натюрморт

Вещь. Коричневый цвет вещи. Чей контур стерт. Сумерки. Больше нет ничего. Натюрморт.

      Слабость.       Если бы Билла попросили описать картину перед ним одним словом, то этим словом стала бы именно слабость. Существо перед ним мертвенно бледное, худощавое и подозрительно тихое. Носящиеся рядом медсёсты совершенно не понимают, что случилось с десятком младенцев и почему они разом начали кричать от страха. И только эта малявка молчит и смотрит на него своими огромными светлыми глазами. У Сайфера проскакивает мысль, что Аксолотль просто над ним издевается — пошутить, скотина такая, на старости лет решил. Потому что не может ребёнок перед ним быть преемником Бога Смерти и воплощением безумия, ярости и прочего, что приписывают людишки образу мрачного жнеца. Да она даже косу в руках не удержит! Он снова проверяет полученные бумаги. Ну, а вдруг он ошибся? Впервые за тысячу лет. Но нет, именно она, маленькая, слабая, хрупкая и другие синонимы к словам «смертный ребёнок», вон, даже его метка на руке. Специально, чтобы он, не дай Аксолотль, не перепутал. Есть у Сайфера подозрение, что кому-то оторвут его тритоний хвост.       Девочка своими большими, словно два блюдца, глазами в него вглядывается не обращая внимания на женщин в белых халатах вокруг. Билл кривится и сильнее сжимает древко косы в руках. Это уже, мать вашу, даже не смешно. Он узловатыми пальцами касается бледной щеки и неприязненно щиплет нежную кожу. Девочка жмурится, но рта не открывает, продолжая всматриваться в несуществующую душу жнеца.       Сайфер в последний раз оглядывает щуплое тельце, пялится на чёрную метку, заглядывает в серые глазёнки и растворяется в тенях.       Не гоже Богу Смерти задерживаться в месте, где рождается жизнь, надолго.       В следующий раз он приходит к ней, когда на него накричали уже все, кто знал о том, что у него вообще есть приемник. Девочка — Мэйбл, верно? — спокойно сидит в кроватке, копошась тонкими ручками в простынях, выуживая из ткани игрушки. Рядом — её брат-двойняшка, который с особым усердием старается оторвать голову плюшевому медведю. Мэйбл поднимает на него по-прежнему огромные глаза, которые уже успели приобрести свой истинный цвет, и внутри Сайфера снова ворочается недовольство. Ну как у Бога Смерти могут быть такие зелёные глаза? Взор смерти должен пугать людей ожиданием Божьего суда, а не тянуть всматриваться в коричнево-жёлтые прожилки радужек. Она прекращает сжимать в ладошках игрушку и тянется к его закутанной в чёрный сюртук фигуре. Сайфер первостепенно отшатывается, но не исчезает. Брат девчонки удивлённо поворачивается к сестре — у него глаза тоже получили свою долю пигмента — и болтает ей что-то на том языке, которым между собой общаются дети-близнецы. Девочка не отвечает и продолжает попытки дотянуться до него через деревянные прутья кроватки. На её руке всё так же выделяется чёрная метка и Сайфер обречённо вздыхает.       Воистину, вот и вся удача Бога Смерти, хранителя Царства Мёртвых, жнеца душ и дальше по списку титулов, нажитых за тысячи лет существования.       В комнату входит, скорее всего, мама детей, и Билл, возвышающийся над ней почти на две головы, понимает, откуда у девчонки такие глаза. Женщина выглядит молодо, ей, наверное, не больше тридцати, она ласково проводит ладонью по спине сына и ярко улыбается дочери. Сайфер ощущает исходящую от неё остаточную энергию его магии. Мэйбл неестественно громко вскрикивает, чем привлекает внимание матери, и тянет крошечную ладошку в его сторону. Женщина — надо бы, наверное, узнать, как её зовут — немного потерянно оглядывается, стараясь понять, что могло так сильно заинтересовать дочь. Девочка всё ещё настойчиво хочет поймать его за рукав, но жнец отступает ещё на полшага. Мама, видимо что-то обнаружив за его спиной, подаёт дочке погремушку. Мэйбл несколько секунд смотрит на протянутую игрушку, потом на Билла, и выдыхает с такой вселенской усталостью, что впору подумать, будто ей не едва ли полгода от рождения, а минимум — сотня лет. Ребёнок берёт погремушку и несколько раз ею трясёт, жмурясь от громкости, но улыбается неполным набором зубов, заставляя маму повторить за ней.       Сайфер смотрит на эту семейную идиллию с усмешкой. Он сам уже не помнит, была ли у него вообще когда-нибудь семья, но девчонке почти искренне сочувствует. Метка Бога Смерти — это не благословение, как многие думают. Метка любого из богов — проклятье, и только у жнецов оно самое ужасное. Почему? Ну, Билл этого не знает. Аксолотль, может, и мог бы объяснить, но Сайфер никогда не горел желанием разбираться в этой теме.       Колокольчик на запястье звенит и Билл переключает своё внимание на этот звук. Мэйбл тоже поворачивается в его сторону. Слышит, значит. Он издевательски демонстрирует девочке золотую побрякушку, проводя рукой прямо перед бледным лицом, а потом вновь исчезает в тенях.       Долг Бога Смерти — собирать урожай.       В следующий раз он появляется в доме девчонки — подопечной, Билл — через несколько месяцев, если верить календарю на стене детской. Брат — Диппер, узнаёт он из доклада — сидит рядом с ней и тыкает пухленьким пальчиком в цветастые картинки в книжке. Мэйбл всё ещё мертвенно бледная и ужасно худая для ребёнка — одиннадцать фунтов, не больше. Сайфер не помнит своего детства, но, наверное, выглядел он не лучше. Глаза у неё огромные, в обрамлении длинных и густых тёмных ресниц, и он снова недовольно морщится. Она не похожа на Бога Смерти, скорее на кого-то, кто мог бы быть под покровительством какой-нибудь из муз. Билл подходит достаточно близко, чтобы почувствовать запах молока и чего-то пряного. Мэйбл поворачивается к нему и чуть склоняет голову на бок. В её руках игрушка в виде мягкой вороны. О, вот и первые звоночки тёмной натуры.        Диппер тянет к сестре ручку и тычет пальцем в одну из страниц. Сайфер, чисто из любопытства, заглядывает в книгу вместе с девочкой. На картинке пейзаж зелёного луга на рассвете. Мальчишка показывает на картинку, а потом на глаза сестры. «Зелёный», — понимает Билл. Девочка всматривается в изображение, но её внимание приковано не к летним деревьям, а к шару нарисованного светила. Он сидит как раз напротив неё, тёплые лучи нещадно жгут затылок. Девочка тычет пальчиком в картинку, а потом смотрит на него и чуть склоняет голову вбок. Билл не отбрасывает тени, которую могут увидеть обычные смертные, но девчонка видит. И ему тоже видно, что его силуэт возвышается над малышкой, полностью скрывая от неё Солнце. Сайфер отводит взгляд, как-то неожиданно натыкаясь на зеркало. Оно тут всегда висело? Мальчик удивлённо поднимает брови и крутит головой в поисках чего-нибудь, что могло бы подойти под цвет, который указала сестра. В комнату вновь заходит женщина — Мариам, всплывает в памяти — и Диппер обрадованно тыкает в кольцо на её пальце. Мэйбл смотрит на украшение, потом на картинку и качает головой. На запястье Билла снова звенит колокольчик, и девочка поворачивается в его сторону. Сайфер поднимается, шелестя пиджаком, оглядывает плюшевую игрушку в маленьких ручонках и растворяется в воздухе, оставляя после себя чёрную дымку.       Единственными спутниками Бога Смерти всегда были и будут вороны.       Сайфер никогда не понимал восторга смертных в адрес первых детских шагов. Для любого живого существа ходить — значит выжить. Детёныши лошадей и жирафов вообще встают на ноги в течение часа после рождения. От смерти им всё равно не сбежать. Но первые шаги Мэйбл он всё же застаёт. Случайно, честно. Просто маразм Аксолотля достиг своего пика, по всей видимости, потому что Билл в няньки не нанимался, но, почему-то, должен следить, чтобы мелкая девчонка не свернула себе шею. Мэйбл — судя по разговорам её родителей — вообще большого желания двигаться не изъявляла. Сайфера по-прежнему напрягают её большие глаза раздражающе насыщенного цвета. Девочка уже не тянет к нему рук — приветствует почти ленивым взглядом. Мариам суетится вокруг дочери, пока отец — имя он узнать не удосужился, отцы, обычно, большой роли не играют — стоически терпит сына, который решил вырвать ему все волосы. Женщина подаёт девочке погремушку, но восторга эта игрушка не вызывает. Семейство, скорее всего, куда-то собирается, потому что взрослые одеты достаточно парадно, даже детей в какие-то костюмчики запихнули, что Дипперу, наверное, не слишком нравится.       Мэйбл уворачивается от цепкой хватки матери и отползает назад к кроватке, на бортике которой сидит Билл. Девочка резво пятится назад, прячась за одной из деревянных ножек. Сайфер лениво следит за тем, как Мариам уговорами старается выманить девочку к себе, подавая незаметный знак мужу, чтобы схватил дочку со спины. Мужчина — Билл совершенно не хочет запоминать ещё и его имя, но, видимо, придётся — аккуратно придерживает сына и почти неслышно, что удивительно при его внешней комплекции, обходит девочку.       — Сзади, — тихо роняет Сайфер, хотя ему и интересно посмотреть, как мужчина схватит дочку со вторым ребёнком на руках.       Мэйбл реагирует быстро и заползает глубже к стенке. Мариам обречённо выдыхает и умоляюще смотрит на мужа, протягивая руки за сыном. Диппер лепечет что-то напоминающее первые буквы имени сестры, в ответ из-под кровати доносится недовольное копошение. Отец подходит к кровати вплотную и наклоняется, выискивая дочку, глаза-блюдца которой по-кошачьи сверлят его уничтожающим взглядом из темноты. Сайфер усмехается, спрыгивая с бортика и садясь на корточки, тоже вглядываясь в пространство под кроваткой. Девочка, словно ощерившийся котёнок забилась в угол, и Билла эта картина забавляет. Он звенит колокольчиком на запястье, и Мэйбл тут же переключает на него своё внимание. Девчонка протягивает к нему всё ещё неестественно бледную и тонкую ладошку, и тут в игру вступает отец, хватая дочь и вытаскивая на руки. Мэйбл упирается, отпихивается, всем своим видом показывает, что не хочет, чтобы её трогали, но не плачет, как сделало бы большинство детей, если бы им что-то не понравилось. Папа нежно и осторожно стряхивает с простенького бежевого платьица подкроватную пыль и грязь, поставив девочку на пол и придерживая, чтобы не упала. Сайфер ухмыляется и снова звенит колокольчиком, заставляя девочку повернуться к нему. Мэйбл наконец отпихивает большущие ладони отца и делает два шага к отступающему Биллу. Мариам удивлённо охает, всё ещё держа на руках сына.       — Пошла, — выдыхает мужчина, приобнимая жену за плечи.       Девочка всё ещё старается схватить колокольчик или, на худой конец, самого Сайфера, но мама поднимает её на руки, и Мэйбл сдаётся, прожигая жнеца гневным взглядом. Билл усмехается, ещё раз издевательски звенит колокольчиком прямо у неё перед лицом и растворяется в тенях детской.       Ещё один встал на дорогу, которая неумолимо ведёт к смерти.       Что Билл выясняет за все недолгие встречи со своей подопечной — провались в ад, Аксолотль — девочка очень тихая. Сайфера, в своё время, называли безумцем и до сих пор его так кличут особо умные, решившие, что это его хоть сколько-нибудь оскорбит, а девчонка невероятно спокойная. Обычно, все дети в возрасте от года до трёх очень громкие, плаксивые и сопровождаемые неуёмным любопытством, уравновешенность же эмоций Мэйбл сравнима с познавшим дзен буддийским монахом. Она не кричит, не плачет, не лезет, куда не просят, да и в целом выглядит как очень правдоподобная кукла. Глаза — точно кукольные. Соседи семьи одобрительно качают головой, родители обеспокоенно перешёптываются — не может же ребёнок быть настолько спокойным, а врачи только пожимают плечами — всё с вашей девочкой в порядке.       Мэйбл, словно призрак — бледная, худая, с тёмными волосами и этими дурацкими глазами. Сайфер за ней тенью следует из чистого любопытства — это так на неё метка влияет? — следит за каждым движением. Аксолотль заставляет его писать отчёты, но ничего, кроме «беззвучная», написать не может. Девчонка ходит, смотрит на мир вокруг, медленно изучает понятие одиночества, потому что никто из соседских детей с ней играть не хочет. Мэйбл щурится, смотря на занимающийся рассвет, теребит в руках плюшевого ворона и даже не поворачивается в его сторону. Аксолотль убеждает, что это нормально, что каждый ребёнок развивается индивидуально, а божественная натура вообще объяснению поддаётся с трудом, но Биллу всё равно почему-то неспокойно — почему ему вообще не наплевать? — когда он видит девчонку у треклятого дерева во дворе дома, в полном одиночестве.       Сайфер не показывается перед ней, потому что она может его запомнить, а он пока не хочет отнимать у неё детство. Пытаться объяснить ребёнку смерть — сложно, и жнец не горит желанием этим заниматься, поэтому торчит в тенях и старается быть тише воды.       Как оказывается, Мэйбл объяснять смерть не нужно. Она, конечно, не Билл в начале карьеры, который из любопытства убивал различных существ самыми изощрёнными способами, но ценность жизни понимает быстро. Похороны ей нравятся, церемония в дождь — ещё больше. Ей не совсем понятно, почему все вокруг плачут, почему мама и она сама в чёрном, или почему папа отвёл разбушевавшегося брата в дом, но Мэйбл определённо по душе похороны и звон колоколов. Сайфер стоит рядом с гробом женщины — соседка девчонки — одетой в свадебное платье. Биллу кажется, что это просто идиотская идея — одевать умершего в свадебный наряд, но ничего поделать не может. Коса со свистом рассекает воздух, отсекая белёсую нить, прошивающую позвоночник, и он ловит серебряный моток, превращая в небольшую бусину, светящуюся и звенящую в грозовом полумраке. Девочка смотрит, как заворожённая, на длинные узловатые пальцы, накручивающие нить на маленькую катушку, а после превращающие эту катушку в сверкающий жемчуг.       Ещё одна вещь, которую Сайфер узнал — не то, чтобы он хотел — Мэйбл честная, а ещё не считает нужным скрывать свою необычность. Поэтому на вопрос воспитательницы о том, кем она хочет стать, когда вырастет, отвечает прямо, чуть склонив голову с копной шоколадных кудрей вбок.       — Организатором похорон, — Билл в её тени хохочет с истерически-металлическими нотками.       Девочка остаётся собой и, помимо любви к похоронам, признаётся, что любит, например, единорогов, а ещё сладкое в огромных количествах и запах чистоты и свежести. Девчонка, для своих едва трёх, слишком уверенно говорит о том, что сторожу стоит перестать курить, потому что от рака лёгких умирать очень неприятно. Она своими непомерно огромными глазами смотрит на мир без розовых очков, но верит в магию и обожает делать ловцы снов. Её одежда всё ещё не чёрная, как у него, и пахнет от неё не сырой землёй, а цитрусом и пряностями. Сайфера это поражает, потому что ей пора бы принять в себе божественность и начать соответствовать образу мрачного жнеца, но Мэйбл упорно надевает разноцветные носки и собирает на улице красивые стёклышки.       Так Бог Смерти понимает, что его приемник видит плюсы везде, даже если это — кресты на кладбище.       Беда приходит оттуда, откуда Билл вообще не ждал. Нет, он, конечно, слышал, что дети жестоки, но не настолько же. Он смотрит на разбитое зеркальце с котятами и растоптанную книжку с картинами знаменитых галерей и тихо кипит от злости. Мэйбл поднимает на смеющихся ребят свои огромные глаза и не плачет, только тихо говорит опасаться шоссе и холода. И Сайфер не знает, кто пугается больше: он или, всё же, дети. Потому что слышать мрачное предзнаменование от девочки в свитере с радугой и такими яркими глазами — действительно страшно, но это первый раз, когда Мэйбл оправдывает метку жнеца. Биллу, почему-то, почти больно. Так чувствуют себя те, кто знают, что скоро умрут?       Дома мама спрашивает, почему родители обидчиков позвонили ей и сказали, что у них сумасшедшая дочь, а девочка демонстрирует пострадавшие вещи папе и говорит, что не хотела никого пугать. Отец — Саймон, услужливо подсказывает память — гладит дочку по голове и берёт у жены телефон, набирая номера родителей, обозвавших его девочку сумасшедшей. Билл понимает, от кого Мэйбл, скорее всего, унаследовала своё спокойствие и флегматичность. Диппер гладит сестру по спине, обнимая, и обещает, что накажет тех, кто посмел издеваться над его сестрёнкой и вообще косо посмотреть в её сторону. Девчонка смеётся и крепче стискивает жилетку близнеца, говоря, что он у неё самый лучший и любимый. Сайфер ей действительно сочувствует.       Когда приходит весна, девочка подбирает на улице воронёнка — мелкого, щуплого, с большими глазами и неокрепшими крыльями. Билл думает, что они друг другу подходят. Птенец тащится домой, любовно откармливается тем, что — девчонка очень долго искала во всех энциклопедиях, чем же питаются вороны — было куплено в зоомагазине и нарекается гордым «Черныш». Мэйбл в птице души не чает и даже напрочь забывает о разбитом зеркальце и испорченной книжке. Ворон, в свою очередь, очень подозрительно косится в сторону теней в её спальне и подставляется под ласку холодных рук. Девочка вычитывает, что вороны могут пародировать человеческую речь и усиленно возится с обучением птицы, стараясь научить комок пуха — Биллу это чёрное недоразумение не слишком по душе — выговаривать какие-нибудь слова. Мариам, наблюдающая за стараниями дочери, говорит, что ей стоит просто разговаривать с птенцом, а он сам запомнит то, что сможет. Девчонка неуверенно, но кивает и каждый вечер рассказывает питомцу о том, какой красивый видела закат, какими вкусными были блинчики на завтрак и как ей нравится читать про Древнюю Грецию. Воронёнок пищит от восторга в ответ и лезет за лаской, засыпая у девочки под боком. Сайферу не сказать, что не нравится, но что-то в его груди недовольно ворочается, когда он видит Мэйбл, которая всё своё свободное время отдаёт треклятой птице.       Черныш оказывается слишком смышлёным и начинает провожать девчонку до садика, а потом встречать на обратной дороге. Билл негодует, но причины понять не может. Аксолотль по-отечески улыбается и смотрит на него своей тёмной бездной блестящих глаз, даже тянется потрепать по голове, но жнец отшатывается от его рук как от огня. Сайфер никому не пожелает такого отца или наставника, как Аксолотль, хотя, в его жизни он, наверное, именно такую позицию и занимает. Мэйбл часто сидит на службах в маленькой церквушке и слушает звуки колоколов, Билл — хоть и не любит все божественные заведения — плетётся следом. Хоть что-то выдаёт в этой девочке приемника Бога Смерти. Девчонка даже успевает подружиться со звонарём — старым мужичком, живущим не так далеко от неё. Старик рассказывает о своей жизни, заваривает очень вкусный чай и печёт немного подгорающие, но это их ничуть не портит, печеньки, которые девчонка, без зазрения совести, таскает домашним. Мариам тоже знакомится с дедушкой Тимоном, как говорит дочка. Мужчина улыбается удивительно уцелевшими зубами, закуривает трубку и сравнивает Мариам со своей женой.       — Она тебя очень любит, — говорит Мэйбл, сидя на перилах террасы и уплетая очередное печенье.       — Кто? — смеётся Тимон, выдыхая облачко сизого дыма.       — Арина, — девочка бледными щеками ловит лучи заходящего солнца. — Она очень жалеет, что не может сейчас стоять рядом с тобой.       Сайфер поднимает голову, отрываясь от созерцания потрескавшихся досок крыльца и смотрит на Мэйбл в упор. Ручной ворон прячет клюв под крылом и сидит рядом с ней. Старик удивлённо приподнимает кустистые брови, на секунду даже переставая курить свою трубку. Он очень долго рассматривает худощавую фигурку в натянутом не по погоде свитере с котятами, но лишь кивает и тоже смотрит на садящееся светило. В уголках его покрытых морщинами глаз Билл видит невыплаканные слёзы. Девочка продолжает задумчиво жевать печенье, пальцами другой руки зарываясь в тёмные перья птицы. Биллу правда хочется знать, что происходит в этой кучерявой голове, до чесотки в пальцах хочется размотать этот клубок размышлений и того, как девчонка смотрит на мир.       Ярко-зелёные глаза наследника Бога Смерти темнеют на пару тонов в приближающихся сумерках.       Мэйбл просит маму научить её вязать. Мариам не просто удивляется, у неё, прямо-таки, челюсть на землю падает, потому что её дочери всего лишь четыре с половиной. Женщина старается отговорить девочку, но ни одна из попыток образумить не достигает цели и ей приходится сдаться. Теперь девчонка каждый вечер вяжет свитера. Сначала у неё не получается, шерсть выпадает из маленьких ручек, но Мэйбл не сдаётся и первая кофта отправляется на полку. За ней идёт вторая, потом третья, а на седьмой Билл понимает, что ни одна из кофт не соответствует размеру девочки. Она вяжет, если не нравится — распускает и начинает заново, качая головой в такт скрипке из динамиков магнитофона. Сайфер корит себя за то, что пропустил момент, когда девчонке приглянулась классическая музыка. Это ведь гораздо важнее, чем первые шаги, это признак того, что у человека появляется вкус!       Мэйбл также нравится слушать орган в церкви, она просит звонаря научить её управляться с колоколами, но родители по-прежнему против воскресной школы. Дочка их об этом и не просит, Билл знает, что её любопытство вызвано не любовью к Богу, а стремлением услышать колокол Смерти. Сайфер снисходительно ухмыляется и продолжает составлять ей компанию на службах, потому что старик Тимон действительно знает своё дело. Девчонка учит несколько церковных песен, просто потому что ей нравится то, как их исполняет хор. Голосок у неё тонкий, пока неокрепший, но красивый, как и полагается всем, кто несёт смерть. Сайфер даже наслаждается, когда её слушает. Мэйбл ходит на все воскресные службы и ест вкусное печенье, запивая церковным вином.       Когда дочери исполняется пять лет, родители наконец отдают её в воскресную школу. Билл не очень рад, да и у Мэйбл это большого восторга не вызвало, но, раз родители сказали, значит, нужно ходить. Поэтому уже через месяц она знакома со всеми, кто поёт в хоре, слушает шутки молодых звонарей и ингода сидит на коленях у отца-настоятеля, рассказывая о том, как она любит рисовать. Девчонка всё ещё вяжет кофты не подходящие ей по размеру.       Первый свитер находит своего хозяина летом. Мэйбл с улыбкой вручает перевязанный зелёной лентой кулёк звонарю.       — Будет холодно, — тихо говорит девчонка.        Старик удивляется, но благодарно треплет девочку по голове, угощая домашним печеньем. Сайфер видит сгущающиеся над его домом тучи и думает, что надеть подарок дедушка Тимон уже не успеет. Пара недель пролетает быстро и на его запястье звенит колокольчик.       Дом старика древний, латаный его же рукой и украшенный фоторамками с семьёй. Билл обводит обстановку безразличным взглядом и поднимается на второй этаж с косой наперевес. Дверца с отпечатками маленьких детских ладошек открывается со скрипом, под весом жнеца прогибаются непрочные половицы. Старик курит трубку, печально рассматривая пейзаж за окном, освещённый лунными лучами. Он не поворачивается на скрип кожаных сапог и стук древка о пол.       — Уже пора? — тихо выпускает изо рта облачко сизого пара.       — Пора, — подтверждает его догадки жнец.       — Когда-то давно ты обошёл меня стороной, — выдыхает старик. — Многих забрал, а меня оставил.       — Значит, твой колокол тогда ещё не звенел, — Сайфер опирается о косу и прикрывает глаза.       — А я тебя, получается, позвал? — усмехается Тимон.       — Когда в звонари подался? — мужчина кивает. — Нет, церковный колокол меня мало интересует.       Он даёт ему ещё раз втянуть горький дым.       — Никогда не думал, что уйду вот так, — грустно улыбается старик.       — Я всегда прихожу неожиданно, — ухмыляется жнец.       — Могу я кое-что взять с собой? — Тимон первый раз смотрит ему в глаза, в его помутневшем от времени взгляде нет ни намёка на страх.       — Что именно?       — Подарок, жене похвастаться, — смеётся мужчина, указывая на одиноко лежащий на спинке стула свитер.       — Да, там довольно холодно, — кивает Сайфер, протягивая Тимону Вуду руку.       — Её тоже когда-нибудь заберёшь? — старик натягивает на себя идеально связанную кофту.       — Нет, — отвечает жнец, понимая, о ком речь, — ей предстоит забрать меня.       Ладонь у звонаря тёплая, шершавая, мозолистая и покрытая сетью голубоватых вен. Сайфер замахивается косой, сверкая яркими глазами с узкими зрачками из-под капюшона накидки. Над домом звонаря Тимона Вуда сверкает молния.

***

      Время летит быстро. Будучи воплощением смерти Билл это прекрасно понимает. А теперь понимает и эту ужасно надоевшую ему фразу:       — Дети так быстро растут, — тихо усмехается Мариам, наблюдая за сидящими на крыльце сыном и дочерью.       Мэйбл задумчиво кусает кончик ручки, выписывая очередную завитушку чернилами с блёстками. Диппер тихо бормочет что-то себе под нос, и она время от времени издаёт ни к чему не обязывающий звук согласия с его беспорядочными размышлениями. Сайфер осторожно заглядывает девочке через плечо, стараясь не коснуться — заметит, не маленькая уже.       В блокноте цветы и мелкие заметки в духе «купить подарок Пасс» или «остановилась на семьдесят пятом ряду шарфа». Но шрифт готический — завитой, строгий, словно под линейку, как соборы в двенадцатом веке. Билл сам так пишет. Все Боги Смерти так пишут.       Черныш вымахал, но по-прежнему с удовольствием сидит на руках у девчонки. С птицей у Сайфера взаимная неприязнь. Колокольчик на запястье издаёт тихую трель, и ручка в пальцах Мейбл застывает, не дописав чёрточку. Жнец осторожно отклоняется назад, морщась — от неё всё ещё пахнет чем-то сладким и чересчур живым. Диппер замолкает на полуслове, аккуратно трогая сестру за плечо.       — Мэй, — девочка моргает, сбрасывая оцепенение. — Ты снова зависла.       — Прости, — улыбается она, вместо точки рисуя маленький колокольчик. — Нам стоит зайти домой.       Диппер хмурится, но послушно встаёт с крыльца, подходя ко входной двери.       — Мы пойдём к Гаррету на День Рождения? — брат ловит выпавшую из тетради ручку с пушистым котёнком.       — Не хочу, — пожимает плечами девочка, проскальзывая в прихожую. — Он мне не нравится. Слишком высокого о себе мнения.       — Ну, он сын руководителя крупной торговой компании, — Диппер закатывает голубые глаза.       — И нищий, и бедный в одной земле лежать будут.       Двойняшки слабо хохочут, шикая друг на друга — родители такой юмор не одобряют, но меньше шутить от этого не хочется. Мама громко зовёт их обедать и дети тут же мчаться за стол.       В шестнадцать Мэйбл перестаёт расти и меняться, а на её спине появляются две едва заметные полосы. Метки чешутся, словно под кожей что-то шевелится. Врачи разводят руками и выписывают противовоспалительную мазь. Билл криво усмехается, наблюдая за попытками девчонки намазать тонкие следы на лопатках. В его груди что-то тоже шевелится, словно черви в земле. Сайфер думает, что это жалость в адрес наследницы, как продолжает упорно говорить Аксолотль. Потому что на лопатках у неё не воспаление и даже не опухоль. Это чёрные-чёрные крылья, которые носит за спиной каждый жнец. А это значит, что у него осталось мало времени и скоро его бремя свалится на хрупкие плечи Мэйбл, всё ещё любящую котиков и блёстки. И Биллу её действительно жалко.       Он визуально сравнивает свою косу с ростом девчонки и смеяться хочется от того, насколько комично это выглядит. Маленькая, тонкая как ветка Пайнс и длинная рукоятка острой косы, которая отсекает нити жизни. Да, она не удержит её в руках. Билл тихо негодует, прячась в тени Мэйбл, пока она не слишком прилежно грызёт гранит науки.       Друзей у неё немного, Сайфер искренне считает, что это даже хорошо — чем меньше привязанностей в мире смертных, тем легче жнецам отпустить и выполнять свою работу. Большая часть одноклассников называет девочку странной, но саму Мэйбл это мало беспокоит. Гораздо меньше, чем новый альбом её любимой группы, которую Билл уже искренне ненавидит. Как вообще у кого-то поднялась рука такую дрянь в массы пускать?       Мэйбл делает себе серёжки с маленькими колокольчиками, и от кровавого месива противоречивых эмоций у Сайфера в груди, на районе выбивает пробки и визжат сирены. Аксолотль по-отечески улыбается, пытаясь погладить его по голове и Билл покорно принимает скупую ласку.       — Ты изменился, — мягко смеётся он.       В темноте глаза Пайнс сверкают, и она пугает брата зрачками, похожими на взгляд Геральта из Ривии. Она смеётся под «Ведьмаку заплатите чеканной монетой», и Билл смеётся вместе с ней. Смерти тоже платят чеканной монетой. С глаз покойных. В такие дни в их городе большие проблемы со связью.       В семнадцать Мэйбл выступает на сцене перед выпускниками. Голос полностью окрепший, громкий, ровный и чарующий. Билл закрывает глаза, вслушиваясь в каждую ноту и мысленно представляя, что будет, когда он попросит её спеть лично для него. Внутренние часы говорят, что он уже очень скоро узнает ответ. Диппер рядом с ним смотрит на сестру с восхищением. Как и все в зале. И что-то в груди жнеца недовольно ворочается. Аксолотль, улыбаясь, шепчет: «Ревность». Сайфер фыркает и возражает: «Жалость». К ней и к себе.

***

Смерть придет и найдет тело, чья гладь визит смерти, точно приход женщины, отразит.

      В ночь восемнадцатилетия Мэйбл слышит свой первый звон. Она просыпается, сонно оглядываясь по сторонам. За окном всё ещё темно, но её глаза сияют потусторонним огнём, отражаясь в стекле. Совсем рядом шуршат перья, и Пайнс с опозданием понимает, что это не Черныш снова улёгся у её лица. В зеркале Мэйбл Пайнс видит чёрные крылья, растущие прямо за её спиной, и без того узкие зрачки становятся едва различимыми в зелени глаз. В голове мягко, но неумолимо звенит колокольчик. Она точно знает, что делать.       Билл глубоко вдыхает душащий аромат цветов на поле. Он забивает голову и лёгкие, давит на сознание, дурманом окутывает конечности. Среди нарциссов и маков встречают свой конец те, кто пожинают жизни. Билл здесь во второй раз. Все они бывают здесь лишь дважды. Он приглядывается и среди, кажется, бесконечного красно-белого океана видит худые и костлявые руки кос прошлых жнецов. На ветру колышутся тонкие цепочки с маленькими колокольчиками, перекликаясь в ночной тиши. Бубенчик на его запястье вторит тихой трели.       За спиной шуршат стебли. Он ясно ощущает чужое присутствие рядом. Мэйбл аккуратно расправляет чёрные крылья, укрывая их обоих от начинающегося дождя.       — А я уж боялся, что даже на крыльях у тебя будут пайетки, — тихо усмехается Сайфер.       — Спасибо за идею, — улыбается девочка, глубоко вдыхая наполненный сладким запахом воздух. — Спокойно.       Билл ей ничего не отвечает. Действительно спокойно. Здесь всегда спокойно.       — Спой мне.       — Уже уходишь? — она склоняет голову вбок, каштановые пряди падают ей на лицо.       — Достаточно задержался, — он аккуратно заправляет волосы ей за ухо. В зелёных глазах сверкают звёзды, как у него когда-то давно.       Мэйбл смеётся и колокольчики прошлого вторят её веселью. Она улыбается и начинает песню. Первая нота сметает все его переживания, узел между рёбрами ослабевает, вместе с ветром уносясь прочь. Девочка, нет, уже Бог Смерти тихо поёт о далёком и прекрасном, о том, что он не увидит. Зелёные океаны смотрят на него с нежностью. Вызывающие доверие. Красивые. Мирные. Принадлежащие тому, кто несёт покой.       Сайфер опирается на косу, поднимая голову к небу, и опускает вмиг отяжелевшие веки. Впервые за много веков ему так спокойно. На лице появляется кривая, но искренняя улыбка. Его совсем не пугает то, что произойдёт дальше. Жнец заканчивает песню, последний звук слетает с её губ, и Билл полной грудью вдыхает сладкий аромат нарциссов и маков.       Коса в руках как родная. Лёгкая и аккуратная, словно последний кусочек пазла ложится в витраж её существа. Цветочное поле колышет ветер. Стучат о землю капли дождя. Светящаяся нить — яркая, крепкая, неземная — скручивается на её ладони в маленький золотой шарик.       Над последним приютом Богов Смерти проносится звон колокольчика.

Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. «Смерть придет, у нее будут твои глаза».