В первый раз Гаскон пришел к ней в шатер в Махакаме.
Ждал внутри и встретил привычным прищуром и лукавой улыбкой ловеласа, будто это Мэва без спроса явилась в его покои, а не наоборот. Поднялся из-за стола и отвесил преувеличенно галантный поклон.
Мэва стянула перчатки, бросила на стол, разминая затекшие от поводьев пальцы.
— Не помню, чтобы приглашала тебя сюда.
В замечание следовало вложить больше строгости, но злиться на Гаскона было непросто, тем более теперь, когда ум занимала предстоящая встреча. Впрочем, ни строгость, даже королевская, ни гнев, ни прочие эмоции Гаскона не трогали.
— В таком случае успокою тебя — с твоей памятью все в порядке, — заверил он светским тоном. — Я зашел сюда случайно, без цели. Так, поболтать.
Это было что-то новенькое. Зайти к ней в шатер без приглашения, чтобы поболтать, прежде не осмеливался даже он. Как бы то ни было, вытягивать причину Мэва не собиралась.
— Вот как. Тогда предлагаю тебе так же случайно выйти отсюда. — На этом стоило остановиться, но Мэва зачем-то добавила: — Я должна переодеться. Скоро я встречаюсь со старостой и не хочу выходить к нему, смердя конским потом.
Гаскон охотно и жизнерадостно рассмеялся.
— Не думаю, что он почувствует разницу. Уж я знаю, что говорю… Когда мы виделись в последний раз, я старался стоять от него с подветренной стороны. У него тот еще душок.
— Тебе повезло, если ты не учуял его дыхания… — Мэва почувствовала себя девчонкой, обсуждающей с ровесником строгого дядюшку, но, боги, как хотелось с кем-то поделиться! — Я думала, что упаду без чувств.
— Если бы так и случилось, кое-кто привел бы тебя в чувство, как умеет, — сказал Гаскон, доверительно понизив голос. — Тебе бы понравилось…
— Гаскон! — разговор заходил куда-то не туда, и Мэва предприняла попытку его свернуть. — Ох… Это будет сниться мне по ночам…
Получилось еще хуже, но Гаскон сделался серьезным и изложил причину визита. Размышления о субординации отошли на второй план, а перед Мэвой встала очередная непростая задача…
Второй случай произошел в Ангрене.
Мэва закончила счищать с доспехов кровь и внутренности Гернихоры, кое-как умылась и теперь сидела без сил. От пережитого ужаса мутило, руки тряслись. Перед маршем следовало поспать хоть пару часов, но стоило закрыть глаза, Мэва видела одну и ту же картину: солдаты с измазанными кровью лицами, зловонная чавкающая жижа под ногами, а вокруг — все новые и новые чудовища, без устали наступающие со всех сторон. В горле собрался ком, и Мэва уже хотела дать волю рыданиям, когда в шатер ввалился Гаскон — такой же перепуганный, с лихорадочно блестящими после боя глазами, прячущий страх за бравадой.
— Мэва, — окинул ее хмельным взором, хотя вряд ли когда-либо она выглядела менее привлекательно. — Я случайно услышал твой разговор с Барнабой… про его устройство для скучающих благородных дам. Кажется, ты отказалась в довольно резких выражениях. Если механика тебя не привлекает, хочу сообщить, что я весь к твоим услугам, — он картинно расшаркался, — на случай, если ты вдруг подумала…
Задушенные слезы жгли глаза, требовали выхода, и на короткий миг захотелось утопить страх и напряжение в бесшабашной страсти, забыться в объятиях Гаскона — или, быть может, чьих угодно. Но наваждение прошло, она резко поднялась и оборвала:
— Ты не получишь плетей за дерзость лишь потому, что так же измотан битвой, как и все. А теперь вон отсюда.
— Понял, — Гаскон покаянно повесил голову. — Ухожу.
Гаскон вышел. Мэва опустилась на скамью. Его появление странным образом привело в чувство. Напомнило, что она — королева, пример для солдат, она ведет их вперед. Она должна держаться. Мэва взяла меч и принялась счищать подсыхающую кровь.
В третий раз Гаскон пришел к ней в шатер в Ривии.
Победа была близко, витала в воздухе, воодушевляла всех — и солдат, и всех тех, кем неизбежно обрастала армия: воров, купцов, попрошаек, шлюх, менестрелей и прочая, и прочая.
Гаскон, непривычно тихий и задумчивый после посещения фамильного кладбища, появился в шатре на закате, деликатно покашлял у порога, привлекая внимание. Панталон, по обыкновению дремлющий у Мэвы в ногах, даже не поднял головы, будто не сомневаясь в праве двуногого друга находиться здесь. Момент для воспитания у Гаскона хороших манер был явно упущен, Мэва оторвалась от письма и сказала:
— Слушаю тебя.
— Я пришел попросить прощения, — начал Гаскон взволнованно. — Там, в Ангрене… мне не следовало приходить к тебе и говорить то, что я наговорил.
— Твои извинения приняты, — сказала Мэва, стараясь звучать мягко, что обычно выходило плохо. — Мы были на взводе, я понимаю. Пережили многое.
— Это точно, — усмехнулся Гаскон. — Та хреновина до сих пор мне снится. Но я хотел сказать кое-что еще. В Ангрене я начал не с того. Если помнишь, я говорил, что в Аэдирне ты снискала мое уважение, а в Махакаме — восхищение. В Ангрене… — Гаскон сделал короткую паузу, — к ним добавилась любовь. А может быть, она была с самого начала.
Мэва подавила вздох. Значит, поэтичное сравнение ее глаз с июльским небом принадлежало самому Гаскону, а вовсе не Рейнарду… не то чтобы это стало сюрпризом.
Гаскон, по-прежнему серьезный и взволнованный, но исполненный решимости, смотрел с ожиданием. Помимо всего прочего, он оставался одним из командиров ее армии. А хуже влюбленного мальчишки на месте командира был только мальчишка, страдающий ложной надеждой, и Мэва сказала:
— Гаскон, сердце и время правителя принадлежат лишь стране. Я благодарна тебе за твои чувства и за искренность, но не могу ответить тем же.
Гаскон заметно растерялся. Похоже, он ожидал иного ответа и теперь не знал, как поступить дальше. Но растерянность быстро сменилась азартом, какой можно было наблюдать, когда перед Гасконом вставала сложная задача. Он молча кивнул, прижав руку к сердцу, и оставил Мэву одну.
***
Дорога на Альдерсберг тянулась и тянулась, выматывала сильнее, чем болота Ангрена. Покоя не приносили ни действия, ни отдых.
Смерть Рейнарда была на ее и только на ее совести, и от осознания все внутри саднило, будто душу ободрали до мяса. Гаскон, ловкий и хитрый Гаскон выполнил бы задачу лучше Рейнарда. У Гаскона были куда более высокие шансы уцелеть. А что до знания внутреннего устройства крепости… Рейнард мог нарисовать план. И выжить. Все могли выжить.
Единственная причина, по которой Мэва отправила на задание Рейнарда, — она зажмурилась и сжала кулаки, — единственная причина была в том, что она побоялась отпускать Гаскона. Следовало наконец признаться в этом хотя бы себе. Хотелось оставить его там, где она сможет его видеть и защитить, бросить на помощь отряд, спасти, уберечь… Милостивая Мелитэле, да она золотые кудри сына так не высматривала в горячке боя, как дурацкую шляпу Гаскона! Вышло, что хуже влюбленного мальчишки оказалась королева, чьи сердце и ум этот мальчишка все-таки смог покорить…
В минуты, когда желания кружили голову, Мэва невольно вспоминала Рейнарда и страшный исход, который ждал его из-за ее чувств. Но был и маленький голосок, который говорил: зато Гаскон жив. Хвала Мелитэле, он жив.
***
Победа приближалась, и мало-помалу повседневные дела затянули в свой водоворот, притупили боль. Лежа без сна в шатре, Мэва все чаще задумывалась о том, что, отвергая чувства в память о Рейнарде, она никому не делает лучше. Кроме того, на ее землях все еще прятались остатки нильфгаардской армии, скоя’таэли и те, кто чувствовал себя обделенным и жаждал отомстить. Смерть по-прежнему могла настичь ее и любого из ее армии. А значит, больше ждать не стоило.
Час был еще не поздний. Она оделась, вызвала адьютанта и велела найти Гаскона.
Он явился быстро, встревоженный после дневных разговоров о смерти Рейнарда, но, увидев ее, спокойную и улыбающуюся, ласково сощурился и спросил:
— Ну, как у нас дела?
Мэва поднялась.
— Я подумала над твоими словами.
— И что же ты надумала? — Гаскон, заинтригованный, склонил голову.
— Если твое предложение еще в силе, я найду место в расписании… и в сердце.
— Мое предложение как никогда в силе, — Гаскон подошел ближе. — Значит, я могу сделать вот так? — потянул ленту, распуская ее косу.
— И даже так, — сказала Мэва, снимая с него шляпу и целуя.
Ответный поцелуй Гаскона стоил каждого проведенного в снегах и болотах часа.
***
В своем новом имении граф Гаскон Броссард не провел ни единого дня. Вместо этого поселился в королевском дворце и занял должность в тайной службе. Возможно, это было и к лучшему, поскольку иначе характер молодого графа обязательно погнал бы его на поиски приключений, и тогда — кто знает? Теперь же приключениями и путешествиями его обеспечивал долг службы. Но он всегда возвращался домой. К королеве.
