Гравитация

      Уже не впервые Рюджин считает, что…       Она — притяжение.       Единственное, что привязывает её к скалистой земле, незримая сила, удерживающая на месте. Единственное, что стоит между ней и небом.       Йеджи — притяжение.       Она луна для её океанических вод, таких глубоких и холодных, тянущихся навстречу далёкому небесному светилу. Но, ох, то, как она сияет в серебре — само великолепие. Рюджин бы отдала всё на свете, лишь бы видеть Йеджи каждый день, даже если сердце больно щемит в груди от расстояния.       Но вот и она, сидит на бордовой крыше со своей лучшей подругой (хотя Йеджи не знает, кто она для неё) и курит сигарету — привычка, которую девушка назовёт вредной. Она усмехается, ночной воздух наполняет лёгкие, пока дым между ними ветвится клубнями.       — Я никогда не встречала никого, похожего на тебя.       Йеджи говорила ей это каждый раз, когда они встречались, а Рюджин только и отвечала: «и никогда больше не встретишь». Озорство в её голосе даже не думало меркнуть.       Но сегодня, в отличие от других ночей, она не чувствует себя обязанной продолжать их шутку. Те же слова, каждую ночь за последний год. И тот же день, каждый год за последние четыре жизни, что прожила Йеджи. Жизни, которые Рюджин умоляла темноту, прожить вместе с ней.       Но сейчас она предпочитает не думать об этом. Не сейчас, когда Йеджи выглядит так. Выглядит как всё, что она когда-либо любила. Что когда-либо будет любить.       Так что, приковав взгляд к юной девушке, она говорит,       — Ты так красива. Я никогда не встречала никого красивее тебя, — речь её шелковистая, а слова так гладко слетают с языка. Йеджи улыбается и отвечает:       — И ты недурна собой, незнакомка.       — Откуда ты знаешь, что я незнакомка?       — Потому что мы видимся впервые.       И снова Рюджин не может унять тоскливый стук печали в груди. Вот только сегодня она хочет зайти ещё дальше.       — Может быть, ты просто продолжаешь забывать меня. — Что правда. Правдивей остальных, когда-либо произнесённых Рюджин.       — Я уверена, что ни за что не забуду такие лицо и голос, как у тебя. Даже если бы ты уехала прямо сейчас и вернулась лет через десять, я узнаю, что это ты. — Её улыбка искренняя, как и слова. Она всегда говорит от чистого сердца, всегда была такой нежной и искренней.       Не важно, сколько раз она забывала Рюджин.       Рюджин никогда не перестанет влюбляться в неё, во всех, кем она становилась на протяжении веков. Когда-то, давным-давно, она была госпожой, которую хотели продать. В другой жизни она стала мужчиной, поэтом, борющимся за жизнь. Потом — бородатым солдатом, а после девушкой, которой осталось жить недолго.       Рюджин рада, что в этой жизни Йедзи молода и полна надежд. Во всех других она была вынуждена наблюдать, как увядая женщина (или даже мужчина) покидает её, а потом десятилетиями ждала её следующего воплощения, чтобы наткнуться опять.       Всегда одно и то же лицо в разных вариациях. То, которое смотрит на неё прямо сейчас.       — Но ты уже меня забыла. Мы знакомились сотню раз, — говорит, улыбаясь, Рюджин. Слова полны ласки и тоски, а глаза Йеджи блестят, словно она поняла их истинный смысл.       — Мне жаль, что я забыла. — Такой ответ застигает Рюджин врасплох, из пальцев выпала, теперь позабытая, сигарета, а её пепел скатился по крыше на землю.       Это ей и нравится в Йеджи, Йеджи, которая верит в мифические создания и странные истины. Йеджи, которая может влезть в любую историю, что не неё собственная, так легко, что даже Рюджин порой удивляется, с надеждой в груди, которая, как она знает, ни к чему не приведет.       — Всё в порядке. Я вечно обещаю, что не забудешь. — Ещё одна правда, открытая лунному свету. Рюджин чувствует себя такой уязвимой, как шесть ночей назад, когда оказалась голой в квартире Йеджи после того, как они, пьяные, вышли из бара и прямо к ней в постель, и Йеджи со всем своим очарованием и честностью, сказала Рюджин, что она — самый яркий оттенок солнца, который она когда-либо видела.       Те же слова сказанные поэтом третьей жизни.       Те же слова, сказанные сержантом в разгаре Второй Мировой.       Те же слова, сказанные молодой госпожой видного дома в начале эпохи Чосон.       Рюджин любопытно, скажет ли она их снова?       — А что я в тебе забыла? — спрашивает девушка, взгляд её прикован к просторам ночного неба. Загрязнение в Сеуле никогда не ослабевает, чтобы сквозь него пробивалось звезды. Все это — сетка тёмно-синих и ещё более темных фиолетовых оттенков.       — Всё, — тихо шепчет Рюджин. В груди сердце колотится, больно, пусто. Йеджи хмурится.       — Тогда поведай что-нибудь.       Рюджин туго сглатывает, зная, что слова соскользнут с языка раньше, чем она успеет подумать о последствиях.       — Назови число, Йеддон.       — Четыре.       — В своей четвёртой жизни ты была сержантом, мужчиной. Мы познакомились в баре, заказали по напитку и разговорились.       Йеджи кивает, словно они тут о погоде говорят. Словно это обычный разговор между подругами. Потому что это так, и в то же время нет. Это правда. Но девушка знает её только, как историю, которую нужно рассказать, а потому не верит.       — А потом?       — А потом, ну ты знаешь, мы поехали к тебе и… ну… — Рюджин обычно не против рассказать об этом. Если бы речь шла о прошлой жизни Йеджи, как той девушки в больнице, которая жаждала любых впечатлений. Не то чтобы она осуждала эту Йеджи. У неё более-менее консервативные взгляды, она знает больше, чем написано в книгах или показано в фильмах. Разумеется, она много о чём знает.       Но только не о них с Рюджин.       — Всё нормально, можешь не продолжать.       Вздох облегчения. Грустный взгляд. Холодная ладонь, накрывшая тёплую Йеджи.       И тишина. Такая, от которой мысли бурлят на ветру, всплывая и взрываясь, наполняют жидкостью эмоций, которую содержат, каждый уголок души. Рюджин хочется, чтобы выпитый накануне ликёр задержался в крови подольше. Йеджи шепчет:       — Шесть.       Рюджин размышляет, думает, что ответить. И говорит правду — некоторое её подобие, потому что, честно говоря, понятия не имеет.       — Ты ещё не прожила шестую жизнь. Это только пятая.       — А сколько ещё мне осталось?       И тут сердце Рюджин лопается, чёрная кровь просачивается по органам, капает на кости, пока не выплескивается в глаза. Она едва не плачет. Внезапно, ей снова двадцать один, на самом деле двадцать один — задолго до проклятия и всего. Когда ей был двадцать один год и она отчаянно пыталась удержать свою госпожу, которую должны были продать. Она так утонула в видениях Йеджи в доме мужчины в чужой стране без поддержки, что продала свою душу.       Чтобы иметь больше времени. Дайте мне больше времени. Умоляю.       Она помнит, как преклонилась на лесной земле поглощённая темнотой. Помнит, как с языка слетали слова. Помнит, как видела плачущей Йеджи на балконе хозяйского дома. Помнит, как коже прижался стержень с нанизанными на него воспоминаниями.       — Это твоя последняя жизнь, — (со мной, умалчивает Рюджин.)       — Почему у меня только пять?       Рюджин говорит правду, но Йеджи не слышит. Ей не позволяет, разумеется, проклятие, как не позволяло всегда, но разум все равно твердит: потому что я обещала богу (демону, лесу) свою душу только за пять. Пять жизней с тобой. Тогда я плохо соображала и не знала, как сосчитать больше. Ты обучила меня только пяти, во время наших тайных свиданий в лесу, когда твои руки помогали мне понять цифры. Если бы я знала, о Йеджи, если бы я знала — я бы попросила больше.       Но Рюджин еще предстоит выяснить границы этого проклятия, она не знает, будут ли у Йеджи ещё жизни после. В конце концов, она поставила на кон только свою душу. Может, ей и было позволено остаться на пять, но Йеджи было суждено больше. Она желала этого.       — Такова жизнь.              Они смотрят друг на друга с трепетом. Это лицо больше на то первое, заключает Рюджин. На лицо её молодой госпожи, старшей дочери дома Ко. Лицо, похожее на резной нефрит, такое же безупречное и изящное.       — Рюджин?       — Йеджи.       — Можно вопрос?       — Ты уже спрашиваешь.       — Задница. Просто… Я знаю тебя всего день и всё же, не знаю, в тебе есть кое-что, что я не могу понять.       Голос Рюджин стает поперек горла, как предчувствие. Как цепь. Она знает, как трудно будет уйти, если не уйдет сейчас. Но поскольку её сердце глупо, а разум затуманен, как в тот день, когда она встретила Йеджи, опьянённая одним только её присутствием, она остается. Это начало…       — Ты самый яркий оттенок солнца, который я когда-либо видела.       …конца.       Рюджин невольно улыбается. Это так знакомо. Они уже это проходили. Сотни раз. В саду дома её молодой госпожи, в маленькой, обшарпанной квартирке поэта, в палатке чужестранного сержанта, в палате юной сироты. И вот, наконец, здесь.       На крыше дома где на небе почти нет звезд и бесконечно громко стрекочут цикады. Здесь, где рука Йеджи — единственное тепло в осенней ночи. Здесь, где должна быть прожита её последняя жизнь, потому что она уже встречалась с Йеджи в пяти разных, и проклятие не оставляет ей ничего больше.       Беззвездное небо — это почти как призыв. Темнота манит. Рюджин замирает.       Йеджи протягивает руку и касается ее лица. Такого же молодого. Ей ни дня не было больше двадцати одного, но груз прошедших шестьсот лет растянул и согнул ее разум до гораздо более старшего возраста. Рюджин льнет к ней, к ладони Йеджи, прижимаясь щекой, и размышляет:       Тепло, тепло, как же тепло. Как дома. Она как дом.       — Мне жаль, Йеджи.       Она осекается, истины улетучиваются, а мысли кружатся в голове. Внезапно небо становится чёрным. Казалось, Йеджи не замечает, но вдруг черты её лица и тело превращаются в нечто иное. В бога, демона. В обрётшего тело лесного духа.       — Твоё время… моя дорогая Рюджин…       В том, как срывается с его языка имя, нет резкости, а выглядит он похожим на ту девушку, с которой она только что говорила. В груди гремит гром. Темнота гудит, так низко, что волоски на коже Рюджин стают дыбом. Словно приветствуя это существо, саму безбрежную смерть.       — …вышло.       Йеджи — притяжение, думает Рюджин, но как только её душа вырывается из тела и парит в просторах пустоты (интересно, так ли выгляди космос?), в первый и последний раз понимает, что Йеджи ни за что бы не смогла её удержать. Здесь. Но знает наверняка, что сердце её останется.