Добро пожаловать в клуб

      Всё, что Брайан чувствовал — это ветер, разнузданно треплющий полурасстёгнутую на груди рубашку и гоняющий пыль, с каждым вдохом оседавшую в лёгких. За спиной блестела диско-шарами и глиттером на веках афтерпати, литрами лилась выпивка в ненасытно разинутые рты и полуголые девчонки готовы были перегрызть друг другу глотки, залихватски двигая бёдрами в попытках понравиться и быть этой ночью хоть кому-нибудь нужными и востребованными — лучше всего своим идолам, виновникам послеконцертного торжества. Изящные руки, длинные ноги, голые животы. Танцы. Смех, очень много смеха. Кокетливые разговоры. «А здорово ты это! Так сыграл, я ничего круче в жизни не слышала!..» Вздор. Они всегда так играли. Иной раз — даже получше.       За спиной у Брайана была жизнь и живущие её люди. А здесь — он, отрезанный от всей этой сутолоки стеклянной дверью, дребезжащей то ли от беснований погоды, то ли от того, как грохочет музыка. Время впало в кому. Только ветер, обжигающий разгорячённую кожу холодом и хаотично треплющий волосы, напоминал ему, что он пока ещё не в склепе, а на балконе отеля.       — Что пьёшь?       Джон нарисовался как из ниоткуда. Бах — и вот он, стоит от Мэя по левое плечо. Выскочил всклокоченным чёртом из табакерки — как пить дать, отрывался на танцполе: дышит по-спринтерски, тёмные глаза блестят и в них, если приглядеться, всё ещё мелькает калейдоскоп искрящихся весельем вспышек прожекторов.       — Пиво, — Брайан отхлебнул из стакана и поставил его на балюстраду, облокотившись об неё же. — А что?       Он был уверен, что ещё мгновение назад рядом с ним на балконе никого не было. Сколько именно тянулось это самое мгновение — вопрос уже совсем другой. И как Брайан пропустил хлопок дверью — тоже.       — Да так, — поставив свой стакан, Джон опёрся поясницей о перила, положил на них ладони и задрал голову высоко вверх. Брай посмотрел на небо вслед за ним. Луна шустро куталась в меховую шубу из седых клочковатых туч. Кажется, будет дождь. — В общем-то, ничего.       — Пришёл сюда, чтобы спросить, что у меня в стакане? — Мэй скептически усмехнулся. — Если ты сбежал оттуда только за этим, то, пожалуй, я попрошу тебя не продолжать, Дики. Мне этот балкон не принадлежит, так что я вполне готов разделить его с тобой, но при одном условии. Нашим общим девизом нахождения здесь будет «молчание — золото». Спасибо.       Джон кивнул, как будто по-настоящему согласился с ним и бессловесно, даже не подавившись, сглотнул его корявую, сгорбившуюся от своей уродливости благодарность. Тоном, которым Брайан это произнёс, можно было смело забивать гвозди в стену, игнорируя существование молотка.       Луна наряжалась и пудрилась звёздной пылью, ветер выл и склочной болонкой лаялся с листвой на деревьях. Мир за стеклянной дверью был всё такой же отталкивающе-яркий. Живой.       Дикон развернулся, тоже сложил на балюстраду локти. Опустил руку на руку и тихонько начал выстукивать незамысловатый ритм. Бас-гитарист — он и есть бас-гитарист, даже без бас-гитары.       — Что с тобой происходит? Ты в последнее время сам не свой.       Тон у него изменился, стал ровным и спокойным. Даже озорные огоньки на карих радужках потускнели. Брайан заметил это, когда поднял голову и устало заглянул Дикону в глаза.       Человек, который контролировал их финансы и контракты, никогда и ничего не делал просто так, наобум. Стоило догадаться сразу — Джон спросит его об этом. Потому что именно за этим разговором он и пришёл. Просто начал тактично, издалека.       Набрав в лёгкие воздуха, Мэй приготовился говорить. И выдохнул, так и не произнеся ни слова. Джон этого диалога искал, он — нет.       Между ними надолго повисла гнетущая, надтреснутая тишина. Дикон не торопил его. Только поглядывал вопросительно.       — Тебя ведь Фредди попросил подойти ко мне, да? Узнать, в порядке ли я, как ко всему этому отношусь, — Брайан вздохнул и снова умолк в попытке собраться с мыслями и выдать что-то не настолько вымученное и откровенно выстраданное. Впрочем, Джон наверняка уже всё понял. Он ведь проницательный, умеет наблюдать и делать точные выводы. — Передай ему, пожалуйста, что я продолжу общаться и с ним, и с Роджером. Мне просто нужно немного времени.       Знал ли он, что эти отношения окажутся полным провалом и его персональной катастрофой? Знал, конечно же. И всё равно ввязался.       Фредди Меркьюри — яростная молния, которой ты с радостью дашь себя поразить; лава, сжирающая тебя сантиметр за сантиметром; метеор, несущийся с бешеной скоростью на твою планету, чтоб оставить там такую вмятину, что земная твердь скорее расколется к чёртовой матери, чем переживёт этот таран. Так у него и случилось. Планета Брайана Мэя рассыпалась на миллиард фрагментов, а в руках даже тюбика с клеем не оказалось, чтобы попытаться собрать из остатков хотя бы не себя самого — своё подобие.       Видимо, он всё-таки конченый идиот. Потому что поддался. Потому что позволил себе смешать рабочее и личное, соблазнённый возможностью получить всё и сразу. Но подобного не бывает. Или бывает. Только не у таких, как он.       Дикон взял свой стакан, сделал пару глотков и поставил на прежнее место. Улыбнулся совсем невесело и, как и сам Брайан, устало.       — Меня никто ни о чём не просил.       О том, что Фредди гей, знали в его окружении все. О том, что Брайан бисексуал, знал только сам Брайан. Почему Меркьюри начал за ним ухлёстывать, так и осталось для него неразрешённой загадкой. Мэй был слишком увлечён, слишком потерял голову, чтобы искать первопричину, да и повода не нашлось спросить. То ли вёл он себя как-то не так, то ли у Фреда была проницательность и «радар» оказался настроен на нужную частоту от природы. Поди разбери, когда в твою машину напрашивались с прозаичным «подвези меня, дорогуша» — ни тебе «пожалуйста», никаких любезностей, — зато стоило только отъехать подальше, и просьба сменялась предложением, куда больше напоминающим твёрдо высказанное желание «отсосать твой хуй, Мэгги, детка, потому что я хочу себе эту штуку в рот прямо сейчас. Сворачивай куда-нибудь или, Богом клянусь, я, блядь, спущу с тебя штаны, дорогой, пока ты ведёшь».       Фредди был одновременно настойчивым и галантным. Он умел добиваться своего, и методы, которые он при этом использовал, Брайану нравились. С подобным он никогда прежде не сталкивался. Женщины и мужчины (вторых можно было пересчитать по пальцам одной руки), с которыми ему довелось иметь близкие отношения, кисейничали, строили глазки и восхваляли, льстили, рассыпаясь надорванной бисерной ниткой слепого обожания. Фредди же за ним ухаживал. Когда Мэю домой с самого утра улыбчивый курьер приносил корзину фруктов с бутылкой игристого и короткой запиской без указания адресанта — он этот почерк распознает из сотни других, — он чувствовал, что презент предназначен не обожаемому всеми Брайану-со-сцены с гитарой наперевес, напудренному, с налаченными волосами и в расфуфыренных тряпках. А лично ему. Растрёпанному после сна, помятому, в пижамных штанах, махровом халате и без малейшей претензии на гламурный лоск.       — Он не просил тебя об этом?..       Джон отрицательно помотал головой.       — Вы, конечно, оба делаете вид, будто ничего не случилось, — он заправил за ухо прядь волос, настырно лезущую в лицо. — Но случилось же. Я знаю.       Брайан с неподдельным изумлением глядел на Джона. Дикон был человеком прямолинейным, не любил полутонов и двусмысленности. Поэтому сейчас он не лгал, однозначно. И это ставило в тупик. Даже если он догадался насчёт него и Фреда, — сомнения в этом рассеялись окончательно — Брайан не мог предположить, что сподвигло Джона расспрашивать его о настолько личных вещах по собственной инициативе. Беспокойство? Точно нет, они не близки. Простое любопытство? Исключено. Дики в чужие дела нос просто так не суёт.       Брайан больше не видел никого и ничего вокруг. Был только Фредди и их тесный союз — творческий, эмоциональный. И интимный. Мэй никогда и ни с кем не занимался сексом так часто и раскрепощённо, как с ним. Меркьюри не допускал в этом вопросе границ. Постель была для него таким же полотнищем для искусства, как чистый тетрадный листок или холст на мольберте. Чтобы создавать настоящие шедевры, все способы были хороши, а выбор средств оставался исключительно на откуп художника. Безрассудство Фредди, его долгие, прожигающие насквозь взгляды, сильные и ласковые руки, губы, шепчущие с придыханием самые постыдные на свете вещи до изнеможения, искушали, и похоть лизала промежность горячим, скользким языком…       Брайан не говорил ему нет. Просто не мог сказать.       Он не подыгрывал — делал всё серьёзно и с присущей его характеру самоотдачей, хотел быть наравне. И даже если где-то недоставало напористости и прыти, Фред, оказываясь с ним в кровати и податливо раздвигая ноги, смотрел с искренним обожанием и неизменно говорил одну лишь фразу, от которой у Брайана каждый раз по коже бежали мурашки, а в голове мутилось: «Ты мой мужчина». По этой же причине с Фредом он разрешил себе сделать то, чего не позволял ни с кем другим.       Тот вечер они по обыкновению проводили вдвоём у Брайана дома. Прямо на кухне, пока он делал чай и бутерброды на ужин, у них завязалась небольшая шутливая потасовка: с Фредди это было делом обычным, несильный тычок под ребро — и всё, поехали... Брайан не придавал этому никакого значения ровно до того момента, как увидел чужие глаза. С расширившимися зрачками, как от порции кокаина, магнетически пылающие. И вожделеющие взять. Будь на его месте кто угодно другой, Мэй бы тотчас прекратил происходящее, сославшись на какую-нибудь ерунду, неважно, какую, лишь бы не зайти слишком далеко. Но это ведь Меркьюри. И Брайан его мужчина. И потому он только спросил:       «Что, прямо здесь?..»       Фредди, сально облизнувшись, сказал ему спустить штаны и нагнуться.       Впервые в жизни он отдался. На собственной кухне, под свист кипящего чайника и поскрипывающее помехами радио, склонившись над разделочной доской с недорезанной буханкой ржаного хлеба. Было приятно, стыдно и немного больно — Фред был большой и брал его быстрыми, жёсткими рывками. Брайан грыз костяшки пальцев, всхлипывал и подвывал: «Полегче… Не так сильно…» На фоне играла, кажется, слащавая подростковая попса из репертуара Sweet, в чём Мэй не был уверен. Хватаясь за столешницу, он безнадёжно тонул в собственных стонах и пыхтении Меркьюри позади.       Видимо, он замолчал слишком надолго. Потому что Джон подал голос вновь.       — Вам бы поговорить. Брай, вы бегаете друг от друга почти три месяца. Это сказывается на всех нас, на работе. И если ты думаешь, что этого никто не замечает…       — Я ни от кого не бегаю! — огрызнулся Мэй.       — Бегаешь, — спокойно и обезоруживающе констатировал Дикон.       Брайан выпрямился и скрестил на груди руки. От того, насколько же точно Джон бил в цель, он начинал закипать. Всё-таки правда — неудобная и паскудная штука. Особенно, когда не в твою пользу.       — Пусть так, — с нажимом процедил Брайан сквозь зубы. — Но и говорить нам, знаешь ли, не о чем! Что, по-твоему, я скажу ему, Джон? Как ты вообще себе это представляешь?! Сядем и будем пилить опилки?!       Они фактически перестали ссориться, что Мэй искренне и не без гордости считал своей персональной заслугой. Именно он, не Фредди, вносил в их отношения гармонию, будучи рациональным человеком. Он дал ему то, чего, по нехитрым соображениями самого Брайана, не смог обеспечить в такой всеобъемлющей мере ни один предыдущий любовник Меркьюри — стабильность.       Поддерживать константу уравновешенного постоянства оказалось достаточно сложно, но Мэй старательно обтекал все острые углы, балансировал канатоходцем над бездной и как умел избегал недопонимания что в студии, что один на один. Фред был мужчиной своенравным, себялюбивым — склок и вырывания пальмы первенства друг у друга нельзя было полностью избежать. Однако Брайан всякий раз, как только к горлу подкатывали обвинения в мелких и не очень грехах, вынужденно сглатывал их, а вместе с ними и собственные амбиции, собирающиеся капелькой яда на кончике языка. Даже когда упорно казалось, что Фредди провоцирует его, он с завидным рвением прогибался. Потому что так и бывает, когда любишь — приходится чем-то поступаться и изменять привычкам.       О своей жертве Брайан впоследствии сильно пожалел.       Ветер хлестнул его по лицу собственными же волосами, вынудив чертыхнуться и запоздало зажмуриться. Под веками закололо — так, наверное, чувствовал себя Кай, поймав острую льдинку.       Брайан потёр ладонью слезящиеся глаза. Джон выжидающе молчал.       — Он поставил точку. Здесь нечего обсуждать.       — Ошибаешься, — отчеканил Дикон. — Он всё что угодно может сделать, а потом жалеть о содеянном не меньше твоего. Просто поговори с ним, серьёзно. На тебе лица нет, Брайан. Я вижу, как ты себя изводишь.       Мэй вскинул голову. Если до этого Джон исправно и точно попадал в мишень, то сейчас он пробил её насквозь, разворотил, оставив брешь диаметром с хорошее пушечное ядро.       — Не делай вид, будто понимаешь меня! — закричал Брайан.       — Я и не делаю, — Джон пригубил из стакана. И вдруг посмотрел до такой степени тоскливо, что Мэя передёрнуло. — Я тебя понимаю.       В какой именно момент его место оказалось вакантным, Брайан так и не догадался. Фред отдалился перманентно. Избегал, не приезжал и не звонил. Пересекаться они стали исключительно во время работы. Мучительно делали вид, что всё в порядке, привычно перебрасывались остротами и подколками, корпели над материалом до поздней ночи, вёдрами поглощая допинги разного уровня крепости. Лишь спустя несколько недель, вконец истрёпанный догадками одна хуже другой, Мэй прямо во время перекура, улучив момент и оставшись с Фредди наедине, припёр его к стенке и вымолил признание, на которое не рассчитывал.       «А что ты хотел? У нас группа, мы все очень тесно работаем вместе. Он, знаешь ли, ничем не хуже тебя. Может, даже и лучше. В конце концов, я просто хочу хороший, крепкий хуй. Всё равно, чей. И не делай такое лицо. Хватит строить из себя поборника морали! Ты, блядь, штаны терял, пока бежал до моей кровати! Было и было. Кончай истерить, я твои заламывания рук не переношу, дорогой!.. Всё это как-то слишком. И ты туда же. Лижешь мне жопу каждый день и думаешь, что я на это поведусь? Да меня от твоей преснятины уже тошнит!»       Фредди так его и не выслушал. Бросил комком грязи в лицо, наскоро отплевался мерзостными отговорками и, сунув сигарету в рот, трусливо сбежал прямо из студии. С Роджером в одной машине.       Брайан чувствовал себя перед Джоном не то что голым. Как будто с него заживо стягивали кожу, лоскут за лоскутом. Распускали, как старый, ненужный свитер, мотая шершавую нитку в тугой клубок.       — И сколько вы...       — Ты ведь не хочешь этого знать, — резко перебил его Дикон.       Он был прав. Брайан действительно не хотел.       — Помимо ваших личных перипетий есть ещё мы. Группа. Когда у меня с Фредом окончательно разладилось, я пришёл к нему, чтобы обсудить всё. Не только нас. Музыку, дела в компании. Тебе это тоже необходимо.       — Ты просто не представляешь, ЧТО он мне наговорил, — осипшим голосом прошептал Брай.       — Представляю, — Джон покачал головой и на мгновение прикрыл глаза. — Поверь мне, он сделал это не потому что хотел тебя растоптать. Он не знал, как быть дальше. Это же Фредди. Он только на сцене храбрый.       — Я уйду из группы, — надломленно брякнул Мэй.       Джон пожал плечами.       — Уходи. Только разве это поможет? Не ври хотя бы самому себе. И не сжигай мосты. Тебе ещё с ним работать, — сказал он. И продолжил, немного погодя: — Знаешь, я ведь тоже хотел нахрен свалить. Когда понял, что Фред с тобой спит.       Если Меркьюри разжевал эти «отношения» и влёгкую сплюнул на асфальт под ногами, как потерявшую вкус жвачку, то Брайану их связь встала поперёк глотки, перекрыв кислород. Утешало только одно. Им хватило ума не афишировать широкой публике свой роман, на деле оказавшийся дешёвой интрижкой, не протянувшей и полгода.       В студии и на репбазе он старался не появляться под любыми предлогами, но избегать рабочих обязательств до бесконечности было невозможно. От того, что приходилось бок о бок тереться с Фредди и Роджером (иногда чуть ли не сутками напролёт), его выворачивало наизнанку. Брайан не мог их видеть ни порознь, ни вдвоём, даже при том, что вели они себя обычно, как парочка закадычных друзей — Тейлор за свой гетеросексуальный имидж пёкся не меньше, чем Мэй за свою нормальность. Только все их похлопывания друг дружки по плечам, шальные переглядки, фривольные шуточки и прочая приятельская балагуристая белиберда делали Брайану больно. Потому что он на собственном опыте знал — за любым, даже, казалось бы, случайным словом скрыт глубокий личный подтекст, пропитанный бесстыжим желанием флиртовать.       «Нет-нет, надо вот так, дорогой! Смотри, — Фредди машет руками и, с трудом сдерживая хохот, играет на воображаемых барабанах. — Бац, бац, бац! Трям-брям. Ну, понял?»       «Поганец! Поучи меня ещё, гондон! — вопреки словам, Тейлор довольно скалится и пихает его кулаком в бок, тут же отхватывая в ответ. — Я тебе так настучу...»       Знал ли Роджер о том, что между ними случилось? Брайан старался об этом не думать и поменьше вертеть в сторону Тейлора головой. Встречаться с ним взглядами он опасался. Не хотел увидеть там непрошеное сочувствие или, напротив, высокомерие и ехидство — в сложившейся ситуации Родж был способен что на первое, что на второе.       Джон снова вскинул голову и взглянул на небо. Хмуро прищурился.       — Давай без извинений, — флегматично попросил он, предвидя лавину самоуничижительной тирады. — Ни к чему это всё. Ты ведь не знал.       — А ты? Ты с самого начала понял?.. — затаив дыхание, спросил Мэй. Он предчувствовал, что ответ ему не понравится.       Дикон кивнул, но тут же поспешил добавить совершенно неутешительное:       — Он отшил меня сразу. Как только ушёл к тебе.       Тур, которого Брайан раньше с нетерпением ждал, пресытившись студийной работой, теперь оказался ужасно некстати. Острая необходимость идти куда-то и делать что-то истязала его. Всё, чего Брайан хотел, это безвылазно лежать в кровати и думать-думать-думать, спрашивать самого себя, не получая удовлетворительного ответа. Почему он такой мягкотелый остолоп, почему позволил всему этому случиться. И зачем тогда свернул в тупик и расстегнул ширинку, сунув в ненасытный рот Фреда свой член.       Если чемодан с одеждой он в дорогу ещё кое-как собрал, то самого себя уже не смог. Жил как в тумане — турбас, отели, автографы, дежурная улыбка. Играл технично, не допуская ошибок. Но без души, без прежнего запала и огня во взгляде. Под оргастические вопли толпы Фредди крутился вокруг него, юлил задом, изгибался в немыслимых фигурах, тряс микрофоном у своей ширинки, а Мэю воображение упорно подкидывало отвратительные картины, на которых те же движения руками Меркьюри совершал полностью обнажённый и с Роджером наедине. Сцена, где было место экспрессии, чувственному наслаждению музыкой и её осязаемостью, стала для него конвейером, большим и сложным механизмом, между поршнями и шестерёнками которого приходилось мастерски лавировать — лишь бы не раздавило.       Держать лицо на публике стало стратегически важной задачей. У Меркьюри ведь всё было в порядке — новый любовник, новые горизонты, новые ощущения. Он больше не скучал. Мэй вслед за ним лицедействовал, притворялся, что у него дела идут если не отлично, то хотя бы не хуже. Поэтому пропускать афтерпати показалось крайне опрометчиво — будет почва для лишних пересуд.       «Тебе не хватит, дорогуша? — Фредди стискивает Тейлора за запястье, не позволяя поднести ко рту стакан. Останавливает понарошку. Раззадоривает. — Нам завтра ехать, а ты в дерьмо!»       «Педик ёбаный, строить меня взялся? — Роджер бьёт его по руке, отшатывается, расплёскивая выпивку и заливая в себя то, что умудрился не пролить. А сам глядит так сахарно и довольно, так широко распахивает пьянющие голубые глаза, что у Брайана сводит скулы от желания оказаться на его месте. — Чего встал? Пошли танцевать! — Родж приобнимает Фреда за плечо и тянет за собой в толпу».       Лучше бы пропустил. Лучше бы не пришёл и прятался в номере, тонул в одеяле, пропахшем стиральным порошком, и подушке-медузе, от которой наутро непременно скрючит шею, а в голове сломается шарнир и она не захочет крутиться. Что угодно, кроме безвыходного одиночества битком набитого банкетного зала. Находиться здесь было невозможно, равно как и бежать отсюда. Брайану этого не позволяла гордость. То, что Меркьюри от неё великодушно оставил.       Он схватился за балюстраду дрожащими пальцами. В глазах рябило, столбики колонн множились и расплывались в стороны.       — Прости меня, — несмотря на просьбу Джона, всё-таки извинился Брайан, стыдливо пряча глаза. — Пожалуйста, Дики...       Да, не знал. Да, не он — Фредди принял роковое решение. Не важно. Мэй всё равно стал причиной того, что жизнь другого человека превратилась в невыносимое существование. В том, что именно это Джону пришлось испытать, сомневаться не приходилось. Теперь Брайан оказался на его месте, и собственная шкура, исцарапанная, изодранная шипами чужого эгоизма, красноречиво алела ранами лучше любых, самых громких слов.       — Перестань. Ну, что ты…       Брай поднял размытый взгляд, почувствовав на своём плече руку. Волевую, надёжную. Не то что у него самого.       — Я пережил. И ты переживёшь. Было и было, — сказал Джон голосом Фредди. И горько усмехнулся: — Добро пожаловать в клуб.       Брайан схватил свой стакан и залпом его осушил. Пиво щекотнуло этилом рот и прокатилось по пищеводу тяжёлым комком кислой влаги. Рука, горячая, как крутой кипяток, сильнее сжала его плечо.       В пустое бумажное донце упали первые дождевые капли.       За стеклянной дверью Меркьюри громко скандировал напыщенный пошлый тост.