.
.
.
.
Для Хёнджина последние несколько месяцев стали самыми красочными за всю его жизнь; как будто он наконец-то приобрёл то, что он искал всё это время. Как будто его наконец-то окунули в ту самую утопию, о которой грезили все люди в этом несчастном и иногда жестоком мире. Он догадывался почему это могло случиться, но всё равно настойчиво отгонял от себя эту мысль как можно дольше, потому что считал, что она глупая и невыполнимая; каким образом он вообще мог думать о том, что ему повезёт в любви с этим… А, впрочем, проще будет не упоминать его имени вовсе. Каждый раз, когда он думал о нём, когда вертел это имя у себя на устах в очередном порыве изрисовать весь свой скетчбук, когда он с упоением ожидал анонса выступления, где будет он, его сердце делало такой кульбит, с неумолимой силой ударяясь о грудную клетку, да так, что было больно. Но боль эта не была такой, как от порезов или от иных физических увечий — она было моральная, тягучая и тянущая, приносящая не то что дискомфорт, а настоящее наслаждение что очень пугало. Он до сих пор не понимает каким образом судьба свела его с ним; неужели это был очередной способ посмеяться над ним? Так почему она тогда дала ему силы на, казалось, полное сокрушение мира во имя этой чёртовой симпатии, которая с каждой мыслью о артисте, крепла в его сердце, отзываясь теплом по всему телу. Неужели так судьба намекала ему, что он чего-то стоит и ещё может за что-то бороться? Сынмин, которого Хёнджин по своей неосторожности, но даже без единого сопротивления, привёл к себе домой, высказался, что последнему пора уже наклеивать на стены собственные рисунки, а после смеялся со своего высказывания. А Хвану смешно не было: его мутило от мысли, что он чересчур одержим одним единственным человеком, который сейчас игрался с ним, как кукловод, который искусно дёргает за ниточки каждую из своих деревянных приятельниц — а сам он того даже не подозревал. Хёнджин решил, что будет более стойко переносить все подобные выбросы и после этого не сопровождал Сынмина, из-за чего тот, беспокоясь, написал ему не менее десяти писем; Брюнет, проходясь по отчётливо выведенным красивыми буквами «Ça me manque», невольно улыбался и думал о том, что было бы неплохо увидеться с ним. Джисон за всё это время приходил к нему с кучей вопросов и восклицаний о том, что тот выглядит куда более живым, а Хёнджин, смутившись очень резко, начал что-то бурчать невнятно себе под нос. Хан в шутку сказал, что тот влюбился и застыл на месте, когда не услышал привычного отрицания своей безобидной клеветы. Он сразу же вспыхнул, забегал по комнате — Хёнджину даже показалось, что он чуть ли в окно не выпрыгнул, чтобы выкрикнуть весь тот эмоциональной комок, который резко накопился в нём — а после подбежал к своему другу и начал с такой силой трясти за плечи, будто он хотел убить его — не меньше. Блондин в ту ночь от Хвана так и не ушёл, до ночи расспрашивая тихо-тихо, даже тише шёпота, о том, кто он, как он, где он, каков он, прислонившись своей пухлой щёчкой к плечу Хёнджина; они так и заснули, разговария об этом. Он был удивлён своим переменам в жизни, но перенёс их спокойно, и на смену сбивающей с ног страсти пришла спокойная и греющая сердце влюблённость, которую он томил далеко-далеко где-то в своей душе. Когда он написал Сынмину письмо, он получил ответ уже в вечер того же дня, где тот выражал искреннее наслаждение от того, что его «cher interlocuteur» наконец-то ему ответил. В дальнейшем, Ким писал о том, что следующая постановка, в которой будет Минхо состоится приблизительно через три недели, поэтому покупать билеты в первом ряду им нужно быть готовыми уже завтра-послезавтра, и что очень удобно, Хёнджин удосужился бросить ему весточку именно сегодня. Кстати о первых рядах… Хван изменил своё мнение на этот счёт, когда желание быть замеченным объектом влюблённости оказалась чем-то таким же необходимым, как воздух. Хёнджин не мог думать, рисовать, мечтать, если в его голове нет привычного образа, заполняющего его без остатка; а когда он осознал, что всё это не будет всегда для него хорошим исходом, он решил, что всеми силами должен привлечь к себе внимание. На самом деле, для него всё ещё многие вещи оставались тяжёлыми в реализации, несмотря на все остальные улучшения. Всё ещё было затруднительно вывести на бумаге какую-либо красивую лирическую мысль, а рисунки его всё также больше походили на каракули сумасшедшего, нежели на детальные и проработанные портреты и пейзажи; но его радовало хотя бы то, что любовь к театру стала для него чем-то более досягаемым, и, наверное, в этом случае ему нужно благодарить Минхо, который воскресил все те былые прекрасные чувства, которые Хёнджин испытывал в прошлом: сейчас он наслаждается чудесными любовными речами, прекрасным пением и сногсшибательной игрой актёров, которые приводят к тому, что он без задней мысли хлопает в конце представления. А… Ким Сынмин… билеты… Точно..
.
.
Через три недели они встретились на давно уже привычном для них обоих месте; Сынмин его тогда крепко-крепко прижал к себе, не давая выпутаться из объятий, а Хёнджин, поражённый таким резким приливом нежности, чувствовал как на кончиках пальцев у него проявляется приятное покалывание, а в душе разливается уже слегка привычное тепло. Хван тогда обнял его в ответ, что вызвало сначала чужое удивление, а потом и сияющую улыбку, которую Хёнджин пообещал себе сохранить в потайном уголке своего сердца. На улице привычно шёл дождь, но на душе было тепло, а все рецепторы были в предвкушении шоу, которое они должны были узреть с минуты на минуту..
.
Как обычно, шоу проходило восхитительно. Минхо очаровывал каждого из людей в толпе, одаривая своим солнечным взглядом и добродушной улыбкой, которая ему безумно шла. Чонин же, с которого очень редко сводил взгляд Сынмин, выглядел ещё более вдохновлённым, чем обычно, и казалось, что он прямо-таки светится на сцене, когда он в очередной раз проговаривает свои строчки; после «Лебединого озера» в тот чудесный день он более не играл злых персонажей, и Хёнджину кажется, что это было даже правильным решением. Такой мальчик, как он, которому стукнуло дай Бог девятнадцать лет, безусловно, мог сыграть злодея, но в его глазах была такая невинная любовь к окружающему миру и людям, которые в нём существуют, что невозможно было поверить в то, что он озлоблен на весь шар земной. Минхо же продолжал играть принцев, различных аристократов и дворян, а иногда бывал в образе прославленных деятелей искусства, которые приговорили, что они изменят своим творчеством всю планету, обойдут её вплоть до северного полюса, а после — собственная «пыльца» разлетится по подсолнечному полю. Ничего, кроме тоски в этот момент не могло быть в душе… Когда шоу заканчивается, все привычно встают и хлопают, но Сынмин — перестал. Хёнджин смотрит на него, оглядываясь полностью и замечает, что парня подзывает со стороны закулисья какой-то молодой человек, который смутно был похож на режиссёра, а может, даже на самого из главных людей в этом театре — старший уверен не был. Зато он отчётливо увидел удивление в чужих глазах, граничащее с какой-то небольшой паникой, которую, наверное, не могу объяснить и сам Ким. Джин в ободряющем жесте потянул его за рукав пиджака, чтобы привлечь внимание, а после — приобнял его. «Я подожду тебя здесь»: говорит он, а дрожащий в его руках парень лишь кивает; жалобный взгляд устремляется ему в спину. Хёнджин садится на своё место, оказываясь в пустом зале, где, наверное, тишину нельзя было нарушить вовсе: это был вакуум, который был огорожен от всего остального мира. Не то, чтобы он нервничал: в конце концов, что могут сделать с Сынмином в обычном театре? Но всё равно волнение за товарища, пусть оно было и необъяснимым, оставалось фантомным ощущением на его потных ладошках; он невольно перебирает пальцами ворот своего побитого слегка жизнью кардигана и устремляет взгляд на пустую сцену. Ни одного голоса слышно не было, ничего… Пусто. Хван точно пойдёт отсюда не один? — Bonsoir, beau jeune homme! Puis-je vous inviter à me parler? — Хёнджин пугается, но не сразу поворачивает своё лицо к говорившему; он пытался разобрать слова через затуманившую его мозг тревогу, — Je promets que ça ne prendra pas longtemps! Vous pouvez en principe refuser, mais on m'a dit que vous veniez à chaque production où je joue, alors… Peut-être que vous seriez intéressé à marcher avec moi? Брюнет наконец-то решается поднять взгляд, что стоило ему немалых усилий, и как только он это сделал, его глаза чуть ли не впечатываются в пол от удивления. Перед ним стоял Минхо, улыбаясь ему самой что ни на есть замечательной улыбкой, которых у него в запасе было не менее миллиона, так ему думается… Хёнджин замечает волнение в чужих глазах и ему хочется провалиться под землю из-за этого факта. Ли одет совершенно обычно, без всего этого сценического макияжа и пафоса, но для Хвана он выглядит как самая заветная мечта, как та яркая звезда на ночном небосводе, которая указывает потерявшимся дорогу, как самая красивая гортензия: нежная, податливая и невинная. — Что, простите? — Хёнджин держится за голову и смотрит прямо на всё ещё стоящего рядом артиста; последний же улыбается намного шире, когда ему наконец-то отвечают. — Вам плохо…? — Нет-нет, я просто… задумался, — брюнет всеми силами старается скрыть дрожащие руки, но Минхо всё равно цепляется за них взглядом, однако, ничего не говорит. — Я спросил вас о том, не против ли вы прогуляться со мной? Многие из моих коллег говорят о том, что вы приходите на все постановки, где есть я, поэтому я подумал… — шатен смущённо отводит взгляд в сторону и перебирает пальцы; Хёнджин находит это очаровательным, хотя тревожные ощущения всё ещё не собирались его покинуть, — Что вы были бы не против провести со мной время? — Это свидание? — Хёнджин тушуется лишь после того, как эти слова вылетают из его уст. Минхо рядом ухмыляется и смеётся, однако, не отвечает отказом. — Мне кажется, что вы торопитесь. — Тем не менее, вы не сказали «нет». — Как и вы не удосужились сказать прямо, что вам плохо, — парирует Ли и подаёт сидящему руку, чтобы тот ухватился за неё, — Пойдёмте. Ночной Париж окутает вас свойственным ему шармом и теплотой и вам обязательно станет легче. Хёнджин хватается за чужую тёплую руку, как за что-то, что может исчезнуть в любую минуту. Он не верит в происходящее, думает о том, что всё это либо сон, либо мечта, которую резко решила исполнить его до этого несчастная судьба. Может, он заснул, сидя в театре, а скоро придёт Сынмин, который будет сильно-сильно тормошить его за плечи, что он проснётся? Но Минхо перед ним такой, каким он никогда не бывает на сцене: живой и такой домашний. У него кавардак на голове, мозолистые пальцы, о которых Хван даже и не задумывался, учащённое дыхание и быстро бьющееся сердце, которое брюнет чувствует всем своим телом. Ведущий его юноша к нему не поворачивается вовсе, будучи смущённым всей ситуацией, но руку не отпускает, а наоборот, лишь сильнее сжимает, будто боясь потерять человека, который идёт за ним верным спутником. — Прости, я не узнал твоего имени… — подаёт резко голос Минхо, чем выгоняет Хёнджина из потока мыслей. — Хван Хёнджин. — Я знаю, что ты имеешь представление, как меня зовут, но я, пожалуй, представлюсь лично. Это же намного интимнее, не думаешь? — Ли резко останавливается, оборачиваясь, из-за чего носы двух парней чуть ли не сталкиваются; этим фактом, похоже, остаётся смущён только младший, — Я Ли Минхо, — чувствуется, как чужая ладонь сжимает крепче пальцы. — Мне приятно, но… Могу я тоже задать вопрос перед тем, как мы уйдем? — ему кивают без лишних слов, — До того, как ты пришёл, за кулисы ушёл брюнет — его кто-то позвал… Ты его не видел? — Он ушёл с Чонином гулять по ночному Парижу. — Серьёзно? — Ты не сбежишь от меня, узнав, что мы с Чонином придумали эту затею, чтобы наконец-то вас вывести на разговор? Не пойми нас неправильно, мы не какие-либо чудаки и сумасшедшие, но… — шатен отводит взгляд на секунду, словно собираясь с мыслями, а потом смотрит прямо в чёрные глаза напротив своими светящимися янтарными, — может, вы нам тоже понравились? Хёнджин не находит времени и слов, чтобы ответить, — его снова тянут за собой на выход из театра. Париж их встречает привычной сыростью и светом от каждого фонарного столба и жилого дома. Даже в такое время, когда зимние сумерки полностью накрывают город, в нём продолжает кипеть жизнь: купцы кричат о продаже самых вкусных багетов и круассанов, причитая также о том, что у них самый-самый бодрящий кофе на всю Францию; смеющиеся подростки, держа в руках огромные чемоданы, наконец-то выходят из учебных заведений: они уставшие, уморившееся и медленно идущие, но всё же у них хватает сил на то, чтобы озарить Париж своим смехом; по главной городской площади бегает множество собачек, которые пристают к каждому встречному с просьбой приласкать их — одной из жертв становиться Хёнджин, к которому подбегает маленькое белое облачко на коротких ножках, требовательным лаем просящее его погладить. Его сопровождающий наблюдает за этой картиной и мило улыбается, чувствуя постепенно, что неловкость между ними начинает пропадать: до этого момента он лишь тащил несчастного парня за собой, не говоря ни слова; а сейчас этот милый брюнет играется с щенком, также мило и тихо посмеиваясь себе под нос. — Мне кажется, ты ему очень понравился, — резко выдаёт он и Хван смотрит на него с радостью в глазах, больше подходящей ребёнку. После этого они продолжают прогулку, теперь не оставаясь в давящей тишине надолго. Минхо рассказывает о своих любимых постановках, самых вкусных десертах и различных предметах архитектуры, мимо которых они проходят; не зря он так долго бродил по Парижу в одиночку, разглядывая всё вокруг. Они плетутся мимо Марсова поля, когда Минхо чувствует себя свободным настолько, что снова берёт чужую руку в свою, и бежит, прикрикивая Хёнджину о том, что Эйфелева башня сегодня безумно красивее, чем обычно. Она светилась различными огнями, которые были привычными для каждого из парижан, но почему-то именно в этот момент Ли нашёл эту чудесную металлическую конструкцию ещё чудеснее, что было доказано его радостной улыбкой, которая, была настолько же яркой. Они наслаждаются прекрасными тёмными водами Сены, когда Хёнджин чихает и даже смеётся после этого, а Минхо — в унисон с ним, но после чересчур серьёзно наматывает собственный шарф на чужую шею. Брюнет долго смотрит на него, не моргая, а его собеседник на это лишь улыбается, предлагая идти дальше. Они пробегают мимо Триумфальной арки, после шагая по проспекту Ваграм, смеясь с совсем глупых шуток. Ли выглядит до безумия маленьким, когда он пытается поравняться с Хваном, и почему-то только сейчас последний обращает внимание на их разницу в росте. Веселье сходит на «нет», когда Минхо наконец-то отпускает согревшуюся руку своего спутника на улице Ришельё, где она пересекается с Сен-Марк. Парень перед Хёнджином — счастливый, запыхавшийся, что можно сказать по его красным щекам, и до безумия тёплый и уютный, хотя было видно, что он безумно устал от такой длительной прогулки. Никто из них не спешит потянуться друг к другу, так и предпочитая стоять с глупыми улыбками на лице и разливающимся жаром по венам. Дождь настукивает ритм по подоконникам окон над ними, а множество людей проходят мимо, напоминая о том, что они не единственные люди в мире в этот миг. Чувствуется фантомный запах полевых цветов, который напоминает лишь о тех самых прошедших ярких детских воспоминаниях, и именно поэтому уходить не хочется; почему-то впервые за долгое время всё происходящее ощущается так, словно они попали домой. Где-то играет далёкая музыка, которая дополняет их дыхание в унисон; Минхо не сдерживается и первый смеётся, притягивая к себе Хёнджина, который теряется на момент, но всё равно прижимает поближе. — Надеюсь, что я помог отогнать твою печаль, — говорит обнявший, тут же отлипая и серьёзно заглядывая в глазах, словно пытаясь самостоятельно узнать, остались ли там ещё хоть частичка былой грусти. — Почему ты думаешь, что меня сопровождает печаль? — Ты всегда смотрел на меня такими тоскливыми глазами, что тебя хотелось приласкать, как самого несчастного в мире бездомного котёнка, который промок под дождём. Он бы мурчал на каждоё тёплое прикосновение к его влажной шёрстке и тёрся доверчиво о пальцы спасшего его человека, — Хёнджин плавится под чужим взглядом, но ничего не говорит, слушая, — Tu ressembles à un chat. Тебя также нужно было приласкать, иначе кто бы узнал, что случиться с тобой в этом жестоко мире, наполненным prédateurs. Но я бы сказал, что тебя уже успели исцарапать и искалечить в этом мире, поэтому мне захотелось подобраться поближе к причине твоей печали, — Минхо смотрит на него выжидающе, заглядывает прямо в душу через чёрные омуты, даже не задумываясь о том, какое влияние он оказывает на чувствительное сердце, — Знаешь, я бы не сказал, что в Париже все счастливы, но la tristesse dans tes yeux m'a semblé si longue et meurtrière, что мне захотелось тебя приласкать. Позволишь? — Ты флиртуешь… — Хёнджин пытается быть от Минхо как можно дальше в этих тёплых объятиях, в этой интимной обстановке, в этом до жути непривычно личном разговоре, но тот ему не позволяет, ухмыляясь приторно, возвращая всё своё внимание к себе. — Тебе не нравится? Мне казалось, что ты делал то же самое буквально несколько часов назад… Хван не отвечает, будучи полностью смущённым всей этой ситуацией, из-за чего Минхо смеётся, отпуская его из долгих объятий, которые осели в душе младшего ощутимой тягой внизу живота. Ли неловко, это было видно, потому что он думает, что Хёнджина он спугнул своим поведением; именно поэтому Хван всеми силами пытается доказать ему обратно. — Я напишу тебе, хорошо? — и касается своими уже слегка холодными пальцами чужой всё ещё тёплой руки, ощущая этот жар, разливающийся по всему телу, — Мне нужно подумать. Не пойми неправильно, ты для меня являешься чем-то непозволительно чудесным и прекрасным, и эта ночь… Я всё ещё не могу поверить, что то всё мне не снится… Я совсем не могу говорить сейчас красиво, но… — теперь пальцы доходят до середины кисти, слегка нажимая, словно в попытке опробывать на себе касания, — Ли Минхо, я буду рад, если ты останешься со мной… на сколько это возможно. — Хван Хёнджин, это будет честью для меня, — шатен кланяется в шутку, но после со всей серьёзностью заявляет, — Я буду ждать тебя, — и сжимает чужую руку в ответ, словно говоря «Я рядом», при этом не требуя ничего более интимного, боясь причинить дискомфорт, — Я буду тебя ждать….
.
.
Для Минхо последние несколько дней длились почти целую вечность, которая сопровождалась постоянными выступлениями, непонятными пьянками с незнакомыми людьми и поддельным весельем, которое он всеми силами пытался показать для Чонина, который стал постоянно кидать на него многочисленные вопросительные взгляды. Ли был для него личностью достаточно простой: всегда было заметно, когда тот скрывал свои настоящие эмоции, боясь, что его спросят о чём-то, что его беспокоит. Ян не пытался надавить, чтобы тот ему что-то рассказал, но когда Хо даже затылком ощущал взгляд ярких подростковых глаз на себе, он чувствовал себя не в своей тарелке; даже слегка виноватым, что не может поделиться тревогами с почти что самым важным для него человеком. Он помнит Чонина ещё совсем маленьким мальчиком, с которым он увиделся в школе в день своего тринадцатилетия; ему было неловко, его щёки сопровождал пунцовый цвет, а сам он тараторил заученное поздравление, говоря о том, что он хотел бы подружиться со старшим. И, о боже, как такому золоту можно отказать! Минхо наблюдал за тем, как Чонин рос на его глазах; они оба становились более взрослыми, понимающими и ответственными. Но при этом никто из них не утратил любви к жизни, а наоборот, они верили в то, что с каждым днём будет всё больше желаний и стремлений, которые им бы захотелось реализовать. Они помнят тот день, когда стояли на пороге театра, боясь даже сделать лишний шаг, да даже моргнуть было чем-то страшным, когда они стояли перед приёмной комиссией. Но, в конце концов, их обоих взяли под своё крыло, что они весело и шумно отпраздновали где-то в Бог знает кому известном баре, испивая пусть и не самое дорогое вино, но вкусное! Со вкусом их успешной победы и сбывшиеся мечты! Это ли не самое главное? Он понимал почему Чонин стал таким подозрительным. Он обычно не позволял себе вести себя так отстраненно, а если и получалось, то это было обязательно из-за какого-либо беспокоящего его факта. Как например, когда Минхо расстался впервые с каким-то парнем в Рождество, когда ему было лет шестнадцать, и он пришёл заплаканный к младшему; тот сразу его принял с широкими объятиями и тёплым пледом, которым он укрыл дрожащего мальчика. Минхо тогда не обмолвился и единым словом, сидя на кровати без какого-либо намёка на то, что его слёзы скоро успокоятся. Той ночью русоволосый уснул с ним в обнимку, до этого совсем не подозревая о том, каким его друг может быть тактильным. Только на следующее утро они смогли поговорить о том, что случилось; Чонин пообещал, что набьёт морду обидчику, а Ли лишь смеялся, запивая остатки горечи вкусным чёрным чаем с яблоком. И ведь он вёл себя сейчас примерно таким же образом. Но, правда, ещё более закрыто. Минхо сидел дома почти всё своё свободное время и на любые предложения выйти на улицу, отвечал лишь смутными ответами по типу: «Прости, я занят», «Не смогу сегодня», «Я устал». Чонин по прежнему смерял его скептическим взглядом, сложив руки на груди; Шатен чувствовал, как родная фигура смотрела ему вслед до того момента, пока он не заворачивал за ближайший поворот или не пропадал в тумане улиц. Ему было неловко. Но он не мог ничего с этим поделать, а рассказать все события, пока он не получил точного ответа на все свои чувства, — было странным. Он знал, что Ян после того случая сказал бы ему, что Хёнджин — мудак, и вообще, «Тебя ничему жизнь не научила? Мне казалось, что было достаточно одной пропитанной слезами рубашки». Сидя на низеньком стуле, Минхо читал «Белые ночи» Достоевского, когда в его квартиру залетает Чонина совсем без спроса. Первый чуть ли не роняет книгу, когда младший подбегает к нему с выраженным пожаром в глазах; похоже, кому-то надоело терпеть выходки старшего. А ещё, похоже, кто-то не запер дверь… — Ли Минхо, отложи книгу в сторону и поговори со мной наконец-то! — с мольбой в глазах заявляет бедный мальчик, сгребая в небольшой комочек объёмную рубашку на своей груди, — Я понял, что il est inutile d'attendre comme un chien dévoué, поэтому я пришёл к тебе самолично, чтобы ты наконец-то m'a dit quelques mots chéris. — Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал, mon cher? — Что-нибудь! — Чонин в отчаянии разводит руками, всеми силами ухватываясь за взгляд чёрных глаз единственного человека в этой комнате, — Ты только и делаешь, что молчишь! Таишь от меня секреты! Это самое страшное — неизвестность! — Присядь и успокойся, пожалуйста, я налью тебе чай, — он заботливо подходит к потерянному младшему, укладывая ладони ему на плечи; смотрит серьёзно в глаза с надеждой, что русый паренёк его послушает, — И мы поговорим. Хорошо? — Изволь, Ли Минхо. Старший заваривает всё тот же чёрный чай с яблоком, наблюдая параллельно за Яном, который сидел тише воды, ниже травы на софе в гостиной. Он старался не смотреть на своего друга, наверное, чувствуя некую неловкость и стыд за непрошенный визит, но Минхо, подойдя к нему, держа две чашки с чаем в руках, одарил его самым нежным взглядом, на какой он только способен: Чонин улыбнулся ему и тихо-тихо извинился, забирая дымящий ароматный чай в достаточно милой и аккуратной чашке. — Итак, с чего мне начать… — Минхо задумался на секунду, стоит ли удивлять информацией сразу же, — Я влюбился, — и всё же решил, что да. Чонин напротив давится чаем, непозволительно громко закашляв в пустом пространстве. Ли заботливо наклонился к нему с волнением в глазах, а Ян, откашливаясь, жестом руки приказал продолжать свой рассказ. — Я уверен, что впервые увидел его на постановке «Лебединого озера» несколько месяцев назад… Но, если быть честным, я не способен запоминать людей сразу, но каждый раз, оглядывая зал, я замечал его: он был красивым, с чудесной улыбкой — он смотрел на меня сверкающими глазами и мне казалось это до безумия милым, когда наши взгляды пересекались, а он тушевался, словно это происходит в первый раз, — Минхо сжимает чашку в своих ладонях посильнее, чувствуя как жидкость в ней греет их, — Не то, чтобы я мог назвать это любовью с первого взгляда, но мне безумно льстил тот факт, что он приходил на каждую мою игру… Я привязался к нему, и уже, наверное, спустя постановок шесть я искал его в огромном и тёмном зале — и находил. Всегда таким воодушевлённым и красочным, что мне хотелось всё больше и больше дарить ему мои взгляды, мою игру, мои реплики, — старший прикусывает нижнюю губу, чувствуя собственную робость из-за рассказа, — Люди вокруг всегда сменялись — а он оставался. И тогда меня к нему и потянуло, хотелось узнать, какие чувства он испытывает по отношению ко мне… И почему, — он поднимает искрящийся взгляд на Яна, который сидел с максимально серьёзным лицом, — И тогда случился тот вечер! Мы обошли ночной Париж вдоль и поперёк, я чувствовал его тёплую ладонь в своей, я видел его полный обожания взгляд на себе, ощущал всю нежность его действий и слов, я наконец-то услышал его смех! Знаешь, мне кажется он таким… печальным. Словно!.. Словно я его резко появившаяся муза, рядом с которой он находится — и весь мир подождёт! Это глупо?.. — интересуется Ли, смотря снисходительным взглядом на Чонина, грустно улыбнувшись. — Совсем нет, — качает головой младший, касаясь губами горячей чашки, — Ты всегда был очень падок на подобного рода романтические вещи… Я бы сказал, что для тебя это тоже является некой мечтой, — он кидает взгляд на лежащую по правую сторону от него книгу, вычитывая красивый курсив — «Белые ночи», — Например, как в произведениях, которые ты читаешь: прекрасный молодой человек встречает ту самую, которая им восхищается, смотрит на него с безумной любовью, а он делает всё то же самое и для неё; тут такая же история, — Русоволосый юноша проводит ладонью по произведению, беря его в руки, — Только вопрос: будет ли у вашей истории счастливый конец? — и он поднимает глаза на сидящего Минхо, который выглядел слегка подавленным и задумчивым после этого вопроса, — Или всё будет, как здесь? — Именно это меня и беспокоит, — выдыхает старший, из-за чего на поверхности чая появляются небольшие волны, — Он сказал, что напишет мне… Как только он сочтёт, что время пришло… Но прошло уже… две недели, кажется? Может, я жду сверхъестественных вещей спустя такое непродолжительное время, но мне казалось, что его взгляды на меня были красноречивее всего… Что они показывали, что исход будет близок, что он будет… счастливым. — Истинные всегда получают счастливый финал, — говорит Чонин, ставя пустую чашку на столик, — И, в любом случае, если и нет, то поводов для того, чтобы заканчивать жизнь из-за отказа, — нет. Понимаешь? После этого они достаточно продолжительное время беседовали о жизни, которая прошла мимо Минхо из-за его апатичного состояния. Старший с теплотой во взгляде слушал о том, как смущается Ян от разговора по поводу некого Сынмина, с которым они в тот же день гуляли, наслаждаясь всеми булочками Парижа, которые только можно найти. Ли был приятно удивлён тому, что его близкий человек наконец-то нашёл того, кто делает его счастливым; и злился на себя за то, что был не осведомлён насчёт этого и не смог дать никаких советов на этот счёт. Они долго пили чай, впоследствии уже беседуя о книгах, когда в дверь стучат. Минхо никого не ждал, а думать о том, что к нему пришёл Хёнджин было глупо — в конце концов, тот не знает его адрес, да и никто ему его не скажет. Когда он открывает её, то замечает почтальона, который смотрит на него с усталостью в глазах; он явно был запыхавшимся. — Bonsoir! Ли Минхо, верно? — Да…? — Держите! Это всё было так тяжело нести на себе, вы не представляете! — говорит работник, а после выуживает из-за спины большой величины коробку, которая была в два раза выше юноши, да и самого мужчины перед ним. — Извините!.. — в голосе Ли слышалось явное недоумение, граничащее с тревогой, — А от кого это? — Простите, отправитель не был указан! — и бородатый человек сразу убегает по лестнице, кинув быстрое «Au revoir!». Минхо заходит в свои апартаменты совершенно сбитым с толку, поражаясь массе предмета, который он держит сейчас в руках. Чонин разворачивается к нему лицом в шокированном состоянии, и тут же вскакивая с мягкого дивана, подбегает к своему товарищу, помогая ему положить посылку куда-то подальше от дверного проёма. Русоволосый задаёт множество вопросов, но Ли ни на один не отвечает, пребывая в таком же шокированном состоянии, как и младший. Он просит последнего помолчать, после чего тот послушно замолкает. Шатен идёт на поиски ножниц. Упаковка приятна коже: Минхо удостоверился этому после того, как он проводит подушечками пальцев по поверхности. И он тут же с характерным звуком, словно дикарь, разрывает упаковку, замечая, что посылка упакована в два слоя. Он уже хочет разрезать дальше, но замечает небольшой конверт, который выделяется на фоне всей посылки; он был аккуратным, совсем целеньким и, казалось, на его ношу не выпали никакие невзгоду, пока его доставляли сюда. На нём была красивая красная печать, которую Ли доверчиво рассматривает, пытаясь таким образом выяснить, кто может быть отправителем, но, в конце концов, сдаётся. Чонин смотрит со стороны выжидающе, словно хищник; Старший аккуратно разбирается со всеми препятствиями, которые мешают ему достать содержимое конверта, и наконец-то изымает бумагу на несколько оттенков светлее упаковочной.«Дорогой мой Ли Минхо! Прости, если я напугал тебя таким неожиданным «визитом»! По-другому, я думаю, мне было бы страшно явиться к тебе и высказать тебе всё то, что хранится у меня в душе уже достаточно долгое время. Возможно, ты уже догадался об имени отправителя, но всё же не представиться будет невежливо, ты так не думаешь? Итак… Хван Хёнджин — собственной персоной. Я даже не знаю с чего мне стоит начать… Наверное, было бы правильно спросить «Comment allez-vous? Comment vous sentez-vous? Mangez-vous et dormez-vous bien?» и ряд подобных вопросов, которые принято задавать после долгой разлуки. Я надеюсь, что я тебя не напугал, и тем более, безумно желаю узнать, что ты не страдал из-за того, что нам пришлось расстаться на небольшой срок. Я готов тебя оповестить о том, что я более чем скучал! И более чем желаю тебя увидеть… Но об этом слегка попозже! Надеюсь, твоя душа достаточно терпелива, чтобы дочитать письмо до конца… Ведь там будет самое главное! Я очень надеюсь, что самое главное… И хочу верить, что ты согласишься на это предложение! Тебя, я уверен, мучает вопрос о том, что может быть в этой огромной посылке, из который ты ранее извлёк это письмо! Но, пожалуйста, дочитай до конца! Мне очень нужно сказать тебе пару заветных слов! Я долго думал насчёт тех слов, которые ты мне сказал в ту ночь, когда мне казалось, что счастье вот-вот выпрыгнет из моей груди вместе с моим сердцем! О, с какой тоской я вспоминал нашу былую встречу! И я вынужден буду описать все твои догадки здесь; буду надеяться, что тебя это никоим образом не оттолкнёт… А если ты и начнёшь испытывать ко мне самые что ни на есть отвратительные чувства — твоё право будет выбросить этот подарок и более никогда меня не вспомнить! Я, как ты отметил, человек несчастья. Я чувствовал себя потерянным большую часть жизни, скитаясь по мрачным улицам Парижа в поисках покоя, тишины и одиночества в грязных переулках, где обычно всё свой время проводили пьяницы. Однажды я пошёл на грех — настолько мне в тот момент осточертела вся моя жизнь, что я попытался наложить на себя руки, отправив себя в Ад; но меня спасли, это совсем неудивительно. Я долгое время считал себя пустым, совсем никому не нужным, но и не нуждающимся в другом человеке тоже — меня все раздражали, общество вокруг себя я считал состоящим полностью из глупцов, чьего внимания я не должен был получить ни при каких обстоятельствах. Я был ослеплён гневом и ненавистью настолько, что не замечал, насколько меня любит единственным на свете друг, который остался со мной на одной стороне; я безумно зол на себя за это. Я грешён, моё существование даже до сих пор я считаю чем-то сверхъестественным, но есть один факт, который меняет мою жизнь значительно… Ты! Я до сих пор не верю в то, что произошло когда-то между нами — прости меня за это сердечно. Я… не знаю как описать все те чувства, которые есть во мне по отношению к тебе: мне кажется, что люди не придумали таких прилагательных до сих пор. Единственное, что я хотел тебе сказать — ты мой спаситель! Я благодарен тебе настолько, что prêt à te donner mon coeur, если ты его примешь. Ты вдохновляешь меня, человека, который думал, что искусство и я несовместимы: я сжигал все свои творения, меня переполняло отвращение ко всему, что я смог создать. Но! Oh mon dieu, comme c'est excitant! Если я скажу, что ты можешь взглянуть на посылку, ты это сделаешь? Я пишу это сейчас и представляю эмоции на твоём лице, твои мысли насчёт меня… Поменялись ли они? Voulez-vous toujours me dire des mots d'amour? Ох, прости меня! Это всё подождёт… Пожалуйста, взгляни на то, что тебе принесли! Надеюсь, ты насладишься этим презентом сполна, mon cher!»
Минхо, как ошпаренный, отбрасывает письмо на стол под удивлённый взгляд Чонина, и тут же с ножницами подбегает к оставленной на полу посылке; Ян за его спиной разглядывает текст, бегло проходясь по каждой строчке, и ухмыляется чему-то в своей голове, а после, аккуратно положив его рядом с собой, наблюдает за тем, как Ли открывает заветный Хёнджинов подарок. Старший, разорвав всё до последней крошки, дрожащими руками, вызволяет из упаковки… Картину. Собственный портрет. Минхо бы никогда не подумал о том, что он может быть так красив… На картине видна улыбка: широкая, открывающая вид на все белоснежные зубы, а на щеках из-за улыбки виден румянец, которым он очень часто одаривал Хёнджина в ту чудесную дождливую парижскую ночь. У Минхо резкий греческий профиль, как будто он был списан с самых знаменитых произведений архитектурного искусства. Губы пухлые, как будто влажные даже; словно сам художник провёл по ним своими в излюбленном жесте, из-за чего те стали блестеть так, как блестят звёзды на небе. Очаровательная родинка на крыле носа, длинные ресницы, объёмные и здоровые коричневые волосы — те детали, которые дополнили картину, сделав Минхо похожим если не на ангела, то на самого что ни на есть красивого человека, созданного природой. Он понимает, что этот портрет был вдохновлён ещё тогда, когда Ли улыбался и смущённо хихикал на каждое действие своего печального возлюбленного… И ведь… И ведь Хёнджин видит его таким. С обескураживающим городом на заднем плане, который не выглядит так, словно он — это сплошная чёрная дыра: свет из окон падает на лицо, делая картину уютной, а старшего — ангелом в свету. У шатена не получается нормально дышать, когда он в неверии сжимает пальцами края рамки. Он смотрит на Чонина, который изучает красивое полотно, после чего он улыбается: — Постарался, — улыбается и продолжает, — Знаешь, я одобряю твой выбор. — Подожди! Чонин, письмо, пожалуйста! — голос дрожит, как будто Минхо прямо сейчас расплачется. Чонин протягивает ему заветный пожелтевший листочек, за который старший тут же цепляется, как за самую свою долгожданную мечту.«Если ты продолжаешь читать это, то буду надеяться на то, что тебе понравилась картина! А ещё я очень хочу верить в то, что ты не норовишь меня убить после всего этого… И, если мои догадки будут верны, то я уверен, что твои щёки сейчас обрамлены прекрасным пунцовым румянцем, который тебе так идёт! Прости, mon amour, но я так хотел дать тебе понять, как ты прекрасен! Как ты выглядишь в моих глазах… Впервые в жизни я выражал все свои чувства через полотно, краски, кисти… Это было… чудесно! Неописуемо! Великолепно!
Я так влюблён в тебя… Я не уверен в том, чувствуешь ли то же самое сейчас, готов ли ты сейчас к тому, чтобы столкнуться со мной лицом к лицу… Но, знай, что я — очень! И если… всё же судьба наконец-то дала мне шанс искупить все свои грехи через тебя, то я буду ждать тебя на Мосте Согласия ровно через час, как ты получишь это письмо… По моим подсчётам, около семи вечера? Я буду ждать тебя, чтобы получить свой поцелуй… А, может, и пощёчину. Вечно твой, Хван Хёнджин. ♡»
.
.
Минхо не помнит того, как он попрощался с Чонином, не помнит того, как он выбежал на улицу, не помнит и того, как он стремглав нёсся по слегка переполненным людьми улицам Парижа. Ему в лицо летели капли дождя, которые норовились сбить его с правильной дороги, но он всё равно знал куда ему бежать, и пусть он промокнет насквозь — он должен быть на месте вовремя. Ян, наверное, с ума сошёл уже у Ли дома, узнав, что старший повёл себя словно ребёнок, не взяв зонтик! «А ведь это я младше!»: сказал бы он ему сейчас, но на деле, конечно, не может. Это единственная мысль, которая грела ему сердце сейчас, потому что он ощущал волнение, которое с каждой минутой всё сильнее растекалась по груди. Да, он знал, что даст Хёнджину положительный ответ, прикоснётся к чужим губам и наконец-то скажет заветные слова, но… Боже! Как же это нервозно! Все люди куда-то спешат и он чувствует себя в гармонии со всем человечеством в эту минуту, словно оно ему помогает успокоиться, признать тот факт, что он не один в этом мире и у него всегда будет выбор между почти что тремя миллиардами людей на этом чудесном свете! И, по правде говоря, сейчас Минхо чувствует себя главным героем романа, который бежит изо всех сил на встречу со своим ненаглядным любимым человеком, после того, как они вместе пережили различные преграды, которые не позволяли цвести их любви. Amour! Самая, что ни на есть чистая и светлая, сейчас теплилась в чужом сердце по отношению к человеку, которого он так ждал, которого он скоро увидит, которого он заключит в свои крепкие объятия и поведёт домой, чтобы наконец-то исцеловать всё прекрасное лицо, которое было похоже на ангельское! А ещё…! Ещё он познакомит его с Чонином, напоит вкусным чаем и заснут они вместе, задумавшись о будущем, которое машет им буквально уже! «Не замечтался ли я?..». Минхо прибегает на место встречи с лёгким опозданием, но когда видит знакомую фигуру, тут же срывается на ещё более сильный бег, сдерживая порыв накинуться со всей силы на того, по кому он так сильно скучал. Да и люди, если честно, очень сильно мешали… В конце концов, ему не хотелось никого сбить с ног! Хёнджин, услышав достаточно громкие звуки сзади себя, поворачивается и наблюдает, как к нему на всех порах несётся человек, которого он так ждал. Он тушуется, но тут же расставляет руки в разные стороны, приглашая в свои объятия, чем тут же пользуется Ли, который приникает к Хвану, как к чему-то самому важному, необходимому и целебному. Брюнет слышит, как тот запыхался, и поэтому в успокаивающем жесте начинает гладить влажные волосы, приговаривая о том, что он здесь и никуда более не денется от него. Старший никогда в жизни не хотел верить во что-то так сильно, как в это заявление его возлюбленного. Минхо холодным носом водит по тёплому свитеру, ледяными руками забирается под раскрытое пальто, и Хёнджину кажется, что парень желает добраться до его сердца и другими путями. Хотя, о боже, оно и так у него уже давно! Они стоят так долгое время: никто не решается нарушить создавшуюся между ними атмосферу; брюнет чувствует, как он всё сильнее и сильнее промокает под каплями морозного весеннего дождя. И тут Минхо резко тянет его за галстук, притягивая к себе, и вовлекает в тёплый поцелуй, который контрастирует с прохладной погодой на улице. Хван теряется, раскрывает глаза так широко, как только он может, но скованность тут же распадается на части, когда старший в нежном жесте проводит от воротника белоснежной рубашки до щеки, оставляя на чуть тёплых щеках ощутимые ледяные касания. Хёнджин повторяет чужие действия в ответ, после зарываясь в пахнущие вкусным персиком волосы, и что-то тихо-тихо думает про себя, боясь своими мыслями спугнуть весь тот контраст эмоций, который он испытывает. Ли прижимает его ближе к перилам моста, таким образом оказываясь ещё ближе, из-за чего второй теряет самообладание, но ему везёт, потому что именно в этот момент шатен решается отстраниться, снова уткнувшись в чужую грудь, которая то опускалась, то поднималась достаточно развязно после такого… — Прости, что заставил тебя ждать… — спустя время говорит Хёнджин; он всё ещё звучит достаточно запыхавшимся, а голос его стал куда более низким. — Не смей! — тут же кричит Минхо, оторвавшись от чужого тела. Хван выглядит сбитым с толку, а старший продолжает, — Ты… Ты! Ты такой дура-ак! Боже! — Минхо отстраняется полностью, начиная кружить вокруг, — Ты не представляешь сколько всего я сейчас чувствую! Картина! Письмо! Поцелуй! Ты! Хёнджин! — вышеназванный, который всё это время озадаченно следил за ходящим вокруг взглядом, тут же застывает на месте, и Ли, пользуясь моментов, хватает его лицо, — Я люблю тебя! Больше Вселенной, окружающей нас; больше моих самых обожаемых сладостей; больше всей моей любви к каждому человеку в этом мире; больше театра и моей профессии! — с каждым своим заявлением, насколько сильно он любит своего возлюбленного, Минхо закрепляет свои признания поцелуями в различные части лица, — Пожалуйста! Прекрати извиняться! Пойдём домой! Ты замёрз! Я промок! Ты…! Дурачок… — Ли заканчивает свою исповедь, предпочитая опять найти своё укромное место на чужой груди, обвив тонкую талию. — Я тоже тебя люблю, Минхо, — Хёнджин тихо посмеивается, аккуратно поднимая чужую голову за подбородок. И ещё раз целует, закрепляя обещание на холодных губах, — Идём..
.
.
.
В тот ненастный из-за погоды день, произошло самое счастливое, что можно было только представить. Чонин в тот вечер признался, что адрес Минхо для Хёнджина они узнавали у него, а после Сынмин, который являлся также достаточно важным субъектом плана, передал всю информацию своему другу («— Но, буду честен, Сынмин пояснил мне, что адрес нужен для знакомого, но никак для твоего возлюбленного! Я понял всё лишь тогда, когда прочитал письмо!» ). Ли в тот вечер лишь смеялся, говоря о том, что больше никому из них не будет доверять, но в конце концов смягчился, когда почувствовал, как его обнимают за талию, даря приятные ощущения. Ян же после чистосердечного признания решил ретироваться, оповестив о том, что у него есть дела, ведь подарок сам себя не купит! И сам додумывай потом, что это могла значить… Так наступило лето: солнечное, жаркое и полное ярких ощущений. Минхо всё также продолжал выступать в театре, одаривая людей своими улыбкой и талантом, а Чонин вместе с ним также наслаждался жизнью на сцене. Но всё же в их жизни появилась любовь — именно поэтому всё ощущалось по-особенному. Их обоих встречали, целовали и уводили куда-то далеко-далеко в переулки Парижа, чтобы впоследствии смеяться громко-громко на весь город, да так, чтобы все уличные коты испугались. Спустя время они начали приглашать и Джисона, который был слегка удивлён тому, как быстро их компания стала такой… большой! Он познакомился со всеми, а Минхо он даже чересчур долго жал руку, при этом тряся её в разные стороны в знак уважения; что тот «помог его другу вылезти из пучины отчаяния, в которую тот самолично себя чуть не утопил». Их летние вечера сопровождались вкусным алкоголем, закусками и песнями на всю улицу. Походами в галереи, где Хёнджин, подверженный вдохновению и любовью к искусству, которая посетила его спустя долгое время, проводил по несколько часов, разглядывая картины, их мазки, цвета и стиль исполнения. Минхо ходил за ним следом, но всё же предпочитал петь Хвану лично у них дома, заставляя своего парня покрываться мурашками каждый раз, когда Ли брал высокую ноту; каждую ночь перед сном он напевал ему стихотворения Виктора Гюго, который до этого был для него чем-то вроде музы, вдохновителя; и теперь они дарили вдохновение и тому, кому они был исполнены. Джисон постоянно проводил время с Чонином и Сынмином, которые были не против взять с собой за компанию ещё одного человека; ещё с учётом того, что они совсем ничего не знали друг о друге, им было узнавать новые факты чужих биографий! Например, когда они узнали, что Джисон — фанат вкусных клубничных чизкейков в кафе «Les gourmandises préférées de Vivienne», то тут же направились к нему и им было совершенно всё равно, что оно находилось на другом конце Парижа. L'amitié c'est avant tout! Их дни проходили размеренно, жизнь шла своим чередом и это было — самое главное..
.
Хёнджин сидит за мольбертом в одиночестве, выводя ровные линии бордовой краской, когда в комнату заходит Минхо, тихонько проводя тёплой ладонью по шее, оповещая о своём присутствии. Хван под касаниями плавится, начиная слегка мурчать, прикрывая глаза, и тут же откладывает кисть, поворачиваясь лицом к своему возлюбленному. Он оставляет лёгкий поцелуй в уголке пухлых губ и отстраняется, предпочитая уткнуться куда-то в живот; Ли над ним смеётся, позволяя подобные действия — начинает водить по голове пальчиками, чешет за ушками, рисует только ему понятные узоры на чужой макушке. Хван забывается в чужом тепле и внимании, откладывая на второй план и свою работу, и весь мир, который в такие моменты, казалось, всегда останавливается. Но, в конечном итоге, из собственных грёз его выводит Ли. — Chéri, — Хёнджин отзывается мычанием куда-то в пупок, — Чонин, Сынмин и Джисон скоро будут тут, чтобы отпраздновать наш переезд, а ты всё сидишь и творишь… — Минхо взволнованно гладит по волосам, — Не устал? — Все хорошо, мне нравится, — и упирается подбородком в живот, заглядывая в глаза возлюбленного снизу вверх. — Не сомневаюсь, — Ли улыбается, заправляя за ухо выбившуюся прядь, — Пойдём, их нужно встретить. Тем более, нас ждёт твой любимый малиновый пирог! Хван слизывает сладость с чужих губ в тот момент, когда в их квартиру врываются три взъерошенных чудика; влюблённый вид друзей заставляет их заулюлюкать, на что Минхо тут же начинает смеяться, но приглашает всех к столу. В ту ночь они долго разговаривали, вспоминая прошлое, и не забывая ставить какие-либо цели на будущее. Но все знали, что никогда в Париже, городе любви, они не покинут друг друга. И будут они освещать огромный, светящийся огнями город своими влюблёнными очами и улыбками до своего последнего вздоха.