***
Минут десять спустя, сидя на лавочке с пивом в руках и залипая на ночное небо, Дин позволяет себе шмыгнуть носом и погрузиться в меланхолию. На долгую минуту он жалеет о том, что ушёл. Ну и что, что скучно? Зато Кас спокойный и надёжный, с ним Дин бы точно был счастлив. Наверное, с возрастом он перебесится и по-новому оценит темперамент Каса. Дин полностью осознаёт, что он просто неусидчивый влюбчивый мудак, которому рядом с идеальным Касом было… нудно. Удивительно, что он продержался год, с его-то характером. И что не изменял. (Предательство Дин презирает, он не позволил бы себе до такого опуститься). А потом Дин мотает головой и понимает, что нет: он бы не смог. Дину противен мирный уклад жизни, он не любит тягучую размеренность дней рядом с Касом. Мягкие, добрые люди, предпочитающие слова действиям не в его вкусе. Дин — строптивая дрянь, и он это признаёт. Пиво не выполнило обязательств: Дин всё так же отвратительно трезв и печален. Он уже подумывает о том, чтобы сходить и переночевать в детке — она всегда приводила мысли в порядок, воистину волшебная — как рядом с ним затормозила машина. Дин часто моргает, замерев с поднесённым ко рту пивом. На него из опущенного стекла смотрит тот самый парень, ходивший к Касу. Его взгляд оценивающе и раздевающе проходится по Дину — Дин игнорирует тепло, появившиеся в низу живота от этого тяжёлого, сексуального взгляда — и он, в секундных раздумьях отведя глаза, буднично начинает: — Добрый вечер. Ты Дин, верно? — Дин неуверенно кивает, с небольшой опаской смотря в ответ. Мужчина обаятельно улыбается и, повернувшись к Дину лицом, предлагает: — Не против, если я составлю тебе компанию сегодня? И он кивает на пустое пассажирское сиденье рядом с собой. — Компанию? — не сдерживается Дин, открыв рот. Его взгляд растерянно мечется от мужественного, привлекательного лица к стильной чёрной машине, явно не дешёвой (уж поверьте, Дин в таких разбирается), а затем обратно — к тёмным глазам, разобрать цвет которых в ночи Дин не может. Дин не уверен, но он набирается смелости, чтобы сказать: — Позволь мне, эм, уточнить. Ты имеешь в виду… — он закрывает рот, не зная, как выразиться. — Именно это я и имею в виду, — мягко перебивает он. — Поедем в отель? О. Дин думает настолько быстро, насколько может. Какого чёрта? С ним впервые происходит такое, что мужчина, особенно незнакомый, предлагает… Переспать, Дин же правильно всё понимает? Дину двадцать два и он осознал, что не против компании парней года два назад. Кас — первый его серьёзный партнёр, потому что найти такого же гомика, который в его вкусе или хотя бы приятной наружности и который, к тому же, предлагает самостоятельно… Дин не привык, и он потерян. А ещё Дин нуждается в утешении, чему-то или кому-то, с кем он может отвлечься от не самого приятного вечера, а этот парень весьма симпатичный, у него красивые внимательные глаза и крепкие плечи. Он не торопит Дина, у него хорошая машина, а ещё он отдалённо похож на Каса. Дин отмечает это краем сознания, когда его рот тихо, отвратительно-неуверенно произносит: — Да… Да. В смысле, давай, — Дин слегка запинается, ему стыдно, но потенциальный партнёр не кажется разочарованным. Он просто ободряюще улыбается, лёгким движением открывает соседнюю дверь и говорит напуганному Дину покровительским тоном: — Садись, малыш. Дин даже не чувствует неприятия к осточертевшему прозвищу. Дин гордый и он не любит, когда другой парень пытается над ним доминировать, но от этого мужчины, пусть он и выглядит молодым, исходит такая аура уверенности и превосходства над всеми, что он действительно чувствуется старшим, главным. Уже потом, сидя в его машине — возможно, сейчас его отвезут на какой-нибудь заброшенный склад и вообще это второе худшее решение в жизни Дина после расставания с Касом — Дин осмеливается спросить: — А, эм… Как тебя зовут? Мужчина коротко глядит на него, кладёт большую широкую ладонь на подрагивающее колено Дина и говорит: — Я Михаил. Дин чувствует, как гулко бьётся его сердце и как краснеет веснушчатое лицо.***
Это хороший район с хорошей инфраструктурой, поэтому ближайший хороший отель находится недалеко: приехали они буквально за минут пять. Большое добротное здание с неплохим дизайном и приветливыми работниками: Дин бы запомнил больше, если бы не стоял, едва не дрожа от предвкушения и страха. Всю короткую поездку до отеля Михаил — Дин не может не отметить, что имя ему безумно идёт — не убирал руку. Он буднично поглаживал его по колену, изредка скользил вверх по бедру и ненавязчиво гладил его там, почти у паха, отчего Дин судорожно вздыхал и вжимался спиной в сиденье. (Дин клянётся, в какой-то момент он видел улыбку Михаила, краем глаза наблюдающего за ним). Он впервые так робок, что не набрался смелости начать разговор. Михаил открыл рот, лишь когда регистрировался у стойки в ресепшене и они зашли в номер. Он небрежно стянул чёрный пиджак и кинул его на спинку чёрного кожаного дивана, с лёгкой полуулыбкой повернулся к замершему Дину и кивнул в сторону барной стойки: — Выпьем? Дин, учитывая, как прямолинейно и уверенно вёл себя Михаил, когда предлагал поехать с ним, предположил, что тот набросится на него сразу: они, в конце-концов, тут лишь ради этого. Ради перепихона. Но Дин не против: пиво совсем не помогло ему настроиться на весёлый лад, а если так и продолжится — он будет непростительно зажат, когда дело дойдёт до постели. Поэтому он с готовностью соглашается: — Да. Конечно. Отличная идея. Отельный номер весьма хорош: тёмные тона, приглушённый свет, томная обстановка и удобные диваны. Дин невольно думает, что трахаться на нём будет отлично: Михаил будет чудесно смотреться под ним, распятый, взъерошенный и тяжело дышащий. (Дин игнорирует писклявый внутренний голосок, утверждающий, что это именно он будет тем самым, кого выебут на этом диване). Михаил без каких-либо заморочек садится в кресло, ставя на столик принесённую им же бутылку виски с двумя стаканами и развеивая ступор Дина. Он расслабляет галстук — Дин проводит это движение жадным взглядом — и приглашающе разводит рукой в сторону дивана. Дин присоединяется. — Итак, Дин, — Михаил начинает и первым делом смакует его имя, пока руки обработанными движениями разливают виски по стаканам. Дин про себя отмечает, что у него сексуальный голос: низковатый, но мягкий. Дин бы с удовольствием послушал какую-нибудь аудиокнигу, озвученную им. — Красивое имя, тебе подходит. — Спасибо, — смущённо бормочет Дин, запоздало стягивая с себя куртку и оставшись в одной клетчатой рубашке с чёрной футболкой. Дин кинул мимолётный взгляд в сторону двери в другую, спальную комнату, где наверняка есть кровать. Должна быть. (Интересно, они до неё дойдут?) — Ты студент, так? — Михаил продолжает беззаботно и, поставив бутылку обратно, протягивает стакан Дину. — Так и есть. Учусь на инженера, — с готовностью рассказывает Дин. Он любит тот факт, что он — студент, что он учится, что он получит грёбаное высшее образование, хотя раньше, с учётом идей отца, это было лишь мечтой. Сэмми скоро поступит на юридический, и Дин безумно рад за них обоих, как бы тяжело это ни было в плане финансов. — Это отлично, — с, казалось бы, искренним интересом говорит Михаил. — Ты чем-то увлекаешься? — Машинами, — не раздумывая отвечает Дин. В его глазах проскальзывают нотки обожания: — У меня есть машина, детка, и я люблю её больше жизни. На выходных я подрабатываю в автомастерской у одного… эм, друга семьи. Если честно, я даже пока не определился, хотел бы я работать по специальности или продолжить заниматься машинами. Оба варианта хороши, — Дин всегда становится болтлив, когда начинает чувствовать себя достаточно свободно. Он глотает виски, чтобы промочить горло, и неловко кашляет: — И, эм, извини, я всё о себе. Расскажешь ты? — Не волнуйся, мне всё интересно, — ненапряжно смеётся Михаил, разглядывая его. Его взгляд одновременно смущает и льстит: Дин не знал, что столько любования могут вместить обычные глаза. Они у Михаила, кстати, тёмно-зелёные — наконец-то Дин может разглядеть. Красивый цвет. — Я работаю на своего отца. В его компании. Думаю, это и есть то, чем я буду заниматься всю жизнь. — Воу. Круто, — искренне говорит Дин. — Работа с семьёй… Наверное, это хорошо? Мой брат, Сэмми, учится в выпускном классе, но уже планирует свалить в Стэнфорд. Он умный, у него получится, но мы совсем не будем видеться, — с нотками гордости и печали рассказывает Дин. Виски опустошён уже наполовину. — К сожалению, мой отец весьма… Сложный человек, — ведёт плечом Михаил, но не кажется озабоченным этим фактом. — Но ты прав, семье действительно лучше держаться вместе. У тебя большая семья? — Не-а, вообще нет. Есть только я, Сэмми и наш отец. Мама погибла ещё давно, — говорит Дин, но не для того, чтобы вызвать жалость. К счастью, Михаил это понимает и лишь коротко бросает: — Мои соболезнования, — он делает паузу, чтобы сделать глоток и промочить горло. Дин наблюдает, как красиво очерчивается его кадык и какая у него сильная шея. Михаил в целом высокий, атлетичный, и фигура у него, судя по всему, отличная. Он больше и сильнее Дина — этот факт вызывает тёплое давление в паху. — У меня очень, очень большая семья. Родных братьев всего три, а вот всяких двоюродных… И не сосчитать. — Круто, чувак. Всегда мечтал о родственниках, — искренне высказывается Дин. Михаил коротко смеётся: — О нет, это далеко не так хорошо. Мой кузен Бальтазар — самое надоедливое существо на всей планете. И кузина Анаэль далеко не ангел. А брат, Гавриил… — он многозначительно молчит. — Хера у вас имена, — несдержанно присвистывает Дин, вызывая у Михаила улыбку. — Библейские, что-ли? В честь ангелов? И твоё тоже, получается. Архангел Михаил. — Всё верно, — с приятным удивлением кивает Михаил. — А ты разбираешься в этом? — Мама была верующей, и дед её тоже, — небрежно смеётся Дин, показывая, что не относится к этому серьёзно. Какая, к чёрту, религия у гомика? — И в школе я какое-то время увлекался всей этой хернёй. Вот и запомнилось, — он жмёт плечами, а затем Дина внезапно осеняет: — Тогда, Кас… Кастиэль. Он твой брат? — Троюродный, но да, — легко подтверждает Михаил. — Мы с ним не особо общаемся, но сегодня довелось. — О. Понятно, — удивлённо бормочет Дин. Воспоминания о сегодняшнем расставании с Касом остаются болезненными. Глаза становятся стеклянными от мыслей о Касе, так что Дин мотает головой и поднимает голову: — Не будем сегодня о Касе. Михаил согласно хмыкает. В какой-то момент Дин чувствует себя расслабленным настолько, что едва не забывает о цели их визита сюда, в этот отель. Михаил приятный, с ним интересно, и разговор такой ненавязчивый и отвлекающий, что Дин, поначалу слегка зажатый и скованный, вскоре полностью раскрепощается. Михаил это замечает. Дин даже не вздрагивает, когда ему на бок ложится широкая ладонь. Он лишь залпом допивает виски, отчего кровь приливает к щекам, и с готовностью отвечает на требовательный поцелуй: Михаил явно ведёт в нём, придерживая Дина за затылок и оприходуя его пухлые губы. Параллельно он забирается под футболку, тёплыми шершавыми руками исследует выступающие кубики пресса и скользит по каждому рельефу торса. — Щекотно, — Дин смеётся ему в губы, лишь чтобы затем вновь наброситься на его рот. Поцелуи отдают привкусом добротного виски. У Михаила уверенные руки и почти жёсткая хватка. Он с восхищающей лёгкостью подхватывает его под ягодицы и затаскивает на себя, на свои колени, втирая пахом в пах. Дин стонет, блядски выгибается, лишь бы почувствовать Михаила, прижаться к сильной груди. Он сверху, но чувствует себя настолько ведомым, насколько это возможно. — Чёрт возьми, малыш, — Михаил стонет ему в рот, оглаживает бёдра и поясницу, вжимает его в себя, будто хочет навеки отпечатать на теле. С Дина стаскивают рубашку, затем он послушно поднимает руки, позволив стянуть и футболку. Кожа горит, жаждет контакта, поэтому Дин нетерпеливо, дрожащими руками, начинает расстегивать на нём рубашку. Михаил смеётся ему в шею и они вместе, совместными усилиями, избавляются от неё. У Дина перехватывает дыхание, когда они, наконец, соприкасаются телами. Михаил в меру мускулистый и гармонично сложен, а кожа, чуть бледнее, чем у загоревшего Дина, ощущается самой мягкой и горячей на свете. — Боже ж ты мой, — он стонет, охотно позволяя вылизывать свою шею, пока чужая рука медленно расстегивает ширинку. Дин задыхается, когда давно стоящего, твёрдого члена касается ладонь, скользнувшая в боксеры. — Дин, — полу-стонет, полу-выдыхает Михаил, тяжело дыша. — Я захотел тебя в тот же момент, когда увидел. Ты чертовски красив, ты знаешь? Эти слова вызывают дрожь где-то внутри. Дин вздрагивает и распахивает слезящиеся глаза, когда его бережно укладывают на диван. Михаил, нависающий над ним, взъерошенный и возбуждённый, лезет в карман сложенного ещё в самом начале пиджака и достаёт оттуда прозрачный тюбик с нарисованной клубникой. Смазка. — Будет немного неприятно, — предупреждает Михаил, стягивая с него джинсы. Дин услужливо приподнимает бёдра, позволяя ему всё, а затем стонет, когда Михаил коротко лижет его стоящий член, обсосав головку, а затем, словно в насмешку, движется вверх влажными поцелуями, от которых потом щекотно. Дин протестующе стонет, вскинув бёдра, но живот лишь обдувает чужой смешок. Дин вздрагивает, когда к ягодицам притрагивается что-то влажное и холодное. — Тише, — Михаил стремительно поднялся до уровня его губ, чтобы заткнуть долгим, вдумчивым поцелуем. В задницу с трудом протискивается палец, ощущающийся чужеродно и неприятно. Дин и не знал, что это настолько… тяжело испытывать. За все два года он был всегда только в активной позиции, и откровенно боялся экспериментировать. Михаил это замечает, отстраняясь от блестящих губ: — У тебя никогда так не было? Дин мотает дрожащей головой, шмыгая носом. Михаил гладит его по бокам, целует в нос, жмётся щекой к щеке, словно щенок, но не останавливается: длинные пальцы безжалостно растягивают Дина, добавляют второй и третий, отчего Дин с беспокойными вздохами ёрзает на месте, пытаясь уйти от проникновения и цепляется за плечи Михаила. — Ничего, так всегда. Всё в порядке, малыш, ты отлично справляешься, — Михаил утешающе чмокает его в губы, а затем делает то, отчего Дин высоко и позорно скулит: Михаил ртом опускается на его член, насаживается глубоко. Он сосёт грязно и мокро, так, как никогда не делали с Дином, отчего он дрожит, как под кайфом, и стонет, стонет, стонет. — Боже, блядь, Господи, — бормочет и выстанывает Дин, дрожа от интенсивности ощущений: от того, как влажный, обильно смоченный слюной язык скользит по члену, от того, как длинные пальцы обрабатывают задницу, от того, каким наполненным и цельным он себя чувствует. Он сейчас взорвётся. Дин думает, что сейчас действительно отключится от того, что с ним делают. Он вскидывает голову, жмурясь и скуля, как перевозбуждённый щенок. Тело дрожит. — Пожалуйста, ещё, пожалуйста.. — как в бреду шепчет Дин, пряча горящее лицо в сгибе локтя. Но всё заканчивается. Михаил отстраняется, так и не доведя его до конца. — Потерпи, малыш, — бормочет он Дину в макушку, когда в заднице орудуют уже четыре пальца. Дин стонет, немного болезненно и обиженно, пока Михаил восторженно шепчет в красное ушко: — Чёрт. В тебе их уже четыре. Ты представляешь, малыш? Четыре. Я бы засунул в тебя весь кулак, если бы мог. Насадил бы тебя полностью, по запястье, и ты бы всё принял, ты бы смог, малыш, правда? — Михаил возбуждён не меньше Дина. Он коротко целует его в губы, посасывая верхнюю, а затем прикусывает бешенно бьющуюся жилку на шее. — Я так горд тобой. От этих слов, сказанных на ухо проникновенным шёпотом, Дин нещадно краснеет. Живот скручивает от возбуждения. Он ёрзает, сжимается на пальцах сильнее, показывая, насколько он взбудоражен этой идеей. Дин настолько непохож на привычного себя, что он теряется, он запутан, но желание, возбуждение… Они слишком сильны. Дин всхлипывает. — Но это в другой раз, — с едва уловимым сожалением говорит Михаил, целуя его в покрытый испариной лоб. Дин испытывает желание сказать, что нет, он готов, что он хочет, что он мечтает удовлетворить Михаила, но он лишь давится словами и воздухом, когда все четыре пальца вдруг покидают его. Растянутая задница судорожно сжимается вокруг пустоты. Вскоре Дин понимает почему: вместо ушедших пальцев приходит нечто большее, гораздо большее. — Можно, малыш? — Я… Я-я, — заикается Дин, не зная, что именно хочет выразить: протест, желание? Его всё ещё выворачивает от неуёмного возбуждения, но член оказался настолько внушительнее пальцев, что ему страшно, что его разорвёт пополам. Мозг удобно забывает, что он сам так делал и ничего с партнёрами не было, а он просто нытик, но Дин так напуган и неопытен, что забывает просто обо всём. Его прерывает долгий, тягучий поцелуй от Михаила: — Не бойся, малыш. Я прослежу за всем, — эта фраза отдаёт таким покровительством, такой защитой, что Дин доверчиво жмётся ближе к Михаилу, обвивая его ногами, как утопающий цепляется за шанс на спасение. — Такой красивый. Я хочу съесть тебя, — Михаил шепчет это в губы Дину, перед тем как прильнуть к ним поцелуем. А затем он осторожно, но неумолимо входит, и Дин кричит. Он сжимает плечи Михаила, царапает их до красноты, и плачет. Дин искренне пытается сдержаться, но член большой, толстый и длинный: по ощущениям он рвёт органы на части и доходит, блядь, до глотки. Задницу прожигает болью, жжёт, от чего он напрягается, упирается руками в Михаила и мотает головой, пытаясь отстраниться. Больно, больно, слишком больно. Дин не представляет, что было бы, не окажись он так хорошо подготовлен. Его растягивали четыре пальца, а он всё ещё рыдает, как сука. — Чёрт. Чёрт. Узко, — низко стонет Михаил, замерев. Дин благодарен ему за передышку: он чувствует, что умрёт, если Михаил продолжит двигаться здесь и сейчас. Михаил поднимает голову и упирается лбом в лоб Дина, соприкасаясь губами, но не целуя. Он тяжело дышит и нежно сцеловывает слёзы с болезненно зажмуренных глаз. — Прости, Господи, прости меня. Скоро станет лучше, клянусь. Ещё немного, малыш. И Дин верит. Он прячет лицо, утыкаясь лицом в шею Михаила, и медленно успокаивается, пусть тело всё ещё содрогается. Михаил начинает двигаться дальше, и Дин внезапно понимает, что до этого он вошёл едва ли наполовину. Он плаксиво скулит. Они стонут в унисон, когда член входит до конца: Дин ягодицами чувствует бёдра Михаила, и это так невероятно, что он восторженно замирает. Слёзы тонкими струйками стекают по скулам, Дин шмыгает носом и несмело, дрожащими губами, улыбается. Михаил мягок и осторожен: в какой-то момент он проходится по точке, какому-то особенному нерву в теле Дина, отчего Дин от неожиданности высоко стонет и сжимается, ошеломлённый. Широко распахнутыми зелёными глазами он смотрит на Михаила. Тот смеётся: — Нашёл. Дальше Дин помнит плохо. Только то, как боль постепенно отошла на второй, а то и третий план, и его всем стало удовольствие. Всепоглощающее, невероятное удовольствие, от которого горит в пламени похоти тело. Вся жизнь будто велась лишь ради этого момента, мига, когда член Михаила таранит его зад, когда чувства концентрируются на одном Михаиле, его великолепном члене и удовольствии, которое он доставляет. — Господи, ты идеален. Ты так сжимаешься на мне, малыш, ты слишком хорош, — словно одержимый говорит Михаил, кусая его за ухо, трясь носом о красную пылающую щёку, целуя веснушчатый нос. В какой-то момент Михаил выскальзывает из его хлюпающей, исходящей смазкой задницы, отчего Дин протестующе скулит, но всё это лишь затем, чтобы задрать его колени так высоко, как может, прижать их к груди, и войти на всю длину, так, чтобы вышибить из Дина весь дух. — Блядь, — протяжно скулит Дин, плачет от интенсивности ощущений, от того, насколько это хорошо. Нежные действия Михаила становится слишком не-. Дин подмахивает бёдрами в тщетной попытке получить ещё больше, ещё глубже, но затем неудовлетворенно стонет и слезливо просит: — Бы… Быстрее. Жёстче. Михаил, быстрее! Михаил хрипло смеётся ему на ухо. — Какой энтузиазм, — он не выходит, но останавливается и крепко подхватывает Дина под ягодицы и лопатки, а затем неожиданно садится, утягивая Дина за собой, на себя. Дин задыхается, когда под таким углом член входит глубже, задевает простату. Он хватается за спинку дивана, на который почти ложится Михаил, позволяя ему рулить. — Вперёд, малыш. Ты главный. На мгновение Дин замирает, не веря, а затем глубоко и мокро целует Михаила, удобнее седлает его, ёрзая на чужих коленях. Под таким углом всё совершенно другое, странное: член, по ощущениям, действительно достигает горла, контакт кожи с кожей сводит с ума. Дин часто и неглубоко дышит, усилием воли успокаивает дрожь тела, и, вцепившись в твёрдые надёжные плечи Михаила, принимается двигаться. Его твёрдый, сочащийся смазкой член трётся об их твёрдые рельефные животы. Михаил, в перерывах между тем, чтобы стонать и шептать на ухо Дину разные пошлости, размашисто дрочит ему: его тёплые шершавые ладони поглаживают бархатистую головку, обводят уретру, слегка царапают. И Дин кончает, скуля Михаилу в плечо, брызгая спермой на мускулистую грудь и продолжая скакать сжимающейся задницей на толстом члене, отчего Михаил со стоном кончает следом. Боже. — Боже, — вторит его мыслям Михаил, когда Дин останавливается, пытаясь отдышаться. Его голова поднимается, подбородок утыкается Дину в грудь, пока Михаил аккуратно, лишь слегка напрягая мышцы, снимает его с себя. Из растянутой задницы Дина течёт, едва стекает по дрожащим бёдрам, и Михаил внезапно виновато вздыхает: — Господи. Презерватив. Я забыл, — с раскаивающимся видом говорит он и беспомощно тычется носом Дину в ключицы. — Клянусь, я потом покажу тебе все тесты. Я здоров. — Я.. Я тоже, — опустошённо соглашается Дин, не чувствуя и капли неловкости от разговоров об этом. Михаил взрослый осознанный человек, чего ему стесняться? А ещё Дину плевать. Ему кажется, что это лучшая ночь в его жизни. Дин падает спиной на диван, ошарашенно глядя в потолок. Мозги ещё в полном беспорядке, но Дин думает об одном: он действительно сделал это. Он переспал в нижней позиции. Впервые. Он не успевает как следует обдумать эту мысль, как его неожиданно подхватывают под бёдра, совсем нежно, лишь чтобы Михаил смог вновь устроиться между ними. Михаил наклоняется вниз, в сторону восстающего члена Дина, но делает совсем не то, на что Дин рассчитывает: его мокрый шершавый язык щекочет внутреннюю сторону бёдер Дина, и тот запоздало понимает, что Михаил буквально чистит его языком. Дин задыхается от того, насколько это грязно и одновременно возбуждающе. — Ты… — он смущённо поднимается на дрожащих локтях, чтобы с красным лицом наблюдать за тем, как Михаил тщательно, педантично вылизывает его бёдра, его ягодицы, а затем… — Нет, нет, нет, подожди, не на..! — Дин захлёбывается стоном и паникой. Михаил, чёрт возьми, вылизывает ему зад. Его язык проскальзывает в края всё ещё растянутой пульсирующей дырки, со всем вниманием вычищая её. Язык отчасти щекочет, но Дин настолько смущён, что может лишь попытаться инстинктивно свести колени и отползти, но Михаил не позволяет: его крепкая хватка удерживает за бёдра и таз, фиксируя его так, чтобы было удобно ткнуться лицом меж ягодиц и полировать его языком. Дин закрывает лицо руками и беспомощно лежит, всхлипывает и, против воли, тихо стонет. Это ужасно. Это прекрасно. Михаил отстраняется лишь тогда, когда задница, по ощущениям, чище, чем у младенца. Дин буквально чувствует дискомфорт от пустоты в ней. — Теперь ты чист, — умудряется улыбнуться Михаил. Его прежде идеально уложенные чёрные волосы давно растрепались, покрасневшие губы пошло блестят, а глаза… Глаза горят. Желанием. Похотью. Дин не выдерживает. Он стремительно валит его обратно на диван, седлая, и, утыкаясь лицом Михаила в шею, хрипло бормочет: — Я не могу. Трахни меня. Я хочу ещё. И Михаил ему не отказывает.