дай лапу

***

Лакированное чёрное дерево — фортепиано выглядело великолепно. В воображении сразу рисуется музыкант, что, устроившись на чуть шатающуюся после множества репетиций табуреточку, касается клавиш. Сначала мягко, а после уже зависит от настроения мелодии. Либо это бравый марш, от которого сразу начинается тахикардия, либо нежный вальс, что хочется пригласить кого-нибудь на танец. Даже если путаешься в движениях и нечаянно наступаешь на ноги. Петров через такое проходил, когда пытался в неудачные попытки и больше не пробовал. Всё задавила обида на собственное неловкое тело и стыд. Без партнёра было проще: полная свобода, никто не мешает и нет контроля. Пропадает сразу зажатость. И даже Лариса будто бы тянула якорем вниз. Девушка не так была заинтересована и всегда двигалась углами, без плавных линий. Зато ласково смотрела, но от этого легче не становилось. Попытки быстро прошли, как и желание развиваться в этой области. Нечаев бросает быстрый взгляд на инструмент тоже. За его спиной безжизненной грудой металла возвышалась НАТАША, и он опирался на её бок локтём. Конфликт и все истерики были улажены, так, что можно было передохнуть. Не передОхнуть. Такого больше не предвиделось. Мыслей по поводу данной культурной фиговины в голове толком не возникало. Только размытые образы из детства и армии. Не сказать, чтобы счастливые, но точно не вымораживающие до глубины души. Учиться не научился, но опыт небольшой был. Сбацать простенькую мелодию на раз-два, а вот дальше уже тёмный лес и пальцы путаются. Проще было научиться попадать в цель в тире, чем по нотам. Разбираться в непонятных закорючках слишком тяжело, да и с запоминанием были проблемы. Умственная нагрузка, к сожалению, выматывала посильнее физической.       — Эй, псина, хотя бы раз видел это? Или Сеченов выпускал на прогулку только на площадку с качельками?       — Слышь ты…       — Слышу, не глухой.       — Ебучие пироги… Ну конечно же, я не настолько тупой, как ты думаешь. «Да не думаю я так. Злость сложно сдержать на твоего начальника. Мозг мне весь выел, что даже думать нормально не могу.» Немного зажатая улыбка проскальзывает у инженера по губам, но быстро исчезает. Слишком она могла показать фальшивой и натянутой в такой то обстановке. Особенно после неудачного суицида и фееричных прыгалок с подтанцовкой. Руки так вообще ещё тряслись, что приходилось в тайне прятать их в карманах, хотя со стороны должен был наблюдаться максимально непринуждённый вид. Виктор старается не глазеть открыто ни на фортепиано, ни на майора (но кого он обманывает). И там и там было на что посмотреть, ведь в глазах инженера почему-то по привлекательности душевной они были равны. И к тому, и к тому хотелось прикоснуться и получить мелодичный отклик. Хотя вероятность того, что при втором варианте можно получить в глаз, была высокой. Сергей же, застывший в самой неудобной, как оказалось, позе, тоже таращился. Бегло пробежался по фигуре перед собой и чувствовал себя неудобно. Стоило бы уже давным давно доложить куда следует, что задание в процессе, беглец найден и можно отправляться в Челомей, как и было задумано. Но что-то останавливало. Желание простоять вот так рядом подольше, никуда не торопиться и просто забыть, что за пиздец вокруг происходит, слишком уж сильно вцепилось в горло. Даже дышать стало тяжеловато. Хотя, может всё было вызвано волнением и щекотанием жгутиков, что ползли к плечу. ХРАЗа очень уж беспокоила данная ситуация, и ему, откровенно говоря, всё это не нравилось. Даже битьё током на малых мощностях не срабатывало, и гляделки не прекращались. Пришлось же «несчастному» ИИ притихнуть, разве что только еле слышно ворчать, всё равно никто разобрать не сможет. Можно немного поговниться, раз время есть. Нечаев мотает головой, чтобы сбросить поплывшее в глазах беспокойство, выдав, естественно, всё за обычную разминку шеи. И перед кем он выделывается? Перед преступником, перед предателем, перед поехавшим крышей учёным и жадным до внимания? Вот только появившийся с недавних пор незнакомый женский голос, что редко нашёптывал слова мольбы о встрече, сейчас просил подумать. Не верить сладкоголосым речам Дмитрия Сергеевича, не слушать ХРАЗа и просто делать то, что подсказывает беспристрастное сердце. Что стоит довериться хоть иногда чутью, которое сейчас откровенно нашёптывало, что пиздецки дохрена народу пытаются обмануть доверчивого к приказам свыше майора. И почему-то этому непонятному «галюциногенному бреду» хотелось верить, так как от него чувствовалось странное тепло. Незнакомое совершенно, но что-то в этом было. Сделать шаг вперёд удаётся с трудом, но вот схватить за руку — уже нет. Серая ткань комбинезона выскальзывает из пальцев, потому что Петров резко меняет местоположение. Нервно пробегает пальцами по крышке, поднимает её и касается клавиш. Садится неуверенно на самый краешек табуреточки и замирает, будто статуя. И всё же, разморозившись и выбив первый грустный звук, чуть оживает. Сергей не знает, что это была за мелодия. Он просто не совсем уж внимательно вслушивается, потому что чуть завороженно наблюдает (вслух об этом даже под страхом смерти не признается). Классическая музыка и, в принципе, что-то без какого-либо текста особо его не интересовало, да и разбираться в таком никогда не умел. Но сейчас же обычное «невнятно-нудное» стало чем-то довольно приятным. Засунуть излишне щекотливо-сентиментальные мысли далеко не получалось, вот и кончики ушей вместе с шеей начали краснеть. Благо спиной видеть Виктор не умел, но шестое чувство, похоже, у него было раз он обернулся, прервав своё самобичевание через музыку. На несколько секунд в его глазах точно промелькнуло что-то напоминающее желание вновь умереть, но быстро сменилось на усталость.       — Красиво играешь, — от вырвавшегося комплимента стало слишком неловко им обоим.       — Ага, ты то точно такое не сумеешь исполнить. Не уверен, что такая псина как ты когда-либо проявляла интерес к искусству.       — Вот же ж…отойди. Сидение оказалось широким, вот и Петров не надумал даже двигаться с места. Чисто из вредности и природного упрямства, перемешавшегося с личной дуростью. Ногу на ногу чинно складывает, как и руки на груди. Скептически осматривает хмурого майора, но улыбается краешком губ. Тот же косится немного и старается сдержать порыв прижаться бок к боку, потому что приятное тепло рядом очень уж притягивало. Первые звуки выходят дёрганными. Фортепиано расстроенно бренчит, но мелодию разобрать можно. Она до дурацкого простая, лёгкая и весёлая. Совершенно детская и нелепая, но ритмичная. Если бы был соблюден правильный порядок и точная последовательность, то получилось бы вполне себе прилично. Для того, кто, скорее всего, данный инструмент видел, дай Бог, случайно или только здесь. И всё же инженер прекрасно понимал, что Нечаев не впервые в жизни пробует. Классические отыгрыши не всем новичкам даются, а тут вполне себе хромая, но уверенная попытка. Есть куда стремиться.       — Ха, так и думал, что это будет «Собачий вальс».       — Отъебись. Нечаева задели за живое. В очередной раз. Ему почему-то серьезно так обидно, вот и руки сами в кулаки сжимаются. Надувшись, как ребёнок и совсем не как взрослый, отворачивается и упирается взглядом в пол. Ковыряет носком ботинка чуть отходящую от паркета доску и старается не обращать внимание на непонятные чувства. Какие-то несколько слов навели шороху глубоко внутри, так как заползли прямо под непробиваемую пластину вокруг сердца. Сидящий же рядом Петров прикусывает кончик своего острого языка и сверлит теперь поникшую спину перед собой. Обычно зачинщиком ссоры в его паре выступала Лариса, а мириться первым шёл именно он. Писал ровным почерком записки, приносил из лабораторий ботаников экспериментальные варианты необычных цветов и ещё всякие глупости. А их же двоих вообще ничего не связывало, кроме взаимной ненависти. Вот только безумно неправильно было так грубить. Хоть Виктор и терпеть не мог (наверное сейчас совершенно не понимал) человека рядом с собой, но воспитанный (не особо удачно) и отчасти вежливый (ключевое слово — отчасти) не мог смолчать. Штокхаузен точно бы до слёз расстроился — слишком уж чувствительный был к критике, мату и тем более простым оскорблениям. Придвинувшись ближе, непозволительно неприлично вжавшись грудью в лопатки, инженер обхватывает Сергея за талию, практически не касаясь живота. Щёку устраивает чуть ниже основания шеи и понимает, что теперь слышит сбившийся ритм чужого пульса. В очередной раз стало безумно неловко.       — Прости, Серёж, не хотел перегибать. Обычно я бы и не стал оправдываться, но когда дело касается искусства стоит быть тактичнее.       — Имя откуда знаешь? — Нечаев принимает извинения показательно чуть расслабившись, чтобы стало понятно.       — Видел досье. Его несложно было достать, когда есть у кого спросить.       — Ясно, не думал, что всё окажется так просто, — крупная ладонь майора уже секунд пять находилась в плену ладони поменьше, но он даже и не пытался её высвободить. Непривычно и странно ему было ощущать прикосновение кожи к коже. И всё же это было приятно, вот и осторожно погладить ласкающим движением чужой палец показалось идеальным решением.       — Хэй, а дай на счастье лапу мне.       — Чего? У тебя там после перфоманса крыша совсем протекла?       — Это Есенин, необразованная ты балда. Даже не попытался подумать, эх. Надуться Нечаев не надулся, но и злиться не стал. Какой в этом смысл, если ничего такого и не сказали. ХРАЗ подозрительно молчал, но так явно спрашивать у него совета было бы довольно глупо, да и пора самому справляться с неудобными проблемами. Как бы ни было неудобно и странно, но руку всё же подаёт. Вкладывает прям конкретно в призывно открытую ладонь, свою собственную и сглатывает вязкую слюну, когда переплетает пальцы. Сжимая всё в крепкий замок. Вот и приплыли. Опять привлекают внимание сбитые по непонятным причинам костяшки, и мысли сразу возвращаются к списку дел. Ставится мысленный крестик, что надо бы покопаться в аптечке, да и воды бы не помешало достать. Хотя вряд ли это из-за жажды в горле пересохло.       — Я… могу послушать, если захочешь прочитать. Всё равно пока не решил, что буду с тобой делать.       — Странно, уже думал, что потащишь связанным, в мешке. Ну чтобы точно не сбежал. На всех порах помчишься, а то вдруг Сеченов не похвалит.       — Злишься? — Вопрос риторический, но задать его стоило.       — Да. Очень, — ответ прилетает очевидный.       — Прости, — извинение вполне себе искренние и заслуживало своего внимания.       — Задолбало всë, — Петров ёрзает и чуть не падает назад, но его цепко держат за руки. И притискивают поближе за них так, что между телами не остаётся свободного пространства от слова совсем.       — Не ломайся, я могу вникнуть. Ведешь себя как баба. А вот теперь извиняться не буду, — Нечаев ухмыляется, когда слышит за спиной смешок с издёвкой. И всё же он, несмотря на искренность, удивлён собственной эмоции. Виктор долго шерстил в голове стихотворения. Он долгими днями и ночами зачитывался, зарывался в сборники, которые только недавно снова разрешили читать, и не мог от них оторваться. Многие зачитывал наизусть и какие-то выписывал к себе в карманную книжицу. Где они перемешивались с его собственными. Не такими идеальными и чистыми, но довольно-таки искренними. И тоже совершенно на любую тему. Разве что всё они были безумно короткими. Выступать на публике инженеру не приходилось. Даже Ларисе он стеснялся в слух зачитывать не то что чужие, но и свои собственные произведения. Хоть его душа и горела театром и с ценой, но всё перекрывала боязнь живой публики. Одно дело выступать с защитой научной статьи, но перед этим, конечно, тоже через шум в голове и трясущиеся колени нужно выходить. Майор же был первой реальной и живой аудиторией. И почему то в тот момент, когда мозг и разум пылали от злости, обиды и разочарования, было так легко зачитывать пламенную речь и смотреть прямо в глаза. Противоречивые чувства, ничего не скажешь.       — «До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди. До свиданья, друг мой, без руки, без слова, Не грусти и не печаль бровей, — В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей.» Хоть Виктор и практически шептал, но слова можно было различить. Нечаев честно, как и обещал, вслушивается в незнакомые ладные строки и понимает, что голос то красивый. Когда в нём не было ноток истерики и безумия, а какое-то грустное тепло, то сразу же захотелось не останавливать. Им же без криков и ругани получилось поговорить только сейчас, поэтому сложно было привыкнуть. Но оказалось, что не зря приходилось терпеть всё это время. Талант к такому, сразу видно.       — Если есть ещё, то не останавливайся. Пусть и ХРАЗ послушает, — ИИ приплелся случайно и совершенно не у месту, но стыдно было в открытую признаваться, что чуть сбитый но хорошо поставленный голос действовал уж слишком приятно, что стало неловко.       — «Грубым даётся радость, Нежным дается печаль. Мне ничего не надо, Мне никого не жаль. Жаль мне себя немного, Жалко бездомных собак, Эта прямая дорога Меня привела в кабак.»        — Не уверен, что ты вообще пьешь. Есть подозрение, что падаешь с первого же глотка.       — Да пошёл ты, — Петров пинает чужой ботинок и получает щипок за ладонь в отместку. Перебранка продолжается ещё минуту пока им двоим не надоедает. Атмосфера вокруг стала совсем уж запутанной. Хотя куда уже страннее, — Последнее и на этом всё.       — Жаль, — не успев заткнуть вовремя рот майор замирает и облегченно выдыхает когда не замечает реакции.       — «Рад послушать я песню былую, Но не лай ты! Не лай! Не лай! Хочешь, пес, я тебя поцелую За пробуженный в сердце май? Поцелую, прижмусь к тебе телом И, как друга, введу тебя в дом…» Петрова целуют. Сразу же. Разворачиваются, чтобы схватить за плечи, и прижимаются губами к губам. Он только успевает равно вздохнуть, сморгнуть набежавшие на глаза слёзы и застыть. То ли от испуга, то ли от злости, то ли от чего-то ещё. Смущение ложится на его щёки бордовым полотном, а пальцы намертво вцепляются в твёрдые бока. Нечаев не контролирует себя и, похоже, что сходит с ума. У него голова идёт кругом, и ему хочется прочувствовать полностью всё то, что было вложено вроде бы в совершенно случайно подобранные отрывки. Но вот только прекрасно понимая и основываясь на том же досье и записках, он прекрасно знал, что это всё не просто так. Виктор открывает рот под напором языка и оказывается полноценно вовлечённым в поцелуй. Неловко стукается зубами и, кажется, прикусывает губу. Но никто за это на ним не насмехается. Только ближе подтягивают на этой небольшой табуреточке, поставленной специально для концерта из четырех рук. Майор действует по наитию и ориентируется на чужую реакцию. У него вскипает тестостерон внутри и, похоже, кровь бурлит, раз тело само тянется и трётся. И пальцы не хотят совершенно отпускать уже не напряжённые плечи. Губы начинают болеть неистово, через минут десять. Долго они этим занимались, так как просто не могли расцепиться. А инженер умудрился найти слабую точку, и что смешно, она была за ушами. Он ласково наглаживал там, не забывая касаться опухшим от поцелуев ртом, пунцовых щёк. Хотя и сам был готов упасть в обморок от смущения. Даже с Ларисой так не было. Да с ней и вообще всё было довольно скромно и зажато. Максимум — долгие объятия и держания за руки, и то не при свидетелях. Ну что поделать, общество такое. С неугомонным, спонтанным и прущим напролом Нечаевым так совершенно не получалось. Слишком уж он прямой, как рельсы. Что делал, то и думал. И совершенно не наоборот. Как открытую книгу его можно было читать, но от этого пока хуже не становился. От такого подставы ждать не получится. Всё же на лбу написано крупным шрифтом ещё и красным цветом. Обязательно. Майор сначала смотрит немного сквозь, потом совсем немного в сторону, но точно в самую глубину души. Трёт большими пальцами челюсть, приласкивая бледную кожу на подбородке. Ведёт потом вдоль скулы к отдающим ярко синевой кругам под глазами. Петров же разглядывает вблизи каждую морщинку и тот самый притягательный голубой, что находился чуть ниже уже раслабленных бровей. До этого они чуть ли не каждую секунду пребывали в состоянии «у меня треснет лицо, если я не буду поддерживать его хмуростью или харизмой». Звук биения чужого пульса слышится так же ясно, как и собственный. Слишком уж близко они друг к другу находились. Разница в росте — непозволительно неудобная, и шея поэтому быстро затекает. Между шестым и седьмым позвонком, кажется, нерв стягивается особенно сильно. С хрустом сгибаясь и воткнувшись лбом в ложбинку на груди, Виктор чувствует отчётливое смущение. Жгучим шариком застрявшее прямо под рёбрами. Там, где замирает сердце. Перевозбуждённые, как подростки в период пубертата, они стыдливо отлепляются, когда ХРАЗ показательно изображает кашель. Насколько позволяют его способности к подражанию. У него давно терпение откровенно вышло из-под контроля. Что раз он решил влезть так явно. Странно, конечно, что до этого слишком долго хранил молчание. Долбанный Хранитель Знаний. Благополучно забыв спросить хотя бы разрешение, Нечаев тянется обратно, оттягивает ворот водолазки и ставит засос. Крупный, алеюще пошлый и очень неровный. Потому что в процессе тот, кого пытались заклеймить, дёрнулся и шикнул от тянущей боли. Поставленный в ещё более неловкое положение Петров фырчит, пихается и кусается со всей дури примерно в тоже место. И в очередной раз их прерывает ИИ, только уже легонько ударив током.       — Товарищ майор, как я понял у вас сильно и довольно кардинально поменялись планы.       — Хочешь это обсудить, ХРАЗ? — Сергей оставляет свой тон сдержанно-холодным, чтобы довольно чётко показать свою позицию. Жгутики раздражённо раскачиваются из стороны в сторону, но природное упрямство угрозами не побороть.       — А не пойти ли вам куда подальше, товарищ майор!       — Чё…       — Ни чё. Нахуй, говорю, идите. Петров трётся виском о форменный комбинезон и начинает смеяться, не забывая прикрыть рот. Он думает, что у него всё же окончательно поехала крыша или реально насупившийся от его реакции майор собрался пойти против начальства. И похоже, что все-таки да. Потому что тот тянется к лицу и не бьёт, а просто ставит лёгкий щелбан, сразу же заглаживая розовое пятнышко. И смотрит при этом смущённо, будто не верит самому себе, что всё происходящее — реальность. Но руку не убирает и держит крепко правой, пока левая вела с ним активный диалог. Взаимное перекрывание матом и выяснение отношений закончилось уже только на выходе из здания. Смысл было сидеть на месте и выяснять отношения, когда время так-то тикает. Мозговыносящий брифинг оканчивается один-ноль в пользу человеков, и ИИ отправляется в полёт, проорав в пути, что Харитон Захаров произвола не прощает. На свежем воздухе жить хочется гораздо больше. Ну, по крайней мере, в разы, чем на территории до икоты пугающего сейчас Театра. Деревья шелестят, Ромашки орут, птички чирикают, Вовчики утаптывают отросший газон. Красота. От Сеченова же не было ни слуху, ни духу. А вот Штокхаузен всё норовил отжать себе линию связи и отругать нерадивого майора, что так и не выполнил поручение. В его голосе очень чётко были слышны недовольные нотки и уже почти гневные. Даже акцент внезапно пропал. Бесить и выводить из себя откровенно было весело, но перебарщивать с этим совершенно не было смысла. Слишком ранимый и слишком обидчивый. Прямо как некий инженер, что притиснулся плотно к боку Нечаева. Ещё и умудрялся практически незаметно на природном свету его разглядывать.       — Сынок, ты нашёл Петрова?       — Дмитрий Сергеевич, тут такое дело…       — Товарищ Сеченов, майор до сих пор непонятно где ходит, непонятно что делает и тратит наше драгоценное время. Как мы можем запустить Коллектив 2.0, если колец на месте нет. Предателя нет. И вообще ничего нет.       — Мне подключаться к диалогу? А то у вас такая оживлённая беседа.       — Лучше помолчи, если не хочешь вернуться обратно в камеру. Перепалка на повышенных тонах, перекрывающим спокойный тон постепенно закипающего Сеченова, проходит быстро. Штокхаузен выдыхается, начинает кашлять, и на том конце линии становится чётко слышно, как ему ласково стучат по спине. И, кажется, даже дают воды. Сергей прекрасно понимает, что происходит, поэтому и надеется, что их отпустят.       — Серёжа, будь добр… Когда вернёшься из отпуска, не бери его с собой. Нам проблемы не нужны.       — Отпуск?       — Отпуск отпуск. Наконец-то у нас получилось разобраться с системой и роботы должны вернуться к своим обязанностям, — в подтверждение этих слов парочка Пчёл резко развернулась и полетела в обратную сторону. А потом и несколько чёрных Вовчиков отошли и кажется направились к основному зданию предприятия.       — Ладно…       — Я могу рассчитывать на кольца?       — Нет.       — Я так и подумал. Связь резко обрывается, и Нечаев тут же осторожно опрокидывает улыбающегося Петрова на капот стоящей рядом машины. Алый корпус ярко контрастировал, но очень уж бил своим цветом по глазам. Перчатка с левой руки снимается окончательно и теряется где-то в высокой траве. Приевшийся и оттого частично ненавистный комбинезон еле справляется под напором пальцев, но пуговицы всё же выдерживают. Все остаются на месте, и даже ни одна не отрывается. Водолазка резво стягивается через голову, и голую кожу сразу обжигает нагретый на солнце металл. Каждый запах, вкус и звук, что окружал их, точно придавал атмосферы. Сеченов не собирался подглядывать, поэтому не особо то и стыдливо отвернул камеры в сторону, стараясь делать вид, что ему совершенно нет до этого дела и что он не слышал недовольное цыканье Штокхаузена. У майора руки сильные и ему не составляет труда поднять Витора над машиной, чтобы подскатить одежду ниже колен. С него же всё давным давно стянули. И теперь он шумно выдыхал и вздрагивал всем телом, когда ноготь царапал напряжённый пресс. На нём отчетливо вырисовывается «псина» и «красивый». Розоватый след точно быстро пропадёт, но пока он клеймится как неброская татуировка. Будь у них лишнее время или хотя бы нормальная обстановка, располагающая к чему-нибудь романтичному, всё точно было бы не так. Сергей любит дарить нежности, хотя и способностей к ним у него толком и не было. Но он старается по мере своих возможностей. Ласково сжимает за плечо, заставив прогнуться, насколько получается, и осторожно растягивает. Реагирует на каждый болезненный вздох, будто лично сам себе наносит вред. И целует глубоко, отвлекая. Петров же прячет вновь вспыхнувшее смущение в сгибе локтя, не давая смотреть на своё сгорающее от него лицо. Хотя с головой его точно выдавала шея, на которой пестрели собственнические засосы, ну и кончики ушей.       — Милый.       — Заткнись!       — Чувствительный.       — Прекрати, псина…       — И только мой. Если думаешь, что после всего верну Филатовой — то фиг ей.       — Ум…       — Не слышу, — Нечаев врёт и не краснеет. Ему просто нравилось одновременно нежно втрахивать в капот и сыпать скудными комплиментами.       — «Умей смертельно ненавидеть, тогда научишься любить…» Виктор никогда не думал, что будет использовать Есенина в такой ситуации. Стало стыднее вдвойне. Остаётся только, пунцовея ещё сильнее щеками, потянуться за поцелуем, чтобы не умереть уже в третий раз. У него под закрытыми веками собирается солёная влага, что обжигает роговицу. Но посмотреть прямо в лицо слишком сложно. Проще забраться снова в родную глухую и покрытую душевными ранами раковину. Сергей так не считает. Он слизывает, как глупый большой щенок, скатившуюся по щеке слезу, царапая нежную кожу своей щетиной. А после медленно выходит под недовольный стон, но только для того, чтобы сделать то, чего он никогда и в жизни не планировал пробовать. Опускается неуверенно ртом на истекающий смазкой член, схватившись при этом цепко за чужие бёдра. Контролирует амплитуду движений и тем самым помогает себе. Не хватало еще подавиться и так глупо закончить свою жизнь. Не удержавшись от смешка и тем самым пустив вибрацию по горлу, с лёгкостью выбивает ещё парочку приятных на слух звуков. Дрожащие пальцы тут же ложатся на встрепанную макушку и тянут за волосы. Царапаясь лопатками о капот, Петров, используя природную гибкость, прогибается, толкаясь глубже во влажное тепло. У него под веками скачут яркие пятна от удовольствия, что голова потихоньку начинает кружиться. Удивительно, что он еще так долго продержался. Даже вытерпел слишком резкое подведение к черте оргазма, а после быстро отступление. И, снизойдя до мольбы о продолжении, загнанно дышит, признавая капитуляцию по всем фронтам только сейчас. И только сейчас пытается принять все нежности, что так явно и так бескорыстно сыпались на его бренную душу. Нечаев снова входит в уже податливое тело и подтягивает колени к груди, чтобы поцеловать каждую чашечку и увеличить угол. Проникнуть поглубже, не забывая сипеть чуть сорванным голосом. Запоздало вспоминая, что вокруг были напиханы камеры, он вдруг чувствует, как увеличивается жар внизу живота. От таких интересных реакций организма и вспыхнувших в голове эмоций член только крепнет. Движения с каждым разом было все сложнее и сложнее контролировать, так что приходилось, обхватив широкой ладонью влажный затылок, оберегать инженера от ударов о металл. Он и так совершенно потерялся в ощущениях и лишь сдержанно стонал, прикрывая искусанные губы рукой. Влажно поблескивал золотистыми глазами и свободной придерживал напирающего на него партнёра. Ему не особо хотелось быть раздавленным. И так можно было, изображая недотрогу, самым наглым образом лапать за грудь. Ну что поделать, если тебя трахает псина, но такая накачанная? Надо пробовать и брать, пока дают. У них обоих от недостатка секса тела безумно чувствительные. Но по разному. И поэтому от каждых плавных круговых поглаживаний вокруг соска Сергей полузадушено стонет, закатывая глаза. Кончать первым, сжимаясь и царапая до крови кожу под ключицами, было стыдно, но так приятно. Тело сразу наливается истомой, и в голове кружатся пространные мысли, даже немного сентиментальные. Хочется всякие глупости творить и спать. Тёплые прикосновения, скользящие по влажным от пота бокам, вызывали лёгкую и искреннюю улыбку. Нечаев краснеет, когда его шутливо чешут под подбородком, что сбивается с ритма. У него и колени уже дрожат от высокого уровня удовольствия, что поместилось прямо в крови, что кажется, будто всё выплеснется через край. Под ослабевшими после оргазма бёдрам скапливается приличная лужа естественной смазки, что всё легко скользило внутри. Неприличные хлюпающие звуки и пошлые шлепки перекрывали природный шум, что довело стыд до самого верхнего витка.       — У тебя такое сосредоточенное лицо во время оргазма. Очаровательно, — Петров посмеивается и сбивается на стон, после того как майор с глухим рыком кончает внутрь.       — А ты когда молчишь, то выглядишь красивее.       — Пф. Псина ты…как ни посмотри. Будешь всё вылизывать, раз не вышел.       — Как скажешь, — в ответ прилетает пятка в плечо и смущённый взгляд. Дальше они уже с этим как-нибудь разберутся.