Лютик от слова лютый

      Лютик самый нежный и ласковый. Его можно сравнить с котёнком или щенком, которому смертельно не хватает чужого внимания и тепла. И Лютик сам никогда не посмеётся над желанием Геральта получить внимание и нежность. Геральта никто никогда не любил так. Каждый раз создавалось впечатление, что у них с его пассиями соревнования на выносливость, каждую свободную от проблем насущных минуту времени они проводили исключительно в плотских утехах, включавших в себя насилие, иногда унижение, подчинение и постоянные, бесчисленные оргазмы. С Лютиком все было абсолютно иначе. Совсем по-другому. Свободное время не тонуло по умолчанию в постели или на единороге. Наоборот, моменты интимной близости все чаще переносились на долгий срок, потому что Лютик был рядом всегда, а удобная кровать и горячая ванна после нее только раз в месяц, если повезёт. Но это никак не мешало им. Лютик был своим. Понимающим. Для их отношений стало нормой, что Геральт может без слов подойти к Лютику, обнять его за талию, прижимая к себе так, что носки ботинок барда отрывались от земли. Геральт зарывался носом ему в шею или плечо, втягивая родной запах и просто…стоял, чувствуя, как Лютик поглаживаниями своих маленьких ладоней снимает с его плеч усталость и стресс. Сам Лютик был до одури тактильным. Он так изголодался по прикосновениям, что в первые разы его всего колотило и трясло настолько, что Геральту приходилось отстраняться и по несколько раз звать его по имени, чтобы убедиться, что Лютик сейчас не упадет в обморок. Тот пытался выдавить из себя улыбки и обещания, что с ним все в порядке, но то, с какой отчаянностью он прижимался к груди Геральта или то, как сильно и лихорадочно билось его сердце, заставляло убедиться в обратном. Но это не было проблемой. Приятно было видеть лица заказчиков, когда к Геральту, серьезно обсуждавшему размеры и габариты сехримнира в лесах, мог неожиданно приплестись утомленный выступлением и дорогой Лютик, и просто упереться лбом в его плечо, прикрывая глаза. Когда у Лютика было игривое настроение, он мог без каких либо ограничений неожиданно подкрасться к Геральту и потереться кудрявой башкой, ластясь и залезая под сильную руку, зная, что не получит удара. Иногда казалось, что Геральт в отношениях не с мужчиной двадцати пяти лет, а просто завел у себя огромного кота, который таскался за ним повсюду, в каждую свободную минуту стараясь вскарабкаться к нему на колени или плечи — как уж пойдет. После тяжкого дня, вернувшийся с болот, где он часами носился, как проклятый, за кикиморой, а потом ещё дополнительный час отмокал в ванной гостиницы, Геральт видел утешение и смысл только в одном — обнять поскорее своего теплого, нежного и ласкового Лютика, зарыться лицом в его кудри, покрепче сжать в руках тощие бока. И слушать, как тот тихо на ухо шепчет, какой Геральт молодец, какой он герой и спаситель, и как Лютик им гордится. Лютик обнимает его за шею, перебирает тонкими пальцами длинные волосы, и прижимается к нему так близко, что Геральт не может подавить вздох, полный настоящего удовлетворения. Конечно, без ссор они не обходились. Но даже они были совершенно другими, не как с Йеннифер или другими пассиями. Никогда не было места публичному унижению, непонятным, пустым разговорам, затянувшемуся нервному молчанию или тяжелым взглядам. Лютик слишком сильно любил для этого. Если нельзя было решить вопрос сразу же, его решали на следующий день, не позволяя новым недомолвкам и обидам заполнить их ограниченное время. Но чаще обижался Лютик. Это было довольно комично и несерьёзно, на самом деле, потому что, несмотря на то, что он демонстративно отсаживался от Геральта и надувал губы, строя самую обиженную и одновременно сучью мордашку, он просто… продолжал быть его Лютиком. В таверне заботился о том, чтобы Геральт нормально поел, мог даже отдать ему свою порцию, зная, как тот устал после задания, и если Геральт, на свою голову, решался спорить с ним, говоря, чтобы Лютик сам поел, то мог получить и ложкой по лбу. Лютик обязательно помогал ему снять броню, осматривал на наличие ран или растяжений, но делал это молча, поджав губы. Обижался. Геральт же обижаться вообще разучился. Либо настолько отчаялся, пока состоял в союзе с Йеннифер, либо Лютик никогда не давал для этого достаточных причин. Геральт мог, конечно, поворчать на него или даже совершить какую-нибудь мелкую, коварную пакость, такую, как подвесить его камзол или сумку куда повыше. Геральт наблюдал пару минут, как Лютик тщетно пытается дотянуться до них, но через секунду на него налетал маленький вихрь праведного гнева, практически сбивал с ног, пару раз, для вида, стукал кулаками по плечу или груди, старался ущипнуть за ухо или щеку, но в итоге все кончалось тем, что они оба не могли сдержать смех, и про камзол забывали. Наверное, все же, самым приятным в ссорах было примирение. И отнюдь не благодаря бытующей поговорке, что «драки влюбленных кончаются оргиями», хотя и она имела место быть, если тому соблаговолили остальные события. Просто мириться, чаще всего, шел, как ни странно, Лютик. Но он всегда выбирал такой момент, когда Геральт уже сам был готов просить прощения, даже если не был виновен. Чаще всего Лютик дожидался вечера. Когда Геральт уже ложился — если повезёт — на кровать, если везёт меньше, то на спальник. Лютик несколько минут боролся сам собой, как мог Геральт определить по его напряжённому дыханию и ускорившемуся биению сердца. Потом бард обязательно топтался на месте, заламывая тонкие, музыкальные руки, забавно — Геральт чувствовал это спиной с закрытыми глазами — морщился, после чего сокрушенно вздыхал и направлялся к Геральту. И обязательно молча. Неумолимо, опустив вниз кудрявую голову, с каждым шагом к постели Лютик начинал трястись все сильнее. Несколько раз были случаи, когда он начинал плакать, и тогда, услышав только первый всхлип, Геральт сразу вскакивал, помогал ему сесть рядом с собой и делал все возможное, чтобы Лютику стало легче. Если же слезы или всхлипы ему удавалось удержать в себе, либо же до таких крайностей дело не доходило, Лютик добирался до Геральта и осторожно забирался к нему под одеяло, притягивая коленки к себе и упираясь лбом в его грудь. Геральт пару минут слушал его тяжёлое дыхание, каждой клеточкой тела ощущая, как Лютика всего потряхивает, после чего ведьмак не выдерживал, обязательно опуская голову и оставляя где-нибудь окончательно примирительный поцелуй. Мог прижаться губами к пушистой макушке или кончику носа, или игриво провести языком по коже за ухом, вызывая табун мурашек по чужой тощей спине. Или задрать пальцами узкий подбородок и неторопливо, основательно вылизать чужой рот полностью, наслаждаясь тем, как Лютика начинает лишь сильнее потряхивать. Геральт не обижался. Это, скорее, была слабая попытка отомстить. Он доводил его такими поцелуями до изнеможения, до хрипоты, до того, что Лютик начинал откровенно задыхаться, а на его глаза наворачивались слезы. Геральт в такие моменты был неумолим и беспощаден, и он лучше всех знает, что только от этого у Лютика уже слабеет под коленками. После таких поцелуев их ждала исключительно оргия из поговорки. В итоге, если Геральт мог ограничиться поцелуем, то он поднимался по подушке выше, чтобы свернувшийся в клубок Лютик был защищен и мог полностью расслабиться. После чего Геральт дожидался, пока чужое сердцебиение придет в норму, и только после этого позволял себе отрубиться. Мгновенно, как последнее время с ним бывало. Да и вообще, теперь поцелуи для них стали чем-то особенным. Без них, казалось, уже нельзя было провести больше суток. От быстрого чмока в щеку или висок, они добирались до того, что могли часами сидеть у костра ночью или на кровати, целуясь до онемения губ. Геральт иногда был искренне уверен, что сможет заставить Лютика кончить только поцелуями, но проверять всегда было не к месту. Но дрожащие руки Лютика, которые он обычно закидывал ему за шею или упирал в его колени, уже говорили о многом. Опустим моменты, когда Геральту буквально приходилось оттаскивать от себя Лютика, ссаживать с колен или до синяков сжимать его тонкие запястья, заставляя остановиться, потому что, судя по тому, как редко тот дышал и как зашкаливал его пульс, он мог потерять сознание или получить удар. Совсем другое дело поцелуи дразнящие. Этими Геральт мог заниматься часами. Лютику до его терпения было, как до луны. Да, нами признается, что бард смиренно терпел шесть лет, пока до Геральта дойдут его чувства, но в плане таких вещей, как прелюдия, Лютик действительно был нетерпелив и наивен до грани. Все, что требовалось в такие моменты от Геральта — удержать себя в руках и не повалить барда прямо там, где они есть в этот момент. Причем, повалить не с целью натянуть, а, скорее, крепко-крепко обнять, прижать к себе и просто… ну, Геральт даже не знает… впитать в себя. Но все, что требовалось от Геральта в те моменты — не позволить Лютику сойти с ума от нетерпения. Геральт по-садистски медленно прикусывал его нижнюю пухлую губу, оттягивал ее, позволяя рычанию, всегда просящемуся наружу, в этот раз свободно вибрировать где-то в глотке. Потому что он прекрасно видел, как от этого звука Лютик теряет самоконтроль. Затем, Геральт все так же неторопливо просовывал язык в чужой горячий рот, кладя ладони на дергающиеся от желания плечи и шею. Лютик начинал скулить, совсем, как щенок, и это безбожно заводило. Но Геральт испытывал и собственный контроль тоже, он продолжал толкаться языком, буквально по самые гланды, заставляя Лютика давиться слюной и закатывать слезящиеся глаза. Но стоило почувствовать, что он близок к пределу, как Геральт сразу отступал. Лютик разочаровано всхлипывал, он рвался вперёд, старался сорвать с Геральта хотя бы рубашку, хотя бы расстегнуть пуговицу. Геральт перехватывал его руки, при этом, ничего из этого не делая быстро, все так же убивающе медленно прижимал оба запястья к земле позади сидящего Лютика, а если уже нависал над ним, то не торопясь заводил ему за голову. Лютик начинал вырываться, биться в его руках, сопротивляться, совершенно бесполезно, они оба это знали. А Геральт лишь кровожадно и голодно усмехался, с новым тихим рычанием пожирая чужие губы, заставляя открыться на них несколько новых ранок. Лютик начинал откровенно всхлипывать. — Г-геральт… Ге-ге-еральт, пожалуйста, — Лютик изнывал под ним, извивался, как уж, стараясь получить чуточку больше. Самую чуточку. — Прошу тебя, не…не изде… АХ! — Лютик громко вскрикивал, давясь слезами и слюной, когда Геральт резко кусал его за обнаженную тонкую шею. Потому что Лютик был сплошным обнаженным нервом. Любое касание до него вызывало мгновенную и такую бурную реакцию, что только от взгляда на это Геральт готов был потерять голову. Глаза Лютика распахивались так широко, что длинные ресницы втыкались в кожу под бровями, а зрачки расплывались по всей радужке, от чего выражение лица Лютика становилось слишком…слишком. Геральт видел и чувствовал под ладонями, как сильно тот сжимал в кулак руки, оставляя на коже глубокие следы от ногтей. Лютик прокусывал губу, внутреннюю сторону щеки, дергаясь и почти рыдая под Геральтом, содрогаясь от желания. Ради того, чтобы увидеть это, Геральт действительно готов был пожертвовать нервами Лютика. Пусть учится терпению. Сладкие пытки могли длиться часами. Ради этого они даже специально купили мягкие наручники в одной из лавок. Взгляд, которым окинул их торговец, хотелось бы забыть навсегда. Конечно, держать одной рукой перекрещенные ладони Лютика, чувствуя, как те дёргаются под ним, было настоящим наслаждением, но не меньшее удовольствие доставляло касаться Лютика сразу двумя руками, пока тот был абсолютно беспомощен. Это незаконно сильно заводило их обоих. Геральт запускал одну руку под хлопковую рубашку, потирая подушечками пальцев тонкую бледную кожу, чувствуя каждым пальцем ответную реакцию. А второй рукой осторожно обводил тонкие черты лица. Сведенные в несчастной гримасе брови, искривлённые пухлые губы. Проводил самыми кончиками пальцев по влажным от слез ресницам. Лютик задыхался и уже был не в состоянии говорить членораздельно. Он лишь с мольбой смотрел на него, содрогаясь всем телом, когда пальцы Геральта доходили до вставших сосков. Но Геральт был коварным ведьмаком со склонностями к садизму, которые выражались в том, что, вместо того, чтобы позволить, наконец, Лютику, хотя бы получить разрядку, он лишь тягуче медленно, до новых слез Лютика, целовал его. После чего надавливал большим пальцем на его нижнюю губу, проскальзывал в обжигающе горячий рот сразу несколькими пальцами, заставляя Лютика снова широко раскрыть потемневшие от желания глаза. Пальцы проходились по внутренней стороне щеки, надавливали под языком, заставляя открыть рот шире. Слюна текла из уголка рта по подбородку, капая на задранную рубашку. Лютик закашливался, таращил оленьи глаза, и Геральт чувствовал, как бархатный язык обволакивает его пальцы, заставляя в который раз потерять рассудок. Лютик умоляюще скулил. Геральт снова усмехнулся — он откровенно трахал его в рот, но делал это настолько неспешно, можно даже сказать, лениво, что Лютик снова начинал дёргаться и биться в наручниках стараясь уйти от неумолимых пальцев, которые доставали до всех уголков рта, заставляли задыхаться и стонать от приятной тянущей боли. Как только Геральт даёт возможность Лютику нормально вдохнуть, тот севшим голосом хрипит: — Я умоляю тебя, Геральт, просто позволь мне- Но Лютик видит знакомую усмешку на чужих губах и только от ее вида готов либо кончить, либо разрыдаться. Впрочем, его многозадачность позволяет объединить эти два действия. Но поцелуи были и совсем другими. Нежные, ласковые, целомудренные до мозга костей, успокаивающие и внушающие надежду ещё на что-то. Лютик забирался к Геральту на колени, прижимался к нему, совсем как кот, с той лишь разницей, что, обыкновенно, коты бежали от ведьмаков прочь, а Лютик напротив лип к нему, тыкаясь тёплыми губами в его. И ради этого Геральт готов был жить дальше. Теперь Геральт — кто бы мог подумать, этот суровый ведьмак, закаленный в боях и лишениях — стал все чаще слышать, что он изменился. Сначала это были робкие оглашения наблюдений случайных неслучайных знакомых, таких, как постоянные клиенты или бывшие…просто бывшие. Вскоре от образа мрачного и угрюмого ведьмака очень мало что осталось. Лютик заставлял улыбаться его каждый день, и это не могло не отразиться на нем. Геральт защищал, а Лютик оберегал. Геральт разрубал взмахом меча гулей, а перед сном Лютик заваривал ему целебную мазь, втирая в напряжённые мышцы. Геральт сносил лезвием конечности кикимор, тянущиеся к тощему телу Лютика, а тот не забывал укрыть его одеялом или пледом. Геральт молниеносно прошивал тела наемников, а Лютик продолжал мягко улыбаться и прижимать его молочно-белую голову к узкой груди, гладить по могучим плечам и шептать самые глупые и милые слова, что приходили на ум. После оглашения чувств ночевки в лесу стали куда приятнее, потому что раньше в течение нескольких лет Геральту приходилось слушать, как стучат от холода чужие зубы. Сейчас Лютик сразу же юркал ему под бок, пряча нос в складках его рубашки на груди, и Геральт сворачивался вокруг него клубком, прижимая хрупкое тело как можно ближе, наслаждаясь мыслью, что Лютик в тотальной безопасности. И, о да, вопрос безопасности оставался самым сложным в их отношениях. Несомненно, Лютик всегда умудрялся найти проклятие на свою голову, для этого ему не всегда было обязательным выйти из номера гостиницы. И хотя раньше Геральт редко был рядом, но Лютику все равно удалось дожить до своих лет. Даже с учётом нескольких переломов и сотрясений, это было большим достижением. Но Геральту было физически больно от мысли, что он не может полностью и целиком защитить Лютика, хотя бы потому, что тот сам просил о том, чтобы ему дали большую свободу. Геральт не мог перечить ему, понимая, что его мания контроля и защиты переходит границы, но сердце, ожившее в узких ладонях, беспокойно ныло каждый раз, стоило Лютику хоть незначительно задержаться дольше положенного. Мстительность — отличительная черта народа этой земли, поэтому неудивительно, что Лютика до сих пор преследовали отцы и мужья опороченных им когда-то девушек. Для наглядного примера — Лютика почти повесили за события семилетней давности. Если бы не Геральт, который тогда только чудом смог обойтись без кровавого месива на месте происшествия, исход событий очевидно был бы неприятен. И именно мстительность населения заставляла Геральта неустанно дергаться от позыва сжать Лютика в руках и никуда не отпускать. Хотя он отлично знал, что при любом намеке на опасность, Лютик вернётся под его защиту. Такое уже неоднократно случалось. Последний раз это произошло месяц назад. Лютик как обычно давал концерт в таверне, нет, даже ресторане. Геральт, тоже как обычно, сидел в углу — на той позиции, где ему было хорошо видно Лютика и всех подсаживающихся все ближе к нему посетителей. Перед ним стояла кружка отменного пива, жаркое, а все тело сковала приятная нега — усталость после хорошей работы. Вертикальные зрачки лениво наблюдали за бардом, который по привычке очаровательно улыбался окружившим его девушкам, перебирая тонкими пальцами струны. На губах Геральта появилась невольная улыбка, но в этот момент его окликнул кто-то из смутно знакомых новиградцев, подсаживаясь за стол. Геральт уже не видел, как в таверну вошло несколько грубо сколоченных амбалов с нашитым на груди гербом какого-то графа. Не видел так же Геральт, как лицо Лютика смертельно побледнело, стоило ему заметить нестандартных посетителей. Лютня в его руках издала жалостливый стон, сорвавшись с ноты. Лютик быстро, но плавно поднялся и, прижимая к себе лютню, ловко нырнул в толпу недоумевающих слушателей, пригибаясь к земле. Пока исполнители карательной операции оглядывались по сторонам, выискивая среди множества людей и чада яркий кафтан на худом теле, Лютик рыбкой проскользнул к их с Геральтом столу. Тот уже поднялся из-за него, как только заметил, что игра прекратилась. Лютик только-только успевает юркнуть к нему за спину, как один из амбалов — лысый и со шрамом на переносице, хватает грубой рукой воздух, где секунду назад была чужая шея. Геральт складывает руки на груди, расправляя плечи, и Лютик за его спиной перестает испуганно корчиться, он лишь крепко держится одной рукой за его куртку, выглядывая с правой стороны. Когда второй великан подходит ближе, Геральту невольно приходится задрать подбородок вверх, и это…сбивает с толку. Лютика могла спокойно повязать и одна вторая от любого из этих воителей. Не в обиду познаниям Лютика в самообороне, но при взгляде в глаза фактам. — Менестрель Лютик, — прогремел второй верзила, щуря и без того узкие глаза, прожигающие из-за черной челки. — граф Гейдроц заждался вас. — Передайте ему мои искренние извинения, но я никак не смогу прийти, — пискнул Лютик, но то, как Геральт вдохнул, буквально придало ему уверенности. Лютик расхрабрился, выпячивая грудь вперёд. — Думаю, вам здесь больше делать нечего, друзья. — Мы тебе не друзья, — громыхнул лысый шрамированный, и, судя по внушительному мечу за его спиной, становилось очевидно, их проинформировали, что Лютик будет не один, а в обществе широко известного и весьма опасного ведьмака. — И тебя никто здесь не спрашивал. Геральт кладет ладонь на рукоять меча, и судя по угрюмым взглядам, которыми обменялись верзилы, они предвидели такой исход событий. — Если менестрель пойдет с нами, то никто не пострадает, — заявляет узкоглазый. — Никто, кроме него. Геральт сжал зубы. Где-то в противоположном углу вскрикнула официантка, не удержав в руках поднос. Вместе с грохотом посуды на колени упал лысый, черноволосый с воем откатился к стене. Лютик осторожно выглянул из-за руки Геральта, после чего выдохнул, заметно расслабившись. Но до конца дня он оставался бледным и нервным. И это тоже было существенной деталью их отношений. Как бы сильно Лютик не храбрился, не пытался казаться бесстрашным и непоколебимым, внутри он оставался все тем же очень ранимым и сентиментальным. Не каждое эмоциональное потрясение ему удавалось пережить без ущерба ментальному здоровью. Панические атаки и кошмары преследовали его не первый год, но теперь, когда Геральт был рядом, это стало насущной проблемой. Потому что…этому стало придаваться значение. Сколько сотен ночей были разорваны его кошмарами, не пересчитать. Сколько раз, после резкого пробуждения или погони Лютика накрывала паническая атака, лучше не думать. Это было странно, на самом деле. Странно, запутано и сложно. Нередко, удирая от преследующих мужей и их братьев, кумов и дядьков, Лютик успевал заскочить на рынок, купить без торговли, разве что, пару сладких пряников и отдать их ребятишкам, встреченных им спустя десять минут на площади. Лютик был раззадорен погоней, он скакал вокруг Геральта, как бешеный, вытаращивая огромные глаза и размахивая руками, захлёбываясь восхищённым пересказом своего побега. Заливисто смеялся, превращая только что опасную ситуацию в обыкновенный стенд-ап. Геральт слушал его, на всякий случай, поправив меч за спиной и зорко оглядываясь по сторонам, чтобы, если преследователи ещё не одумались, он помог им определиться и сделать верный выбор в жизни. И Лютик забывал об этом уже через пару часов, стоило им уехать из города. Но были и другие погони. Когда это были безжалостные наемники, обученные охотники за людьми, которые вламывались в номера гостиниц, срывали выступление, караулили за конюшней с мешком на готове. Когда Лютика трясло не от азарта и восторга в перемешку с адреналином, а от животного страха. Когда перед носом махали не тупыми вилами, которые максимум оставят пару гематом, а наточенным мечом или кинжалом. Когда никто не кричал на всю улицу: «Сто-о-ой бес гладкозадый», лишь тихий, вкрадчивый шепот хриплого голоса на ухо: «Попался, кролик». Когда у тебя за спиной не целый город с кучей улиц, кварталов, подворотен и канав, а все твое тело уже опутано холщовой веревкой или, того хуже, стянуто страхом, и ты можешь только тщетно биться и дёргаться в конвульсиях, слыша нарастающий шум крови в ушах. И после таких догонялок Лютик не смеялся. Геральт всегда приходил вовремя. Не мог не прийти. Несколько раз Лютику удавалось скрыться самостоятельно — ценой сломанных рёбер в один раз, разодранными руками и ногами в другой. И ещё несколько раз невероятная удача, позволившая оторваться от тяжеловесных солдат и укрыться в грязном переулке, прижимаясь затылком к ледяной стене и зажимая себе рот двумя руками, чтобы никто не услышал хриплого, сбитого дыхания, перебивающегося всхлипами страха. Геральт находил его, или Лютик возвращался сам, и ночь была обречена. Если Лютик мог, он не ложился, если падал в обморок от усталости, впечатлений и потери крови, то обязательно просыпался посреди ночи с тяжело колотящимся сердцем. В висках гулко били о мостовую сапоги преследователей. Беспощадных. Любящих поиздеваться, перед тем, как убить. Только благодаря их любви к садизму, Лютик до сих пор вообще был жив. Они занимали себя на лишние двадцать минут игрой в мытарство и наслаждались чужим страхом, а Лютик выигрывал жизнь. Но если раньше Лютику приходилось самостоятельно справляться с кошмаром или панической атакой, то теперь рядом был Геральт. Он, возможно, был не в состоянии передать словами все то, что хотел бы, но зато он мог положить свою тяжёлую ладонь на колено или плечо, и от этого становилось легче. Намного легче. На самом деле, после того, как им удалось выяснить, что они значат друг для друга, жизнь изменилась в лучшую сторону, став чуть более приятной и простой. Теперь не нужно было придумывать глупые объяснения для того, чтобы просто лечь рядом, держаться за руки или проводить время друг с другом. Когда Лютик сознался, что был влюблен в Геральта лет, так, шесть, таскаясь за ним по всему континенту и выслушивая ворчание каждый день, ведьмак чуть не придушил его. По объективным причинам. О, и да, конечно, конечно, Геральт защищал, а Лютик оберегал. — Ведьмаки, они что? — сыто вздохнув, риторически вопрошает подвыпивший охотник, обводя взглядом аудиторию вечерней таверны. — Они, значица, ведьмаки, в первую очрдь. Во втору очрдь, они убийцы. Так? — все согласно закивали. Мужчина довольно хмыкнул. — А убийцам не место в нашем городе, так? — все снова закивали. — Да и вообще, вы хоть знаете, что эти ведьмаки могют? Я, значица, слышал, что однажды ведьмак в расплату попросил ребеныша… то есть, человеческого детёныша…чело… ребенка он попросил. И сожрал на глазах у матери, — заметив, что все притихли, охотник добавил. — Без соли! — тотчас несколько слушателей вскрикнули. Лютик, который уже битый час слушал этот рассказ, почувствовал, как его начинает трясти. На ладонях уже давно появились глубокие борозды от ногтей. Лютик судорожно вздыхает, стараясь успокоиться. Он бы с удовольствием ушел в комнату на втором этаже таверны, но ему нужно было дождаться хозяина, чтобы получить херов ключ, ведь Геральт так спешил на встречу с чудовищем, что даже не обратил внимания на такую мелочь, что им не выдали ключ. Ладно, Лютик сейчас в принципе был зол на весь мир. Но на охотника особенно. — Всё ты трындишь, старик, — вдруг замечает более молодой голос, и Лютик встрепенулся. Конечно, он понимал, что осуждение ведьмаков останется неизбежным, но вот найти доброжелателя было намного приятнее. — Не едят твои ведьмаки детей. А вот государство с налогами обманывают. Вроде и нелюди, проклятые мутанты, а все туда же. Собственная выгода прежде всего. — Лютик понял, что основательно просчитался в выводах. От того, как чужой голос растягивал гласные, захотелось ударить его обладателя ещё сильнее. — Смешная у них работа. Получается, чудовище чудовище убивает. Еботе-ень. Лучше уж власти примут меры против них. Забьют или в города пускать не будут. Вот тут монстр, говорят, уже один обосновался. Гехральт? Э-эх, не следите вы за городом своим. Так к вам всякая другая мерзость полезет. А коли он к нашим девушкам лапу свою сунет? Рубить надо сейчас. Такую погань только рубить и нужно. Вот тут Лютик уже не выдержал. Кухонный ножик, тупой и мелкий, оказался крепко зажат в его руке. Лютик не успел до конца дать себе отчёт в том, что делает. Он резко вскочил на ноги и без слов бросился на говорившего. — Эй, эй, парень, ты что, ну-ну! — закричал напарник лютиковой жертвы, оттаскивая его от тела. Лютик яростно размахивал ножиком и вырывался из рук, не хуже, чем дикий зверь. — Да как ты смеешь! Как ты смеешь говорить такое о нем! — Лютик бессильно повис в чужих руках, но его взгляд метал молнии. — Ты, БЛЯДЬ, даже не представляешь, как много ведьмаки делают для таких выродков, как ты! Почему, если Геральт убивает чудовище, которое грызло детей и девушек, если он спасает людей от жестокой смерти, он чудовище? — Потому что он не человек, — отдышавшись, спокойно ответил вещатель. Его черные глаза впились в лицо Лютика. — Он мутант и выблядок, которых не должно существовать. Он плод ужасных экспериментов, бесчувственная глыба мышц с мечами. Машина. Бездумный убийца. Удар ножом было бы легче принять, чем услышать эти слова. — Да-а! — пьяным воплем подхватил охотник. — Пизда-а! — срывающимся голосом вскрикнул Лютик, снова начиная извиваться. Ему было всё равно, что их было двое. Абсолютно наплевать, что каждый сильнее и выше него минимум внешне. — Да Геральт человечнее каждого из вас! Каждого, слышите? Он не виноват, что его сделали таким в детстве! Но он не отступил, он знает все, что вы говорите о нем, но продолжает защищать и спасать вас! Вы… вы не достойны ведьмаков. Вы не заслуживаете быть спасенными! Первый удар прилетел прямо в челюсть. Шершавые костяшки разбили губы, проехались по зубам, чудом оставив их целыми. Лютик даже не вскрикнул. Он остервенело пытался вырваться из цепких, сильных рук, лягался, старался укусить, до побелевших пальцев стискивая рукоятку ножа. От следующего удара потемнело в глазах. Третий выбил весь воздух из лёгких, заставив сложиться пополам, согнуться и повиснуть, вывернув собственные руки. Говоривший знал куда и как бить. Чтобы причинить боль. — А я же узнал тебя, — ненавистный голос прозвучал над самым ухом. — Ты тот бард, который везде таскается за выродком. Подстилка ведьмака, верно? И как, приятно, когда днём он убивает чудовищ, а ночью теми же руками имеет тебя? — Уж всяко лучше, чем твоими, — прошипел Лютик, зажмурился, предчувствуя боль, и резко с силой вскинул голову вверх. По затылку прокатился гул. Если бы не чужие руки, Лютик давно оказался на полу. Создалось впечатление, что глаза сейчас просто вывалятся из черепа, настолько сильным был удар. Вещатель взвыл, хватаясь руками за лицо. Между его пальцев текла кровь. Лютик победно улыбнулся, отхаркивая собственную кровь, и через секунду ему прилетело так, что в ушах поднялся звон, а из глаз брызнули слезы. Лютик закашлялся, подавившись кровью, стекающей по внутреней стенке гортани. Кто-то сбоку проговорил: — Довольна, ведьмачья шлюха? И в ребра прилетает так, что те трещат и словно крошатся изнутри. — Я, хотя бы, финансово независимая шлюха, а вот ты точно сидишь на шее у своей жены и любовниц, — Лютику все равно, кому он это адресовал. Главное, что до адресата дошло, учитывая ту силу, которую вложили в следующий удар. Вскоре руки исчезают, и Лютик с грохотом падает на пол. Его всего потряхивает, то ли от шока, то ли от боли, либо же от ненависти, которая росла с каждым пинком ботинков. Они просто не могли, не могли говорить так о Геральте, даже не зная, как много он жертвует ради них. Как опасно каждое задание. Что всегда есть шанс, что он уже не вернётся. Даже сейчас есть шанс, что Геральт не вернётся. Почему-то, от этой мысли на глаза опять навернулись слезы. Вдруг град из ударов прекратился, Лютику удалось вдохнуть, превозмогая боль. Возможно, у него было порвано лёгкое, он не знает? Кто-то присел перед ним на корточки, но Лютик с трудом видел сквозь пелену крови. — Хочешь забрать свои слова назад, бард? А. Вещатель. — Ни-ху-я-шень-ки, — с трудом выдавил Лютик. Черноглазый не огорчился. Он подцепил костяшками пальцев его подбородок, заставляя поднять голову. Лютик чувствовал вместо губ кровавое месиво. Оно же стекало по лицу. — Не пытайся защищать мутантов, бард. Они никогда не отплатят благодарностью. А вот ограбить и бросить на дороге могут вполне. — Пошел нахуй, — выплюнул Лютик вместе со сгустком крови. Вещатель плотоядно усмехнулся. Он хотел ещё что-то сказать, но не успел. Лютик с отупевшим удивлением увидел, как черноглазого медленно отрывает от земли, как его поднимает так высоко, что Лютик видит, как его носки отрываются от земли и начинают суматошно болтаться в воздухе. — Что за херня происходит, — голос Геральта заставляет Лютика вздрогнуть, а на разбитых губах появиться подобие улыбки. Сразу все тело как-то обмякает, веки сами собой закрываются, и Лютик уже не видит, как Геральт несколькими движениями избавляется от избивавших и любопытной толпы. Как бережно подхватывает его покалеченное тело на руки и осторожно несёт в комнату, ключ от которой был найден — поразительно — за секунду. Лютик не помнит, как его раздели, отмыли от крови и перебинтовали. Лютик вообще ничего не помнил. Он упал в обморок, и это было самым приятным событием за весь день. Когда Лютик просыпается, он очень долго не хочет открывать глаз. Предчувствует серьезный разговор с Геральтом, который очень хотелось бы избежать. К тому же, к телу постепенно возвращается осязание, и Лютик все ярче ощущает каждый порез, ссадину и гематому. Лютик едва хмурит брови, но от натяжения кожа сразу же начинает саднить и покалывать, от чего дыхание сбивается. Лютик старается скорее выравнять его, успешно продолжая отыгрывать мертвого. — Я слышу, что ты проснулся, — замечает Геральт где-то позади, тоном, граничащим между превосходством и скептикой, и Лютик прерывисто вздыхает. — Мог хотя бы подыграть, — недовольно бурчит он и старается сесть. Туловище нехотя подчинилось, но кости заломило, а мышцы заныли так, словно Лютика стабильно избивали целую неделю. — Ай, блядство! — Больно? — Геральт обернулся, вздергивая светлые брови, и Лютик не выдержал, показывая ему язык. — Приятно. Давай жёстче. Геральт отвернулся, но хотя у Лютика не ведьмачий слух, он все равно услышал его тихое хмыканье. — Ты сам виноват, я не буду жалеть тебя, — предупреждает Геральт, когда Лютик трагично стонет, пытаясь сесть в кровати. — А я уже давно знаю, что ты эмпатичный, как этот валенок, любовь моя, — старается язвить Лютик, но все равно обиженно вытягивает губы. Геральт, наконец, отходит от стола, над которым колдовал какими-то склянками, и оказывается, что он тащит к постели Лютика ватные тампоны, перекись и марлю. Лютик страдальчески вздыхает, но подтягивает к себе ноги — как самые меньше всего пострадавшие части тела — садится по-турецки и доверчиво подставляет мордочку ещё не начавшему Геральту. Тот странно смотрит на Лютика, всегда, когда тот проявляет такую доверчивость, и макает вату в перекись. — Блядство, — красноречиво повторяет Лютик, морщась от жжения и рефлекторно пытаясь уйти от влажной ватки. — Не вертись, — тяжёлая ладонь Геральта приземляется на затылок, который до сих пор гудит тупой болью после того сокрушительного удара. Лютик очень гордился собой за него. — Закрой глаза. Лютик послушно опускает ресницы, превращаясь в ощущения. Геральт аккуратно, но основательно проводит ватой по каждой маломальской царапине или ссадине над и под бровями, а когда Лютик болезненно морщится, обязательно дует на порез. Издевается. Но по-доброму. — Как они могли испортить такое произведение искусства, как моя физиономия, — всплеснул руками Лютик, когда ему надоело сидеть в тишине. Почти сразу же. Руки тоже болели и ныли, особенно растянутые мышцы плеча. Когда Лютик осторожно глянул из-под ресниц, он увидел, как на его слова у Геральта крепко сжались зубы. Он был зол. Но не на него, к счастью. — Они получили свое, — наконец, отвечает Геральт, и тянется за новым тампоном. — Но драку ведь начал ты, Лютик. — Мне показалось, или сейчас какой-то ведьмак, который постоянно рубит направо и налево, поставил мне в упрек, что я начал драку за правое дело? — дерзко ответил Лютик, и Геральт ткнул ватой в порванный уголок рта. Лютик зашипел. — Это не было правым делом, Лютик. Это было твоей придурью, — отвечает Геральт, спустя паузу, и его голос звучит глухо. Лютик, который снова закрыл глаза, зло завращал глазными яблоками под воспалеными головной болью веками. — Позвольте, позвольте, — ощетинился Лютик, нащупав менее пострадавшей рукой колено Геральта и сжав его, стараясь поцарапать ногтями. — То есть, по-твоему, я должен был стоять и слушать, как тебя поливают грязью? Что тебя, неоднократно спасавшего людей от погибели, называли чудовищем и хотели выгнать из города? Я должен был просто слушать, да?! — Лютик начал закипать. Недостаточно, чтобы поднять веки — так уж хотелось снова прилечь, но все равно эмоционально. — …да, Лютик, — спустя паузу и тяжёлый вздох, ответил Геральт, перестав размахивать ватой. — Это обычные люди, которые… — Только попробуй начать защищать их, и я откушу тебе лицо, — шипит Лютик, хмурясь, от чего ранки опять вскрылись. — Они не…ни… — Лютик захлебывется словами, искренне возмущенный и разъяренный до глубины души, но все ещё слишком слабый и сонный, чтобы выразить это в полной мере. — И как ты с таким словарным запасом стал бардом, удивляюсь, — пробормотал Геральт, и Лютик постарался ещё сильнее сжать его колено. — Очень захотел и стал, — отрезал Лютик. — И сейчас очень захочу, найду тех упырей и твоим мечом всех… — Уже. — Что? — Лютик застыл, а потом резко распахнул глаза. Геральт с невозмутимым видом отодрал от своего колена чужую лапку, обтирая ватой. Лютик даже не дернулся от жжения. — Ты хочешь сказать… что не оставил их мне? — Лютик выглядел поражённым и обиженным. — Я должен был сам совершить правосудие, а ты…! Ты что, думаешь, я бы не справился? Геральт обернулся на мечи, стоящие у стены. Оба знали, что Лютик больше трёх шагов не с одним из них не сделает. — Нет, что ты, они бы просто убежали от твоего гнева раньше, и найти их было бы уже сложнее, — серьезно ответил Геральт, завертев кистью Лютика, заставляя того сдавленно зашипеть. — Они хотя бы страдали? — с надеждой спросил Лютик, вытягивая губы уточкой. — Более чем, — серьезно, как сама смерть, ответил Геральт и поднес к губам тонкие пальцы Лютика.

***

— Геральт. В ответ тишина, прерываемая учащенным для ведьмака дыханием. — Геральт, душа моя. Лютик похлопал ладошкой по его спине, на что Геральт заворчал что-то нечленораздельное, не пошевелившись. — Ге-еральт. Лютик делает вид, что хочет выкарабкаться из крепких объятий ведьмака, на что тот реагирует мгновенно, крепче прижимая к себе тельце барда. Тот восхищённо и одновременно болезненно выдохнул. — Ты сломаешь мне так все кости, дорогой, — замечает он недовольно, но расслабляется, положив голову на плечо Геральта. — Нам нужно выйти до рассвета, или не успеем до Перекрестка. «А я может и не хочу» — горько подумал Геральт. — Что? Геральт смутился, поняв, что сказал это вслух, и угрюмо буркнул: — Ничего. Но Лютика из рук не выпустил. Всю дорогу до Перекрестка Геральт старался касаться Лютика как можно чаще, продлевая моменты физической близости на максимально долгий срок. Тот отрезок пути, который они преодолели на Плотве, у Лютика вообще сложилось впечатление, что Геральт собирается придушить его или сломать пару ребер. Когда они перебирались безлюдными трактами, Геральт откровенно прилипал к Лютику, а учитывая немаленькую разницу в их объеме, Лютика мотало из стороны в сторону, вызывая ленивое раздражение. — Ге-еральт, моя любовь, мы так никуда не дойдем, — Лютик тыкает в гладкую щеку Геральта, для чего пришлось задрать руку вверх. — Что с тобой? Я, конечно, и пахну валерьянкой, но ты Белый Волк, а не Белый Кот, так что прекрати. Ты тяжёлый, как… Геральт наклонил голову и накрыл губы Лютика своими. Он раздражённо повырывался пару секунд, но убедившись, что Геральт не собирается его отпускать, размяк в сильных руках, обхватывая двумя ладонями его лицо. — Так… так, Геральт… ах… пожалуйста, не… — Геральт принялся осыпать поцелуями его лицо, бледные щеки, линию подбородка, с тихим рычанием перешел на молочную шею, прикусывая нежную кожу. Лютик млел и растекался в его руках, но изо всех сил старался держаться в здравом сознании. — Ненасытный ты волчара… Ах-х-х, — Лютик замолотил руками по его спине. — Вот сейчас пройдет мимо какой-нибудь торговец с какой-нибудь тележкой. А на те-тележке в-вилы… о-острые! Геральт! А-ай!.. и увидит… блядь… увидит, как ведьмак пожирает прекрасного, юного барда и… и крах всей твоей репутаци-иииииии, — последнее Лютик пропищал, крепче впиваясь пальцами в плечи Геральта, все ещё стараясь вырваться или оттолкнуть его, когда тот прикусил мочку его уха. — Переживу, — невозмутимо заверил Геральт, но Лютика всё-таки отпустил. На целых семь минут. — …я ему и говорю, пошел ты, милый мой дружище, на хуй, потому что только там тебе и место. А он вдруг так обиделся, представляешь? — Лютик продолжает лопотать, пиная камешек перед собой. — Так обиделся, что попытался отомстить. Но в словесной битве у него против меня не было и шанса, он мне два слова, я ему десять в квадрате с учётом того, что я даже не очень старался, поэтому ему пришлось… — Лютик встречается с угрюмым взглядом Геральта и быстро перебивает сам себя. — Как видишь, я тут живой и без переломов, нам не нужно сейчас идти и искать того краснолюда. Ты же и сам это понимаешь, да? Геральт щурится, словно хочет из принципа развернуться, но хранит задумчивое молчание. Недолго. До первой же остановки, на которой Лютик рухнул в поле крупных, ядренно синих васильков, поднимая в воздух осеннюю пыльцу и пыль первых опавших листьев. Геральт размял шею, при этом издав такой хруст, словно переломил ее, после чего аккуратно сел рядом с Лютиком, который раскинул руки в стороны, уставившись в высокое, темное небо. На по-детски мальчишеском лице застыла плохо скрываемая тоска. Геральт положил ладонь на его коленку, привлекая внимание. Лютик перевел на него опустевший взгляд и нежно улыбнулся, вопросительно подняв брови. — Ты поедешь со мной в Каэр Морхен? Геральт очень надеется, что это не прозвучало, как мольба. Как просьба максимум. Лицо Лютика изменилось, но он взял себя в руки и меланхолично вздохнул, снова переводя взор вверх. — Ты же знаешь, Геральт, как много за это я бы отдал. Проблема не во мне. А в ведьмаках, которые есть там помимо тебя. Не думаю, что они так уж будут рады человеку в своей угрюмой, брутальной секте. — Словно их кто-то спрашивает, — хмуро буркнул Геральт, надувая щеки. Лютик улыбнулся, покосившись на него, после чего потянул Геральта за рукав, принуждая лечь на траву рядом. Дождался, когда тот уляжется, и сразу же нырнул под руку, ложась щекой на чужую грудь и закрывая глаза. Прошло минут семь. — Конечно, я поеду с тобой в Каэр Морхен, любовь моя, — наконец, мурчит Лютик, выводя кончиками пальцев руны на его груди. — Как ты вообще мог в этом сомневаться? Только представь себе — почти два месяца без грязных таверн, грубых невежд и наглых вояк, камней и побегов из города, поджав хвост, — Лютик счастливо улыбнулся, потираясь вихрастой головой о руку Геральта, пальцами которой тот зарылся в его волосы. — Боже, Геральт, послушай, — Лютик аж подскочил и резко повернул голову, находя взгляд ведьмака. — Я смогу выспаться. О-о, это невероятно, просто невозможно представить себе. Я буду спать… двенадцать, нет, пятнадцать часов в сутки. Это же… потрясающе. — Лютик задрожал от возбуждения. — Не время валяться, Геральт, мы идём к моему здоровому режиму сна. — И питания, — буркнул Геральт, поднимаясь с земли вслед за подскочившим Лютиком. Тот закатил безбожно светлые и детские глаза, нетерпеливо кивая. Он уже давно говорил Геральту, что создаётся впечатление, словно ведьмак только и живёт мыслью откормить его.       Когда Лютик бочком пробирается вслед за Геральтом в крепость, там сразу же повисает тишина. Очень неприятная и, честно говоря, пугающая. — Блядь, Геральт, — шипит раздражённо Ламберт, и Лютик сьеживается, как в ожидании удара, а Геральт делает шаг вперёд, загораживая его от ведьмаков. Но никто не пытается нападать или прогонять. Под ехидное посмеивание братьев, Ламберт достает из кармана несколько монет и швыряет их ухмыляющемуся Эскелю. Тот с улыбкой до ушей прячет их за пазуху, после чего подмигивает растерянному Лютику: — Спасибо, благодаря тебе я стал богаче на 10 талеров. Лютик нервно хмыкнул, крепче прижимая к себе лютню, и Эскель пояснил: — Мы с Ламбертом поспорили, притащит ли Геральт своего питомца сюда. Как видишь, ты стоишь здесь, — Эскель улыбается, а Ламберт раздражённо пыхтит, сжимая кружку эля. Геральт расслабляет плечи, но все равно довольно резко отвечает: — Лютик не мой питомец. — Оно и видно, — огрызнулся без злости Ламберт, и Лютик крепче вцепился в накидку Геральта на своих плечах. Придется нелегко. Но его, хотя бы, уже ждали, в каком-то смысле. Им с Геральтом отдают одну комнату на двоих с действительно огромной кроватью. При этом Эскель, чья комната напротив, подло напоминает, что стены, хоть и каменные, недостаточно толстые, и Лютику равносильно хочется послать его нахуй или пообещать не сдерживаться. В итоге, он выбирает молча кивнуть. — Ты тихий сегодня, — замечает Геральт вечером, когда возвращается с ведьмачьей оргии, как про себя Лютик назвал все их сентиментальные объятия, тосты и поражающее количество алкоголя. Лютик дергано пожимает плечами и наблюдает за тем, как Геральт стягивает с себя куртку и тяжелые сапоги, глазами напуганного олененка. Губы у него вдруг начинают дрожать, как у мальчишки. Ему страшно. Страшно, что он не понравится ведьмакам, к которым больше за весь день так и не вышел. Страшно, что два месяца отдыха из грез превратятся в месяцы медленной пытки. Этой ночью Лютик жмется к Геральту так сильно, что тот два раза спрашивает, все ли в порядке. Лютик каждый раз утвердительно кивает головой и жмурится, запрещая слезам испуга литься из глаз. Как всегда это и бывало, Лютик совершенно напрасно накручивал себя. Уже через неделю он умудрился передружиться с каждым жителем Каэр Морхена, а Эскель, казалось, вовсе усыновил его, если этого не сделал Весемир. Но самым главным достижением было то, что наконец на столе ведьмаков стало появляться разное меню, которым не боялись отравиться. Пару раз Лютик даже баловал их шведским столом. Эскель действительно стал для Лютика своеобразным родителем. Хотя пока это заключалось в гиперопеке, Лютик уверен, на этом все только начиналось. Единственное, что останавливало Эскеля от того, чтобы контролировать каждый его шаг и бросаться на помощь, стоит ему порезать палец, факт того, что этим и так уже занимался Геральт, и однозначно он не позволил бы занять его место. Ламберт был персонажем более сложным. Лютик мог часами спорить с ним, доходило до хрипоты и швыряния в друг друга еды, тарелок, стульев… но ни разу не до ссор. Так, дружеский конфликт. Но стоило кому-нибудь из ведьмаков повздорить с Лютиком, как Ламберт безоговорочно принимал сторону барда, защищая его с таким рвением, словно от этого зависела жизнь. Лютик стал для ведьмаков глотком свежего воздуха. Ясное дело, что во время путешествий не каждый мог позволить себе такую роскошь, как собственный бард, обычный человек, который не зациклен, как ты, на поиске и убийстве чудовищ. Спутник, с которым твои скитания перестают быть наполнены поглощающей тишиной и одиночеством. По-настоящему выговориться ведьмакам удавалось только на зимовке, но даже здесь каждый знал друг друга с самого детства, мог предугадать чужую реплику, реакцию и ответ. Лютик же был поистине благодарным слушателем, возможностью высказаться без предвзятого отношения со стороны собеседника. Поэтому Лютик не скучал. Более того, в Каэр Морхене был найден настоящий клад, сокровище — огромная библиотека. Стоит ли говорить, что именно там Лютик проводил часы, зарывшись с головой в старые, многие уникальные книги. Эскель уже на второй день начал заготавливать дрова и для книжных залов, поэтому несколько раз Лютик и засыпал прямо там, пока Геральт не приходил за ним, чтобы забрать к себе. Всегда приходил. Книги действительно были исключительными. В них было столько информации о ведьмаках, которую даже при сильном желании невозможно было вытянуть из Геральта, про происхождение Старшей Крови, про таких чудовищ континента, о которых Лютик даже не догадывался. Да что уж, одно собрание томов о религиозных инквизициях заставило пересмотреть свои взгляды на жизнь. У Каэр Морхена было много по-своему хороших традиций, таких, как совместно проводить уборку крепости, устраивать походы за травами, которые, с участием Лютика и Ламберта стали сплошным развлечением или, введённая Лютиком и Эскелем, традиция подхватывать общий вой, когда Лютик звал всех к обеду, своим звонким, певчим голосом. Было приятно наблюдать, как это сводит некоторых с ума. Но самой лучшей Лютик, по праву, считал, вечерний дружный клубок. Менестрель искренне без понятия, стал ли он причиной ее возникновения, или брутальные ведьмаки и раньше сворачивались в совместный теплый клубок перед сном. Лютик всего единожды дал повод для этого на третий день их переезда. За эти три дня они с Геральтом виделись только вечером, когда ложились спать, а прежняя наглость и чувство безнаказанности уже успели вернуться к нему, поэтому Лютик дождался момента, когда Геральт сядет на ковер у камина в гостиной, и тотчас пристроился рядом с ним, прижимаясь сначала к плечу, а потом и вовсе забрался к нему на колени. Как же сильно ему этого не хватало. Геральт крепко обнял его, осторожно целуя в макушку, а через несколько минут Эскель и Койон тоже оказались рядом, прижимаясь к друг другу. Ламберт положил голову Лютику на бедро, Эдир прислонился к спине Геральта, и Лютик впервые за всю жизнь ощутил это странное чувство. Его обнимала семья. Лютню пришлось отложить на долгий срок. Проблема была даже не в том, что Лютик кому-то мешал своей игрой или пением, просто он нашел другую возможность выплеснуть душу. Он занялся рисованием. Перекладывал изображения древних чудовищ из ветхих томов на новую бумагу, носился со своей пухлой папкой рисунков по всей крепости, выспрашивая у ведьмаков обо всех тварях, которых они видели. Весемир даже отвёл его в лабораторию, где стояли огромные банки с помутневшим формалином, внутри которого плавали монстры с остекленевшими, но все ещё злобными глазами. Лютик даже выделил среди них любимца — огромного хожегокоторого Лютик ласково называл Филей. Филя напоминал мешок картошки с маленькими, цепкими лапками с очень острыми коготками и с громоздкой головой, похожей на приплюснутую дыню. На дыне было четыре ряда острых и мелких, как иглы, зубов, один над другим, и два углубления чуть выше — глазницы. Глаза Фили периодически шевелились — благодаря этому Лютик и заметил его. Визг, который тогда поднял бард, слышно было издалека. Прервать поток «блядская ты хуйня, ты какого хера живая?! Почему у вас живая злоебучка в банке?!» удалось Геральту, который оказался поблизости. Когда первый шок прошел, Лютик старательно отрицал, что запрыгнул на него, как испуганный котёнок. Теперь Филе приходилось часами выслушивать бормотание Лютика о том, что он думает об умельцах первых иллюстраций в книгах, самих чудовищах, изображённых на них и корявых немногословных ремарках, которые чаще всего заключались в «монстр жертву закапывает. Нельзя биться на земле». Учитывая тот факт, что такое могли сказать об огромном черве-переростке, польза совета терялась. И Филя усердно запоминал эту информацию, дергая глазами в разные стороны. — Что ты думаешь об этом, Филадельфий? — Лютик прижимает к стеклу рисунок, и пару секунд, вытянув губы, наблюдает, как Филя бешено вращает глазными яблоками. — Думаешь, слишком поза неестественная? Да много ли ты понимаешь? Торчишь тут сотни лет и не знаешь, что сейчас мода такая. На стройные ноги и аппетитную задницу. Или, думаешь, как я Геральта встретил? За красивые глазки? — если бы Филя мог говорить, он бы попросил себя прикончить. Хотя, возможно, он и так был мертв, а конвульсивные движения происходили непроизвольно. Лютику было непринципиально. — Ладно, признаю, напиздел, глазки у Геральта тоже хоть куда, — Лютик мечтательно вздыхает и прижимается щекой к ледяному стеклу, ловя взгляд хожего. — Он вообще у меня… самый лучший. Только ему об этом говорить нельзя. И так ворчит, как черт. А потом наступает самая настоящая зима. Снег идет не переставая почти неделю, от чего ведьмакам, жившим на нижних этажах, пришлось поменять комнаты, так как окна в предыдущих завалило снегом. Лютик томился в замке без подходящей теплой одежды, а его так и тянуло на свежий, морозный воздух. Прыгнуть в сугроб выше его головы, утопиться в мягком холоде. Метафорически, разумеется. Но Геральт, магическим образом чувствующий его стремления, неусыпно ходил рядом с ним, пресекая любые попытки выйти наружу. Но Лютик не был бы Лютиком, если бы не добился своего. Дождался, когда старшие ведьмаки, включая Геральта, уедут на охоту и чистку от снега мучильни, после чего, прихватив с собой изнывающего от скуки Эскеля, наконец выбрался наружу. Ледяной ветер дыхнул в лицо, принеся аромат заиндевевшей хвои из леса у подножия крепости. Лютик, закатав повыше рукава старой куртки Геральта, которую откопал на чердаке, воинственно потопал сквозь сугробы к старой башне. В его голове уже созрел дьявольски хитроумный план. Зима не щадила никого. Великолепно красивая, она засыпала снегом следы Лютика и Эскеля так быстро, что не проходило и восьми минут. Они поднялись по каменным ступеням, подобрались к самому краю заброшенной башни и взглянули вниз. Там разлеглись мягкие, выпавшие всего вчера сугробы, высотой не уступающие Плотве в холке. Лютик оценивающе оглянул снежную, девственно чистую шапку внизу и задиристо вытер покрасневший нос рукавом. Их ожидало опасное, возможно, смертельно опасное веселье. Оно того стоило. Эскель вился рядом, в предвкушении и от нетерпения подпрыгивая на месте. — Та-ак, ведьмаки вперед! — Лютик неожиданно упирается двумя руками в спину расслабившегося Эскеля, но тот не сдвинулся ни на сантиметр. Лютик раздраженно запыхтел. — Блять, Эскель, неужели я так много прошу? Просто скинуть тебя с башни. Мог хотя бы ради приличия притвориться, что я могу тебя сдвинуть. Все вы ведьмаки одинаковые, так и хотите, чтобы я лишний раз почувствовал себя слабым. Знаешь, как это называется? Ам-би-ци- — Лютик не договорил — Эскель устал слушать его и самостоятельно сиганул вниз. Лютик успел воскликнуть: — Ну да! Зачем же слушать своего- В этот момент в воздух взлетел столп вихря из снега. Лютик отпрянул от края, после чего осторожно взглянул вниз. — Ну как оно? — кричит он, прижимая уже озябшие руки ко рту. Вместо ответа, Эскель с диким, радостным воплем выскочил из сугроба, потряхивая башкой, полностью покрытой снегом. Его глаза разгорелись азартом, совсем как у мальчишки, и Лютик не мог отставать. Он отошел подальше, как следует разбежался и сиганул с заброшенной башни. В те смертельно долгие секунды, когда он был без опоры — падал в воздухе, полном кружащихся снежинок, Лютик почувствовал, как внутри все замирает и застывает от ликования и страха, а через мгновение он уже пробил ногами мягкий снег, проваливаясь в него по макушку. Он успел увидеть, как клочок светлого неба сомкнулся над ним снежной лавиной. Лютик несколько секунд так и лежал в сугробе, задыхаясь от странной, совсем уж детской радости, после чего попробовал пошевелиться — выкинул руку вверх. До воздуха он так и не добрался, или добрался, но уже не почувствовал — кисти рук, лицо и шею жгло ледяным огнем, и он на время потерял всякую иную чувствительность. Эскель выволок его за шиворот, но как только Лютику удалось самостоятельно зашевелить ногами, то он задрыгался, извиваясь в чужих руках, как ошпаренный выскочил на твердую поверхность и бегом бросился обратно к лестнице на башню. Такой прыжок нужно было повторить, несмотря ни на что. — Кто последний — тот женушка Ламберта, — кричит Лютик, и он успевает сделать всего один шаг, как его с ног до головы окатывает снегом. Эскель молниеносно проносится мимо, так быстро, что его движения и все тело кажется смазанным и размытым. Когда Лютик добирается до верха башни, то он задыхается от бега и несправедливости. — Это было нечестно! — восклицает он и сгребает непослушными пальцами снег с камня башни, вылепливает снежок и швыряет в лицо Эскеля. Не попадает, разумеется. — Это было по-ведьмачьи, — со знанием дела возражает Эскель, уворачиваясь от следующего снежка. Лютик щурит светлые глаза. — Нет, дорогой, это было по-пидорски. Визг Лютика, которого по-пидорски зашвырнули в сугроб, наверняка долетел до Цинтры. Ну до Геральта уж точно. Геральт, помогая Плотве тащить хворост, еще издалека услышал чужие истошные крики и вопли, словно кого-то очень изощренно пытали. Если бы не смех, который периодически их прерывал, переглядывания старших ведьмаков были бы не посмеивающимися, а нервно-напуганными. Пока таким был один Геральт. Он хмуро покосился на Ламберта, словно упрекая: «А ты мне говорил, что они останутся в замке. Слушать тебя…» Но что бы там ни было, Геральт неумолимо подбирался к конюшне, а визги и ор становились все громче. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не покалечилось. Геральт уже привязывает Плотву, когда неожиданно слышит сквозь снежное месиво топот ног и слегка задыхающийся голос: — Гера-а-альт, повернись! Ведьмак послушно поворачивается на звук, потому что упрямым он бывает только тогда, когда ему дают на это время. Неожиданно из снеговорота выпрыгивает Лютик, налетает на Геральта, в прыжке обвивает его руками и ногами, скрещивая их у него за поясницей. Геральт от неожиданности покачнулся, а подлый удар под колени заставил и вовсе рухнуть в сугроб позади. Лютик, когда отлип от него, тотчас победно вскинул руки вверх, запрокидывая голову. — Все видели это?! Я смог повалить ведьмака! Да еще какого! Самого Геральта из Ривии! — Эскель, такой же раскрасневшийся и запыхавшийся, появляется чуть позже и довольно кивает, награждая Лютика поощряющим взглядом. — Как я могуч! Как силен! — Лютик ещё успевает увидеть коварную улыбку Геральта, но уже ничего не может сделать с тем, что тот одним движением, рывком меняет их местами, подминая Лютика под себя. Вдалбливает худощавое тело в рыхлый снег, заставляя затылком утонуть в снегу. — Лютик… — хрипло выдыхает Геральт, грозно нахмурив брови, но Лютик обезоруживающе улыбается, вытягивается вперед и целует Геральта прямо в горячие губы собственными ледяными и обветренными. Сердце бьется в груди часто и сильно. От счастья. — Привет, Геральт, — радостно здоровается Лютик, задыхаясь, когда ведьмак отстраняется от него. Геральт кусает его за румяную ледяную щеку. — А ну бегом в крепость. — Ни за что, Геральт, — отрицательно качает головой Лютик и начинает ёрзать под ним. — Я вышел на улицу впервые за неделю, неужели ты думаешь, что я так быстро вернусь обратно? — Я не думаю, я знаю, — пожал плечами Геральт, но Лютик не мог дать так просто утащить себя обратно. Он покрепче стиснул скрещенные на чужой пояснице ноги и ткнулся в губы Геральта новым поцелуем. Немного смазанным, потому что губы уже плохо слушались хозяина. — Ещё пятнадцать минут, — со вздохом сдается Геральт. — Ни секундой позже. — Двадцать, — тотчас реагирует Лютик и выползает из-под него, орудуя локтями. Главное, чтобы Геральт не увидел его обнаженные руки. Геральт фыркает себе под нос, разворачиваясь к Плотве. Очень непредусмотрительно. Лютик за несколько мгновений формирует из снега снежок и со всей дури запускает им в белую макушку. Эскель присвистнул. Геральт окаменел, опасно пригибая голову и расправляя плечи. Лютик незаметно сглотнул, но адреналин в крови перебил практически все остальное, даже праведный ужас. Прежде, чем Геральт успел медленно и зловеще повернуться к Лютику, в него прилетело ещё несколько комков снега, силой чуть не сбивая с ног. Лютик уставился на своих спасителей — Ламберта и Койона, избавившихся от дров, что уже лепили себе целый дивизион. Геральт отфыркивается от снега, и Лютик задорно смеётся, подписав тем самым свой смертный приговор. Геральт сбросил с плеч неудобный плащ, изогнулся хищной кошкой и бросился к нему. Лютик отпрыгнул, не переставая хохотать. Игра, значит. Если бы Геральт действительно захотел, то поймал бы его. Но Геральт давал фору, возможность быть почти на равных. И Лютик не мог упустить свой шанс. Началась война. Ламберт и Койон объединились против Эскеля и выскочившего на его защиту Эдмира. Снежки и небольшие ледяные глыбы проносились в воздухе со свистом, пронизывая дрожащий от чистоты и мороза воздух. Снег был повсюду. Лютик, чудом не падая в сугробах, что были ему до колен, прячась за фигурами ведьмаков и снежными барханами, со всех тощих ног улепетывал от Геральта, что тенью скользил следом. Медлительной тенью, в которую постоянно попадало снежным комом. Лютик, запинаясь о собственные ноги, добирается до склона, дожидается, когда Геральт в два прыжка окажется вплотную, но когда ведьмак уже протягивает к нему свои лапы, Лютик подло обнимает его под локти и вместе с ним кубарем катится с горки, встречая затылком и позвоночником все горести судьбы. Снег забивается под куртку, в обувь и штаны, но отмерзшие конечности этого не чувствуют. И впервые в этом не нуждаются. Геральт растерянно прижимает его к себе, словно не веря, что Лютик способен на такое предательство. Где-то позади вскрикнул поверженный снежками Койон. Когда они останавливаются, то губы Геральта дрожат от попытки сдержать улыбку. Лютик видит это, и не может позволить гримасе недовольства победить. Он с трудом поднимается на шатающиеся ноги, делает несколько шагов, после чего снова рухнул в снег, раскидывая руки и ноги в стороны. Геральт повернулся к нему боком, сдувая с лица снежную пыль. Лютик уставился в небо широко распахнутыми глазами. Его грудь тяжело поднималась и опадала, но широкая улыбка перебивала такие мелочи жизни. Геральт не замечает, как от взгляда на него сам начинает улыбаться. На густых ресницах Лютика снежные хлопья, они повсюду — запутавшиеся в каштановых волосах, в капюшоне и прямо за шиворотом. Геральт приподнимается на локте, нависая над Лютиком, заботливо заправляя ему прядь волос за ухо, причем, после этого, на Лютика высыпалось ещё больше снега, чем до. Парень смешно морщится, по-кошачьи зашипев. И Геральт наклонился, чтобы снова поцеловать его, но словно только сейчас заметил, что у Лютика посинели и дрожат от холода губы. Геральт резко тормозит в последний момент, и зубы Лютика безрезультатно щёлкнули в морозном воздухе. Бард недоуменно-недовольно уставился на Геральта, но тот отстранился, заставив Лютика почти зарычать от разочарования и неудовлетворения. — Ты весь дрожишь, — обвиняет Геральт, и Лютик снова клацает зубами. Не от преддверия поцелуя. От холода. Блять. Геральт поднимается, и его взору открываются до этого подло сокрытые детали. Обнаженные руки и шея Лютика заставили его сжать зубы до хруста. Лютик только испуганно вздыхает, когда Геральт накрывает его своей курткой и поднимает на руки. Прижимая барда к груди, Геральт по-настоящему ощущает, как того всего трясет от макушки до пят. Семимильными шагами Геральт идёт к крепости, но Лютик так отчаянно вопит и вырывается, что собирает за собой целую толпу взмокших, довольных и разгоряченных ведьмаков. Лютик в минуте от создания брутального гарема. — Блядский ты стегозавр, Геральт, — чувственно сообщает Лютик, смутно представляя себе стегозавра. Вероятно, он выглядит, как Геральт. Исчерпывающе. Блядский стегозавр довольно грубо швыряет куртку с Лютиком у камина, но Эскель, который рысцой преследовал их, совсем как собака отряхивается рядом с Лютиком, размахивая снежной шевелюрой, за что сразу превращается в «сучью патлатую хтонь». Лютик на пике своих языковых возможностей. Это он доказывает ещё раз, когда Ламберт подкрадывается сзади и трясет свой шапкой, скидывая снег ему прямо за шиворот. Когда Лютик заканчивает с матом, он просто шипит на ведьмака, заставляя того расхохотаться. Геральт же с озабоченным лицом притащил откуда-то котелок с горячей водой, сел рядом с трясущимся Лютиком на колени и стал с усердием растирать его покрасневшие и онемевшие руки. На ворчание Лютика «в кровати бы так старался» ведьмаки ответили таким громогласным воем и смехом, что Филя забыл, как моргать. Геральт отреагировал всеохватывающим, но грозным «хмм». Утром все становится немного сложнее. Прежде всего, целую ночь Лютик просыпался, хрипя и кашляя, и каждый прерывистый вздох заставлял сердце Геральта сжаться, ножом по стеклу резав слух. А утром Эскель шмыгает носом, а если закалённый жизнью ведьмак шмыгает носом, то хилый бард должен корчиться в муках. Но Лютик умеет совмещать полезное с приятным, поэтому корчится ещё и от смеха, когда Геральт пытается внушить ему, что ему нельзя не то что выходить на улицу, а даже вставать с постели. Впрочем, после десяти минут истеричного смеха, он сменяется не менее надрывными рыданиями. Ламберт, который вихрем принесся в комнату, чтобы защищать Лютика от… Геральта, разумеется, был несколько обескуражен, увидев, как Лютик качается в объятиях Геральта туда-сюда, сам с трудом представляя, почему ревёт. Как оказалось позднее, из-за температуры, которая достигала 39 градусов. Эскель, пристыженный припоздавшей совестью и Весемиром, понурил голову, заискивающе шмыгая носом, когда приносил в комнату Лютика дрова для камина или еду. Но Лютик бредил, и это было настолько сложной для идентификации проблемой, что ведьмакам пришлось отложить свои переживания и сетования на потом. Началось все внезапно. Геральт, которому простуда была нестрашна, пристроился рядом с Лютиком, когда тот, замотавшись в два одеяла и шкуру какой-то твари — не Ламберта, медведя, вероятно — клубочком свернулся на краю постели. Лютик услышал его, распаковался из своего гнездышка и сразу же переполз на грудь к ведьмаку. Тот опустил свою огромную лапищу ему на горячий лоб, чувствуя, как Лютик весь дрожит, облизывая пересохшим языком сухие губы, тяжело и прерывисто дыша. Геральт практически успел уснуть, с головой окунувшись в пучину самобичевания и страданий из-за чужой боли, как вдруг почувствовал странное копошение. — Ге-еральт? — Лютик хнычет, цепляется дрожащими растопырками за щеки и шею Геральта, утыкаясь обжигающим лбом в его грудь. — Гер-ральт… — Да, Лютик, что такое? — по сердцу ведьмака ножом проезжалось собственное имя такой несчастной интонацией. — Где болит? Сильно? Пить хочешь? — Геральт, — Лютик всхлипывает натурально, после чего вдруг поднимает голову. Его огромные глаза наполнены прозрачными слезами, а щеки алые от температуры. — Пожалуйста… — Что? Что я должен сделать? Что болит, что не так, Лютик? — зачастил Геральт, пытаясь поймать шальной взгляд. Его руки крепче сжали плечи Лютика, от чего тот поморщился, и вдруг совершенно ясно и четко произнес, уставившись, правда, чуть левее уха ведьмака. — Ты лошадиная задница, Геральт. Я хочу этот костюм и я куплю этот костюм. — Геральт опешил, но в этот момент Эскель, что беззвучно наблюдал за ними, придушенно хихикнул, отчего Лютик нахмурился еще сильнее. — Будешь много выебываться, я тебя такой надеть заставлю. — Лютик, послушай… — Нет, это ты послушай, Ге-еральт, — Лютик упирает палец ему прямо в губы. Попал в подбородок. — Мы состоим в абьюзн…абъюзерн…абъюзерских отношениях. Ты… ты манипулируешь мной! — Как ты можешь, Геральт! — сделав большие глаза, воскликнул Ламберт, покачав головой. — И тебе не стыдно? — Вот именно! — Лютик поджимает губы и теперь зло сверлит взглядом пуговицу на рубашке. — Даже Плотва это понимает. А ты не… Ты ограничиваешь меня в моих потребностях и желаниях! Это… это по-скотски. Нет, даже не так, Геральт, это по-йенниферски. Понимаешь, что это значит? — Что у тебя поднялась температура, — вздыхает Геральт, стараясь не допустить улыбки. Лютик качает головой и гордо вздергивает подбородок, шмыгая носом. — Мы расстаемся, Геральт. Нет, мы разводимся, слышишь? Где мое обручальное кольцо? Его надо снять… — Лютик опускает голову, стараясь обхватить трясущимися пальцами хоть что-то. Ламберт прислоняется к косяку двери, ухмыляясь в рыжие усы, сложив руки на груди. Геральт отчаянно молчит. Вдруг на дергающиеся руки и рубашку Геральта падает несколько крупных капель. Эскель встревоженно замирает. Геральт, при виде слез, снова напрягается. — Что с тобой? Тебе больно? Я могу как-то помочь? Лютик, не… Лютик резко вскидывает голову, по его красным щекам катятся слезы. У Геральта застревают слова в глотке. — Но ведь я так люб-блю тебя, Геральт, — всхлипывая, рыдает Лютик, обхватывая слабыми руками чужое лицо. — Если мы разведемся, я не переживу этого. Я не могу жить без тебя, Гер-ральт. Не-не бросай меня, — Лютик сгорбился снова, став совсем маленьким, напуганным и несчастным. Его трясло. Геральт покосился в сторону двери, но Ламберт впервые в жизни увидел пол под ногами, поэтому был слишком занят его изучением. Эскель обнаружил у себя ногти на руках. — Пожалуйста, не бросай меня, Геральт! — Лютик почти вскрикивает, тотчас заходясь кашлем. — Мне никак… без тебя. Я не смогу. Останься, пожалуйста, Геральт, останься! — Я никуда не уйду, Лютик, — Геральт осторожно притягивает хрупкое тельце к себе, обнимая за сгорбившиеся плечи. — Я обещаю. Больше никогда не уйду от тебя. Дурачок ты. Лютик расплывается в самой подходящей для дурачка улыбкой и счастливо утыкается в шею Геральта носом, довольно засопев. Ведьмаки не обсуждают это. Ничего из этого. Ламберт наконец делает то, зачем пришел — вручает Геральту обед, и плюхается рядом с Эскелем, он обещал рассказать ему о битве с выверной, и всяко лучше заняться этим в уютной, теплой комнате, когда усыновленный тобой муж твоего брата рядом. Проходит минут десять сладкого сопения Лютика и приглушенного разговора, как вдруг Лютик опять завозился, приподнял голову и расфокусированно уставился Геральту в глаза. — Геральт? — повисла тишина. Геральт вопросительно хмыкнул, пропуская сквозь пальцы шелковистые волосы юноши. Тот наморщил нос и потянулся вперед, несильно кусая его за щеку. — Что, Лютик? — Ты — лошадиная жопа. И Лютик роняет голову обратно, почти тотчас засыпая, а Геральт впервые лицом к лицу сталкивается с понятием несправедливость. Эскеля приходится вытолкать из комнаты за слишком громкий смех, словно у чайки хлеб встал поперек горла. Но даже включая это маленькое недоразумение, зимовка ведьмаков за последние несколько десятков лет приносит что-то новое, звонкий юный голос, сотни тысяч тонн незаслуженной, но такой необходимой ласки и нормальный рацион питания, наконец.

***

Лютик не боится крови. На самом деле, мало кто в их время по-настоящему ее боится или страдает гемофобией, но наберётся много людей, которые до сих пор вздрагивают при виде порванных до мяса рук на сенокосе, кровавых луж, впитывающихся в доски таверны… Так же впечатляющее количество потянет блевать от одного ее запаха, и в таком случае в этот список входят и низушки, и эльфы. Только краснолюды всегда оставались безразличными к таким вещам, как чьи-то кишки, выпотрошенные и вывешенные на нитке, как белье. И Геральт. Разумеется, Геральт. Но Лютик действительно не боится крови. Он, может, и строит из себя утонченную неженку и недотрогу в вещах гигиены, но если он не гнушался поднять что-нибудь с пола и стрескать, к крови он относился еще более доброжелательно, как к своей, так и к чужой. Практически. Почти. Либо путешествия с Геральтом так закалили его, либо у Лютика был собственный печальный опыт, точно неизвестно, но, в любом случае, отсутствие отвращения и иррационального страха было им только на руку. Лютик, правда, до сих пор демонстративно морщил нос, когда Геральт возвращался с охоты с ног до головы покрытый чужими внутренностями, но добросовестно вычесывал из молочных волос кишки и ошметки «печени?.. или это камень из почки, я никак не пойму, а, Геральт?». Собственные же травмы заботили Лютика меньше всего. В начале его становления звездой таверн и даже королевских приемов, Лютика нередко могли вышвырнуть из заведения, перед этим хорошенько изодрав всеми доступными средствами. Пару раз менестрель возвращался в таком виде, что только факт того, что он едва держится на ногах, останавливал Геральта от повторения Блавикенского инцидента. В последний раз руки до локтя и голени ног Лютика представляли собой кровавое месиво, возможно, фарш с внешней стороны, содранные до мяса о мостовую. Неудачно толкнули прямо между лопаток, случайным образом подставили подножку, ненамеренно протащили несколько метров по камням. Лютик тогда выл и ныл исключительно из-за испорченной одежды, и Геральту пришлось пообещать купить ему что-угодно из гардероба, лишь бы тот перестал так надрывно и жалостливо скулить. Подействовало мгновенно, а через несколько минут Лютик уже забыл о случившемся, пригревшись в руках Геральта, упираясь затылком ему в грудь. На следующее утро не досчитались пятерых человек и одного полуэльфа. Обычное дело. То ли дело, когда кровью истекает Геральт. Разумеется, Лютик не носится с каждым его ранением, как несушка, заламывая руки и возводя очи к небу или, того хуже, стараясь утащить к лекарю. Но очень, очень хочет так делать. Геральт видит это в чужом, внимательном взгляде голубых глаз, в которых, словно, скопилась вся боль и тоска целого мира, когда Лютик замечает новые травмы на теле Геральта. Всегда замечает. Первое время ведьмак еще пытался скрыть их, отнекивался, что они стары, как жизнь, и что он вообще без понятия, откуда они взялись, но тогда Лютик приобрел вредную привычку проводить доскональный его осмотр после любой стычки с местными тварями, включая властей города или деревни. Но Лютик не боялся крови. — Итак, получается, ты теперь с человеком в отношениях? — недоверчиво сощурившись, уточняет Койон, смотря на Геральта. Тот утвердительно повел плечом. Они встретились с Койоном случайно в одной из таверен, и теперь не могли не пропустить пару кружек пива. Откуда до Койона дошли слухи, лучше не думать. — И… и как оно? Геральт поднимает глаза от стола и смотрит прямо на друга. — Правильно, — Койон не отводит взгляд. — Приятно. — Но ведь это постоянная тревога о нем, — замечает Койон проницательно. — Видел я твоего Цветочка и раньше. Взбалмошный, неспокойный, проблемный, я бы сказал. Но обаятельный, не спорю, опрятный, и иногда действительно так и хочется его… — заметив взгляд Геральта, Койон прервался. — Но ведь силенок в нем, как в моем мизинце. Если так вздернет кто, он же и отпора не даст, да только больше проблем накликает. — Есть в нем такое, — не может спорить Геральт, но он все ещё спокоен. Койон продолжает. — Получается, ни минуты покоя? Зная тебя, дружище, вечный стресс при одной только мысли, что с ним может что-нибудь случиться. Как ты ещё его и от себя отпускаешь, удивляюсь. Было бы более естественным, если я увидел его где-то рядом с цепью, прикованной к твоей руке. Геральт не видит смысла притворяться. — Была такая идея, правда, я не говорил ему. Иногда…иногда хочется так обхватить его и никогда не отпускать, — бормочет Геральт, но берет себя в руки. — Но это неоправданный страх за него. Какое бы впечатление Лютик не создавал, он может постоять за себя. И не только за себя. В этот момент тонкий слух обоих ведьмаков услышал некое копошение за дверью таверны, приглушённый вскрик и чей-то сдавленный стон. Геральт почти сразу же схватился за меч — к этому времени именно Лютик должен был вернуться с выступления. Дверь таверны отворилась, и на пороге действительно возник Лютик. Он, что-то весело напевая себе под нос, прошел внутрь, смотря под ноги, деловито вытирая кинжал об испачканный рукав. Лютик нашел глазами Геральта и ласково, лучезарно улыбнулся ему, пробираясь между столами к двум страшным и опасным безжалостным убийцам. Геральт не смог скрыть гордость за Лютика, когда представлял его Койону. — Тоже ведьмак? — Лютик с любопытством уставился на Койона, после чего протянул руку для рукопожатия. В свете от свечей стало видно, что она вся в крови. Лютик ойкнул, заметив это, и быстро поменял руки. — Очень приятно познакомиться лично. — Койон с уважением и осторожностью пожал его ладошку. — Беру свои слова о мизинце назад. Я тоже рад знакомству и я завидую, — искренне произносит Койон, на что Лютик лишь лукаво улыбается, подбираясь к Геральту под бок, закидывая его лапу себе на плечо и начиная вяло оттирать кровь между пальцами. Дочка хозяина таверны, принесшая заказанный обед, странно покосилась на их компанию. Двое мрачных вояк, покрытых шрамами, с наточенными, огромными мечами рядом с ними. Их могучие мускулистые плечи и широкие спины вызывали трепетный ужас. Но рядом с ними, весело болтая ногами под столом, сидел совсем хрупкий, слабый даже на вид мальчишка с огромными, светлыми глазами и детским, ангельским личиком. Он беззаботно улыбался, прижимаясь щекой к груди беловолосого демона, чья рука лежала на узких плечах. Дочка владельца решила, что либо менестрель пьян или под наркотиками, либо его держат насильно, заставляя улыбаться. Но в это слабо верилось. Лютик лучисто улыбается девушке, и та готова увидеть в его глазах какой-нибудь скрытый знак, мольбу о помощи, крик, но видит лишь коварную, лукавую, но вместе с этим абсолютно беззащитную и нежную теплоту. — Нападение? — Геральт глазами указывает на кровь и кинжал, который Лютик почти небрежно кинул на стол. Бард заметно помрачнел. — Нет. Просто какие-то выблядки позволили себе высказываться о том, о чем не имеют ни малейшего понятия, — Лютик хмурит тонкие брови и залпом опрокидывает кружку пива. — Лютик, мы уже тысячу раз говорили об этом, — Геральт вздыхает, но в этот момент ловит непонимающий взгляд Койна. — У Лютика сильно развит синдром спасателя — вечно пытается защищать нашу с тобой, между прочим, честь. Койон уставился на Лютика со смесью недопонимания, недоверчивой благодарности и уважения. Лютик просто улыбнулся ему. — Не все люди понимают, какую пользу вы им приносите, как рискуете ради них своей жизнью. Тем, кто не понимает через баллады, приходится объяснять по-другому. Бард пожимает узкими плечами и потирается вихрастой головой о Геральта, совсем, как мартовский кот. Койон завистливо молчит, но он впервые, наверное, вообще за все время, видит Геральта таким расслабленным и умиротворённым, и новое, незнакомое чувство радости за своего брата заполняет изнутри, переполняет и почти выплёскивается наружу. Койон придерживает Лютика за плечо, когда тот вслед за Геральтом идет на второй этаж в комнату. Койон делает это по двум причинам сразу. Он ощущает под пальцами чужие кости — тонкие, хрупкие, он может легко переломить их — ему нужно лишь крепче сжать руку. Но вместе с этим он с трудом представляет, насколько силен этот тощий человек напротив него. Койон смотрит Лютику прямо в глаза и совсем тихо, искренне выдает: — Спасибо. Ясные глаза Лютика распахиваются шире, и Койон продолжает. — Спасибо, что ты рядом с ним… И за то, что сделал его таким… Он счастлив. Лютик мягко улыбается, щурясь от улыбки, после чего легко кивает головой и порывисто обнимает Койна, заставляя его парализовано и неуклюже застыть на месте. Неожиданная ласка волной тепла окатила его с головы до ног, лишая возможности шевелиться или говорить. — Все вы, ведьмаки, одинаковые, — фыркает Лютик, когда отлипает от него и задирает голову вверх. — Замираете, как омертвевшие от страха суслики. Койон впервые не обижен и даже согласен с этим сравнением. Лютик, быстро перебирая ногами, поднялся по лестнице, снова начав напевать, и Койон проследил за ним до поворота коридора. Было что-то по особенному прекрасное в этом хрупком юноше, который спокойно называл ведьмаков омертвевшими сусликами, а с одним из них даже умудрился связать всю свою жизнь. Или Лютик был просто ебнутым.       Их союз был встречен общими и личными знакомыми очень по-разному. Ярпен Зигрин и его шайка громко кричала и улюлюкала, узнав об их отношениях. Это произошло случайно, когда Лютик при них обнял Геральта, целуя куда доставал с такой позиции — в плечо. Лютика даже нельзя винить, он был после жуткого похмелья с утра пораньше, а соображать и до этого ему удавалось с трудом. Но, наверное, оценку от Зигрина, заключающуюся в «стоите вы друг друга, курва мать. Да только мальчишка сбежит, не пройдет и года. Но года насыщенного», можно было назвать положительной. Правда, теперь путешествовать с краснолюдами стало практически невозможно, так как у них резко прорезался дар пошлых, похабных шуток на любое действие или слово. Пережить можно. Сложнее было с приятелями барда. Некоторые считали, что его держат в заложниках, другие были уверены, что Геральт опоил Лютика каким-то приворотом, третьи утверждали, что их отношения держатся исключительно из-за денег и… Геральт не хотел уточнять, ни разу не хотел. Да, какой-то процент всегда распахнутых для Лютика дверей резко пропал, заменившись на «ведьмачья шлюха», «подстилка для чудовища» и другие малоприятные вещи. Лютик закрывал на это глаза, бренча на лютне и не позволяя Геральту чувствовать себя виноватым в этом. Были и такие, чаще всего, юные принцессы и дочери купцов, чьи отцы приглашали Лютика когда-то, что искренне возненавидели Геральта. Всеми доступными средствами отчаявшиеся пытались «отбить» Лютика и «увести», но их затея была настолько смешна, что Геральт даже не стал притворяться, что ему не все равно. Лютик не изменял. Никогда. Он просто физически не мог изменить. Это им тоже пришлось проверить на собственном опыте. Геральт куковал в комнате, вытряхнув из сумки все склянки с эликсирами, связки каких-то трав и цветов, несколько обладающих магическими свойствами камней и остальные незаменимые с борьбой против чудовищ вещи. Им с Лютиком чертовски повезло попасть в маленький, скромный дворец, которым владел один из купцов Редании. Владелец прекрасно знал Лютика, ещё до того, как тот стал известным бардом и вечным спутником ведьмака, поэтому, как только завидел его на площади в городе, сразу же потащил к себе, возможно, даже чуть переусердствуя. Им выделили раздельные комнаты, и Геральт хотел было возразить, потому что не привык так надолго терять Лютика из виду, но менестрель успокаивающе улыбнулся ему, сжав в ладони его локоть, и пообещал все уладить. Прошло уже 5 с половиной часов, а Лютик до сих пор что-то улаживал, но, если хорошо прислушаться, то можно различить игру на лютне из нижнего банкетного зала. Геральт вздыхает, стараясь отвлечься от мрачных раздумий. Все будет в порядке. Лютик постоянно даёт концерты, ничего удивительного в этом нет. Кроме того, что Геральт остался один в издевательски вычурной и богатой комнате. Проходит от силы минут 15, за которые Геральт уже дважды переворошил свою сумку и практически решился на то, чтобы начать медитировать оставшееся время до рассвета, так как уже становилось очевидным, что веселье затянется на всю ночь и ранее утро. Геральт со вздохом снимает, наконец, куртку, оставаясь в одной хлопковой рубашке. Лютику нужно расслабиться, провести время в кругу похожих на него и, наконец, выспаться в нормальной постели в теплой, сухой комнате. Геральт ради него готов претерпеть и что-то более ужасное, чем раздельные спальни. Переживет. Вдруг дубовая дверь с грохотом распахивается и внутрь вваливается Лютик. Рука Геральта, дернувшаяся к кинжалу, застыла, но когда ведьмак получше пригляделся к барду, то, на всякий случай, все же переложил оружие поближе к себе. У Лютика были ошалелые, огромные, напуганные, как у оленя, глаза, в которых стояли слезы, а на губах была размазана алая помада. От всего Лютика тянуло удушливым ароматом женский духов, а на шее и на плече, выглядывающем из-под растегнутой рубашки были видны бордовые следы от чужих губ и несколько красных борозд от острых коготков. Весь Лютик, растрёпанный, чем-то до смерти напуганный и ещё и со слезами на глазах, заставил Геральта разом забыть о ворчании и недовольстве. — Лютик? — ГЕРАЛЬТ! Лютик в два прыжка оказывается рядом с Геральтом, вцепляется пальцами в его широкую ладонь до побелевших костяшек. Геральт смотрит прямо ему в глаза, пока липкий, ледяной страх прижимается к спине. Лютик открывал и закрывал рот, словно его снова проклял джинн, силился что-то сказать, но его всего так трясло, что зубы громко стучали друг о друга. Яркая помада была размазана аж до подбородка. — Что, Лютик, что? — поторапливает ведьмак, кладя вторую руку Лютику сзади на основание шеи. Поняв, что этим он не отделается, Геральт наклонился, удерживая зрительный контакт. — Дыши. Смотри на меня и дыши. Лютик послушно наблюдает, как Геральт медленно вдыхает, после чего поспешно повторяет, захлебывается воздухом и слезами, закашливается и обессиленно опускает голову, утыкаясь макушкой в грудь Геральта. Успокаивается. — Лютик, — мягко зовёт его Геральт через минуту, за подбородок поднимая чужую голову вверх. Слезы ручьем текут по покрасневшим щекам. — Что случилось? Лютик позволяет Геральту вытереть себе слезы рукавом его рубашки и застегнуть на себе костюм, после чего, выдохнув, говорит: — Мне очень жаль, Геральт, правда, мне очень жаль, — слезы опять наворачиваются на его глаза, заблестев на длинных ресницах. Геральт игнорирует тянущую, мерзкую боль внутри, которая медленно начинает пожирать его, выедая внутренности и заполняя пустоту собой. Геральт молчит. — Я не хотел… Она сама прыгнула на меня, как дикая… дикая охуевшая росомаха, — сквозь всхлипы бормочет Лютик с таким отчаянием уставившись на Геральта, что тот не мог вынести. Но улыбнуться тоже не смог. — Я просто… Ну на секундочку отложил лютню, так она сразу заняла ее место. И… И… Господи — вдруг севшим голосом хрипит Лютик и резко хватает Геральта за щеки, притянув его голову вниз, к себе. — Только не думай, что я… что я мог… это она меня поцеловала, Геральт, я даже не смог ей ничего сказать. Она же девушка… дочь хозяина… но я никогда бы не подумал… не стал бы… зачем бы мне? — бормотание Лютика становилось все тише и истеричнее. — Почему ты здесь, Лютик? — стараясь звучать мягко, спросил Геральт. Надежда затеплилась внутри, прогоняя боль из груди. — Разве это не понесет последствий? — Нахуй последствия, Геральт! — голос барда сорвался в всхлип. — Я не мог там быть… пока она целовала меня и шептала это…это блядство. Она сказала, сказала, что мне кажется, и что на самом деле я не люблю тебя. Она назвала тебя бесчувственным убийцей чудовищ, беспо-бесполез… — у Лютика снова полились слезы. Видимо, он всё-таки немного перебрал с вином. Капельку. Геральт продолжал молчать, положив руку на вздрагивающие плечи. Лютик выдавил с глухой обречённостью: — Почему…почему все так, Геральт? Почему ты спасаешь людям их ебанные жизни, каждый раз рискуя собственной или одной из своих конечностью, ты просто… ты помогаешь им, блять, постоянно. И все, что получаешь в ответ, это блядская ненависть. Они не… не хотят видеть, что ты делаешь для них? Почему? Почему они не могут проявить хоть немного благодарности? Геральт со свистом вдыхает воздух сквозь зубы. Он тоже хотел бы это знать, но, в отличие от Лютика, уже успел давно смириться с подобной несправедливостью, закрывая глаза на большую часть проклятий, что лились на его голову. Пока ему за это платят, он продолжит убивать. Или защищать. В итоге, их не оставляют в покое. Пьяные веселые гости отыскивают Лютика, прячущегося за Геральтом, как ребенок у матери на руках. Его безжалостно вытаскивают наружу из комнаты, увлекая за собой в зал. Лютик успевает бросить несчастный взгляд в сторону Геральта, но тот лишь пожимает плечами. А что он может сделать? Защищать Лютика от девятнадцатилетней девушки? Но комнаты все ещё были раздельными, и это было так неприятно, словно прям в душу плюнули. Будь у Геральта чуть больше полномочий, чем «сомнительный спутник Юлиана-блять-как-же-там-Панкраца…» он бы уже давно перебрался в соседнюю комнату, где был Лютик. Время колебалось около четырех утра, и Лютика — о чудо — уже отпустили на покой, но при этом проводили шумной компанией до самой постели, не дав возможности заглянуть к Геральту ещё раз. Ведьмак прекрасно слышал, как обладательница удушливых духов звонко поцеловала Лютика — в щеку, судя по тому, что бард не прервал свой монолог. Наконец, народ отхлынул веселой компанией аристократического, страдающего от деградации общества, и продолжил провожать каждого из участников до их покоев. Геральт заставил себя лечь на перину, подложив руки под голову. Он старался уловить через бетон ещё какие-нибудь звуки из комнаты Лютика. Но там было изумительно тихо. Но спустя минут семь чудо свершилось. Дубовая дверь с тихим скрипом открылась, и внутрь просунулась вихрастая голова. Лютик застыл на пороге, уже переодевшийся в угодливо предоставленную пижаму. Сколько бы он не вглядывался в темноту, но ничего не мог разглядеть. — Геральт, спишь? — едва уловимо выдохнул Лютик. — Да, — тихо ответил ведьмак, и менестрель довольно кивнул, поскорее юркнув к нему под одеяло. — Не мог без тебя уснуть, — тихо оповещает Лютик, обнимая руку Геральта руками и ногами. Ведьмак проигнорировал, как именно чужие слова отразились на нем. — Я тоже, — совсем беззвучно бормочет Геральт и соединяет их губы на долгие минуты, и Лютик засыпает с самой счастливой и дурацкой улыбкой на лице.       Но то, что Геральт и Лютик состоят в отношениях было очевидно любому, кому, конечно, удастся понаблюдать за ними вдвоем. И речь идёт даже не о тех моментах, когда Лютику удается уломать Геральта идти, держась за руки. Лютик просто… принадлежал Геральту. Это звучит эгоистично, по собственнически, но зато по-настоящему искренне и реалистично. В главную очередь потому, что Лютик сам любил неоднократно повторять это в абсолютно разном контексте из раза в раз. Хозяин таверны спрашивает: «Чьих будешь?», Лютик гордо задирает нос, привстает на носочки, чтобы достать Геральту до плеча, и отвечает: «Не чьих, а чей. Геральта из Ривии, Белого Волка, грозы всех чудовищ континента». Девушки в таверне пытаются залезть буквально на колени, шепча о том, что Лютик должен поскорее стать их… много эпитетов, Лютик предпочитает называть таких «кавалер на одну ночь» или, совсем уж искренне, «ёбырь». Но бард обворожительно улыбается, сладко смеётся и аккуратно отстраняет чужие личики от собственного: — Простите, милые дамы, но я уже занят, — мурлычет он, а сам незаметно находит взглядом Геральта, который, Лютик знает, наблюдает за ним в отдалении и слышит каждое слово. Менестрель таинственно понижает голос. — Я уже принадлежу одному горячему, как черт, ведьмаку. Не судьба, — Лютик смотрит ему прямо в глаза и проводит языком по нижней губе. Геральт настолько сжимает ложку в руке, что она гнется. Ночью, вжимая Лютика в матрас кровати так, что пружины скрипели, Геральт не выдерживает. Сначала оставляет несколько ярких засосов на шее и за ухом, и каждый из них был с таким музыкальным сопровождением, что мурашки продирали до корней волос. У Лютика действительно чарующий голос, особенно, когда Геральт заставляет его звучать так. Протяжно-сладко, звонко-маняще. А когда Лютику удается сомкнуть губы и зубы, то эти гортанные стоны вышибают воздух из лёгких. Геральт прикусывает чужую мочку уха, чувствует, как ногти Лютика царапают его спину, после чего низким, охрипшим голосом шепчет: — Ты мой, — Геральт сам не до конца осознает, зачем произнес это. Возможно, чтобы убедить самого себя в свалившемся голосистом счастье. Может, Судьба все же благосклонна к нему? Лютик, услышав его слова, с новым всхлипывающем стоном выгибается навстречу, судорожно цепляясь за широкие плечи, впиваясь в них ногтями. — Твой, Геральт, только твой, — подтверждает, зажмурившись до точек, Лютик, и его голос почти срывается в конце. Словесное подтверждение такой, казалось бы, очевидной истины, вдруг повлекло за собой шквал возбуждения. Оно горячей волной накрыло с головой, сладкой, распаляющей негой сковала руки и ноги, и — неожиданно, как и для Геральта, так и для Лютика — вызвала в груди ведьмака тихое, гортанное рычание. Лютик усмехнулся, ловя на секунду ошалелый взгляд глаз напротив, после чего приподнялся на подушке к самому уху Геральта и, прилагая все свои способности, горячим шепотом промурчал: — Я твой, Геральт. И сладко стонет, глубоко растягивая «ах», дергаясь от уже первой судороги, что прошибла тело от глазных яблок до кончиков пальцев — Геральт был уже близко. Сильная дрожь проходит внутри, прямо под ребрами, сворачиваясь клубком внизу впалого живота. Руки ведьмака, до этого щарящие под рубашкой Лютика, резко хватают барда за запястья, рывком заводя ему за голову, сопровождая это новым бурлящим внутри стоном. Вжимают чужие руки в подушку, скрестив их, чтобы удерживать одной ладонью. Лютик с одобрительным урчанием выгибается всем гнутким телом навстречу, вжимается в Геральта как только может, задыхаясь от жара, близости и желания. Делает усилие над собой и снова повторяет: — Я целиком и полностью твой, Геральт, твой! — непонятно даже, кто из них возбуждается от этих слов больше. Геральт душит рык в покрытой алыми синяками шее Лютика, снова обхватывая губами и зубами бледную кожу. — Твой, твой, твой, — лихорадочно, беспорядочно шепчет Лютик, извиваясь под Геральтом, инстинктивно стараясь высвободить руки. Возможно, потому, что игры в сопротивление вызывали у них слишком бурные эмоции. Вскоре придушенный шёпот сменяется звонкими выкриками, которые Лютик уверенно не собирается прекращать, наоборот, с каждым толчком только делая их громче. В какой-то момент на глазах выступают слезы, от которых мгновенно слипаются ресницы, а в голосе проскальзывают сорванные нотки предстоящего хрипа, но Лютик уже сам не может остановиться. Опухшими от поцелуев губами продолжает самозабвенно шептать заветные слова. — Твой. Только для-я тебя… Г-Геральт!.. Делай со мной, что-о — о Боже — хочешь. Тв-вой. Лютик расцарапывает ведьмаку всю спину, давясь слюной и частично слезами, но его, обычно светло-голубые, глаза сейчас потемнели от похоти и наслаждения, а губы изломились в новом, потонувшем во рту Геральта стоне. — Только мой, — тихо шепнул Геральт перед самой разрядкой, и Лютик громко вскрикнул, широко распахивая глаза, до спазма стискивая скрещенные ноги на пояснице Геральта. Очевидно, только его.       Утро встречает несчастный, охрипший после ночи голос Лютика, который еле как выговаривает: — Почему я чувствую себя так, словно меня отымели. Геральт, уже вставший, и теперь возящийся с рубашкой, поднимает на него по-доброму усмехающийся взгляд. — Тебя отымели, Лютик. — Пиздишь, — зевает бард, и, поморщившись, садится в кровати. — Я девственен, как монахиня, если ты понимаешь, о чем я. И… блять, Геральт, ты ведьмак или вампир, — Лютик замечает свое растрёпанное отражение, а конкретно покрытые налившимися фиолетовым синяками шею, плечи и грудь. В некоторых местах были все ещё хорошо видны следы от зубов с острыми клыками. Лютик проводит по одной из таких отметин пальцами. — Тебя что-то не устраивает? — выгибает бровь Геральт, протягивая Лютику стакан воды и одежду. Тот интенсивно мотает головой. — Нет-нет, напротив, все чудесно, — Лютик лукаво улыбается, ловит руку Геральта и целует кончики пальцев. — Пусть все знают, чей я. Геральт сглатывает.

***

Лютик зовет Геральта Моя Любовь. В диапазоне от: — Любовь моя, передай, пожалуйста, соль до — Я конечно без ума от тебя, моя любовь, но ты действительно долбоеб. и — Я и моя любовь хотели бы остановиться в вашем трактире, если вы не против и перестанете так пялиться на меня, словно у меня лошадиная морда вместо лица. а ещё — Где мой чертов нож, кинжал или, блять, секира?! Подожди, любовь моя, я сейчас вернусь, как только объясню кое-что этому распиздяю… Стоит ли говорить, что каждый раз сам Геральт и все случайно услышавшие это обращение теряли дар речи и впадали в анафилактический шок. Даже Ярпен на какое-то время притих, смотря на Лютика, словно впервые увидел, а потом так красноречиво переводя взгляд на Геральта, что даже слепой бы понял, что именно Зигрин хочет передать. «Как ты можешь называть это Любовью?» И, наверное, это было бы обидно, если бы не было правдой. Любовь Лютика должна была быть совсем другой. Его Любовь должна была иметь тонкую талию, аккуратную головку, посаженную на лебединую шейку, длинные ресницы и ниспадающие водопадом русые волосы. У Его Любви не должно было быть 204 шрама (Лютик считал) на поджаром, мускулистом теле, широких плеч, ярко-желтых, с вертикальными зрачками глаз. Любовь Лютика должна была обладать сладким и нежным голосом, струящимся, как мед из чарки. Она не должна была рявкать «Лютик, блять», рычать или хрипло ворчать сквозь зубы. Любовью обязана была стать юная прекрасная девушка, которой Лютик бы поднимал оброненный платок, подавал руку или осторожно заправлял прядь русых волос за ухо, наслаждаясь выступившим румянцем. Она должна была серебристо смеяться, пряча лицо в ладошках, разговаривать тихо и приятно, улыбаться и ждать Лютика в большом, собственном доме. Но Любовь Лютика поднимала самого барда с земли, словно он весил, как мешок зерна, закидывала себе на плечо и несла, куда ей заблагорассудится, несмотря даже на его сопротивление. Его Любовь, правда, действительно позволяла заплести из своих волос косу, но вызвать у Нее смущение было практически невозможно. Любовь таскала Лютика по всему континенту, он засыпал с ней в промозглых трактирах или прямо в лесу у костра, слушая не серебристый смех, а грубый, резкий рассказ об убийстве щелки. Его Любовью должна была быть аккуратная молодая женщина, с мягкой кожей и тонкими пальцами, порхающими по всему его телу невесомо и нежно. Она не должна была по ночам втрахивать Лютика в постель так, что тот с трудом держался на ногах на следущий день, не должна была выбивать из него стоны вперемешку со всхлипами, никак не могла сдавливать одной рукой оба его запястья. Его Любовью должна была стать девятнадцатилетняя, воспитанная, утончённая дочь виконта с богатым приданным, но Ей стал сорокалетний ведьмак, порой — просто саркастичный ублюдок, с двумя мечами за спиной. Но Лютик все ещё называл Геральта Своей Любовью и Самым Лучшим, Что Когда-Либо Случалось С Ним. Именно поэтому Геральту Лютика искренне жаль — врагу такой судьбы не пожелаешь. Но любовь Лютика была самой искренней на свете. Она приходила к нему после тяжелого боя, перемазанная чужой кровью, но все ещё верная и спокойная. Лютик распахивал руки в стороны, и, сделав несколько тяжёлых шагов, Любовь утыкалась в его плечо лбом, сгорбившись, пока Лютик крепко сжимал чужие плечи, шепча: «Ну-ну, все хорошо, любовь моя, все позади». Она же укрывала его по ночам вторым одеялом, старалась следить за его питанием и режимом сна, и искренне бесилась, когда Лютику удавалось обвести ее. Любовь всегда была рядом, защищала от чудовищ разных видов, могла помочь и выслушать и позволяла помочь и защитить себя. Практически всегда. Почти. За исключением тех случаев, когда защищать нужно было от самого Лютика. Потому что разозлить Лютика сложно, но быстро, и если вам все уже удалось сделать это, то остается лишь молиться, чтобы Геральт был рядом. Потому что Геральт защищал, а Лютик оберегал, в том числе, от отвращения к самому себе, и готов был пойти на любые меры, чтобы прогнать из головы Геральта всякий хлам и чепуху, так любящую обосноваться в его ведьмачьей черепушке. Геральт с Лютиком шли по широкой улице пригорода Керака, когда на них нежданно-негаданно свалилась очередная тонна неприятностей. Лютик беззаботно щебетал, прыгая вокруг Геральта, пока тот, с едва заметной, скрытой за выросшей щетиной улыбкой слушал его, ведя Плотву под уздцы. Они вернулись из леса, в котором Геральт выполнял очередное задание, сразу получили деньги и теперь оставалось лишь добраться до ближайшей корчмы. Лютик заговаривается, забываясь, и чуть не шагает прямо в открытый люк канализации, который, разумеется, торчал прямо посреди дороги. (Потому что это целый подпольный — канализационный — бизнес, заключающийся в том, что жертву подло вырытого люка за огромные деньги вытаскивали оттуда на несколько часов раньше и аккуратнее, чем это делали патрульные). Лютик уже занёс ногу над пропастью, но Геральт молниеносно, так, что его движения никто не увидел, вытянул руку вперед и схватил Лютика за шкирку, резко дергая его назад. Бард подавился от толчка, закашлял из-за перетянутой шеи воротником и, как котенок, повис на руке Геральта, беспомощно шаркая носками сапог по земле. — Аккуратнее, — буркнул Геральт, довольно грубо опуская Лютика на землю. Нервозность не давала покоя, а богатое, как выяснилось, воображение ведьмака уже во всех красках нарисовало, как Лютик с испуганным писком проваливается под землю, ломая позвоночник или ребра. Глупая, болезненная смерть. И очень-очень не желательная. — Ой-й, спасибо, Геральт, — Лютик большими глазами уставился на дыру, после чего сглотнул, проводя пальцами по красному следу от воротника, и улыбнулся мрачному ведьмаку, поглаживая его по руке. — Что бы я без тебя делал? Обязательно расскажу об этом в балладе. — Заткнись, Лютик, — проворчал Геральт тоже довольно грубо, отталкивая руку барда, потому что, эй, блядь, ты только что чуть не умер, перестань делать вид, что все в порядке и ничего не произошло, придай, наконец, значение своей жизни. Потому что ради нее я готов пожертвовать всем. Не будь же так беспечен. Народ, наблюдавший за этой короткой сценкой, зашептался, зашумел, зашелестел приглушенными голосами. — Бедный мальчишка, — ворчливо причитает согбенная бабка, и молодые, окружающие ее, согласно гудят, кивая головами. — Он тут ентого ведьмака и так, и этак хощщет взбодрить и лаской одарить, а седой чорт только скалится, да агрится. — Глупый бард, — шипит кто-то другой. — Неужели не видно, с кем дело имеет? Мало того, что мутант, так еще и по-натуре ублюдок. — Не место человеку рядом с таким. — Пущай скорее бегёт от него, пока могёт. — И что парниша нашел в этом небритом монстрище? Геральт смиренно принимал каждое из ядовитых шипений прямо к сердцу, мгновенно соглашаясь с ним и тоже задаваясь вопросом, как Лютик все еще терпит такого наглого и грубого орка с двумя мечами за спиной. Лютик же, старавшийся игнорировать первые высказывания, медленно закипает, как может сказать Геральт по его сжавшимся челюстям. Впрочем лица обоих все еще нейтральны, потому что они вместе путешествуют уже семь лет и успели… привыкнуть. Практически. — Жалко паренька-то, — тянет один, по акценту реданец, молодой солдат, окруженный дружками. — Он сам по себе смотрите какой: веселый, ласковый, как кот мартовский. Но ведь не чета мурлыке с дикой псиной якшаться, — дружки солдата ржут, а остроумный обладатель ассоциативного мышления щурится, смотря на Лютика и собирая вокруг себя новый одобрительный гул. — Любовь моя, подержи, — Лютик с улыбкой протягивает Геральту лютню, и тот послушно берет ее, потому что погружен слишком глубоко в пучину самобичевания, чтобы отдавать чему-то отчет. Голос Лютика прозвучал оглушающе в мигом заткнувшейся, собравшейся невесть когда толпе. Реданец презрительно хмыкнул. — Какая же это «любовь»? Не любовь — глупость и дурость кошачья. А то обыкновенный выродок, к которому по ошибке молодчик привязался. Лютик подходит к солдату, смотрит ему прямо в усмехающиеся глаза прожигающим дыры взглядом, вдруг резко замахивается и со всей силы заряжает ему по лицу кулаком. Поднимается вой. Дружки реданца бросились на худощавого барда, пронзительно заголосили бабки, за несколько мгновений улица превратилась в хаос. Геральту потребовалось 1,3 секунды, чтобы оценить обстановку и принять меры. Лютня повисла на шее Плотвы, а сам ведьмак пробился через толпу зевак, уже начавших нестройно скандировать: — Кота бей! Кота бей! Сложно было понять, это исковерканное реданским акцентом обращение «Кота», или людям, только что так сетовавшим на тяжелую судьбу менестреля, действительно хотелось, чтобы того, сверх всего прочего, еще и избили. Геральт непозволительно замешкался, потому что было сложно пробиться к дерущимся так, чтобы никого не травмировать или ударить, а неожиданно набросившиеся на него с обвинениями бабки и другой люд не помогали: — Мальчишка-то твой или чей? — Ни приголубить, ни защитить не можешь? — Ты просто кусок… Геральт рывком оказывается рядом с побоищем и оттаскивает Лютика от реданца. Тот уже валялся на земле, сбитый с ног, скорее, неожиданной яростью, чем силой и умениями барда. Геральт крепко прижимает руки Лютика к туловищу, но того всего потряхивает, и сейчас он действительно напоминает кота — встопорщенная шерсть, злобное шипение и озверевший взгляд. Лютик дико улыбается, обнажая зубы, почерневшие от крови, стекающей по виску. — Выблядок, — разъяренно проурчал Лютик, вырываясь из хватки Геральта, не сводя взгляда с солдата. — Ты блядское уебище, которое даже рядом не может стоять с Геральтом, не то что судить его в чем-то. Как же я сожалею, что не вырвал тебе язык. Геральт морщится и встряхивает Лютика, чьи плечи тотчас опали, от чего его голова безвольно очерчивает полукруг. Бард напрягается, привстает на носочки и сплевывает кровавые сгустки под ноги реданца, которому помогли подняться другие солдаты. — Если ты еще раз откроешь свой поганый рот, чтобы сказать что-нибудь о том, в чем твой примитивный мозг не может разобраться, ты действительно пожалеешь, что после рождения не подавился своей слюной и не сдох, — шипит Лютик, и это звучит так… подходяще вовсе не этому партнеру их с Геральтом отношений, что толпа отступает. Им полностью освобождают дорогу, Геральт легко сажает Лютика на Плотву, и таким макаром они продолжают свой путь в тишине обычно шумящей улицы. Лютик несколько раз сгорбливается, сплевывая в пыль кровь, и всем видно, как крупно дрожат его руки и плечи. Уже меньше народа замечает под его челкой блестящие дорожки слез на щеках. Они выходят из города, безмолвно приняв решение заночевать около амбаров с сеном за деревней, чтобы не встречать жителей. Геральт молча помогает Лютику слезть и сажает на скирду сена, после чего опирается руками по бокам от его бедер и внимательно смотрит на Лютика снизу вверх. Бард прерывисто дышит от неожиданного плача, а потом и вовсе начинает икать. Геральт, который изначально планировал свой взгляд суровым и мрачным, не выдерживает, смягчаясь, и протягивает барду флягу, смотря на него с теплотой и застывшей болью где-то глубоко внутри. — Ты опять, — тихо констатирует Геральт, когда Лютик частично успокаивается. — Я же просил тебя, Лютик, — ведьмак вздыхает. — Ты не должен пострадать из-за меня, но вот, смотри, что получилось. Менестрель откидывает слипшуюся от крови челку со лба. — Нет, Геральт, мне нужно пострадать за тебя. Если бы мы сейчас вернулись туда, я бы сделал все тоже самое! Ты просто не можешь слушать их и думать, что они правы, что все так и должно быть, что в их словах есть какой-то смысл. Геральт! Ведьмак пожимает плечами, поджимая губы, и его ярко-желтые глаза вперились в землю под ногами. Лютик раздраженно зашипел, заерзал, неловко скатился со стога сена и встал чуть ли не на носочки перед Геральтом, воинственно выпятив грудь. — Ты круглый идиот, дорогой, — отчеканил бард, сжимая зубы. — Если подумал отнести к себе хоть одно из услышанных слов. И если это действительно так, то я ебну тебя об стену так же, как собирался и ту шавку только что. (Они оба закрывают глаза на то, что удары Лютика будут для Геральта, как укусы двухмесячного котенка). — Но Лютик, я правда не могу не… — Геральт морщит лоб, стараясь вспомнить дословно. — Ни приголубить, ни защитить по-нормальному, я просто… Лютик выполняет обещание — неожиданно залепляет Геральту пощечину, впрочем, совсем не с той же силой, что реданцу несколько часов назад. Ведьмак оторопело замолкает, а Лютик прижимает ладони к его щекам и тянет голову вниз, прижимаясь лбом к его лбу. В нос Геральта ударил сильный запах крови. — Ты полный дурак, каких еще поискать нужно, — четко говорит Лютик. — Я с тобой уже семь лет, последний год из которых мы умудряемся спать вместе и вылизывать друг другу глотки. И если у тебя такая плохая память, и тебя действительно обделили мозгами, то мне стоит объяснить и напомнить тебе, что я НИ РАЗУ за все это время не сказал чего-то такого, как: «О, Геральт, знаешь, ты не уделяешь мне достаточно внимания» или «Хм-м, Геральт, ты не стараешься, спасая мою жизнь» или «Ты мог бы и получше вставлять мне, Геральт» или любую другую хуйню, после которой ты мог бы делать такие хуевые выводы. Так что возьми себя в руки, смело взгляни в глаза фактам и признай, что я, блядь, просто без ума от тебя, Геральт. Ведьмак не успевает даже собрать мысли в кучку, как ему в живот со всей дури прилетает чужой кулак. Лютик прекрасно знает, что силенок у него маловато, но все равно старается причинить боль. Геральт недовольно шипит, хотя настоящей боли так и не почувствовал. — Это за то, что думаешь о себе всякую неоправданную хуйню, Геральт, — объясняет Лютик, морщась от боли в руке, и сразу после этого целует. Потому что Лютик оберегает, а Геральт защищает. На самом деле, с ними все уже было ясно ещё тогда, когда мрачный мутант-убийца хотел попросить у джина возможность выспаться, а бард с именем в честь цветка желал кровавого убийства своего личного врага. Но, всё-таки, Геральту пришлось заново пересмотреть некоторые свои принципы, после общения с Лютиком. Как минимум после инцидента у госпожи Румфорд, который примерно так у себя в голове Геральт и окрестил. Лютик давал большой концерт в одном из Домов Культуры, когда их судьбы столкнулись и переплелись, но менее поэтично выражаясь, Геральт лишь успел увидеть, как эта дама лет сорока сграбастала Лютика к себе, не давая ему отойти дальше пяти шагов, принуждая ублажать пением исключительно ее. Геральту оставалось лишь стоять в стороне, скрипя зубами и прожигая ее взглядом. Что поделать, он сам вызвался сопровождать Лютика, и тот не единожды предупредил, что там будет много аристократии, что знают его. Но нигде не было сказано, что под «знают» подразумевается обращение, как с горячо любимым и уважаемым слугой. Впрочем, как смог понять Геральт по наблюдениям, так госпожа Румфорд относилась абсолютно ко всем. Навострив слух, Геральт услышал ее возглас, сопровождающийся всплеском руками: — Ах, милый, ми-илый мой Юлиан! Ты просто обязан отужинать завтра у меня в поместье, — заметив, что бард открывает рот, чтобы отказаться, женщина добавила: — возражения не принимаются, даже слушать их не хочу! Но Лютик не был бы Лютиком, если бы не ответил: — При всем моем уважении к вам, госпожа, я не могу принять ваше приглашение, видите ли, я буду не один… — Так ты с дамой! — Румфорд даже не стала дослушивать и уже с меньшим энтузиазмом продолжила: — Приводи и ее, ми-илый! Где же она, ведь здесь, на празднике, с тобою? Геральт поймал несчастный взгляд Лютика и со вздохом подошёл к ложе Румфорд. — Госпожа Румфорд, это Геральт из Ривии, мой… — Лютик бросает на Геральта косой взгляд. Барду ничего не стоит рассказать, в каких именно отношениях они состоят, другое дело, что ради безопасности они часто скрывали это. Геральт пожимает плечами. — Очень близкий мне человек. Геральт — это госпожа Румфорд, моя давняя и очень хорошая знакомая. Ведьмак кланяется, не сводя с женщины глаз. Та делает небрежный книксен и торопится повиснуть на руке Лютика. — Но я совершенно не против того, чтобы господин Геральт пошел вместе с тобой, ми-илый. Даже больше того, я настаиваю, чтобы вы пришли вместе! Завтра, в семь вечера. Лютик профессионально улыбается, заверяя, что непременно прийдёт. Румфорд довольно улыбается и не отстаёт от него до конца вечера. Ночью, когда Лютик снова пробирается к Геральту в комнату, как они привыкли делать при любых форс-мажорах, ведьмак не выдерживает, спрашивая о Румфорд. Кто она, откуда знает Лютика и его настоящее имя, почему рядом с ней бард выглядит так, словно общается с узурпатором и предводителем геноцида. Но все, что говорит о ней Лютик, это факт того, что она чертовски богатая вдова, после чего сразу же сонно просит Геральта помолчать и подумать о чем-нибудь более приятном, например, о сне, и он полностью прав, потому что пел Лютик несколько часов подряд, а оказался на мягкой перине впервые за месяц. Геральт послушно замолкает, а Лютик, спустя шесть минут, засыпает, прижавшись щекой к его груди. И ведьмак позволяет себе расслабиться, крепче прижимает к себе Лютика за плечи, целует в макушку и засыпает следом.       Вечером они приходят ко вдове, а точнее, к ее непозволительно огромному особняку. У ворот их уже ждал дворецкий, он галантно протянул руку Лютику, видимо, собираясь взять его лютню, но Лютик очень неожиданно вдруг шарахнулся от него, вцепляясь в куртку Геральта. Тот нахмурился — это был первый тревожный звоночек, но промолчал. Когда дворецкий, не изменившись в лице, пошел вперёд, жестом приглашая следовать, Геральт взял Лютика за руку, успокаивающе поглаживая большим пальцем его ладонь и вопросительно заглядывая в глаза. Лютик вымученно улыбнулся и мотнул головой. «Все в порядке». Геральт настойчиво сжал его руку. «Я же вижу, что нет. Что случилось?» Лютик опять мотнул головой. «Не бери в голову. Все хорошо». Геральт свёл челюсть, хмурясь. «Прекрати». После чего Геральт обернулся назад. «Может, уйдем, если хочешь?» Лютик уверенней потащил его за дворецким, успокаивающе и благодарно улыбаясь. «Нет, спасибо, любовь моя, но мы только пришли». «Ты придурок». «Не ворчи». Последнее — поцелуй в плечо, до которого доставал Лютик. Они входят в шикарно обставленную гостиную. За столом, ломящемся от явств, уже сидит вдова Румфорд, и она поднимается им навстречу, протягивая руки. Лютик улыбается ей, целуя запястье. Геральт обходится сдержанным кивком. — Садитесь, садитесь, — Румфорд кивает на стулья рядом с ней, и Лютик послушно опускается подле нее. Геральт со вздохом тоже, предчувствуя не один час мучительно-душных разговоров. Второй звоночек звучит, когда Геральт замечает, как Лютик оглядывается по сторонам. Можно было бы сказать, что затравленно и запуганно. Но вдова словно совершенно не замечает этого, продолжая щебетать о каких-то сплетнях не от мира сего. Впрочем, это длится не дольше первых пятнадцати минут, после которых Лютик расслабляется, а Геральту начинает казаться, что он вот-вот уснет. — Какой же у вас прекрасный сервиз, госпожа, — вдруг любезно замечает Лютик, бессовестно перебивая Румфорд. Та, прижав ладонь к груди, оборачивается на него, и пока ее голова повернута, Лютик совершено неожиданным образом стаскивает со стола миниатюрный золотой подсвечник. Геральт от такого чуть не подавился, сразу же сбрасывая дрёму. Лютик уставился на него с самым невозмутимым видом. Румфорд повернулась обратно, но пропажи не заметила. — Ой, спасибо, ми-илый, это осталось от Эдварда, — она улыбается и принимается за устриц. — Он очень любил коллекционировать такие вещи. Геральт теперь не сводил пристального взгляда с Лютика, поэтому не упустил момента, когда тот, улыбаясь и кивая, тем же манером стащил со стола серебряный нож и вилку. Геральт с трудом верил, что действительно наблюдает за этим. — Пройдем в гостиную, я покажу вам последнее приобретение Эдварда — глобюс. — принимает решение Румфорд, и Лютик, перед тем, как последовать за ней, сунул в свой вещевой мешок солонку с драгоценным камешком и целую тарелку с золотой каемкой. — Что ты делаешь? — шипит Геральт, косясь на него, но Лютик лишь невинно хлопает ресницами. В гостиной, после осмотра «глобюса», госпожа Румфорд принимает решение, что и дальше игнорировать второго гостя будет слишком, поэтому нападает на Геральта с расспросами, даже не слушая ответы. И это было очень хорошо, потому что Геральт отвечал наугад, на автомате, так как все его внимание было приковано к Лютику, который старательно отвинчивал блестящий наболдашник на подлокотнике кресла. — Как давно вы с Юлианом вместе? Геральт вздрагивает и переводит взгляд на Румфорд. — Что? — Я спрашиваю, как давно Юлиан путешествует с вами, господин Геральт, — терпеливо повторяет Румфорд, жеманно скалясь. Лютик с тихим, довольным «йййес» заканчивает со своим грязным делом. Геральт рассеяно пожимает плечами. — Лет семь или восемь, я не считал. Румфорд поджимает алые губы и щурит глаза, о чем-то задумавшись. Ее взгляд мечется от лица Геральта к Лютику, и какие бы выводы она не сделала, они явно были не в их пользу. Или как объяснить тот факт, что она, сверля глазами исключительно Геральта, почти час гуляла ладонью по колену Лютика, стараясь и его руку перетащить себе на бедро. Из этой затеи мало что вышло, хотя бы потому, что Лютик был больше занят тем, что примеривался к стоящему на столике золотому шарику с водой внутри. Геральт не мог ни вдове сказать, чтобы та убрала свои клешни, ни Лютику напомнить, что он бард, а не вор, и чувствовал себя унизительно беспомощным до самого вечера. — Не хотите остаться на ночь? — уточняет Румфорд, снова стараясь повиснуть на Лютике, но тот, умудренный опытом с коленкой, держался вплотную к Геральту. — Нет-нет, спасибо за доброту, госпожа, но нам правда пора идти, — уверяет Лютик, раскланиваясь так, чтобы колокольчик с алмазами для вызова слуг случайно не брякнул в его кармане. — Правда, любовь моя? Брови Румфорд взлетают вверх, но уже в любом случае слишком поздно. Геральт просто кивает: — Да, нам действительно пора. Благодарим за отменный ужин и приятный вечер. Вдова Румфорд берет с них обещание заглянуть послезавтра, и они, переглянувшись, молча принимают решение уехать завтра же. Дворецкий провожает их до ворот, и пока тот рядом, Лютик все так же жмется к Геральту, не отходя ни на шаг. И это странно. Но не страннее того, чем Лютик занимался в поместье. Как только они отходят на достаточное расстояние, погружаясь с головой в ночную прохладу личной, как сказала вдова, рощи, Геральт не выдерживает. Он останавливается, сверля взглядом затылок барда, и с расстановкой проговаривает: — Лютик, ты обчистил ее. Менестрель сбавляет шаг, оборачивается и, не скрывая гордости в голосе, подтверждает: — Дочиста. Проходит полминуты тишины, пока они молча дальше идут по тропе. Геральт обдумывает услышанное, и внутри мерзко скребётся что-то, что сам Лютик и Йеннифер раньше обзывали «принципами». Геральт правда не может оставить это так. — Но какого хуя? Лютик склоняет голову к плечу, силясь рассмотреть его лицо в темноте. — Прежде, чем начнёшь осуждать, на, возьми, — Лютик неожиданно протягивает Геральту рахат лукум на шпажке. — Я заметил, что тебе понравилось. — Лютик, — очень осуждающе произнес Геральт, сразу же принимая угощение. — Как тебе вообще удалось… — Я еще думал, ты скажешь: «как тебе вообще не стыдно», — беззаботно фыркнул бард, откусывая от здорового яблока в карамели. — Но у нас же и так достаточно монет, — как-то обескуражено буркнул ведьмак. Как бы сильно он не антипатизировал вдове Румфорд, все еще было сложно переварить то, что Лютик буквально вынес половину ее сервиза, продуктов и мебельных украшений. — А, ты об этом, — Лютик вытащил из мешка рубиновую подвеску с торшера и вдруг зашвырнул ее в кусты. До слуха Геральта донесся тихий всплеск. Теперь он абсолютно ничего не понимал. — Не волнуйся, Геральт, у меня есть еще три, — успокоил его Лютик. — Просто, сдай я в ломбард четыре, они бы затребовали пятую, а сдавать по одной тоже как-то неправильно — мало получишь. — Но зачем ты… Лютик вздыхает и неуютно ежится, оглядываясь через плечо, сразу же превращаясь в того зашуганного мальчишку, которым он был первые несколько минут в поместье. — От нее мало убудет. А если бы я мог — унес бы больше, — Лютик пинает камешек и втягивает голову в плечи. — Понимаешь, Геральт, она чудовище. Настоящее. Такое обчистить не жалко, а очень даже приятно. Заслужила. Но я сожалею, что вообще узнал об этом… о ней… Еще когда я был мальчишкой, меня и других пятерых сопляков моего возраста привезли к ним в поместье. У них тогда гостил племянник ее мужа. Эдварда. — Лютик хмурится, смотря себе под ноги. — Они с мужем оба поехавшие на всю голову. Мало того, как они с прислугой обращаются, так еще и… — Лютик вдруг зло проводит рукавом по глазам. — Сука. Просто… уф, окей, это надолго, ты сам напросился… Вот представь себе — ты — обычный мальчишка лет двенадцати, твой папочка — виконт с запредельным количеством денег. Все, что ты видишь вокруг — улыбчивые лица гувернанток, да развлечения круглые сутки. Ты растешь скотом, таким же, как твои родители, как их родители и так далее. От пореза пергаментом начинаешь голосить, словно тебе отрубили руку по локоть, и все носятся и бегают вокруг тебя, словно ты им действительно важен. И однажды тебя приглашают на день рождения такого же мелкого пиздюка, как и ты, и… — Это не твое детство, — тихо заметил Геральт, и Лютик криво улыбнулся. — Верно. Это детство других пятерых детей, помимо меня. Но меня туда тоже затащили. И, так вот, попробуй представить — яркая зала, куча подарков, радостные, раскрасневшиеся личики будущих узурпаторов и деспотичных виконтов, но сейчас просто детей. Все счастливые, нарядные, потные и визжащие от смеха до хрипоты. Я даже помню, какого цвета у меня были манжеты на рукавах, — Лютик передернул плечами. — И вдруг среди этого веселья появляется Эдвард Румфорд с супругой под руку. Оба тоже нарядные, разодетые, довольные. Хватают пробегающего парнишку за руку, улыбаются, зовут с собой «посмотреть представление, подготовленное прислугой». Дети ни секунды не сомневаются, согласно кивают, на один манер заканючив «хоти-им, хоти-им». Ну как таким ангелочкам отказать, правда? — бард морщится. Геральт старается не предполагать худшее и безмолвно идет рядом. На небе загораются первые звезды. — Нас… Всех шесть мальчиков собирают вместе, сначала дают выпить побольше воды, чтобы остыть и… фу, блять, Геральт, я не хочу, — лицо Лютика вдруг сморщилось, и сам он весь сжался. Они подбирались к деревне. — Я не хочу вспоминать. Это было… Господи, как же мерзко это было. — Лютик начинает лихорадочно перебирать пальцами пуговицы на камзоле. — Лютик, если ты не можешь… — пересилив себя, все же говорит Геральт, его любопытство и принципы подождут и никуда не денутся, а вот бард выглядит так, словно может свалиться с ног прямо посреди дороги. — Нет-нет, я почти закончил. — Лютик закрывает глаза и бредет к огням села. — Мы спустились по винтажной лестнице вниз, на первый этаж… Там, у кухни, была вторая дверь, небольшая, задрапированная, как часть стены… Эдвард отодвинул ее, а госпожа Румфорд взяла за руку… самого маленького — меня, мне ведь было одиннадцать, в отличие от других. И там была вторая лестница. Каменная. Сухая. Там было чертовски жарко. Чем глубже мы спускались, тем тяжелее… тяжелее было дышать. Вот идет их племяшка в новой курточке, его друг с игрушечной шпагой подмышкой, а самой первой Румфорд и я. Там был… был подвал, и на полу, на каменном полу была такая странная тень, — Лютик нервно облизывает губы, но когда Геральт снова предлагает перестать, лишь мотает головой, не открывая глаза. — Я еще никак не мог понять, как она может быть такой странной. Полосами. И… и я остановился, потому что почувствовал странный запах. Миссис Румфорд еще тащила меня вперед, так легонько подталкивала в спину, как птица птенца из гнезда. Только я разбился… Эдвард поджег факел со стены, взял в руки и подошел к чему-то в углу комнаты. Откуда падали странные тени. И этот блядский запах стал сильнее. Знакомый, очень знакомый запах. — Лютик крупно вздрогнул и открыл глаза. — В углу раздался чей-то крик и смех Румфорда. Там была клетка, Геральт, — ведьмак поднимает взгляд, встречаясь им с Лютиком. Бард не плакал, хотя его губы дрожали. Лютик смотрел ему прямо в глаза. — В клетке были люди. Четверо. Двое людей, полуэльф и низушек. Эдвард тыкал в них горящим факелом. Это пахло горелым мясом и волосами. Наказание, которое использовал мой отец, когда я не слушался. — Лютик сглатывает и отводит заблестевшие глаза. Теперь заблестевшие. — Они…эти двое извергов — Румфорды, держали людей в клетках месяцами. Они пытали их… морили голодом… избивали… жгли. Я вообще без понятия, зачем они решили показать это нам, детям, ни в чем не виноватым. Они находили это смешным. Меня тогда вывернуло наизнанку. Несколько раз. Зато понятно, зачем они попросили выпить побольше воды — чтобы мы не захлебнулись желудочной желчью… Мы не были первыми, Геральт. И точно не последними. Лютик через силу сглатывает, снова резко проводя рукой по глазам, и изможденно замолкает, словно поднялся в гору пешком. Геральт тоже молчит, но осторожно, будничным движением находит ладонь Лютика и сжимает в своей. Бард вымученно улыбается. — Через два года Эдвард скончался. Одни говорят, что его отравила жена, другие, что это был инфаркт. Лично мне абсолютно все равно, что его прикончило. Главное, что стало на одного монстра меньше. Еще спустя год кому-то удалось донести на Румфордов, хотя один из них был уже мертв. Дом облазили вдоль и поперек, нашли клетки, печи для кремации, кладбище для отрезанных конечностей, — Лютик впился в ладонь Геральта ногтями. — Эта сука уверяла, что ничего не знает и к этому непричастна, в конце концов, ей пришлось поверить. Из прислуги остался только ее дворецкий. А из того, что тогда выкрикивал Эдвард, рассказывая двенадцатилетним мальчишкам, можно было услышать, что именно этот дворецкий и приводил жертв в этот подвал. Просто представь, Геральт, они… — Не хочу представлять, — отрезал ведьмак и серьезно посмотрел на Лютика. В свете огней деревни золотые глаза опасно блеснули. — Но зато очень хочу вернуться туда прямо сейчас с мечом в руке. Бард оглянулся через плечо, словно прикидывая на глаз, стоит ли Геральту возвращаться, но в конечном итоге просто дергано пожал плечами. — Жертв не вернуть. Ее смертью уже ничего не исправить. — Поломанная психика сегодняшних дворян тоже на ее совести, — возразил Геральт, но продолжил путь к корчме. — Как много из них стало такими же, как она и ее муж? — Слишком много, Геральт… — совсем тихо шепнул Лютик, чей отец ничем от них не отличался.       Отец Лютика был одним из самых ярких примеров того, что бывает, когда жестокому деспоту удается дорваться до власти. Что именно сместилось в его извилинах, точно неизвестно, но спустя три года брака, он затребовал ребенка. Родился старший брат Лютика, но на свой седьмой день рождения он чем-то вывел отца из себя, и тот размозжил его голову об ступени. Сожалел он или нет, до сих пор неизвестно. Барон Леттенхоф вызывал у прислуги и супруги ужас и уважение, у своего второго сына — пятилетнего Юлиана — отвращение. Всегда говорливый, как рог изобилия, на вопросы о своем прошлом Лютик отвечал очень скомкано и сжато. Тем не менее, у Геральта все равно была полная картина чужого детства и юношества перед глазами. Они последние два года играли в игру Правда-За-Правду. На один вопрос Лютика о прошлом Геральта, сам бард должен будет ответить на встречный вопрос от ведьмака. Семилетие Лютика, опасаясь судьбы его старшего брата, не отмечалось, впрочем, как и другие его дни рождения. Он узнал дату, когда появился на свет, только спустя почти 10 лет, когда подавал документы в Оксенфуртский Университет. С шести лет ему нанимали учителей, а с тринадцати отец стал самолично проводить время со своим сыном. Видит Мелитэле, лучше бы он этого не делал. Юлиану вполне хватало обмена молчаливыми кивками с отцом два раза в день во время обеда и завтрака, если тот не уезжал на деловые встречи или охоту. Лютик на всю жизнь запомнил их первый разговор. Когда он пересказывал его Геральту, то, к сожалению, умудрился довести себя этим до панической атаки. Впрочем, когда рядом есть человек — ведьмак — способный помочь, это уже совсем не так страшно, не так, как было в огромной, пустой комнате поместья Леттенхоф. Отец — высокий и жилистый мужчина с проседью на висках — зашел в комнату к Юлиану, пока тот возился с бумажным корабликом. Тот не заметил, как Густав Леттенхоф вошел, поэтому сильная оплеуха была полной неожиданностью. Мальчишка от нее грохнулся на пол, своротив массивный деревянный стул. Барон возвышался над ним, сложив руки на животе в замок. — Когда к тебе в комнату заходит отец, ты должен встать и поздороваться с ним, Альфред, — тихо, а от этого еще более угрожающе произнес Густав, сверля ошарашенного парнишку взглядом холодных льдистых глаз. Он использовал только второе имя сына. Возможно, потому, что на «Юлиане» настояла его, уже покойная, мать, бабушка Лютика. Юлиан провел дрожащей рукой под носом, тихо шмыгнув им. От удара по голове казалось, что кровь, пульсирующая в висках, выльется через нос или глаза. Но нет, все было намного хуже — от боли на глазах выступили слезы. — Отвечай, когда я к тебе обращаюсь! — Густав вдруг пнул Юлиана в бок носком лакированной туфли. Тот скорчился, зажмурившись. Нельзя было позволить слезам течь по щекам. Однажды во время обеда Юлиан обжег язык, и тогда слезы конечно же брызнули из глаз. Это был первый раз, когда отец ударил его. — Да, отец, — схватывая на лету, быстро процедил сквозь зубы подросток и сжался, словно его могли ударить еще за что-то. — Встань. Юлиан мигом вскочил, но упорно смотрел на носки чужих ботинок. Еще секунда — и слезы точно польются ручьем. Этого никак было нельзя допустить. — Чем ты занимаешься? — Густав берет со стола кораблик, с которым Юлиан возился последние несколько часов. — Почему ты не занят уроками? — Я уже сделал их, — прошелестел мальчишка. — …отец. — Значит, тебе мало задают, — решил Леттенхоф и повертел кораблик в руках. — Хочешь забрать? Юлиан робко протянул руку к оригами. В ту же секунду его сильно хлестнули по кистям рук, расцарапывая кожу массивными кольцами, а кораблик на его глазах разорвали, а клочки смяли. Юлиан тихо вскрикнул, прижимая травмированные руки ко рту, то ли от запоздавшей обжигающей боли, то ли из-за потери корабля. Вздрогнул, понимая, что он натворил, но было уже поздно. Две слезы скатились по щекам, впитавшись в кожу между задрожавшими пальцами. Улыбка, неширокая, почти без зубов, на секунду появилась на лице Густава. Юлиан, увидев ее, содрогнулся всем тощим для подростка телом, делая шаг назад, словно мог так спастись от удара. — Нет, пожалуйста! Пощечина заставляет его заткнуться, клацнув зубами, крепкие, обжигающие хлестки пришлись по плечам и шее. Лютик пытался закрыться руками, но тонкие предплечья сжали, сдавили, словно тисками, и оторвали от лица, сразу же ударяя по нему. — Запомни, — голос разносится откуда-то сверху, Лютик не видит, да и слышит сквозь шум в ушах с трудом. — Ты — будущий наследник поместья Леттенхоф. Я не позволю тебе рыдать, как баба, или отлынивать от учебы. Единственный, кого ты должен любить, уважать и бояться — это я. И ты от этого никуда не сбежишь. Запомни это навсегда. Юлиан слышит, как тяжелые шаги медленно удаляются, а когда раздается оглушительный хлопок двери, то ноги в этот же момент подгибаются, и подросток падает на пол, отбивая колени. Трясущимися руками обнимает себя за плечи, вцепляясь ногтями в кожу, пока слезы ручьем льются по щекам, капая на пол и останки кораблика. Единственное, что Юлиан запомнил навсегда — его отец обезумевший тиран, от которого надо бежать. Сначала идея с побегом была лишь призрачной, несбыточной мечтой, на которую Юлиан отвлекался, когда становилось совсем плохо. — Я… Я представлял, как буду жить один. Без больного отца и запуганной матери, — Лютик прислоняется спиной к груди Геральта, запрокидывая голову, чтобы увидеть звезды. Его целуют в макушку. — Как я… путешествую по свету, встречаю новых людей… эльфов… краснолюдов… Конечно, хладнокровный ведьмак, который по большей части просто большой, голодный до тактильности кошак, не много не входил в мои планы, но… — Лютик улыбается. — Я ни о чем не жалею, представь себе. Я нашел гораздо больше, чем мог мечтать. Геральт сожалеет лишь о том, что его не было рядом раньше, чтобы он мог помочь или защитить. Между тем, психоз отца Лютика все рос. Когда Юлиану было пятнадцать, Леттенхоф был в шаге от того, чтобы прикончить кого-то на месте. Чаще всего, конечно, под руку попадался Юлиан. Подросток никогда не скупился в выражениях и ни разу не смолчал в ответ на издевательства, кроме того единственного первого раза. Густав с пеной у рта кричал и бил его, два раза чуть не забил до смерти, но каждый раз Юлиан стабильно бросал ему вызов и также (не неожиданно?) проигрывал. Силы противников даже не сравнимы. Первые несколько лет подростка ещё пытались образумить, мать, бледнея от страха, приходила к нему в комнату и горячо шептала на ухо, что он должен одуматься, что отец делает это для его же блага, и в будущем Юлиан ему за это будет ручки целовать. Но после ответа «Если я и буду что-нибудь у него целовать, так это закрытую крышку гроба» от Юлиана отвязались, позволяя ему самостоятельно закапывать себя в землю. Ему очень повезло, что к его шестнадцати годам Густава все чаще вызывали в соседние графства, от чего тот пропадал на недели или даже месяцы. Лютик совершено отбился от рук. Как только его перестали избивать, благодаря чему сил в нем значительно поприбавилось, он почти сразу же вернулся к своей идее побега, но теперь более серьезно ее обдумывал. Старый егерь, приставленный следить за ним в отсутствие учителей и кого-то из родителей, давно не поспевал за парнишкой, стоило ему встать на обе ноги без гематом и растяжений на них. Юлиан даже умудрился подать документы в оксенфуртский университет. К тому времени он почти не учился, из принципа, чтобы лишний раз вывести отца из себя, но даже так смог сдать вступительные экзамены. Конечно, он попал в самую последнюю десятку поступивших, но попал же! У молодого Леттенхофа были все шансы на успех. Он успел собрать вещи и бесшумно вылезти из окна, как вдруг дальние ворота в поместье распахнулись и туда въехала карета — отец вернулся раньше времени. Юлиан, стиснув зубы до хруста, сдерживая слезы обиды от несправедливости судьбы, заставил себя вернуться в дом. Не было и единой надежды, что он сможет отойти от усадьбы дальше двух миль — Густав сразу бы обнаружил его пропажу и послал в догоню. А провоцировать его на свой домашний арест Юлиану хотелось меньше всего. Впрочем, через пару часов Юлиан пожалел, что не сбежал. Так у него был хотя бы один шанс на миллион, что ему удастся спастись. А вот уйти от свистящих ударов тростью практически невозможно. Подростка снова, можно сказать, обездвижили почти на две недели. Несколько раз в голове проносились ужасные, леденящие душу мысли, что Густав так что-нибудь ему сломает. Лютика не пугала боль, только возможная вероятность его инвалидности. Поэтому побег был необходим. Впрочем, сейчас детство было позади, укрытое большим слоем новых впечатлений, и Лютик старался максимально кратко изъясняться, когда разговор об этом заходил. И в этом они с Геральтом были до боли похожи. Но даже короткие и лишенные красочности рассказы Лютика оставляли свой след. В последний раз речь зашла о еде, и для Геральта оказалось очень неприятным узнать, что Лютик не доедал все свои первые 17 лет жизни. Потому что помимо телесных наказаний, его наглухо двинутый отец использовал голодовки для вразумления. — Бывало, я прибегу на кухню к поварихам, когда никто не видит, — Лютик говорит почти легко, беззаботно, болтая ногами, свесив их с мостика. Геральт стоит рядом, уставившись на текущую внизу реку. — Протяну так ладошку, сострою грустные глазки — и вот, пожалуйста, мне перепадает что-нибудь. Отбивной кусочек или салат какой-нибудь. Хотя, какому десятилетнему мальчишке захочется есть зелень, когда совсем близко стоит сервант со сладостями? Так я еще минутку покручусь рядом, подожду, пока сердце какой-нибудь особо жалостливой поварихи не выдержит, и получаю пару пирожных. Или пряник какой. Жаль только, что отец довольно скоро узнал об этом, — на лицо Лютика упала тень, и он замолк, съежившись. — Блядь, — смачно так и с чувством произнес Геральт, поджимая губы и почти скрежеща зубами. Лютик вопросительно склонил голову к плечу, смотря на него снизу вверх. — Тебя покормить охота. Лютик со странной грустью улыбнулся и вдруг ударил носком по воде, брызнув в Геральта. Прошлое оставалось лишь в их памяти, утекая с водой. А вот в чем ещё они с Геральтом были похожи, так это в оригинальности принимаемых решений. Геральт с серьезным, как смерть, лицом рассказывал старосте деревни о том, что завывания ветра в трубах — стоны призраков, от которых может избавить только он за тысячу золотых монет, потому что староста подворовывал не первый год. А Лютик… Лютик просто был Лютиком. Был случай, когда им пришлось столкнуться с мантикорой. Это было очень и очень не кстати, потому что Геральт всего час назад прикончил йорогумо, и весь был обрызган его ядом из горла. Яд не убивал, но замедлял все процессы, другими словами, обычный человек должен был сразу впасть в кому. В случае с Геральтом, как только они с Лютиком ушли из деревни, он попросил устроить привал и мгновенно уснул, только его тяжёлая голова коснулась колен менестреля. Так что сейчас Лютик остался с мантикорой один на один. Крылатое мохнатое чудовище появилось неожиданно. Но перед этим ядовито-желтыми глазами почти двадцать минут следило за ними. Как Лютик нежно и ласково перебирал пальцами волосы Геральта, машинально невесомо оглаживал черты его лица, несколько раз, отвлекаясь от сочинения баллады, наклонялся вниз, касаясь губами чужих сомкнутых губ, лба, плеча. Чудовище же мелькнуло за деревьями, мазнуло кончиками сложенных крыльев по кустам, а потом, когда разведало обстановку и убедилось, что единственный ее потенциальный враг крепко спит, безбоязненно вышло на поляну. Лютик, тихо бормотавший себе под нос слова новой баллады, даже не сразу заметил ее. Только когда откуда-то слева послышался странный звук. Менестрель обернулся и удачно успел увидеть огромную пасть с острыми, крупными зубами. Мантикора сладко зевнула, выгнув спину, после чего громко заурчала, косясь жёлтым глазом на Плотву. Лютик выронил из рук блокнот. — Геральт… — одними губами позвал он, не отрывая глаз от большой кошки, что с интересом обнюхивала сваленный на траву багаж. Она была всего в двух метрах от Лютика. Ведьмак не думал просыпаться. Осознав, что жизни, как минимум, двух существ сейчас полностью на его ответственности, Лютик потерял последнюю силу духа. Внутренности скрутило от страха. Ступая бархатными, тяжелыми лапами, мантикора боком сделала два шага к кобыле. Та беспокойно переступила с ноги на ногу, но, видимо, как и Лютик потеряла голос от страха. Но когда хищник делает ещё один аккуратный шажок, словно ни во что не ставя Лютика и его безупречные способности защитника, бард, пылая гневом, вскакивает на ноги. Геральт не очнулся даже от этого. Мантикора вздрагивает, пригибаясь к земле, прижав уши к голове, уставившись на Лютика узкими щелочами зрачков. Лютик уже начинал жалеть об этом импульсивном скачке вверх. — Так, тихо, тихо, хороший котик, — лепечет Лютик заплетающимся языком, стараясь перестать думать, что этот котик выше него почти вдвое и может с лёгкостью откусить ему голову. Мантикора мягкими шагами подошла к нему. Встала почти вплотную, от чего на Лютика дыхнуло крепким запахом немытой шерсти, кожаных крыльев и еловых игл. Кошка опустила голову вниз, чтобы их глаза были на одном уровне, и Лютик подумал, что один ее глаз больше его кулака. От этой мысли стало плохо. Мантикора шумно выдохнула, сдувая пряди волос с его лица, после чего несколько секунд изучала его глазами, словно прикидывая что-то. Лютик забыл, как дышать. Факт того, что монстр может не напрягаясь перекусить ему шею не прибавлял уверенности. Он шумно сглотнул. Главное, чтобы она не трогала Геральта. Мантикора громко фыркнула, впиваясь когтями в землю, и отвернулась от менестреля, раздражённо дергая хвостом, понимая, что просто зря тратит время. Но подпустить эту тварь к Плотве было никак нельзя. Лютика посетила очередная гениальная идея. Он, стараясь не совершать резких движений, наклонился, поднимая с земли подле себя серебряную флягу. Поймав солнечный луч, Лютик, с трудом веря, что этим занимается, навел зайчика на траву перед кошкой. Та уставилась на него во все глаза, замерев на месте, не поставив заднюю ногу на землю. Ее зрачки опасно расширились. Прошла секунда — и обе тяжёлые мохнатые лапы вдруг с силой грохнули о землю, заскребая когтями клочки травы, где только что был солнечный блик. Смотря на то, как легко когти рвут землю — словно нож входит в масло, Лютик громко сглотнул, но отступать было поздно. Лютик слегка подрагивающими руками перевел зайчика чуть подальше от Плотвы, в сторону леса. Мантикора, недолго думая, рванула за ним, сотрясая всю поляну. Лучик скользнул по траве, а за ним, словно лисица, ловящая мышей в снегу, прыгала мантикора, пробивая передними лапами землю. Блик дразняще подбирался совсем близко, чтобы в последний момент исчезнуть, пропасть, спрятаться в густой траве, вызывая у кошки бурю негодования. Лютик поймал себя на том, что улыбается. Неизвестно, сколько времени бы длилась игра с чудовищем, если бы не Геральт. Он с тихим вздохом проснулся, и в ту же секунду мантикора рванула в чащу сломя голову, ни капли не сомневаясь. Каким-то шестым чувством она ощутила сильную угрозу и опасность, исходящую от проснувшегося ведьмака. Лютик сдержал разочарованный вздох или комментарий, делая вид, что все в полном порядке. На вопрос чертовски-внимательного-что-даже-не-по-себе Геральта откуда на поляне глубокие борозды от когтей хищников, Лютик состроил самое невинное лицо и пожал плечами, заверяя, что отрубился вместе с Геральтом. Несмотря на то, что мантикора собиралась полакомиться Плотвой, а самого Лютика в грош не ставила и даже опасным не считала (его, человека, царя зверей), внутри барда проснулось давно задушенное желание завести питомца. Перекосоебанный материнский инстинкт, как никак, а Геральту такие чувства чужды, и он, более вероятно, просто отыщет и прикончит кошака без суда и следствия. Лютик уже начинает верить, что мантикора ему приснилась, даже несмотря на рытвины в земле, как вдруг, ближе к вечеру, хищник возвращается. Зачем именно он это делает, сказать сложно. Геральт ушел на рыбалку к озеру, что было сразу за поляной, а Лютика оставил охранять пожитки, словно кто-то действительно мог украсть их в безлюдной чаще. Бард, прислонившись спиной к дереву, опять мурчал себе под нос балладу, выстукивая пальцами ритм. Вдруг в кустах на краю опушки опять кто-то зашевелился. Кто-то, весящий больше здорового жеребца и способный прожевать Лютика наполовину прежде, чем перестанет чувствовать голод. Мускулы гладко перекатывались на мохнатой спине, лапы ступали грациозно и элегантно, а сложенные крылья крепко прижимались к телу. — Опять ты, — Лютик бросает это почти пренебрежительно, потому что за день успел устать, словно самостоятельно наколол дров и разгрузил пять телег с камнями. Он смеет предположить, что это связано непосредственно с Геральтом, а точнее с его ртом, потому что только так Лютику могла передаться эта адская усталость. Мантикора в ответ утробно рычит, но как-то тихо, мягко, словно предлагая мир. Лютик пожал плечами, закатывая ясные глаза, и снова замурлыкал песню. Мантикора покосилась в сторону, где должна была стоять Плотва, и Лютик, наблюдавший за ней из-под опущенных ресниц, заметил: — Можешь ее не искать, она с Геральтом. В любом случае, монстр не смог поужинать, следовательно, должен был скрыться в чаще, вильнув в лес. Но нет, кошка, смотря на Лютика в упор, сделала ещё шаг вперед. Он вздохнул, сначала доводя мелодию до конца, после чего тоже уставился на мантикору. — Это, знаешь ли, между прочим, обидно, когда ты так открыто показываешь, что с удовольствием предпочла бы мне лошадь, но от безысходности решила сожрать меня. Мне хватило быть запасным вариантом в жизнях людей, не надо становиться похожей на них. Если мантикору и тронул этот длительный душевный монолог, она не подала виду, крадучись подходя все ближе. Лютик продолжал напевать, пока одна рука уже крепко сжала кинжал, лежащий рядом. Менестрелю не хотелось убивать ее, но и самому стать обедом не улыбалось. — Да что тебе, глупое живот- — мантикора приближает огромную башку вплотную к Лютику, тот уже напрягает руку, собираясь выученным с Геральтом приемом, если не прикончить, то покалечить чудовище, но то просто утыкается мохнатым лбом в его плечо и замирает. Лютик, мягко говоря, был поражен. Кинжал выпал из ослабевших пальцев. Так они и застыли. Лютик, пригвожденный за плечо к дереву, пока в него с силой упиралась горячая башка, и чудовище, низко опустившее голову, чтобы достать до человека, тоже не двигающееся. Прошло несколько минут, во время которых Лютик точно поседел на пару волосков. Каждый рычащий выдох мантикоры ощущался всем телом, каждой дрожащей внутри жилкой. Казалось, вот ещё чуть-чуть, и она вопьется острыми зубами в его шею, порвет артерию, брызнет кровь… В принципе, Лютик в его меланхоличном настрое, даже не отказался бы от такой смерти, но проблема в Геральте. Геральт без Лютика долго не протянет. Сгинет или, того хуже, к Йеннифер пойдет. Поэтому умирать ему было никак нельзя. К слову, Геральт, что-то, совсем не торопился возвращаться, видимо, опять заснул, прямо с удочкой, или чем он там рыбу ловит. Мантикора переминалась с ноги на ногу, судя по всему, стоять в такой позиции для нее было не очень удобно. А у Лютика в принципе онемело плечо. Мантикора шумно втянула воздух сквозь клыки, утробно зарычала, и Лютик снова стиснул слабыми пальцами рукоять кинжала. Ну вот и все. Вот и его конец. Глупый, лишенный смысла и эпичности, совершенно не героический и очень даже болезненный. Но никакого конца не было. Мантикора медленно отстранилась от него, заурчала, сверкая желтыми глазами, и боднула Лютика под руку, от чего тот снова выронил кинжал. — Что ты… — Лютика вдруг грубо толкают в плечо, сгибая пополам, а через секунду вокруг него кольцом обвивается гибкое тело мантикоры. Она умудряется просочиться между его спиной и стволом дерева, обнимает его всеми лапами, тисками прижимая к своему телу, и только после этого сворачивается невероятным образом, умудряясь положить голову прямо ему под руку. Лютик от страха не может вдохнуть. Через несколько секунд он понимает, что не может вздохнуть не из-за страха, а от того, как крепко чужое туловище стиснуло его грудную клетку — до треска рёбер. — Ты… так… убьёшь меня, — сипло хрипит Лютик, совсем слабой рукой ударяя по чужой задней лапе, что голенью упиралась ему под дых. Мантикора что-то рычит и лишь крепче сжимает его до темных пятен перед глазами. Может, это такой новый способ убийства жертвы? Но судя по тому, как слепо желаемо чудовище тычется влажным носом ему под локоть, почти умоляюще поскуливает, задевая ухом шею и щеку Лютика, убивать его оно не очень-то и хотело. Возможно, даже совсем не хотело. Если ему очень повезло. Но легче от этой мысли не становилось. Даже наоборот. Мантикора, видимо, не получая требуемого ей эффекта, все сильнее скручивалась вокруг Лютика, сдавливала так, что органы внутри начали ныть, а от недостатка кислорода стала кружиться голова. Придушенный, Лютик совсем обмяк, позволяя кошке засунуть голову под свою руку и положить подбородок на колени. Мантикора подняла на него ядовитые глаза, и вдруг вся ее львиная морда подернулась складками, сморщилась, скукожилась, и она тихо, угрожающе зашипела, злобно сверкнув взглядом. Лютик растерянно всхлипнул, снова пытаясь приподняться, чтобы вдохнуть хоть капельку воздуха. — Ну что ты хочешь, ебучая ты удушительница, — сипит он, на что мантикора ловит зубами его руку. Все. Теперь точно конец. Острые зубы мягко сомкнулись на его запястье, потянули вверх, подкинули, опуская на нос мантикоры. Лютик не хотел верить, что это действительно происходит с ним. — Да ладно, блять, — выдохнул менестрель и, пересилив страх, провел ладонью по чужой шерсти на лбу. Мантикора ломанулась навстречу его движениям, снова скручиваясь вокруг него, впиваясь концами крыльев в бока. У Лютика потемнело в глазах. Чудовище прильнуло к его ладони лохматой щекой, потерлось, распространяя вокруг хвойный аромат. Лютик с трудом пошевелился, чтобы дышать, и смелее переместил ладонь на ее голову, почесывая пальцами между ушами. Медленно мантикора расслаблялась, становясь все больше похожей на обычного кота с печки. Лютик разошелся, как только смог нормально дышать, стал чесать ее за ухом, пощипывать за кончики ушей и пару раз, ведомый странным желанием (мечтой о питомце), склонил голову, утыкаясь губами в шелковистую шерсть. И он не представляет, зачем, а главное, нахуя он это сделал, но уже поздно. Геральт возвращается через час с небольшим, видимо, действительно уснул, и его выражение лица просто перенасыщено эмоциями, чтобы у кого-то повернулся язык называть ведьмаков бесчувственными. Мантикора тоже замечает Геральта и раздражённо, пугающе шипит, снова обвиваясь вокруг только-только отдышавшегося Лютика. Бард тихо скулит от боли, но все равно глазами даёт понять, что хвататься за меч сейчас ни в коем случае нельзя. Геральт в замешательстве замирает, не зная, что и делать, но в этот момент мантикора, на прощание лизнув шершавым языком щеку Лютика, поднялась на ноги, сладко потянулась, клацнув двадцатисантиметровыми клыками, и в два прыжка оказалась в лесу, а там мелькнула за деревьями и пропала. — Что это только что было? — выдавливает Геральт, смотря на Лютика странными глазами. Бард истерично улыбается, пожимая плечами, чувствуя себя пьяным от того, что нормально не дышал почти два часа и все эти два часа был в одном укусе от смерти. Лютик с трудом поднимается на трясущиеся ноги, делает несколько неуверенных шагов по направлению к Геральту, глубоко вдыхает полной грудью и… теряет сознание. Объяснить Геральту, почему мантикора не прикончила Лютика, а просто попыталась обнять его и получить немного ласки, было сложно. Донести до Геральта, что его вины здесь нет и он НЕ плохой защитник и спутник, было невыносимо сложно. Они, несмотря на то, что оба все еще чувствовали себя зверски усталыми, в тот же час собрали вещи и снялись с места, уходя вверх по течению реки как можно дальше. Ночью Лютик прижимался к Геральту так, словно от этого зависела его жизнь. Следующим днем Геральт не отходит от Лютика ни на шаг, но и не говорит ему, что чует запах хвои рядом с ними постоянно. Запах мантикоры. Но стоит Геральту отвернуться — разгрузить Плотву на привале, чтобы дать ей возможность мирно пастись какое-то время, как сзади слышен звук, который невозможно ни с чем спутать. Скрежет когтей по мягкой коре деревьев. Геральт резко оборачивается и первое, что он видит, это узкие вертикальные зрачки мантикоры. Наверное, факт того, что у них одинаковые глаза, мало помогал Лютику, что оказался заложником. Кошка застыла на ветви огромного бука, разозленно дергая хвостом, уставившись на Геральта, как на убийцу ее котят. Лютик застыл, сразу же смертельно бледнея. — Лютик, — Геральт как-то растерянно делает шаг вперед, и мантикора тотчас шипит, мягко спрыгивая на землю. Упруго шагая, она уже рядом с Лютиком, несколько раз задевает его туловищем, обходя кругом, отчего бард шатается, уставившись огромным пустыми глазами перед собой. — Геральт, — голос Лютика звучит надрывно. — Что ей нужно? — Я не знаю, Лютик, — негромко отзывается ведьмак, кладя руку на рукоять меча. Мантикора бодает Лютика под руку, старается потереться щекой о его ладонь. — Она не хочет тебя убить. Лютик правда не хочет, чтобы его догадка оказалась правдой, но факты говорят сами за себя. — Подожди, Геральт, — пересилив себя, тихо произносит бард. — Я должен кое-что проверить. Лютик на негнущихся ногах опускается на колени в траву, несколько секунд смотрит прямо в ядовитые глаза, не веря, что собирается это сделать. Мантикора застывает, внимательно глядя в ответ. Она может свернуть или перекусить его шею даже не напрягаясь. — Блядь, — шепчет Лютик и подается вперед, обнимая руками шею монстра. Зарывается дрожащими пальцами в длинную шерсть, прижимается щекой к ее могучему плечу, вдыхает полной грудью хвойный запах и крепко закрывает глаза. Если он прав — он выживет. Если ошибается — это будет самая глупая смерть континента. Проходит почти минута, во время которой на поляне не двигалось ничего, кроме деловитых насекомых. Геральт слышал, как лихорадочно быстро бьется сердце Лютика, а сам даже не заметил, что задержал дыхание. Вдруг мантикора начинает медленно расправлять кожаные крылья, сердце Лютика просто сходит с ума, сбиваясь с ритма в очередной раз. Кошка медленно покрывает крыльями хрупкую фигурку барда, стоящую на коленях, и для Геральта он пропадает из вида. Ведьмак в секунде от того, чтобы броситься на чудовище с мечом, потому что факт того, что Лютик в ее лапах приносил физическую боль. Ребра ломались под этим гнетом. В конечном итоге мантикора, довольная результатом, уходит восвояси, а Лютик, не отвечая на вопросы Геральта, в порядке ли он, залпом выпивает всю флягу алкоголя. Мантикора преследует их, пока они не выходят из леса. На привале, стоило Лютику ослабить бдительность, так она сразу подбиралась сзади, стоило ей уяснить, что Геральт может опасно скрежетать зубами и сжимать меч, но не больше. Мантикора не нападала. Она искала ласки, и кому, кому, как не Геральту, было ее не понять. Пару раз кошка просто клала подбородок на плечо барда, отчего тот смешно подскакивал, начиная шипеть что-то злобное, но безобидное. Под конец двухнедельного пути Лютик уже настолько привык к мантикоре, что ласково называл ее «Маргошей». На долгий, почти обиженный взгляд Геральта Лютик разводил руками и отвечал: — Ну а что? Я всегда хотел себе кошку. Не говори только, что ты ревнуешь. Но Геральт ревновал, и это было так смешно, что Лютик готов был простить Маргоше, что она оставила на его ребрах синие и лиловые гематомы от первой встречи. В последний день, словно предчувствуя скорую разлуку, мантикора осмелела настолько, что вышла, когда они готовились ко сну. До этого они с Геральтом соблюдали негласное правило — днем, пока Геральт занят охотой, так уж и быть, кошка могла лезть к Лютику и получать его тепло и ласку, но вечером и по ночам Лютик был только Геральта. Он всегда был только Геральта, но тот учился делиться. Это было пиздецки неприятно. Но в последний вечер даже он не стал возникать, когда мантикора выскользнула из тьмы леса, сверкнула ядовитыми глазами и подобралась на животе к Лютику, тычась влажным носом в его бедро. Тот сонно улыбнулся ей, откладывая лютню, и уложил руку на огромную башку, пальцами вычесывая длинную шерсть. — Пялишься, — небрежно бросает Лютик Геральту, и тот хмурится, даже не пытаясь отрицать. — Ревнивец. Геральт хмурится сильнее, но вместо того, чтобы демонстративно отвернуться, наоборот, тоже придвигается к Лютику, который к тому моменту уже удобно устроился между лап Маргоши, облокачиваясь на ее теплый бок спиной. Геральт, перед этим предупреждающе кашлянув и отложив меч, под внимательным взглядом кошки тоже прижимается к ней широкой спиной. Кошка громко довольно мурчит, благодаря чему по телу ползут странные приятные мурашки. Лютик опускает голову Геральту на плечо, переплетая их пальцы свободной руки. Наверное, так чувствуется счастье. Но мантикора не была единичным случаем. В другой раз на Лютика налетела стайка недавно вылупившихся грифонов. Пока Геральт сражался с их озверевшей родительницей, которая настолько страх потеряла, что таскала овец с фермы прямо при людях, Лютик нянчился с ее выводком. Точнее, детеныши просто облепили его, как муравьи кусок сахара, умудрились сбить с ног и закопошились вокруг, карабкаясь по узким плечам, стараясь забраться под камзол. — Геральт! Геральт, у нас пятеро детей! — счастливо кричит Лютик, отпихивая одного обнаглевшего грифончика, что взгромоздился ему прямо на голову. — Я бесплоден, Лютик, — кричит в ответ Геральт, сплевывая кровь в песок. — Ты где-то нагулял их! Лютик заливисто смеется, и грифончики подхватывают его смех ликующим клокотанием. Животных тянет к Лютику, как к магниту. Собаки в деревнях доверчиво помахивают хвостом, зверье в лесу не трогает, а в голодные зимы лисицы даже принимают мясо у него из рук. Даже, казалось бы, самые тупые и примитивные животные — овцы, да и те жмутся к его ногам, оставляя белую шерсть на брюках. Возможно, Лютик некий заклинатель животных. В каждой таверне, где есть кошки, те сразу лезут к Лютику на руки и колени, и даже присутствие рядом с ним Геральта не останавливает их. Таким образом Геральт впервые за всю свою ведьмачью жизнь держит на руках котенка, и это так странно для него. Лютик осторожно поднимает звереныша за шкирку, баюкает у себя в руках, целует в крохотную мордочку, после чего осторожно берет ладонь Геральта в свою. Тот впервые ощущает себя таким большим и неповоротливым. Лютик аккуратно сажает котенка на его раскрытую ладонь, прижимаясь щекой к плечу Геральта, поглаживая кончиками пальцев рыжую макушку детеныша. Тот попискивает, тычется носиком в пальцы Геральта, мнет ладонь лапками, иногда выпуская малюсенькие коготки. В конце концов успокаивается, сворачиваясь клубочком на его руке и прикрывая голубые глазенки. — Дыши, Геральт, — шепчет Лютик, и ведьмак осторожно вдыхает. — Я… впервые… обычно… — слова давались с трудом, хотелось сказать так много и одновременно с этим хотелось молчать, просто наслаждаясь чужим теплом на ладони, чужой крохотной жизнью в руке. — Я знаю, любовь моя, — нежно улыбается Лютик и привычно целует его в плечо. — Я знаю.