***
Что на самом деле произошло в ту таинственную ночь, Андрей за несколько лет понять так и не может: только уверен, что, даже несмотря на отсутствие рисунка в тетради (хотя он был уверен, что ему это не снилось!) и на прочие странные обстоятельства, ему всё равно удалось кого-то выловить. Поймать собственного же героя из своего же леса. Не то сам его выдумал, не то герой-демон сам пришёл и поселился в лесу без спроса — а Андрей и рад, и выгонять не собирается. Чем больше Андрей думает, тем большим набором качеств он наделяет ночного гостя, и неважно, во сне или в самом деле: ему кажется, что этот демон — так сразу и не скажешь, сколько ему лет, он одновременно похож и на Андрюхиного ровесника, и на юношу лет на десять постарше — отличный друг и самый крутой герой всех его сказок и набросков на полях тетрадей. И самый лучший обитатель Сказочного леса, куда нет хода вообще никому — Андрей точно знает, что некоторыми своими секретами лучше не делиться, а уж сказками — тем более с кем попало не нужно: обсмеют, да и только. А для него Лес — почти что хрупкий кораблик в бутылке, его надо беречь и никого не пускать, если только человек не докажет, что достоин шагнуть под покровы тайн. Достойных ему пока не встречалось. Потому и бродил по лесным тропкам один — или в сопровождении им же придуманных существ. Этот демон — ну как же, как же его зовут? М… нет… что-то на «м»… или с шипящей согласной?.. — достаточно своевольный и умеет спорить, если с чем-то не согласен: Князю даже нравится (хоть он и не признается в этом никогда), что выдуманный им же герой не идёт у него на поводу и не делает то, что он ему скажет, а проявляет характер. Ещё он задорно смеётся и умеет играть на гитаре — Андрей выдумывает, что у демона тонкие сильные пальцы, чтобы зажать баррэ и не дребезжать струнами, он сам так ещё не очень умеет, но ведь его персонажи и не обязаны быть такими, как он. Демон говорит отрывистыми, экспрессивными фразами — и Андрею почему-то очень нравится представлять, как тот рассказывает что-то интересное. Увлечённый. И глаза у него наверняка горят самым настоящим огнём. Похожи на костры перед праздником Ивана Купалы, когда вокруг — ночь, звёзды где-то высоко-высоко и огонь охватывает коричневые поленья. Может, он и не демон вовсе. Может, колдун из Западной части? Слишком уж добрый для колдуна. Да и для демона — пожалуй, тоже. И Андрею до дрожи, до горящих вен хочется узнать, кто же он такой. Всё решается в одночасье, решается просто и до смеха правильно: когда он волей судьбы оказывается в реставрационном вместо слесарки, когда садится в середине аудитории за парту один. Когда преподаватель отнимает у него тетрадку (в этот раз он всё-таки успевает дорисовать картинку) и кивает одногруппнику, — мол, гляди-ка, на тебя похож. Андрей даже не слишком интересуется, что за одногруппник, что за предмет схожести — его отвлекли от творческого процесса, чему тут радоваться. А потом вдруг всё оказывается на своих местах. — Андрюх, стой! Блеск в тёмных глазах — до боли знакомый, смех — сумасшедший, ну да, как у демона, и запальчивость во всём облике — как раз такая, чтобы спорить, не соглашаться, но верить, отстаивать то, во что веришь. В кого веришь. — Миха же, правильно? — уточняет Князь, замирая с распахнутыми глазами и часто-часто бьющимся сердцем. Миха. Ми-ша. С шипящей согласной, как та самая морская волна или шелест листвы Сказочного леса. Демон из его Леса. Миха, которого он давным-давно сам себе выдумал. Который оказался реальнее всех реальностей, вместе взятых и помноженных на столько же. И глаза у него — точь-в-точь костры перед праздником Ивана Купалы. Огонь и звёзды посреди ночи. — Хочешь, Княже, к нам в группу? И когда Миха — в одночасье становящийся своим, самым близким, самым лучшим другом, хотя Андрей его и пяти минут не знает, но уже хочет поделиться всем своим миром — называет его этим ласковым, чуть задорным прозвищем, называет так, как никто и никогда, Князь думает, что чудеса всё-таки иногда случаются. И герои оказываются реальны.***
Ухо горит огнём, а губы сами собой разъезжаются в идиотской ухмылке: хочется в ответ садануть посильнее, да только Миха оказывается проворнее, и по уху Князю прилетает ещё один удар. Спустя секунду по галерее консерватории раскатывается сатанинский смех: так дьявольски на княжеской памяти умеет смеяться только один человек. За всю жизнь — только один. — Ну догоняй, Андрюх! И он догоняет — мчится по длинному коридору вслед за высокой фигурой, каланча эдакая, и не удерживается от того, чтобы погромче свистнуть назло всем комендантам и стерильным, прилизанным, словно по нотам сочинённым музыкантам. Даже не музыкантам — исполнителям. Миха подхватывает разбойничий свист через мгновение: а ещё спустя секунду они ловят на себе укоризненные (и откровенно злые) взгляды закостеневших в своей науке преподавателей. Потому что не каждый может позволить себе внутреннюю свободу. — Одевайся, Микеланджело, — под рёбра прилетает тычок, когда Князь, замечтавшись, задумчиво стаскивает с себя нарядную красную рубашку и на несколько секунд зависает, глядя, как Михин пиджак подлетает в воздух, как тот ловит его и небрежным движением складывает пополам, чтобы затолкать в шуршащий пакет. — Здрасьте. Потолок покрасьте! Миха смеётся собственной шутке, а Андрей, приподнимая бровь, только улыбается. Придурок. Ну ведь придурок же. — Я-то оденусь. Ты бы лучше пиджак свой нормально сложил, а не запихал как попало. — Вздыхает, натягивает на себя балахон: будет жарко, уже сейчас жарко, а впереди ещё целый день в душной, пропахшей краской аудитории, и на улице сейчас тоже душно и жарко, самое то, чтобы смотаться к заливу и сидеть, окуная ноги в тёмные, почти чернильные волны. Миха обязательно начнёт травить свои байки с маньячным огнём в глазах, распугает своей экспрессией бабок и чаек, взмахнёт рукой и наверняка заедет Андрюхе по плечу — не со зла, просто они всё время настолько рядом, что любые широкие движения оборачиваются случайными тычками и ударами, а под настроение перерастают в шуточные побои — со смехом вперемешку с воплями, подсечками и тасканием друг друга за шиворот. Хорошо, что хоть на практику их вместе отправили: не так скучно будет катать валиком вверх-вниз по унылым стенам. Хорошо, что Миха когда-то — кажется, вечность назад — отыскался и появился в его жизни уже по-настоящему, а не в сказках. — Хоть бы краску повеселее нашли, — ожидаемо морщится Миха, окуная валик в ведро и немедленно взмахивая им широким жестом, словно крутит средневековый факел: на подстеленных газетах тотчас вспыхивает фейерверк белых всплесков, почти взрыв сверхновой. Частичка звёздной волны прилетает и ему в лицо: капелька краски оседает прямо над бровью, и отошедшему на безопасное расстояние Андрею хочется зачем-то её стереть. Или размазать ещё сильнее, чтобы потом гадко захихикать, — мол, почти Пьеро, погляди-ка, и грим никакой не нужен. Протянутая рука тут же опускается, когда он отвешивает себе мысленную оплеуху: вот ещё не хватало только возиться со всякими брызгами, всё равно через четверть часа оба будут вымазанные, как музейные экспонаты. Не хватало только демонстрировать Мишке собственное небезразличие ко всяким брызгам. — Скажи спасибо, что хоть какую-то нашли, а не нам велели рыскать по всему городу. Полезли давай, я тебе ведро подам. Или нет, я полезу первым, а ты подашь, — вслух размышляет Андрей: с Михи станется вылить эту краску ему на голову только ради минуты смеха. Впрочем, минуты — мелковато, от такой забавы он бы хохотал до конца дня, а потом припоминал бы ещё недели две. — Чего, боишься? Да не боись, на тебя выливать не стану, — ход мыслей Горшок угадывает сразу и одним прыжком оказывается на середине подмостей. Им не нужно что-то друг другу объяснять, — всё ясно и без лишних слов, зато спорить — всегда пожалуйста: в этот раз они расходятся так, что их наверняка слышно в другом крыле. Между ними, когда они вместе, искра вспыхивает, рвётся шторм, буря, гроза, сердца захлёстываются чем-то диким и необузданным — как в стародавние времена, когда не существовало никаких высокопарных стихосложений, а были только инстинкты. Чтобы крикнуть погромче, по плечу заехать посильнее. Обозвать пообиднее, а потом расхохотаться, зная, что это лишь упражнения в остроумии. Чтобы без слов — знать, что нужны друг другу. Чтобы с хохотом помчаться по лестнице консерватории, едва не сшибая всё на своём пути, ронять нехитрые пожитки и чувствовать, как развеваются по ветру полы малярного халата, а от следов кед почти горит и плавится асфальт, и задыхаться от смеха и переполняющего чувства свободы и вседозволенности, ощущать себя если не героями планеты, то хотя бы кандидатами в её спасители: а кто ещё будет спасать, если не они? — Всё, Андрюх, надежда только на панк-рок, — заявляет Миха, падая на спину: крыша, обильно поросшая мхом, нагрета послеполуденным солнцем, крики и улюлюканье удаляются всё стремительнее, оставляя только надрывное дыхание, рвущиеся наружу смешки и пьянящее чувство какого-то немыслимого единения. — Своё придумывать надо. И чтоб не похоже ни на кого, понимаешь, да? Остальное — так, однодневка. А вот если всерьёз — то… Андрей молчит, не вклиниваясь в философский монолог: увлечён разглядыванием Мишкиного халата, сползшего с одного плеча, кое-где уляпанного краской — Князь ухитрился-таки один раз ткнуть его валиком. Один — возможно, потому, что не сильно-то и хотелось. Возможно, потому, что где-то на подкорке закрепляется мысль, что куда важнее секундных побед — то, чтобы этот очаровательный придурок просто чувствовал себя счастливым и нужным, даже если для этого кое-где придётся похуже прицелиться, кое-где — отвести руку в сторону, не сопротивляясь, когда чужой валик прилетает в ребро и оставляет отпечаток. Не до поддавков, конечно, этого бы Князь себе не простил, всё-таки самолюбие тоже не пустой звук, но… позволять больше, чем другим. Потому что это Миха. Пятно — белое, семафором выделяющееся на пыльно-синем халате, выпуклое, похожее на бочку. Точно. Бочку с элем в средневековой таверне. А позади бочки сидит пьяный разбойник, привалившись к стянутым обручем доскам. И вокруг чтобы непременно музыка — лютня, например, и скрипка. И сказочные создания рядом. Хорошее всё-таки пятно осталось. — А я тебе всё равно больше навтыкал, — словно в ответ на княжеские мысли сообщает Миха — и скалится довольно, словно ему назавтра пообещали сцену Юбилейного. Только всё равно Андрей отчего-то чувствует себя победителем. Как будто выиграл у жизни что-то намного большее, чем победу в шуточном побоище.***
— Слышь, Андрюх. Князь молчит: сегодня у него меланхоличное настроение как раз под стать льющему на улице дождю, хочется думать о своём и не особенно отвлекаться на всякие мирские мелочи. Такая у них, поэтов, натура. — Да ну чего ты, — Миха, словно забеспокоившись, подходит к подоконнику, где с ногами обосновался Князь, от души пихает его в плечо — так, что Андрей ударяется лбом о холодное запотевшее стекло, и не скажешь, что на улице июнь месяц. Вот же дурнина. Попробуй-ка объясни ему, такому прямолинейному, что если Андрей сидит тихо и не рыпается, и не рвётся в бой, и барагозить не торопится, то это не значит, что ему грустно или плохо. Просто… настроение. Настроение подумать обо всяком. Исподлобья, искоса посмотреть на Миху, который минуту назад беспокойно перебирал струны гитары, что-то черкал на листке бумаги — он теперь больше похож на промокашку, нежели на приличную запись аккордов, — сбивчиво шептал себе под нос ломаные строчки. Вспомнить, как давным-давно Андрюха себе придумал, что у него тонкие сильные пальцы, чтобы зажать баррэ и не дребезжать струнами, — и не ошибиться в своих фантазиях, ставших реальностью. Пропустить один удар сердца, осознав, что без Михи теперь и жизнь — не жизнь. Не то чтобы Андрей не считал себя полноценной личностью, но… с Михой словно пазл складывался. Крепко-накрепко. И отчего-то внутри тепло-тепло, а ещё чуточку грустно. Но по-хорошему грустно. По-светлому. Как будто желтоватая полоса далеко за дождём мелькает. — Ну не грусти, Княже, — в кои-то веки их глаза на одном уровне, потому что подоконника как раз хватает, чтобы Андрею не приходилось задирать голову. — Чё ты, из-за практики расстроился? Или из-за мудаков этих из консерватории? Ну хочешь, подловим их и отпиздим? Андрей не удерживается и хмыкает, отводя взгляд от колдовских глаз и устремляясь снова в серую даль за окном. Потому что у Мишки все способы решения проблем сводятся к неизменно простому и понятному: обидчиков ударить, душевные терзания залить чем покрепче, вытащить наружу первопричину — а дальше по известному сценарию, а если не идёт — то хлопнуть по плечу покрепче, так, чтобы шатнуться в сторону, и шутку затравить попошлее. Чтоб веселее жилось. У Князя так не работает. — Хочешь, прямо сейчас пойдём? В лужу их окунём, чтоб не рыпались больше на нормальных музыкантов, ё-моё. Ну давай, Княже. Хочешь, ещё раз ведро краски на них выльем? Мудаков, краски ведро. Если бы это ещё на его тонкую душевную организацию работало. Сказочник, чтоб его. Романтик. — Да не хочу я ничего, ну что приебался-то! — скорее из первого всплеска раздражения выпаливает Князь, чтобы спустя секунду выдохнуть и уже тише добавить: — Не хочу. Нет никаких мудаков. Есть вот один тут, который мои тексты петь не хочет без правок. Но с этим мудаком мы как-нибудь миром всё порешаем. Миха смеётся громко и почти с облегчением, выверенным движением запрыгивает на подоконник, и тонкая лодыжка обнажается от брючины, у самого края забрызганной питерской грязью. Отдалённой мыслью проскакивает, что хочется ухватить его за эту лодыжку — интересно, получится ладонью целиком обхватить или нет? — и дёрнуть, чтобы тот возмутился, расхохотался, ввязался в шуточную потасовку. Или Андрею просто нравится постоянно его касаться. Чувствовать, что он — не выдумка, не придурь из детства, не просто демон из сновидения. Потому что Князю до сих пор иногда не верится, что нашёлся такой вот слегка ебанутый, с припиздью, с тараканами в голове Миха, который понимает его с полуслова, полувзгляда, полувздоха, который почти как он, только с размахом побольше. Который все его сказки за чистую монету принимает, точно знает географию Сказочного леса и смотрит так, словно ничего более ценного в его жизни нет. — Мих. — Ну? — Скажи, ты колдун? Правая бровь, и так у Михи вечно вздёрнутая, ползёт ещё выше. — Чего? — Ты, — раздельно повторяет Андрей, — колдун? — Ты пил без меня, что ли, Андрюх? Не по-братски это, понял, да? — Придурок, — Андрей толкает его ступнёй и кусает губы, вдруг начиная злиться на самого себя — и на всякий случай на Миху, хоть на него и не получается, за то, что тот вместо серьёзного ответа вдруг начинает свои шуточки. — Не колдун, — уже спокойнее отвечает Миха, ловя князеву ступню и не отпуская: вот чертяка, успел-таки первым. — А похож? Он строит коварную физиономию, будто вот прямо сейчас займётся похищением принцесс, но довольствуется только тихим княжеским смешком: понял всё-таки. — На шута похож. Горохового. — Эй, ну не начинай, а! — Ты демон? — не обращая внимания на возмущения, продолжает допытываться Андрей. — Только честно. — Да Андрюх, ты ебанулся, что ли? — Миха изворачивается на маленьком подоконнике и кладёт ладони на согнутые Андрюхины ноги, сжимает колени и смотрит в глаза — пьёт его без остатка своим взглядом. — Какие колдуны, какие демоны? Сказок своих перечитал, что ли? Опять на ночь глядя выдумывал себе всяких закаляк, чтобы потом свихнуться? Чё случилось-то? — Да успокойся, блин, — тихо откликается Князь, неосознанно накрывая чужие горячие ладони своими замёрзшими. — Просто спрашиваю. Так… кажется иногда просто, что… — он чуть мнётся, думая, говорить ли, — ну, знаешь, бывает, видишь человека, и кажется, будто всю жизнь его знаешь? А потом думаешь, может, ты сам себе его и выдумал, а теперь сходишь с ума по-тихому. Миха на мгновение замирает, цепенеет, наваливаясь на его колени всем весом. В глазах проскакивает искорка понимания. — Это ты про меня, что ли? — Про кого же ещё, идиот. — Спрятать за оскорблениями неловкость, за бравадой — смущение. — Про бабу Люду, наверное, соседку свою. — Ну-ка двинься, — Миха широким жестом пихает Андрея в сторону, пролезая между ним и холодным окном и едва не сталкивая его на пол: Князь разражается возмущённым воплем, мол, места ему мало, и вообще он первый сюда сел!.. Миха крепко ухватывает его за локоть и подтягивает к себе, соприкасаясь плечами, боками, бёдрами. — А почему демон-то? — Потому что так показалось, — сварливо сообщает Андрей, злясь на себя за собственную откровенность. — Мне как-то раз чудище одно приснилось — вихрастое такое, буйное, на тебя похожее. Я сразу подумал, что это кто-то из моего леса. А потом он, демон этот, возникать стал, спорить, доказывать что-то. Мои персонажи никогда так себя не ведут, понял? А мне даже понравилось. А потом тебя увидел и понял, что я тогда тебя сам выдумал, хотя мы с тобой даже знакомы не были. Не бывает такого, понимаешь, Мих? Не бывает, чтобы вот так в четырнадцать лет что-то привиделось, а потом стало реальностью. — Ну, — Миха ведёт плечом и даже не выглядит достаточно удивлённым, — судьба, значит. — Да какая судьба, — в отчаянии Андрей дёргается, чтобы вырваться из захвата крепкой руки, но ему, конечно, не дают, — я тебе серьёзно, а ты!.. — Да я понял, Андрюх, — вдруг неожиданно мягко откликается Миха. — Чё ты начинаешь-то. Ну, даже если и выдумал, то хорошо ведь, ё-моё, что так. Я, конечно, себя сам создаю, но если бы мне сказали, что меня кто-то, ну, придумает, я бы только тебе такое и доверил. От остальных ничего путного не дождёшься. Андрей замирает с распахнутыми глазами и застывшим сердцем. Где-то за окном вспыхивает молния и гремит гром, потоки дождя усиливаются, а он весь — в этой секунде, внутри Мишкиных глаз, в крепкой хватке горячих рук. Понял-таки. Не посмеялся. — Ну-ка пошли, — Миха вдруг дёргает его за руку, стряхивая с подоконника и падая следом, — живей давай, пока дождь не закончился. — Да куда, — почти взмаливается Андрей, представляя, как холодные струи льются за шиворот, а вода хлюпает в кедах, — Миха, ты вконец спятил? — Не от тебя, Андрюх, такое слышать! — весело откликается Миха от дверей. Миха выталкивает его на улицу прямо из-под козырька парадного, смеётся как сам сатана и пулей вылетает под дождь следом за ним, — капли оказываются неожиданно тёплыми, словно кто-то включил душ. Шумит так, что шёпот едва ли расслышать, — но Миха молчит, его губы не шевелятся, а Андрею упорно кажется, будто он слышит тихое Княже… Княже… — словно сквозь годы долетающее, призрачное, ласковое. Чёрт его разберёт, откуда звучит. — Я бы если демоном был, меня бы уже давно дождём смыло, — весело кричит Миха, в момент промокая и превращаясь в одну сплошную волну. — Демоны — у них же огонь снаружи, а у меня — внутри, понимаешь, да? Меня так просто не погасить! Теперь веришь, Княже? — Хер поспоришь, Мих! — орёт Князь, чувствуя себя так, словно находится на каком-то разломе реальностей. Ну не бывает так в жизни. Не бывает, и всё тут! Впрочем… Если он выдумывает себе свою реальность, свои сказки, свой Лес, почему бы и Михе не быть частью этой переписанной реальности? Кажется, в его глазах вспыхивает понимающий огонёк — потому что Миха улавливает эту едва заметную перемену, вздрагивает под дождём и вдруг запрокидывает голову, смеясь в тёмное грозовое небо. И никуда не исчезает. Андрей и сам не замечает, как начинает хохотать тоже. Наверное, теперь-то — после того, как Князь свои ебанутые догадки озвучил, а Миха понял и принял — точно не расцепятся.***
Зал пуст, сцена пуста тоже: ребята со смехом исчезают в гримёрке, чтобы отмыться от грима, убрать инструменты, обсудить, куда двинуть после концерта. Князь валяется на спине прямо посреди сцены, восстанавливая дыхание и бессмысленно глядя в потолок: думать ни о чём нет сил, по телу разливается приятное опустошение после концерта, и в ушах слегка гудит, словно сквозь воду долетают редкие звуки. Где-то недалеко — он знает, если наугад протянуть руку, наткнётся на какую-нибудь горшовскую конечность, — так же валяется тушка Михи. — Ты во втором куплете лажанул, — доверительно сообщает Миха. — А ты в первом слова забыл, — парирует Князь, устало улыбаясь. — А писать понятнее надо было! — Миха экспрессивно взмахивает ладонью, где уже подстёрлись написанные ручкой слова. — Текст учить не пробовал? На губах играет тёплая улыбка — ну правда же, за эти трогательные, почти интимные моменты после выступлений можно многое отдать. Под веками у обоих вспыхивают фонарики: точь-в-точь светлячки из Сказочного леса. — Мих, — тихо зовёт Князь, нутром чувствуя, как Мишу ведёт куда-то не туда. — А? — Не тот лес. — Чего? — Князь скорее чувствует, нежели видит, как у Михи вздрагивают ресницы, как он едва хмурится: ведь вслух-то ничего не сказал. — Светлячки не в той части леса, Мих. Андрею трудно объяснить, но он почти ощущает, как Миху тропинка ведёт куда-то ближе к востоку, как он сворачивает правее, а светлячки водятся ближе к западу, там, где колдуны и лешие. И как только угадывает его маршруты? — Ну и что, — Миха вяло спорит только для того, чтобы не сдаваться так запросто, но не спорит с самим фактом, что Андрей и правда это всё видит. Если не глазами, то сердцем так уж точно. — Может, перекочевали. Сезонная миграция, понимаешь, да? Князь вдруг начинает смеяться — хрипло и сумасшедше, чем раззадоривает Миху ещё сильнее. И в самом деле, смешно ведь. — Как понял? — вместо продолжения спора допытывается Миха, устало пихая запястьем княжеское плечо. — Что светлячки и лес? Да запросто. Ты сначала в зал посмотрел, а там сегодня всё фонариками мелькало, — на ходу придумывает логическое обоснование Андрей, чтобы у Михи не было повода уличить его в чрезмерной романтичности-поэтичности. — А последней песней мы спели Скалу. Скала на востоке, Мих. Помнишь ведь. Вот тебя и увело случайно. Встал на ту тропинку, которая сама по себе бежит, и рванул радостно, я же тебя предупреждал, что по тропам, которые начинаются у осины, ходить опасно: заблудишься к лешему. Миха садится на сцене, моргает несколько раз — и молча смотрит, как Княже с закрытыми глазами улыбается широко, скоро, наверное, и сам превратится в одну сплошную улыбку. Как Чеширский кот. — Врёшь, — наконец заявляет он. — Гонишь. Князь размыкает ресницы и смотрит лукаво снизу вверх: у Михи около зрачков полыхает огонёк, но не тот, концертный, запальчивый, а другой. Сказочный, тот, который только для Андрюхи. И смотрит он с надеждой, с тихим ожиданием — так же, как раньше, когда они едва познакомились, а Миха уже был готов поверить в любые его сказочные миры. — Ну хорошо, — сдаётся Князь и мысленно откидывает все свои глупости: в конце концов, это же Миха. Ему сказать можно, потому что кому ещё-то, если не ему? — На самом деле в этот лес можно попасть только вдвоём. И если я там, то и ты — тоже. А значит, я могу тебя увидеть. И ты меня можешь тоже. Миха подхватывает улыбку — и сам улыбается совершенно сказочно, ну правда же — и удовлетворённо кивает. — Это хоть больше на правду тянет, Княже. И молчат вдвоём. Светлячки меняют направление и удаляются в сторону запада.