Тобой невозможно

Мир был затянут мягким туманом, покачивался перед глазами: цвета и тени, отголоски света, кислотно-яркий неон. Малиновый, розовый, ноты золота в летящем с потолка конфетти. Сплошные блёстки и слишком много людей вокруг: плотная, разгорячённая толпа, прикосновения – обнажённая кожа, холодная чешуя, лёгкий росчерк перьев по пояснице – и пульс бита. На стойку рядом легла рука – обычная, человеческая рука; жилистое запястье, расчерченное шрамом – и Сакамото уставился на неё в немом изумлении. Он давно не видел землян и был слишком пьян, иного объяснения он не... – Йо, Тацума, – произнёс знакомый голос, так легко, будто они видели друг друга только вчера. Тонкая завеса насмешки, в которую была обёрнута привычная теплота, нота весёлого изумления, не скрывающая удовольствия – Такасуги всегда любил удивлять. – Шинске, – выдохнул Сакамото и расплылся в улыбке. Одним махом допил то, что оставалось в бокале, и спрыгнул с высокого стула. Перед глазами всё закружилось и, всего на секунду, вспыхнули звёзды. Затем он пришёл в себя – прижатым к барной стойке, с руками Такасуги, жёстко и привычно придерживающими его за талию. – Что-то не меняется, – прокомментировал тот, и Сакамото приобнял его в ответ, не позволяя отстраниться. – Я скучал, – сказал он, хотя хотел – не это, что угодно другое. Такасуги на секунду прикрыл глаза, но это было лучше любого ответа. Это и был лучший ответ. – Идём, – произнёс тот наконец. – Найдём место потише. Они долго петляли по палубам. Такасуги иногда оглядывался через плечо, усмехаясь, и Сакамото послушно шёл за ним. Туман отступал, и мир обретал черты и углы, набирал резкость. Они не виделись – сложно было даже сообразить как долго. Сакамото помнил каждый их разговор, и как на лицо Такасуги ложились тени костра, и как под ночным небом сияли его глаза – тогда ещё оба, – и как его кожа серебрилась в лунном свете, когда они плыли в тёплой летней реке. Как над лагерем по утрам опускался туман, и как поцелуи были только слаще, когда они, сплетясь в клубок, падали во влажную от росы густую траву. – Пришли, – сказал Такасуги, прикладывая к двери карту-ключ. Вокруг был золотистый полумрак, от которого бабочки на тёмно-лиловой юкате Такасуги вспыхнули и засияли, словно готовые сорваться и улететь. Сакамото тряхнул головой и засмеялся, когда картинка перед глазами вновь поплыла. – Эй, – окликнул его Такасуги, вдруг оказываясь совсем близко. Пальцы уверенно обхватили его подбородок, вынуждая поднять глаза. – Ты совсем пьян? Сакамото улыбнулся. Качнулся навстречу, прослеживая ногтем край его пояса. – Уже нет, – доверительно сказал он. – Но одурманен тобо... Такасуги хмыкнул. Пальцы на подбородке сжались крепче, затем медленно спустились ниже, стянули шарф, обнажая горло. Сакамото сглотнул. Неспешно возраставшее желание вспыхнуло и обожгло. У Такасуги дёрнулся угол губ, словно он прочёл его мысли, и он отступил на шаг. Тонкая перегородка сдвинулась, повинуясь взмаху его руки, и открыла разобранную постель. – Хочу тебя на ней, – произнёс Сакамото бездумно. Склонил голову к плечу и обезоруживающе улыбнулся. – И на столе тоже. – Неплохо, – согласился Такасуги, заводя руки за спину. Пояс ослаб, и его юката, и без того мало что скрывавшая, разошлась в стороны. Даже столько лет спустя эффект не ослабевал: каждый сантиметр открывавшейся кожи сводил с ума, лишал мыслей, сбивал дыхание, заставлял частить пульс. Он должен был привыкнуть, давно должен был; но ни один человек, ни один аманто в любом из уголков Вселенной, в которых он успел побывать, не вызывал такой всепоглощающей, бесконечной потребности обладать. Он повёл плечами, сбрасывая на пол плащ, и, следом, обувь; покачнулся, выпутываясь из штанин и рубашки. Такасуги нарочито медленно отступал назад, и мягкие складки тяжёлой плотной ткани шли волнами при каждом движении. – Я хочу тебя, – выдохнул Сакамото, хотя Такасуги и так это знал; всегда, с первого момента; и Сакамото хотел его с первого момента, как увидел. – Что-то не меняется, – негромко повторил Такасуги, и было в его взгляде нечто тёмное, горькое, как сакэ, и острое, как пропущенный между рёбрами нож. Сакамото шагнул к нему, провёл ладонью вниз от ключиц, запоминая каждый новый шрам. – Тацума, – но он, отрицательно качнув головой, опустился перед ним на колени. Он не хотел быстрого, жадного секса. Он хотел Такасуги, и он хотел его целиком, и ни время, ни расстояние не стёрли, не ослабили это желание. Он хотел его для себя и он хотел его навсегда. И даже если этому не суждено было случиться... это было неважно. Он тронул губами твёрдый пресс, дорожку волос внизу живота, тазовую кость. Такасуги тихо выдохнул и сбросил юкату, оставаясь обнажённым, восхитительным и лишь более опасным. Сакамото проложил дорожку поцелуев по мощному бедру вниз к колену и толкнул Такасуги назад. Тот усмехнулся, но послушно откинулся на постель и отвёл в сторону ногу, раскрываясь с завораживающей лёгкостью, лишённой любых намёков на стыд. Сакамото был на нескольких десятках планет и бессчётном количестве космических станций: он видел водопады из лавы, он видел моря из пепла, он видел китов, рассекавших лиловое небо, он видел звёзды на расстоянии немногим больше руки, но он легко променял бы каждый из этих видов; он легко променял бы их все. С коротким, вымученным стоном он припал к нежной коже на внутренней стороне его бедра, оставляя россыпь тёмных следов. Такасуги негромко рассмеялся, и в его смехе колкость мешалась с нежностью, нежностью и недоверием. Сакамото рисовал языком узоры, ладонями обводя твёрдые мышцы, и не обращал внимания на тяжёлый член, подрагивающий на животе, на слабые толчки навстречу, на тихое, рассерженное шипение. – Я слишком давно тебя не видел, – произнёс он наконец, когда пальцы Такасуги с намёком сжались в его волосах. – Именно, – согласился Такасуги и легко потянул на себя. – Иди ко мне. Сакамото ткнулся лбом в его колено, переводя дыхание, и качнулся вперёд, одним слитным, привычным движением оказываясь поверх Такасуги. Тот посмотрел на него с такой знакомой жаждой и ухмыльнулся, одним броском меняя их местами. – Поймал, – пробормотал он, не сдерживая смешка, и поцеловал его, лишая возможности затормозить. Кожа горела, и думать не оставалось сил – только стараться обнять как можно крепче, прижать – ближе, коснуться каждого сантиметра. Влажная чёлка Такасуги коснулась щеки, когда он приподнялся, с нескрываемым удовлетворением рассматривая его зацелованные губы. Сакамото машинально облизнул их и подавился вздохом, когда Такасуги снова поцеловал его – ещё жёстче, ещё требовательнее, клеймя собой. Сакамото провёл ладонью вдоль его позвоночника, и ответом стали дрожь, короткий низкий стон, толчок бёдер. Горячая головка скользнула по животу, сбивая с ритма, и Сакамото застыл, замер. Такасуги тихо фыркнул ему в губы. – Что такое, Тацума? Вспомнил, что ты в постели с мужчиной? Сакамото качнул головой и улыбнулся, смешливо щурясь. Закинул руку за голову, потягиваясь и чувствуя, как сползает по телу жадный, бесстыдный взгляд. – Вспомнил, что в постели с тобой, – сказал он. Тронул собственный член, твёрдый до боли, собрал большим пальцем натёкшую смазку. Ладонь Такасуги сомкнулась на его запястье крепче наручников, и палец оказался в плену горячего влажного рта. Дыхание в очередной раз сбилось; смотреть на это было невозможно – сомкнутые ресницы, тонкая плёнка пота на коже, золотящейся в неярком свете, восхитительное знакомое-незнакомое тело, до боли красивое, мышцы и шрамы. Бёдра, напрягавшиеся при каждом движении, покачивающийся тяжёлый член и густые тёмные волосы, твёрдый пресс, мощная грудь. Сакамото неторопливо отнял руку, и следом протянулась тонкая нитка слюны. Сакамото на мгновение закрыл глаза, а потом протолкнул между губ Такасуги указательный палец. Зубы с намёком сжались на фаланге, прежде чем он взял до самой костяшки, принял в себя, как уверенно и жадно принял бы член. Такасуги любил секс и умел им заниматься, а Сакамото... Сакамото любил Такасуги; и Такасуги об этом знал. Сакамото с сожалением отвёл ладонь, мягко сгрёб в горсть его яйца, и Такасуги склонил голову к плечу. В его глазах был вызов, на которой Сакамото и не подумал бы отвечать. Он тронул его вход влажным пальцем, ничуть не удивившись тому, что тот оказался расслабленным, скользким от смазки, готовым. Типичный Такасуги: у запасных планов тоже должны были быть планы. Типичный Такасуги: ни единой слабины и очень мало доверия, самостоятельность, возведённая в абсолют. Сердце зачастило, забилось от острой, пронизывающей близости, а Такасуги, улыбнувшись, приподнялся выше. – Не смей останавливаться, – сказал он, – эй, Тацума. – И не подумал бы, – ответил Сакамото непослушными губами, толкнулся внутрь, не осторожничая, и Такасуги запрокинул голову. Волосы спали с лица, крепко сомкнутые веки сделали черты резче; а может, такими их сделало время. Сакамото смотрел на него, и не успевал даже чувствовать: тугой, восхитительный жар, гладкий и шёлковый, пульсацию мышц, пальцы, вжавшиеся в живот до синяков. Такасуги опустился ему на грудь, тяжело выдохнув, и Сакамото поймал его губы своими. Было так сложно сдержаться, но он держался, толкаясь языком ему в рот так, как хотелось толкаться в него. Такасуги цеплялся за его плечи, исчерчивая их царапинами, и очень медленно, мучительно неторопливо двигался. Смазки не хватало, и они были так близко, как только могли быть. Сакамото обнимал его за поясницу, придерживал за бедро, выводя на коже поощрительные круги, целовал солёную крепкую шею, и волосы Такасуги лезли в глаза. – Думаешь, я сделаю за тебя всю работу? – спросил Такасуги. – Я бы посмотрел на то, как ты будешь её делать, – сознался Сакамото. Такасуги приподнялся, и его ладонь оказалась прямо напротив сердца, что тут же пропустило удар. – Не в этот раз, – усмехнулся Такасуги. Сжался на члене и расслабился, принимая его до конца. – Шевелись, Тацума. Сакамото помолчал и хмыкнул, крепче сжав пальцы на его бедре. – Нет, – просто сказал он. – Покажи мне. Такасуги недобро ухмыльнулся, почти оскалился, а затем его будто оставило напряжение. Он выгнулся красивой дугой, заставляя прикипеть взглядом к линии от паха до шеи, и начал двигаться – плавно, размеренно, так ритмично, словно его вела музыка. Сакамото рассеянно гладил его везде, куда мог дотянуться: лодыжки, живот, руки. Его хватило на то, что казалось часами, но в реальности длилось не дольше, чем пара минут; затем он вернул ладони ему на бёдра и толкнулся вверх, безошибочно попадая в такт. Из груди Такасуги вырвался короткий смешок. – Терпения не прибавилось ни на миг. Ты же хотел шоу? – Я хотел, – пробормотал Сакамото. Зажмурился, пережидая яркую вспышку удовольствия, – на тебя посмотреть. Такасуги вновь оказался на нём, больно прикусил подбородок. – Но сейчас ты не смотришь. Сакамото поцеловал его: медленно, сладко, не таясь. Остался так, прижавшись губами к губам, просто дыша им, на пару секунд, и сказал: – Я всегда смотрю. Больше он не останавливался, не замедлял темп, не разжимал рук, крепко обхватывая Такасуги за спину. Тот коротко и хрипло стонал ему в щёку, даже не пытаясь двигаться. Минуты текли за минутами, мышцы жгло, и возбуждение становилось всё ярче, пульсировало внизу живота. – Кончишь для меня? – спросил Сакамото, сгребая ладонью волосы на его затылке, и Такасуги дёрнул углом губ. – А ты как думаешь? – спросил он в ответ и застыл, даже не коснувшись себя – только сомкнутые ресницы дрожали, а пальцы стискивали простыни по обе стороны от головы Сакамото. Сакамото, который хотел запомнить его таким навсегда; но знал, точно знал, что не сможет. Боль в подреберье – привычная, старая – мешалась с пряным желанием, со сладостью, с горечью, с солью на губах Такасуги – в его комнате, как и всегда, было жарко. Сакамото излился в него, едва Такасуги прекратил содрогаться. Вынул член, размазывая семя по его бёдрам, и толкнулся обратно, ловя последние отголоски. Такасуги, сорвано вдохнув, потёрся губами о его губы – это невозможно было назвать поцелуем, – и Сакамото погладил его по щеке. – У нас есть ещё пара часов, – сказал Такасуги, глядя из-под полуприкрытых век. Он казался расслабленным, как сытый хищник, разморенный полуденным солнцем, но Сакамото не обманывался ни на секунду. – А потом? – спросил он, ероша волосы ему на затылке, и лицо Такасуги стало отстранённым и нечитаемым. – Неважно, что будет потом, – произнёс он, помолчав, и в тишине слышался шёпот духов у могильной плиты. – Что-то же будет, – согласился Сакамото. Заставил себя улыбнуться – привычно и ослепительно – и перевернул их, опрокидывая Такасуги на спину и позволяя голоду отразиться у себя в глазах. Отстранённое выражение перетекло, выплавилось в усмешку, и Такасуги сцепил ладони в замок у него на шее. – Надо же, – тихо прокомментировал он, когда они оказались совсем-совсем близко, – как ненасытно, Тацума. Тело реагировало на его голос даже быстрее, чем разум – не было ни единого шанса подавить невольную дрожь, скрыть то, как окреп член от этих изматывающих, издевательских интонаций. Проще и честнее было сразу же сдаться, оставив себя на милость победителя – как и каждый раз прежде, как и всегда. И Сакамото сказал: – Тобой невозможно насытиться.