеля, чувствуя, как в этот раз импульс проходит по позвоночнику. Ещё немного, совсем чуть-чуть... В глазах темнело, оргазм начинал захлёстывать с головой, но всё ещё не овладевал им полностью. Миша будто на своей шкуре ощущал это, последними рывками то выпуская член изо рта, то вновь размашисто вбирая его обратно, прижимая язык к стволу для пущего эффекта. Это стало последней каплей как в прямом, так и в переносном смысле: приподнимая бёдра, чтобы соответствовать и поддаваться движениям, Андрей позволил телу напрячься. Жар в нижней части живота, казалось, пронеся удушающее облегчение по каждой жилке, перетёк в громкий и протяжный стон, а затем и пропало всё напряжение, оставляя после себя наиприятнейшую слабость. Опустив взгляд на Горшенёва, молодой человек сразу же увидел его неповторимую ухмылку, пока сам музыкант в полном самозабвении вытирал испачканные семенем губы рукавом кофты. Сразу было видно, что он в полной мере доволен итогом своих стараний, а особенно после того, как воссиял, заметив усталую улыбку Князева. — Не знал, что ты так умеешь,— тот не мог отдышаться, зарываясь руками в собственные волосы и закрывая ладонями лицо.— Ахуенно... — Да я и сам не знал,— беспечно пожал плечами панк, проводя по губам языком и усаживаясь рядом с приятелем.— Чё, может повторим как-нибудь? — Я ради этого найду лишний повод пострессовать,— Андрей слабо улыбнулся, небрежно и почти невесомо ударив его по плечу.— Волшебник, мать твою... Горшок легко засмеялся и, приобняв музыканта за шею одной рукой, откинул голову назад. Да уж, это и впрямь было довольно неплохо. Узнай другие участники группы, что вообще тут творилось, они бы точно ахуели. Ну и пёс бы с ними. Зато теперь из-за текстов никто не парится. По крайней мере, до поры до времени.