inspiratio in mortem.

осенний ветер пробивается сквозь открытую форточку, слишком агрессивно напоминая о себе хаотичным звоном стекла каждый раз, как деревянная оконная рама бьëтся о ближайшую к ней стену. холод заполняет помещение быстро и нещадно, но так даже лучше — помогает охладить пыл возбуждённого больного сознания. вся комната старой, кажется, ещё советской комуналки захламлена бесконечным множеством незаконченных картин, на каждой из которых одно и то же: идеально выкрашенный фон, тонкие изящные линии и вычурные штрихи умелого мастера. только вот лица, смотрящие с произведений бессовестно пусты. безжизненны, шаблонны и скучны настолько, что никакие блики в глазах не спасают. где-то они и вовсе закрашены грубыми мазками, а где-то — отчаянно перечëркнуты хаотичными рваными рывками любого из возможных материалов по полотну. среди всего этого бардака в тусклой комнате подсвечивается лишь измазанный маслом и акрилом стол с облезшими углами, на котором красуется выжигающая взор своим ярко-жëлтым цветом старая лампа. и восседает юноша, с плеч которого спутанными волнами спадают синие пряди. кипа бумаг с набросками давно была сметена со стола одним резким движением руки, а в спешке установленный мольберт то и дело заваливался на одну сторону, но альбериха это вовсе не смущало — глаза впервые за долгие месяцы горели вдохновением, а рука двигалась по наитию, кистью добавляя всё новые и новые быстрые мазки. «только бы образ не вышел из головы. только бы сознание смогло удержать каждую деталь его черт. пиши картину быстрее. не позволь памяти помутнить взгляд незнакомца. ты должен...» кэйа вернулся домой в сумерках. не вбежал, нет, влетел в квартиру. и не останавливал движения кисти ни на минуту, лишь изредка наугад нащупывая пачку крепких сигарет, интуитивно зажимал никотиновые палочки одну за другой зубами, зажигая их так неаккуратно, что, кажется, несколько раз подпаливал ресницы. любой проходящий в это раннее утро мог бросить взгляд на серую многоэтажку и посетовать на безумство единственно неспящего её обитателя. тусклый свет в окнах кэйи не гас всю ночь. «художник черпает своё вдохновение отовсюду.» — каждый преподаватель и любой старшекурсник с промытыми мозгами считал своим долгом хотя бы раз в неделю повторять эту фразу в стенах осточертелого университета. только вот альберих не мог похвастаться тем, что является соответствующим образцом глупого стереотипа. неумолимо приближающаяся сессия давила на сознание, превращая тревогу в физически ощутимую головную боль. скоро должен был быть прокат, но из всех своих портретов кэйа не смог закончить ни один. всë было не то: лица, эмоции, люди. фальшивые улыбки вызывали отвращение, показательная грусть заставляла закатывать глаза. все однокурсники давно закончили свои работы, с нетерпением ожидали показа, сладостно предвкушая лживые комплименты наставников, продающих свою лесть в обмен на кругленькую сумму за обучение. альберих выделился даже здесь, пройдя в вуз на бюджет, а потому и на снисхождение любого из преподавателей рассчитывать не мог: за его "талант" все, скрипя зубами, стремились выгнать. поэтому он старался в два... нет, в сто раз сильнее всей группы, назло всем стремясь выйти на красные корочки. или получить необходимые знания для будущих возможностей — первостепенно. он закутывал себя в шарф брата — единственную вещь, которая могла подарить ему далëкое тепло родного дома, вдыхал затхлые запахи плесени в сыром подъезде и выходил на улицу каждый вечер со дня выдачи задания. с одной надеждой: найти свою музу. ему не стыдно было вглядываться в лица прохожих, наоборот — глаза пристально следили за мимикой каждого встречного человека. но все они были отчуждëнными, померкшими и вялыми. скука. раздражение. злость. всё не то. маршрута не было — путь альбериха всегда был разный. и сегодня ноги сами привели его к реке. ветер словно сам толкал в спину, а голова была пуста: даже мысли сейчас не сжирали его изнутри. что было довольно странно — это их любимое занятие. изъедать хозяина, щетинясь и шипя на него в любую удобно подвернувшуюся возможность. если точнее — 7 дней в неделю и 24 часа в сутки ровно. ведомый чем-то, одному лишь богу известному, он ступил на пустой мост. пустой, как ему показалось поначалу. спустя пару шагов зрение сфокусировалось на фигуре, стоящей на перилах. понимание и осознание ситуации пришли скорее интуитивно и запоздало, тело рывком бросилось к незнакомцу, сокращая расстояние между ними в считанные мгновения. стоящий на мосту блондин опустил голову, взглядываясь в агрессивные потоки тёмной воды. — стой! вырвалось из груди кэйи в панике, когда до парня оставалась пару шагов. и только тогда альберих увидел его черты. незнакомец обернулся, а изумлëнный юноша замер, так и оставшись с протянутой рукой, не успевшей коснуться и ткани брюк стоящего. лицо, полное бесконечного спокойствия. умиротворение. отрешение. познание, отражающее суть жизни. почти возвышенность. невозможно красивые лазурные глаза, выражающие слишком много всего, что человек даже не способен описать словами — их не хватит. пшеничные пряди, обрамляющие лицо. выглядят непозволительно мягкими. как же хочется коснуться. хотя бы раз. мëрзлые от подкрадывающихся зимних морозов щëки и нос, выглядящие естественнее и изящнее, чем у любой девушки. алеющие от холода правящей осени потрескавшиеся губы расплываются в ласковой улыбке. и незнакомец делает шаг. шаг в пропасть. слышится плеск воды, знаменующий начало конца. кэйа подлетает к перилам с сумасшедше отчаянным рвением, вперяясь взглядом в холодные воды. нещадное течение и острые камни. у него не было возможности спастись. насколько же хрупка человеческая жизнь, разбиваемая на осколки от любого неосторожного движения? насколько опасны движения, которые ты обдуманно решил сделать сам? ноги становятся ватными. альберих только сейчас понимает, как самая быстрая в его жизни пробежка повлияла на организм. адреналин испаряется, злорадно оставляя после себя лишь последствия: конечности сводит судорогой, и юноша валится на грязный асфальт, ударяясь коленями. он пытается прийти в себя и нормализовать дыхание, чувствуя, как с каждым новым вздохом лëгкие прошибает душащей болью. альберих кривится на земле, сжимая до белеющих костяшек собственную куртку в районе сердца. жалел ли ты о чëм-то? жалею ли я о чëм-то? будильник противным звоном оповещает о времени: стрелки часов застыли на пяти утра. кэйа скурпулëзно вырисовывает каждый мазок, выводя последние штрихи, почти доводя картину до совершенства. с холста на него смотрят лазурные глаза, полные жизни. и улыбаются уста, дарящие бесконечную нежность. об одном, пожалуй, точно. я жалею, что не спросил твоë имя, моя хрупкая муза.