Собирая по винтику

«Майкл… Майкл! Майкл, Майкл, Майкл, Майкл! Мне не остановиться, никак не перестать повторять твое имя, теперь, к несчастью, только так. Так, чтобы ты меня услышал. Я не знаю с чего начать. С того, что я эгоист, каких поискать, или такой кретин, что днем с огнем не отыщешь? Я люблю тебя, Майкл! Лучше все-таки начать с этого... Впрочем, я уже начал еще лучше, лучше не придумаешь – твоим именем. Майкл, я люблю тебя каждой молекулой своего тела, каждой мыслью и каждым вдохом! Ты это и так знаешь, мне просто так ужасно хочется повторять это снова и снова, хотя бы здесь, сейчас. Для тебя там и потом, когда ты сможешь это прочесть». Майкл Винтерхальтер больно прикусил губу, покачнулся, точно получив домкратом по темени, будто пьяный привалился плечом к захлопнувшейся за Сарой двери паба, и только потом вспомнил, как вообще дышать. А перестал, кажется, в ту же самую секунду, когда увидел у нее в руках простой белый конверт, без никаких надписей, безо всего, но догадался, от кого будет письмо, еще до того, как она его к нему протянула. - Эй, ты там чего? – подскочил к нему Томми, наследственный владелец сего почтенного заведения, вместе с которым они тут пешком под стол ходили. Томми узнал обо всем, во что Майкл врезался круче, чем на гонках, первым, живо догадался про все и сейчас, машинально оглянулся и добавил тише, с сочувствием положив ему руку на плечо. – Это от него, да? Майкл дернул плечом, буркнул нечто не поддающееся расшифровке и вылетел на улицу, как кипящим маслом из фамильной бабкиной фритюрницы ошпаренный. Сердце колотилось в абсолютно бешеном темпе, грозя пробить и без того не раз переломанные во время соревнований ребра, так, как ни разу не колошматилось во время них. Отойдя от паба, вечно полного исключительно не вовремя лезущих под руку знакомых, настолько, насколько получилось подальше, то есть, до первого не грохнутого трущобного фонаря, Майкл вновь развернул, без преувеличений, драгоценный бумажный листок. Нервно скомканный и чуть не порванный им сразу же, столь стремительно и неосторожно он выхватил его из прибывшего от самого Парижа конверта. Авиа, но без марок, за что глубочайшее мерси графине Саре, как там ее дальше, взявшейся за такую вполне себе законную, однако по факту махровую контрабанду. Смех и слезы. Лишь теперь до мозга добралась информация о том, что конверт был как-то слишком тяжел и плотен для одного листика бумаги, и верно, в нем оказался второй, поменьше и так же тщательно заклеенный. С малость кривоватой, торопливой или взволнованной, однако все равно изящной надписью поперек: «Пожалуйста, прочти сперва письмо!», подчеркнутой аж трижды. Майкл тихо улыбнулся и кивнул, буквально услышав в этот момент голос Джаймса, интонацию, с которой бы тот произнес эти слова, даже выражение его ярко-голубых глаз при этом буквально увидев воочию. - Ладно, как скажешь, Кудряшка. – севшим от волнения голосом ухмыльнулся он, пряча до времени оба конверта в карман видавшей виды куртки, к которой его парень, его любимый, его Джеймс Сазерленд и ничей больше, столько раз прижимался сзади, крепко обхватывая аристократически-тонкими руками через грудь. Когда они летели на его задрипанном мотоцикле по проселочным дорогам быстрее ветра, а чувство полета у обоих было из-за того, что они вдвоем. Можно и потерпеть, когда все равно уже догадался, точно телепат какой-нибудь, что находится внутри конверта и сердце снова оглушительно екнуло, пропустив очередной запланированный удар. Хотя в этот раз Майкл мог и ошибиться. Ошибаться страшно не хотелось. Открыть и убедиться в своей сокрушительной ошибке. «Как, Господи, я мог не обращать должного внимания на то, что ты идешь на траты, которые не можешь себе позволить, для того, чтобы оставаться со мной на одном уровне? Понял же я, что ты сидишь голодный над единственной, несчастной чашкой кофе, часами, потому, что не можешь купить себе обед и поесть со мной вместе. Мне было неловко заговаривать об этом, зная прекрасно твою реакцию, и я слишком долго делал вид, щадя твою гордость, что верю в то, что ты поел раньше. Ты так наотрез отказывался ото всего, что я с легкостью мог тебе предложить и мечтал это сделать! Господи, и к чему это нас с тобой привело?! Майкл, любимый, прости меня, ради Бога! Я же сейчас опять переложил вину на тебя, тогда, как я один всему виной, мои эгоизм с тупостью! Клянусь чем хочешь, мне в голову не могло прийти и благополучно не пришло, что у кого-то может не быть костюма! Обыкновенного костюма для посещения обычной премьеры в средней руки театре. Мне тут Сара рассказала, как помогала тебе его покупать, в смысле, выбирать. Только тогда у меня глаза и открылись. А тот, на выставку, значит ты его брал на прокат, он тоже не был твоим? Господи… Майкл, прости меня! И твой подарок мне на Новый год, который так же был тебе совершенно не по карману! Вот так все к этому кошмару нас с тобой и привело. Из-за моей непроходимой тупости и непростительной зацикленности на себе. Из-за того, что я, в своей избирательной слепоте, не видел проблемы прямо у себя под носом и трусливо боясь портить с тобой отношения, говоря то, что тебя заденет, расстроит или разозлит, позволял тебе то, что ты наотрез запрещал мне. Это же была такая небольшая (для меня, но не для тебя!) сумма, из-за которой ты влез в ту мутную историю… Не могу не думать об этом, а думая не могу не испытывать желания разбить свою тупую башку об стенку». На некоторых последних словах Майкл невольно улыбнулся, при виде выражений из своего лексикона, вульгарного кокни, подхваченного благовоспитанным юношей из высшего общества у одного из общественных отбросов. Принцем у нищего. Смешок перешел в прерывистый вздох, больше похожий на сдавленный рык и привел к зло прикушенной губе, чтобы удержать новый. «…башку об стенку. Все произошло потому, что я круглый дурак, на самом деле ни о ком, кроме себя, не думающий. Все рухнуло из-за меня, я все испортил своими собственными руками, уничтожил, убил». - Джа-аймс. – неодобрительно протянул Майкл, нахмурившись и переворачивая страницу, если он не ошибся, закапанную Кудряшкой слезами в приступе самоедства. Хотя с другой стороны было и приятно тоже, в чем не очень-то хотелось себе признаваться. Было, как услышать извинения, на которые не особо рассчитывал, после того, как обвинят хрен знает в чем и хлопай себе большими квадратными глазами сколько душе угодно. Находящийся от доброй старой суки Англии за тридевять земель, Кудряшка будто бы телепатически услышал его в эту самую минуту и Майкл непроизвольно вздрогнул, вернувшись к чтению, причем отлично понимая, что Джеймс к следующей мысли и подводил. «А больше всего я не могу не думать о том, как напустился на тебя из-за «юбки» и привел в сравнение, что это как если бы я гипотетически пришел к тебе в больницу и кинулся дрочить на твои бинты, а ты попал туда после моих слов, ты чуть было не погиб прямо на моих глазах! Я поэтому сон потерял и не давал спать тебе, ошиваясь ночами под окнами твоего дома. Хотел и никак не мог сказать об этом! От страха. Пустого, дурацкого, какого-то суеверного, мною же самим выдуманного, но от этого не менее ужасающего. Что если я опять заговорю об этом вслух, то с тобой опять что-нибудь случится! Только бы в письменном виде это не сработало так же, Господи, пожалуйста!». Что-то Кудряшка совсем плох… У Майкла похолодело на сердце, показалось, что заодно потемнело в глазах, но это наверняка фонарь мигнул, чудо, как тот вообще светит. Пришлось еще раз прерваться, лезть в карман за сигаретами, закурить. Успокоиться это помогло не сильно. Совсем фигово, если по чесноку. «Майкл, я честно не на миг не задумался о том, как на тебя может подействовать килт, в который я торжественно нарядился на мамину премьеру! Точнее, подействует наверняка, ты ведь сам мне рассказал, что делал, вообразив меня однажды в юбке! И вот опять моя такая избирательная, зацикленная исключительно на себе слепота в действии! Аплодисменты, занавес! Просто для меня килт это килт и все, с детства, сколько себя помню. Но это – для меня, и снова я нисколько не подумал о тебе!». - Джаймс, ну бля зачем ты так, балда ты эдакая. – сбивчиво пробормотал Майкл, чувствуя как к уголкам глаз против воли прикипают слезы. Щелчком послал окурок в сгустившуюся черноту за пределами рассеянного пятна света, в котором он стоял явно дольше, чем ему казалось. «Угадаешь с трех раз, что находится в другом конверте? Господи, только бы его не сперла Сара! Прими их в качестве моих извинений. Смешно звучит… И прости, прости меня, пожалуйста, Майкл, дорогой, любимый мой! Еще увидимся. Правда же? Люблю. Береги себя!!! Твой Джеймс». Если даже никакие доказательства любви не нужны, получать их все равно ни с чем несравнимая радость и самое огромное счастье, какое возможно. Самый лучший подарок. Самый прекрасный дар. Идя к дому, где ему до сих пор повсюду виделся Джаймс, Майкл, на лицо которого вернулись улыбка и разгоряченный мыслями румянец, мысленно спрашивал у него, в курсах тот ваще, чем он будет заниматься, глядя на такие его горячие фотки? Вопрос был крайне риторическим, в том числе для мысленного. - Увидимся, Кудряшка. Увидимся скорее, чем ты думаешь. В условиях самого нечестного, какой возможен, «договора» с отцом Джеймса, ровным счетом ничего не было сказано о полностью случайной встрече во Франции. Прикол, мистер Сазерленд, приятель-режиссер того хрена с прослушки бредил ранним Годаром (а это, кстати, что еще за хрен с горы?) и собирался снимать свою короткометражку с ним, Майклом Винтерхальтером, в главной роли там же, где мэтр свое великое черно-белое «На последнем дыхании» (кто вообще такое смотрит в своем уме?), которым тот вдохновился по уши. - Я тоже тебя люблю. Ты меня тоже прости. Я тоже дурак, что б ты знал, если все еще не в курсе.