paper and pen.

      Когда я закрываю глаза, я вижу берег, голубое Северное море, сверкающее на солнце, слышу шум волн, крик чаек и предупреждения матери о том, что не стоит подходить близко к холодной воде, ещё я слышу свой смех, он детский и такой звонкий, отдающийся эхом в ушах. Воспоминания о детстве делали меня счастливой, успокаивали во время бомбардировок, когда мы с другими гражданскими прятались в убежищах, заглушали звук сирен, отдающихся болью в груди. Ненадолго на пару секунд, может, минуту, если посчастливится, я забывала, что наш мир поглотила война.       А еще я вспоминала его. Молодого парня с короткой, казавшейся мне мягкой, бородой и серо-голубыми глазами, в которых сквозь пелену насмешек проглядывала угрюмость. Мне всегда казалось, что они что-то недоговаривали. Альфред Соломонс всегда ходил в шляпе. Он, кажется, был предпринимателем, начинающим бизнесменом. Открыл свою винокурню незадолго до войны. Мы изредка сталкивались на улицах Камден-тауна. Мать еще в детстве научила меня шить, вышивать цветы на платках, штопать порванную одежду. Я работала портнихой недалеко от здания, в котором располагался его офис, это мне поведали женщины, работавшие со мной.       Алфи был красивым молодым человеком. Я была далеко не единственной девушкой, заглядывавшейся на него, но на меня он всегда смотрел в ответ. Мне нравилось думать, что особое внимание Алфи уделял мне, хотя мы никогда не разговаривали.       Его я заметила не сразу, всего лишь за пять месяцев до войны. Казалось бы, полгода, так много. Но сейчас мне думалось, что у нас было недостаточно времени, и я молча желала большего, надеялась, что увижу его хотя бы еще один раз. На следующий раз я не опущу глаза и не пройду мимо. Во время войны я одной из первых встречала раненых в здании госпиталя, которое раньше служило школой для девочек. Я выискивала его грубоватые черты, бороду, сизые глаза в лицах незнакомцах, надеясь, что найду его живым, и боясь, что найду его со смертельным ранением.       Ушло несколько недель, чтобы я заметила Альфреда в его смешной для меня шляпке и темном пальто. Я шла на работу одним прохладным мартовским утром, когда на дороге повстречала его. Он шел навстречу мне расслабленно, вразвалочку, но уверенно. Мужские глаза с интересом разглядывали окрестности, редких людей, будто Алфи прежде здесь не бывал. А потом он посмотрел на меня. Я почти встала в ступор от такого пристального взгляда, сверху обрамленного нахмурившимися бровями, перестала дышать на долю секунды. В мистере Соломонсе было что-то загадочное, странное и забавное, что привлекло меня с первой же секунды. Мне захотелось его узнать. Я тогда почти прошла нужную дверь с колокольчиком с другой стороны, ведущую в ателье. Я неловко опустила голову, покраснев, и торопливо поднялась по трем ступенькам, хватаясь за ручку. Перед тем, как скрыться в здании из красного кирпича, я обернулась. Алфи почти незаметно ухмыльнулся и кивнул мне. Из-за накрывшего тело смущения я быстро отвернулась и спряталась внутри теплого помещения, громко захлопывая дверь за собой и прислоняясь к ней спиной.       Впоследствии я долго корила себя за такой глупый поступок, отражающий мою стеснительность. Конечно, это не была любовь с первого взгляда. Но по моему телу точно пронеслась приятная искра. Я покрывалась мурашками каждый раз, когда вспоминала нашу первую встречу.       Так и начался наш странный ритуал, своеобразная традиция. Мы виделись несколько раз в неделю, кроме выходных, утром или вечером. Это происходило так часто, что я начала думать, что Алфи подстерегает меня специально. Честно говоря, я и сама искала с мужчиной встречи. Но мы держались на расстоянии. Всё всегда ограничивалось ухмылкой и кивком с его стороны, я же начала отвечать улыбкой через пару встреч. Правда, я не выдерживала его голубоглазого взгляда более секунды и отворачивалась. Его это смешило. До меня доносился глухой смешок сквозь разговоры проходящих мимо людей. От этого щеки становились еще пунцовее.       Так я и влюбилась в чертовски очаровательного незнакомца.       Но все прекратилось также резко, как началось. Мы даже не успели официально познакомиться, побыть вместе, узнать друг друга, правильно влюбиться. Так близко, я ведь уже набралась смелости, чтобы подойти, отбросив все дурацкие приличия и настояния матери.       В августе Англия вступила в войну. И я перестала видеть моего любимого незнакомца. Мужчины стали пропадать с улиц, оставались лишь только маленькие мальчишки и старики. До меня слухи добрались через пару недель: Алфи послали во Францию. Новость добиралась до моей головы несколько часов. Я не могла работать, руки дрожали. Ночью, вернувшись домой, я осела на пол и расплакалась, закрывая лицо ладонями. Я была ужасно напугана то ли своей возможной смертью, то ли — его.       Оставшиеся часы до рассвета я жалела себя, жалела, что была такой пугливой и чересчур скромной. Я погрузилась в грезы о том, что могло бы быть у нас, не думая об абсурдности ситуации. Я мечтала о жизни, которая могла бы быть у нас, о тех часах, что мы могли провести вместе в блаженной тишине, за тихими разговорами или даже поцелуями. У меня было несколько часов мимолетного счастья, посвященных иллюзиям. Потом все погрузилось в мрак. Я заставила себя с огромным трудом отпустить мечты до лучших времен.       Ателье по очевидным причинам закрыли. Я сразу подалась доброволицей в госпиталь, сменив цветастые платья на скромные серые одежды с белым фартуком и таким же платком. Латать я умела. Жизнь теперь состояла из бинтов, крови и тяжелых стонов. Я прикрывала холодеющие тела несколько раз за день, а за ранеными ухаживала, как за братьями, которых у меня никогда не было, и надеялась, что в плохом случае кто-то также хорошо позаботиться об Алфи.       Моя мать погибла спустя восемь месяцев, в апреле, из-за сброшенной бомбы. Её тело мне так и не передали, ибо передавать было нечего. Прах, оставшийся после неё, смешался с развалинами. Я почти не плакала, не было времени, да и смерть теперь я видела ежедневно. Привыкла к её присутствию в комнатах. Моя душа успела зачерстветь от сотен посиневших тел.       В воздухе весной и не пахло, витала пыль от разрушенных бомбами зданий. Город погрузился в тень бесконечных туч. В скором времени еды стало не хватать. Я не доедала, похудела, но продолжала улыбаться докторам и солдатам, я не покидала госпиталь, там я ощущала себя в хоть какой-то безопасности.       Ещё через несколько месяцев из-за участившихся бомбардировок, госпиталь перевезли за окраину города, на запад. Я оказалась еще дальше от родных мест, в которых прятались хорошие воспоминания. С фронта долетали то хорошие, то плохие новости. Мое тело тряслось, когда объявляли имена погибших. Не услышав его имени, я расслаблялась, а потом понимала, что тысячи человек пропадали без вести еженедельно.       После всех дел, перевязок, философских бесед с мужчинами, которые зачастую искали у медсестер утешения, я выходила на улицу и молилась, молилась за судьбы близких, солдат, с которыми подружилась, и их семей и конечно молилась за его жизнь. Я никогда не была близка к церкви или вере, но времена были тяжелыми. Молитвы разгружали и приносили вместе с ночным ветром короткое утешение. Я закрывала глаза, закончив шептать слова, и пыталась вспомнить его лицо. «Борода, сизые глаза, широкие плечи, кольца, шляпа…», — я повторяла себе снова и снова, боясь забыть мужской облик. Воспоминания в желтом оттенке — все, что у меня осталось от прежнего мира и Алфи.       Мечта, что держала меня на плаву, заставляла продолжать барахтаться в горной реке.       Война истощала меня изнутри и снаружи. Боевой дух солдат же на удивление не падал. Многие рвались обратно в бой, некоторые были не в состоянии вернуться ни физически, ни морально.       Мы с медсестрами держались вместе и поддерживали друг друга. Еженедельно мы читали короткие письма от братьев, мужей, отцов и похоронки, обнимая друг друга за плечи или сжимая руки. Так после наступления семнадцатого года одна моя подруга получила письмо от мужа. Он также служил во Франции. Мы с девочками сидели в пустой каморке на десятиминутном перерыве, они читали письма от родных. В том письме муж Маргарет рассказывал о «бешеном» капитане Соломонсе, который спас его от «макаронника» пару недель назад.       Мои глаза округлились. Тело обдало жаром. Я глядела на выведенную в спешке на грязно-желтой бумаге знакомую фамилию. Я сразу поняла, о ком шла речь. Я была уверена, что это был тот самый мой Алфи, хотя моим он никогда не был. Он был жив спустя столько времени, он сражался.       Маргарет поделилась со мной полком, отрядом и другими деталями, чтобы я могла отправить письмо. И я хотела, ужасно хотела, но не знала, что написать. Я даже не была уверена, что он поймет, кто является адресантом.       Вспомнив свои сожаления о прошлом бездействии, ночью я села за бумагу c ручкой рядом с догорающей свечой.       Капитан Соломонс,       Вероятно, вы не помните меня и не знаете моего имени. Мы с вами часто пересекались в Камден-тауне еще до войны. Я работала а ателье рядом с вашей винокурней. Вчера одна из медсестер, с которой я работаю в госпитале, получила письмо от мужа. В нём говорилось, что вы спасли его в битве. Я пишу вам, чтобы выразить искреннюю радость по поводу того, что вы живы. Мне жаль, что нам с вами не удалось познакомиться немного раньше. Я молюсь за вашу жизнь. Пусть удача сопутствует вам. Надеюсь, мы сможем увидеться снова. Пожалуйста, оставайтесь живым.

От девушки, которая всегда отводила глаза.

      p.s. Мое имя — Анна.       Я пробежалась по строчкам глазами и, лишний раз не думая, запечатала его в конверт. Следующим утром я отправила письмо вместе с другими. До этого я не писала никому. После матери я осталась сиротой, писать было некому. Я ужасно нервничала, поэтому занимала себя работой и беседами с солдатами. Я подскакивала каждый раз, когда говорили о новой порции писем с фронта. Я, честно говоря, потеряла надежду в ожидании, начала думать, что ошиблась, перепутала, заразилась ложной надеждой. С грустной улыбкой смотрела, как Маргарет читала десятки писем от своего любимого мужа. «Я жив, любимая», — гласило одно за другим.       Мое имя не произносили три недели.       Но однажды утром почтальон назвал и мое имя. Я сделала несколько торопливых шагов к другому концу зала, но тут же сорвалась на бег. Я выхватила потрепанную бумажку из мужских рук и кинула благодарность, а затем выбежала из здания на холод, прижимая к груди письмо. Я хотела открыть его в тишине и полном одиночестве. Мои пальцы дрожали, я развернула кусочек бумаги, и мои глаза тут же забегали по строчкам.       Анна,       Я прекрасно помню тебя, маленькая стеснительная мисс. Я всегда знал, что в тебе прячется что-то неистовое, волшебное. Я был прав. Даже будучи на другом континенте, ты смогла найти меня. Твоя весточка озарила мои мрачные дни. Надеюсь, твои молитвы помогут, и мы увидимся еще раз.

Алфи

      Я нашла его.       Я расплакалась от счастья, прижав бумажку к груди. Я возвращалась к письму еще несколько раз, пока меня не позвали помочь обойти раненых. Я сложила бумагу и спрятала в карман фартука. На следующий день я отпросилась на пару часиков, чтобы поехать в город на свой страх и риск. В Камден-тауне все ещё жила мать Алфи, но когда я нагрянула в дом, адрес которого узнала еще до войны по совершенной случайности (мать Алфи была подругой женщины, с которой я работала), внутри никого не оказалось. Добродушная соседка подсказала, что миссис Соломонс уехала в Оксфорд и дала адрес, оставленной женщиной на случай возвращения сына. Через пару дней мне удалось вырваться снова. Я отправилась по адресу и разыскала пожилую женщину. Она поселилась на окраине в маленьком домике со светлыми стенами и занавесками, сотканными вручную.       Сначала миссис Соломонс была недовольна вторжением на свою территорию, но стоило ей услышать имя сына из моих уст, как она пропустила меня внутрь с улыбкой на лице. Илана ни разу не получала весточки от Алфи и не могла отправить сама. Писала она плохо, да и не знала, где находится сын. Я рассказала ей о коротком письме, сообщила, что с ним все в порядке. Конечно, я опустила детали наших странных взаимоотношений. Илана и не спросила, была отвлечена радостными новостями. Женщина расплакалась под конец моей короткой речи. Она угостила меня блеклым чаем, и напоследок я обещала ей, что буду писать Алфи и сообщать ей новости по возможности.       На следующее утро я отправила Альфреду новое письмо с пожеланиями от матери. Конечно, я делала это не только по доброте душевной и из-за переживаний Иланы. Я хотела писать мужчине снова и снова. Я отправляла письмо один или два раза в две недели, как только получала ответ. Иногда письма с фронта задерживались. Я думала, что общение с Алфи облегчит мне жизнь, думала, стану переживать меньше, но ситуация ухудшилась. Зная, что он находится в гуще сражений, мне было трудно закрывать глаза. «…Куда вы направляетесь?»

«На восток…»

«Ты ранен?»

«Со мной все хорошо, солнце…»

«До меня дошли новости о битве при… пожалуйста, напиши ответ быстрее…»

«Я жив, все в порядке…»

«Твоя мама передает привет…»

«Я хочу увидеть тебя»

«Останься в живых, прошу тебя…»

«Постоянно вижу твое лицо, когда закрываю глаза…»

«Твоя Анна»

«Каждое твое письмо заставляет меня улыбаться…»

«Я храню каждое твое письмо, Алфи…»

«Жалею, что не представился

тебе раньше…»

«Я жду тебя…»       Дни сливались в недели, а те в месяцы. Прошло больше полутора года с начала нашей переписки. Я больше не чувствовала себя сиротой. Хоть письма были и крошечными, написанными в спешке, я потихоньку узнавала его между строчек. Он был немногословен, но выражался прямо. Я влюбилась еще раз, но сильнее, и уже перестала скрывать это от себя. Было трудно отрицать воодушевление, которое приносило его письмо с собой. Я перестала скрывать это и от Алфи. Любой, даже самый «слепой» человек, прочитал бы симпатию и привязанность в моих словах.       Все видели мои яркие улыбки и взволнованные глаза. Солдаты с усмешкой спрашивали меня о том, кого я так ждала, чьи письма перечитывала вновь и вновь. Медсестры, мои подруги, обнимали меня, когда я не получала письма, и радовались, когда получала. Я делала для них то же самое.       Алфи перестал отвечать в середине сентября восемнадцатого года, тогда пришло его крайнее письмо. Я написала еще несколько в октябре. Ответа не последовало. А с фронта то и дело долетали новости о непрекращающихся победах. Беспокойство плотно окутало меня, я не могла сидеть на месте. Его окровавленное или бледное лицо представало передо мной ночь за ночью, я видела, как мужчина тонет, как падает в грязь после ранения. Я пряталась в безлюдных углах больницы и вытирала непрекращающиеся слезы. Неизвестность убивала.       «Я женюсь на тебе, когда вернусь, солнце…», — это было последним, что он написал.       Будто бы шутка, но Алфи редко шутил. Кому-то это казалось странным. Мы ведь ни разу не говорили вживую. Меня эти слова делали невероятно счастливой и я не стеснялась этого. Он обещал, что вернется домой.       Я перебирала листы, цеплялась взглядом за слова, будто в них был ответ. Милые прозвища и утешительные слова вызывали улыбку. Но я все равно плакала. К матери Алфи, с которой мы подружились, поехать я не решалась, не была уверена в его погибели. Я бы знала, что он умер. Я бы знала.       В октябре привезли новых раненых. Я, как всегда, вышла встречать их одной из первых, уже машинально разглядывая лица. Солнце едва проглядывало через облака. Я щурилась. Холодный ветер обдувал руки и колол их мелкими иголками. Подол жесткого платья слегка подлетал.       И затем я увидела его, моего Альфреда, растрепанного, с забинтованными почти полностью бедром и рукой, он опирался на доктора. Он сильно повзрослел. Неудивительно — прошло четыре года. Я не могла поверить глазам, иллюзии стали реальностью. Я не раз представляла его, входящего в серое здание. Я сбежала по ступенькам к мужчине со всех ног, хотя казалось, что мир замедлился, и это будто заняло часы. На моих глазах уже выступили слёзы. Мое чудом так быстро сбившееся дыхание било по моим же ушам. — Доктор Мартин, я помогу, там не хватает врачей, — пролепетала я, не сводя глаз с Алфи. Он смотрел под ноги. Мужчина не узнал меня по голосу, он ведь никогда его не слышал. — Спасибо, Анна. — Врач ушел.       Я подхватила мужчину, кладя его руку на свое плечо. Алфи был тяжелым. Через пару секунд Соломонса будто озарило, и он резко поднял голову. Мы столкнулись взглядами. Он не поверил, как и я, смотрел, не моргая. Опять нахмурился. Смешок слетел с моих губ. Я чувствовала, что мои щеки наливаются румянцем, знала, что глаза покраснели из-за соленых каплей, не смеющих скатиться вниз. — Анна, — прохрипел он и попытался пойти самостоятельно. — Даже не смейте сопротивляться моей помощи, капитан Соломонс, — мягко пролепетала я.       Он послушно кивнул головой. Я быстро стерла слезы с лица, завела внутрь и провела его к свободной койке. Когда он сел, я кинулась ему на шею, стараясь не задеть рану. Алфи погладил мои волосы почерневшими от грязи руками. Он тяжело дышал. Я поцеловала его щеку. Я наконец-то могла до него дотронуться. — Ты напугал меня, Алфи, — мой голос дрожал. — Прости, солнце, у меня не было возможности послать письмо. — Я скучала по тебе, — я отпрянула и провела рукой по его щеке. Борода сильно отросла. Лицо было грязным и покрыто ссадинами. Взгляд больше не искрился, как раньше. Там таились пугающие тени. — Тебя надо умыть и перевязать раны.       Я встала и хотела было отправиться за водой, но он аккуратно схватил мою руку и нежно поцеловал тыльную сторону. Глаза снова заслезились. — Спасибо, — сказал он. Я поняла, Алфи благодарил за письма.       Улыбка озарила мое лицо. Я нагнулась, кротко поцеловала его, слегка задев и губы. Меня переполняли радостные эмоции. Алфи удивился. Я скрылась и вернулась через пару минут. Боялась, что он исчезнет, если я уйду надолго. Я опустилась на колени и принялась разматывать бинты, сквозь которые просачивалась кровь. — Что случилось? — спросила я. — Неделю назад мы преследовали итальянцев. Один из этих макаронников меня подстрелил. — Мне жаль, — я аккуратно провела пальчиком по коже с опаленными волосками рядом с раной. — Все в порядке, солнце, — он ухмыльнулся, наконец-то. — Я в порядке.       Я заглянула в его глаза, там появился какой-то просвет. Мои губы исказились в легкой улыбке. Я перевязала раны, которые были зашиты не очень аккуратно, а потом вымыла его лицо, обработала ссадины там же, на руках, ногах, груди. Мужчина следил за моими движениями и изредка шипел, стиснув зубы, когда я задевала больное место.       Раненых привезли немного, поэтому я могла посидеть с Алфи наедине, что меня пугало слегка, но и радовало. Я сжала края койки и покосилась на мужчину рядом. Соломонс посмотрел на меня в ответ. Мне очень хотелось прижаться к нему, но, кажется, вся храбрость исчезла после того, как я случайно чмокнула его в губы, не подумав. — Я не говорила твоей матери, что ты не отвечал. Думаю, мне стоит съездить к ней на днях, сообщить, что ты здесь? — Не говори моей матери ничего пока что. Когда я смогу ходить самостоятельно, я съезжу к ней сам, хорошо? — Хорошо. — Я кивнула. — Я рада, что ты здесь. Эм… не потому, что ты ранен, конечно.       Алфи ухмыльнулся. — Я тоже рад тебя видеть, солнце.       Он положил руку на мою щеку и начал водить большим пальцем. Я приподняла подбородок навстречу его касаниям. Мне было откровенно плевать, кто нас видит. Я бы не оторвалась от него, даже если бы меня оттягивали. Алфи смотрел в мои глаза, почти не моргая. Щеки опять порозовели. Моя рука коснулась его шеи. Мужчина притянул меня к себе и поцеловал в губы. Я вцепилась пальцами в его форму, улыбаясь. Алфи отпрянул, когда почувствовал слезы на моих щеках, и тут же вытер их. — Все в порядке, солнце. — Я знаю-знаю, — закивала я.       Ту ночь я провела рядом с Алфи. Мы болтали несколько часов, пока оба не вымотались и не уснули. Я сидела на стуле, но голова моя покоилась на койке, рука — на его груди.       Алфи выписали через неделю. Я отвезла его к матери. Ему было еще трудно передвигаться самостоятельно, хотя он усердно это скрывал. На прощание Соломонс прошептал «увидимся» и поцеловал мою щеку. Я продолжила работать в госпитале. У меня не было времени и причин ездить к Илане больше. Я смогла бы вырваться, но что-то сдерживало меня. Я не была уверена, что мы продолжим общение с Алфи. Необходимости в письмах не было, за его жизнь я не переживала. Но я никогда не переставала думать.       Соломонс определенно стал мрачнее. Он травил разные байки о спокойных вечерах на службе, но никогда не говорил о сражениях, потерях. Мужчина выглядел одной большой хмурой тучей. Порою он молча и неподвижно сидел и пялился на стену, пока я обходила других солдат. В нём что-то сломалось. Я не была удивлена, я была не готова, что Алфи изменится. Возможно, это меня останавливало. «Ему нужно время», — говорила я себе. И я дала его мужчине, уходя в работу.       В один прекрасный ноябрьский день по радио объявили, что война закончилась. Все вокруг обнимались и озарились улыбками, как и я, и вдохнули воздух полной грудью. Кто-то пел от радости и чуть ли не танцевал, кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то благодарил Господа. Вечером я вышла во двор госпиталя и расплакалась, хватаясь рукой за шею. За всю свою жизнь я не плакала так много, как за последние четыре года. Мой взгляд пал на здание позади. Серое, пропитанное кровью. Нам еще многое нужно было исправить. Война закончилась, но страдания нет. — Я уже отвык от твоей улыбки. Мне это не нравится.       Я вздрогнула и посмотрела вперед. Алфи стоял в нескольких метрах, опираясь на трость. Я медленно подошла ближе. — Ты не навещала меня. Я удивился. — Думала, тебе нужно время подумать. — О чем? — О случившемся во Франции.       Наши письма.       Дунул ветер. Верхушки деревьев прогнулись. Серые облака бежали по небу. Холод пробрался и до костей. Тело покрылось мурашками. Алфи хмыкнул и отвернулся на секунду, будто пытаясь прогнать нежеланные мысли. — Это в прошлом. Всё закончилось.       Я смотрела на него, ждала. — Где ты поселилась? — Я ночую в госпитале. — А дом? — Его разбомбили, — сказала я, хоть и сомневалась стоит ли. — Куда ты направишься после? — он кивнул на госпиталь. — Не знаю, — я не думала об этом. Мне некуда было идти. — Переедешь ко мне после распределения раненых по больницам. — Я не могу принять твое предложение, Алфи. — Почему? — он нахмурился. — У тебя будет отдельная квартирка, если не хочешь выходить за меня замуж. — Что? — я округлила глаза. — Моя благодарность за то, что писала мне, смотрела за мамой все это время. — Он приблизился ближе. — Я не отказываюсь от своих слов, Анна. Я женюсь на тебе завтра же, если дашь согласие. Но ты не должна чувствовать себя обязанной сделать это. Я помогу тебе и так.       Мои руки легли на его грудь. Ухмылка блеснула на моем лице. — Я не хочу замуж завтра же, Алфи. — Мужчина занервничал. Желваки заиграли на его лице. — Подождем несколько месяцев, пока все придет хоть в какую-то норму, узнаем друг друга получше?       Соломонс улыбнулся. У уголков глаз появились морщинки. — Как скажешь, солнце.       Мои руки легли на его щеки, губы коснулись его. Медленно, скромно, нежно. Он обвил рукой мою талию. Такой теплый. Я положила голову на его грудь и закрыла глаза. Алфи коснулся губами моей макушки.       Я могла бы провести так вечность.

Конец.

Новая работа по Алфи уже в октябре! А если хотите увидеть маленький тизер новой работы и, вообще, быть в курсе новостей, вам в тг-канал. (Первая глава новой работы там выйдет раньше!)

КАНАЛ

—

https://t.me/+mBzcOytaUYRmOGJi