Бархатный бал

Откровенные бальные наряды, медленная музыка и потрясающей красоты гобелены с развратными юношами, изображёнными на них. В просторном помещении танцевального зала преобладали романтичные винные и пошлые бордовые цвета с вплетенными в интерьер золотыми украшениями. Здесь можно было легко забыться в пучинах удовольствий и разврата, утонуть в сладком алкоголе, льющемся здесь рекой, и насладиться щедрыми угощениями. Каждый, кто находился здесь, войдя в тяжёлые дубовые двери, уже не мог выйти обратно, покуда хозяин бала не насладится зрелищем. Жадные до тел друг друга альфы и омеги сплетались руками и губами, двигались друг с другом в такт, повинуясь низменным голодным желаниям. Уповали своему покровителю, воздавая ему почести. Не было дома развратнее, не было иного, где можно было забыть про благочестие и замужество. И потому этот дом десятилетиями мучил юные пытливые умы, все без исключения омеги хотели попасть сюда. Вкусить сладкую пытку, познать настоящее удовольствие, какое и представить себе нельзя, отдаться инстинктам, зову природы. Забыться в объятиях своего первого альфы. Серёжа не стал исключением. Любопытный юноша, он с детства любил совать свой носик всюду, не обошёл стороной и главную городскую легенду. А потому в ночь на шестое января выбежал без родительского спросу из дому. В просторном холле юноша в безликой кроличьей маске утянул его в тёмную комнату, с завешенным тяжёлыми красными гардинами окном. Всё здесь уже навевало ту самую атмосферу, о коей юный Серёжа слышал не единожды, и сердце его забилось звучно, затрепетало в предвкушении. Он был ещё нетронутый, шёлковый аки дитя малое, как выражался папенька. И каждое касание юноши в кроличьей маске уже вызывало дрожь чувственного тела, хоть и ощущался тот таким же омегой. Очутившись в открытом платье и босым посреди зала, где покамест чинно расхаживали стройные омеги и статные альфы, в не менее развратных одеждах, Серёжа невольно поёжился. Не зная, куда себя деть, юноша робко подошёл к столу, пробуя закуски и впервые вкушая настоящий алкоголь из изящного бокала. Был он столь вкусным, сладким и фруктово-ягодным, что трудно было отказать себе в удовольствии испить ещё. Столы ломились от неведомых угощений: заморская рыба и икра, морские гады, птица и прочая дичь, десерты и разнообразная выпивка. Всё это привлекало взгляд. Душе хотелось попробовать всё, и закусывал свой напиток омега тем, чего ещё никогда не видел столь близко и вживую. Словно удостоившись чести присутствовать на балу Его Императорского Величества, омега воображал, что в следующую секунду молодой Император войдёт в зал и вдруг обратит своё внимание на него. Невзрачного сына слуги. И столь сладко было думать об этом, ведь никогда Серёжа ещё не позволял себе и мечтать о подобном, что остановить собственные шальные мысли уже получалось с трудом. А пир тем временем сменился танцами. Без стеснений омеги открывали взглядам своих партнёров свои прелести, их платья были столь лёгкой и податливой конструкции, что позволяли лишь раздвинуть полы платья в стороны, открывая пышные молочные бёдра или даже больше. Кружась друг с другом в танце альфы с омегами то и дело меняли партнёров, беззастенчиво тёрлись друг о друга, прижимались носами к шеям, о чём Серёжа и помыслить не мог. Столь в открытую наслаждаться сразу несколькими партнёрами было слишком диковинно для него. Стоя поодаль, всё ещё у столов, омега, однако, с искренним любопытством наблюдал за юношами и мужчинами. И от глаз его не укрылось, как сразу несколько могучих и властных альф в открытую заигрывали с тонконогим омегой, что лишь тихо смеялся, одаривая их обоих своим вниманием. Один из мужчин держал ладонь между ног юноши, размеренно двигая ею, придерживая его платье и давая любому желающему возможность взглянуть на его ножки. А второй же ласкал его открытые груди, целуя в изящную бледную шею. Густо залившись стыдливым румянцем, Серёжа прикрыл глаза ладонями, но раздвинул пальчики, поглядывая на развратную сцену с участившимся дыханием. Не составило труда представить себя, зажатым между сильных мощных тел, что страстно одаривают его тело своею любовью. И ноги отказались держать его, подкосились. Градус в зале всё повышался, и происходило это так незаметно, что Серёжа, увлечённый тремя людьми, страстно слившимися в удовольствии, вовсе растерялся, взглянув на остальных. Танцующих в центре зала осталось совсем немного, и те ласкались всё откровеннее с каждой секундой, неистово целовались, сменяя друг друга. Остальные же заняли бархатные банкетки, прислонились к стенам, укрытым гобеленами, а то и вовсе увлеклись друг другом прямо на столах с явствами, попутно угощая друг друга сладким кремом с десертов. В этом царстве похоти и низменных желаний его сбивали с ног разномастные ароматы возбуждения, исходящие от страстных тел. И не было ему тут места, ведь стыд и голод не дали ему даже присоединиться к танцующим, а уж теперь вклиниваться между увлечёнными друг другом людьми Серёжа бы и не подумал. Лестница на второй этаж в этот миг манила его куда сильнее диковинных закусок, и придержав подол платья, омега ступил на первую ступеньку, устеленную красной ковровой дорожкой. Посреди двойной лестницы, идущей с двух сторон зала, расположился балкон, откуда открывался превосходный вид на разыгравшееся зрелище. Не удостоив его вниманием Серёжа двинулся по коридору. Здесь висели картины в золочёных рамах, изображающие обнажённых прелестных омег. Где-то сюжеты были очаровательные в своей невинности, где-то пышущие жаром, заставляющие щёки вновь заливаться цветом. Одной из самых запомнившихся Серёже картин в тот миг была та, где златовласый утончённый омега, раскрыв пухлые губы в стоне принимал в своё нежное тело исполинских размеров мужской орган. Картина эта произвела столь неизгладимое впечатление, что Серёжа ещё несколько долгих минут, что бродил по коридору, не мог забыть её. Стало некомфортно от влаги, выступившей между ног, но омега, ведомый любопытством, всё брёл дальше и дальше, и уж потерял свёт времени, прежде чем услышал будоражащие душу стоны. Были они столь отчаянными, что юная добрая душа не смогла остаться равнодушной. Приоткрыв дверь лишь на самую малость, Серёжа постарался заглянуть, а вдруг кому понадобится его помощь? Однако был тут же втянут в комнату чьей-то властной рукой. Глаза его расширились от удивления, щёки вновь зарделись ещё пуще прежнего, а ладони сами собой поспешили закрыть глаза, чтоб не видеть творящегося здесь непотребства. Хоть тело его выдавало с головой, пахло и текло, ведь окружённый получающими неземное удовольствие омегами, он не мог не почувствовать жар их дыхания, страсть их ароматов, не мог игнорировать стоны, полные блаженства. Он не альфа, но даже омеги не могли оставаться к этому равнодушными. Подавить своё любопытство не удалось, а потому Серёжа приоткрыл глаза, ощущая как от этого зрелища учащается дыхание. По правую от него сторону омега возлежал на этажерке с кожаными ремнями, опоясывающими всё его тело в неведомую позу, спина его была выгнута от уловольствия, а в его тело сзади вторгался большим искусственным органом другой омега, что держал между молочных ягодиц животный, будто настоящий, хвост. По левую же сторону омега лежал свободно, широко раздвинув ноги, и в его теле орган двигался самостоятельно, словно поршень, прикреплённый к странному механизму. Рядом же на таком же органе сидел другой омега, двигался на нём, крепко ухватившись за подлокотники кожаного кресла, в котором устроился. И все они были в масках животных. А во главе комнаты, будто на троне, в кресле восседал мускулистый высокий альфа. Он один на всём балу был без маски. Всё это представление здесь происходило лишь для него и, кажется, Серёжа помешал ему любоваться. А вдруг это и есть тот самый загадочный хозяин бала? — Раздеть его, — властно приказал мужчина и тот же самый омега в маске кролика, что единственный из них был одет в костюм, так же ловко, как и надевал, принялся снимать с него платья. Воспротивившись, Серёжа вцепился в ткань платья, однако та податливо разошлась в их руках, а кролик всё равно добился своего. Оставшись абсолютно нагим, омега стыдливо прикрылся руками, а юноша в кроличьей маске скрылся за дверью. — Подойди ко мне, — смягчившимся голосом позвал альфа, и бархат его слов словно окутал омегу. Он робко ступил поближе, ведомый чем-то неизведанным. — Подойди, лисёнок. Не обижу. Оказавшись в чужих сильных руках, Серёжа затрепетал, а руки эти тем временем умело принялись ласкать его. Его усадили на крепкие бёдра альфы, прижали к широкой груди, раздвинули ножки и пальцами коснулись горячего и нежного омежьего естества. Попытавшись воспротивиться, Серёжа услышал лишь тихую усмешку на ухо и шёпот, вызывающий жар внизу живота: — Тише, лисёнок. Чувствую же, как течёшь. Тихо пискнув, омега ощутил внутри себя палец, чего с ним никогда ещё не случалось, а в нос вдруг ударил по-настоящему возбуждённый запах сильного альфы. Непроизвольно выгнувшись в спине, Серёжа прижался ягодицами к паху мужчины и громко ахнул, оглушенный тем, насколько большой у него. Чужие губы в это время самозабвенно целовали его шею, вылизывали чувствительную кожу, а груди коснулась вторая ладонь. Его прижали крепче к органу альфы и теперь омега сорвался на настоящие тихие стоны, ощущая в себе два пальца, что двигались между его ног совсем, как пальцы того альфы в смеющемся омеге из зала. Вспыхнувшая в голове картинка обожгла грудь, а на ушко ему вновь горячо выдохнули: — Какой ты сладкий, лисёнок. Всего бы тебя съел. Почувствовав целых три пальца, растягивающих его текущее нежное тело, Серёжа уже вовсе перестал соображать, что происходит, и осознавал лишь, что его подхватили под бедро, а ладонью крепче прижали к своей груди, поднимаясь. — С таким сладким омежкой нужно заниматься любовью, ты согласен, лисёнок? Пойдём-ка в кроватку. Надавив на спину, альфа задрал ему бёдра, а после нежным движением вплёл волосы в пальцы, натягивая их, заставляя поднять голову. Вскоре в нём вновь задвигались пальцы. Четвёртый ласкал жаждущий внимания вход. Следом пятый, будто он мог бы выдержать ещё больше. Заскулив, омега забился под альфой, теряясь в удовольствии и сходя с ума от незнания. Реакции собственного тела были слишком яркими, Серёжа не знал, когда всё это закончится, и, плача, молил небеса, чтобы поскорее и одновременно с этим, чтобы не заканчивалось никогда. — Лисёнок, лучше умоляй меня. Я сделаю всё, что тебе захочется. Трахну так, что с моего члена больше слезать не захочешь или отлижу, чтобы скулил для меня. Но пока позволь мне насладиться твоим телом. Покраснев до кончиков ушей, Серёжа от стыда едва не пропустил момент, как в его тело начал вторгаться крепкий и горячий орган альфы, раздвигая нежные стеночки. Груди вновь коснулись пальцы, мучая чувствительные соски. Дыхание сбилось тут же, а остатки разума потекли точно так же, как и его тело. Приняв внутрь весь до конца, омега потерялся в собственных ощущениях. Руки, губы, пальцы, язык. Альфа был везде и сразу. Надавливал на губы, раскрывая их и толкаясь внутрь пальцами, сжимал бедро, раздвигая его ноги шире, целовал изящную спинку и шею, вылизывал за ухом и сам тянул его пальчики в рот. И всё это время невероятно приятно вторгался вглубь его тела размеренными сильными толчками, кружа голову пошлыми шлепками их тел друг о друга. — Держись, лисёнок. Ножки пошире раздвинь. А после этой команды альфа вовсе не давал ему продыху. Вертел им, как хотел, сгибая то в одной позе, то в другой, шептал такие пошлости, что уж и сил краснеть не осталось. Раз за разом кончая под альфой всю ночь, омега стал столь нежным и податливым, что уже без труда принимал огромный член альфы. — Постарайся своим ротиком. Ну же, порадуй меня. И Серёжа радовал. Всячески ублажал мужчину, как и тот взамен ласкал его своими любвеобильными ладонями, шептал комплименты и пошлости. Сжимал омежий член, вылизывал текущую промежность горячим языком, целовал ножки и облизывал пальцы. Мужчина был столь крупным и сильным, что ему совсем ничего не мешало крутить омегу на постели, как вздумается, иметь его в любой позе, в какой только пожелает. Серёжа и со счёту сбился, сколь много раз он принимал в себя узел альфы, сколько раз ласкал его сам, оказываясь между крепких бёдер альфы, сколько подставлялся, раздвигая пошире ноги. И стоя на коленях, и лёжа распластанным под альфой, и с задранными на плечи мужчины ногами. Он заставлял его держаться стоя у стены, брал на весу, нагибал над столом и садил на свой член сверху. Голова уже кружилась, комната наполнилась их смешанными ароматами, и зверски хотелось есть, а мужчина всё никак не мог насытиться, как и просил, наслаждаясь его телом сполна и во всех смыслах. — Мой будешь, понял? «Да» скажи, лисёнок, скажи это, — властно шептал альфа, вбиваясь в его разнеженное тело, пока в основании его органа зрел узел. Его взгляд то и дело скользил вниз, собственнически оглядывая растянутую под его размер дырочку, а пальцы сжимали дрожащие бёдра, выжимая из омеги обессиленные стоны, выжимая последний оргазм. — Да, — податливо ответил омега, уже ничего не видя перед собственными слезящими от удовольствия глазами, зато прекрасно слыша, как альфа впервые за всю их длинную ночь громко стонет, ощущая, как в последний на сегодня раз вставляет узел поглубже. В комнату пробиваются первые солнечные лучи, Серёжа получает необычайно нежный, после всех этих страстных, поцелуй и разрешение кончить, сжавшись на узле. — Олег, — наконец, представляется мужчина, когда омега хоть немного возвращает себе способность мыслить, отдохнув. — Ч-что? — охрипшим от стонов и криков удовольствия голосом переспрашивает Серёжа. Казалось бы, при чём тут это имя? Мозги ещё совсем не работают, в теле гуляют отголоски всех пережитых оргазмов. — Зовут меня так. Олег, — беззлобно усмехнувшись, альфа вдруг вновь нежно целует его, оглаживает утомлённое разнеженное тело ладонью, накрывает ею живот. — А ты теперь муж мой, лисёнок. Ты сам ответил мне «да».