Передышка

      Америка красива. Красива настолько, насколько таковой вообще может быть выжженная радиацией, высушенная земля. Несмотря на минувшую катастрофу, эта «зона» в корне отличается от Чернобыльской: дышится легче, жарче, на коже не оседает едкой сыростью извечный Припятский туман.       Ребята озираются по сторонам, прилипнув к окнам старого автомобиля, оставляя отпечатки ладоней и кончиков носов на пыльных стеклах. От одежды веет порохом и едва ощутимо, будто фантомно – ржавчиной чужой крови. Они в штатах всего сутки, но пережитого хватает, чтобы хорошенько вдарить по едва окрепшей подростковой психике. Кому-то уже «посчастливилось» пройти через это, кто-то лишь сейчас смог побороть дрожь в пальцах после первого выстрела в живого человека.       Здесь другой мир, и иначе поступить было нельзя – либо они, либо их, и все это прекрасно понимают. Вот уже с тихим скрипом откуда-то сзади Лёха выводит на стекле слово из трех букв, а Настя пихает его локтем, старательно пряча улыбку. Шелестят одеждой обернувшиеся на них Гоша с Аней, атмосфера разбавляется тихими смешками, и на душе становится чуточку легче. Если бы Павел мог, он бы уберег друзей от крови, смерти и слез. С другой стороны, он сам их выдернул из родного времени, причем второй раз, чтобы снова вернуть все на круги своя, и вина лежит только на нем. По крайней мере, они сильные, справятся – он уверен.       Вновь воцарившееся безмолвие в салоне разрушают хрип сквозящего в кондиционере воздуха и скрежет вылетающей из-под колес смеси песка и гравия. Чуть позже он сменяется хрустом стекла и пожелтевших листовок. Старенький форд неторопливо въезжает в город.       – Не хотелось бы оказаться тут двадцать семь лет назад, а потом вернуться обратно сюда же, – с нескрываемым волнением шепчет Гоша, когда авто притормаживает у мемориала бывшего полицейского участка.       Бетонная конструкция уходит острием в небо, практически не вписываясь в окружающие ее ветхие домишки. Слишком неправильная, монументальная, вклинившаяся холодным напоминанием очередных человеческих потерь в тот злополучный день.       – Да уж… Это даже хуже, чем оказаться на месте дерева…       Четыре пары глаз оборачиваются на Пашу в непонимании, лишь Никита пожимает плечами:       – Думаю, наоборот. Здесь смерть хотя бы мгновенная, не придется мучиться и сидеть на обезболивающих.       Паша смаргивает тошнотворное воспоминание о несчастном ученом, смотрит на парня в маске и щурится. Механический голос напарника не передает эмоций, но он отчетливо слышит знание, будто тот видел все своими глазами. Кожа перчаток на нервно сжатых кулаках скрипит почти жалобно, но это проскальзывает мимо внимания парня.       – Мы с Антоновым... – начинает Никита прежде, чем он успевает открыть рот. – Мы видели того ученого у бункера. Мертвым, к счастью — не хотелось бы застать его страдания. Тогда мы поняли опасность перемещений, когда не знаешь, куда и когда тебя может выкинуть. Жаль, машину в этом усовершенствовать не удалось. Было бы намного удобнее, если б выкидывало обратно не в какие-нибудь доски или стены…       Паше остается лишь согласиться, проклиная излишне богатое воображение за картинки возможного «неудачного» перемещения. В конце концов, никогда нельзя предугадать – особенно в городских условиях – не окажется ли через двадцать семь лет именно в этом месте брошенный автомобиль или какой-нибудь мусор.       – Сколько у нас есть времени до перемещения? – интересуется он, заодно отвлекая ребят от чего-то жуткого, известного лишь им двоим. – Успеем остановиться где-нибудь, перекусить?       Никита задирает рукав, всматриваясь в циферблат тяжелых металлических часов, надетых поверх перчатки. Не видно и полоски человеческой кожи, и горячее солнце, припекающее затылок и высунутую из машины руку, на миг сбивает с мыслей. Под всеми слоями темной одежды действительно живой человек?       – Часов пять. После прыжка до взрыва останется часа два, вам должно хватить, чтобы найти Клэр… Я думал показать вам городок – возможно, это облегчит поиски и поможет не заплутать в прошлом.       – Пять? Да тут все можно обойти пешком за час…       – Вот именно, раньше начнем – раньше хлопнем эту террористку, – бойко встревает Леха, разводя руками. – Здесь и смотреть то нечего, мы же не в центре Москвы. Нехер тянуть кота за яйца.       – Может и так, но чем дольше вы пробудете в прошлом, тем больше изменений можете в него привнести, – голос Никиты становится ниже, грубее, и скрежет динамиков ни то из горла, ни то из маски вызывает иррациональное желание подчиниться. – Ты ведь понимаешь, что это вовсе не развлечение, Алексей. Каждый из вас может попасть в передрягу и сорвать миссию. Напоминаю, вы в чужой стране, в чужом времени. Предположим, кого-то поймают копы. Как будете объясняться? На русском? Или положитесь на Анино знание английского? А если вас сходу пристрелят?       – А ты? – щурится Вершинин. – Я думал, ты у нас вроде как проводник, направишь куда надо и все такое…       – Проводник, а не сиделка, Паш. В любом случае, я всего лишь человек и уберечь от глупостей не могу.       Под недовольное, на грани враждебного, сопение Лехи все пятеро переглядываются – парировать им нечем.       – Окей, – поднимает ладони Горелов, откидываясь на протертую спинку сиденья, – ладно, давайте это… изучать город, типа.       Паша успевает заметить, как смягчается строгий холод единственного глаза, прежде чем его обладатель вновь оборачивается к дороге.       Неторопливая экскурсия продолжается, и руль туго поворачивается в направлении, что указывает скрытая перчаткой ладонь. Механический голос монотонно оглашает названия улиц и стоящих вдоль них едва уцелевших павильонов. Рассказывает о сквозных двориках и тупиках, которых следует избегать. Ветер свистит в окнах, царапаясь об осколки выбитого стекла, и Паше кажется, что для полноты не хватает лишь кустов перекати-поля, прямо как в фильмах про Дикий Запад. Тех, где слишком много желто-песочного фильтра, а искажающий картинку жар асфальта ощущается от наэлектризованного экрана как настоящий. Правда, там фоном всегда звучат выстрелы старых револьверов, а эту неприятную деталь из нынешней реальности хотелось бы вырезать.       Старая церквушка, знаменующая центр города, постоянно маячит на периферии, то справа, то слева. На все про все уходит чуть больше часа, учитывая, что скорость автомобиля лишь немногим превышает скорость прогулочного шага.       – Так странно, город вроде светлее Припяти, но ощущается таким бездушным… – выдыхает Паша, сворачивая в тупик одного из немногочисленных кварталов. – Абсолютно мертвым.       У них в запасе достаточно времени, и потратить его было бы неплохо подальше от палящего солнца. Кондиционер все равно не работает, цепляя горячий воздух с улицы, а задувающий в открытые окна ветер приносит лишь песчинки.       Ответом парню служит молчание, тут же хочется хлопнуть себя по лбу. Ну конечно, в этом времени ведь все в порядке – ни аварии, ни развала Союза, ни тридцатикилометровой зоны немой пустоты.       – Не расходитесь далеко, – предупреждает Никита, когда ребята покидают салон и разминают кости. – И лучше держите друг друга в поле зрения.       – Так точно, босс, – Леша издевательски отдает ему честь и направляется в сторону ближайшего дома, утягивая за собой Настю под хмурый взгляд Гоши.       Паше нравится, что даже в чужой реальности его друг остается едким бунтарем. Маска типичного советского ботаника ему вовсе не к лицу.       Подсознание начинает подкидывать картинки с друзьями из его мира. Фантомный страх за чужие жизни, загубленные однажды, струится по венам отравой. Дыхание на миг срывается, но парень тут же старается взять себя в руки, упираясь лбом в горячий руль.       Кровь на выцветшей стене и огненных волосах Насти, отчаянные крики Леши с Гошей, выстрелы, тело Ани, ломаной куклой раскинувшееся у его ног. Так много страха и боли, а ведь жизнь, казалось бы, только началась! Вот-вот школу закончили, тусовки, веселье…       Едва ощутимое прикосновение к плечу пугает, и Павел дергается, выныривая из воспоминаний и машинально сжимая кулаки. Ему казалось, Никита ушел с остальными, разве нет?       Мужчина рядом лишь мирно поднимает ладони, извиняясь одним лишь взглядом. Сейчас он кажется не таким отрешенным, как обычно. Во взгляде сквозит странное понимание и сочувствие.       – Тебе не помешал бы отдых, – поза открыта и повернута к водителю настолько, насколько позволяет салон автомобиля. – Почему не присоединишься к остальным? К Ане с Гошей. До прыжка еще есть время.       – То же самое могу спросить у тебя, – парирует Паша, ероша взмокшие волосы в попытке хоть чем-то занять заледеневшие руки.       – Не думаю, что им приятна моя компания. Не хотелось бы сильнее напрягать ребят, особенно перед таким событием.       – Ну да, Гоша все еще думает, что это все бред, – с губ срывается смешок. – Думаю, он боится, потому что…       – …это пошатнет его рациональный мир, – заканчивает за него собеседник, улыбаясь одним глазом. – В этом весь Гоша.       Паша позволяет себе расслабленно выдохнуть, откидываясь назад: «как с языка снял».       – Да уж… Что в моем мире, что в этом, ребята почти одинаковые. Какая-то единая… сущность, что ли, даже если с первого взгляда совсем разные.       – Может, такова их судьба? Взаимодействие друг с другом, отношения, симпатия – все это идет сквозь время. Я и раньше предполагал, но не был до конца уверен…       Парень слабо хмурится, что-то в сказанном его цепляет. Мысль о том, что все так или иначе предрешено, вызывает стойкую неприязнь и желание пойти наперекор. Он ведь сам руководит своей жизнью, верно? Или это тоже его «судьба»?       – Бред какой-то, даже слышать не хочу, что это предопределено и все в таком духе.       – Я и не говорю, иначе к чему бы все это? Зачем было бы искать тебя и собирать остальных? Тем более, речь шла об отношениях между людьми. Сам посуди, у одного действия могут быть в корне разные последствия – все зависит от обстоятельств и времени. Сложнее повторить одно и то же действие дважды и получить одинаковый результат.       А вот на это юноша как раз надеется всей душой. Что во вселенной достаточно пространства и вариантов, чтобы некоторые события ни в коем случае не повторились. Во всяком случае, он старается в это верить.       – Я бы предложил тебе выпить, – нарочито бодро доносится справа, – но местное пойло тридцатилетней выдержки вряд ли подействует как надо, ты еще зеленый совсем.              – А когда все закончится – отметим, – с энтузиазмом подхватывает Паша.       – Разумеется, только в меру. Мы же не хотим тебя потом с пола собирать?       Ему слышится забота с налетом странной, почти родительской ворчливости. На губах сама собой вновь появляется улыбка. Он выдыхает, растекаясь по сиденью и чувствуя себя уже чуточку легче – каждый диалог с Никитой проходит тяжело, но после него внезапно накрывает спокойствием. Странно, что слова человека, которого он знает всего пару дней, вызывают столько доверия. Ребята, вон, все еще насторожены к чудаковатому типу в маске с голосом бракованного виртуального ассистента, а Паша, наоборот — внимает каждому звуку, что доносится из не совсем понятной системы динамиков.       И кто только из врачей взялся за такую операцию? Это ведь не просто микрофон… Неужели в этом времени медицина сделала столь огромный скачок?       Он оборачивается, силясь разглядеть какие-нибудь механизмы на чужом горле, но натыкается на туго затянутый ворот толстовки. На внутренней стороне маски тоже ничего нет, она похожа на гладкий гипс или керамику – заметил еще в первую встречу.       По загривку ползут мурашки, стоит ему представить изувеченную, оплавленную кожу и глубокую пустую впадину глазницы.       Через какое-то время они оставляют автомобиль и идут исследовать заброшенные дома. Под ногами хрустят залетевшая в открытые окна листва и стекло разбитой посуды, а нос сразу забивает ветхостью. Паша невольно сравнивает это с панельками Припяти и не может понять, что хуже: колкий от песка воздух или извечная сырость.       Пальцы скользят по столешнице, оставляя глянцевый след на плотном слое пыли и мусора. Хочется чихнуть. Сейчас не время для мыслей о прошлом и будущем, он ведь только успокоился — но в груди вновь начинает клокотать от негодования.       – Почему так вышло, что стоило предотвратить одну катастрофу – случилась другая? То террористка, то какая-то неисправность…       – Возможно, какие-то события просто должны произойти, – подхватывает Никита, исчезая в соседней комнате и продолжая уже оттуда. – Мы можем изменить многое, но далеко не все, как бы ни хотелось обратного.       – А вот мне хочется!       Стиснутый до побеления кулак глухо ударяется о поверхность, и лишь неимоверный самоконтроль позволяет избежать вмятин и трещин. Из-за дверного косяка выныривает белая маска, взгляд мужчины плавно перетекает с русой макушки на стол и обратно. Паша – сжатая пружина, взведенный, но так и не спущенный курок, и Никите остается только догадываться, каких усилий ему стоит не разнести тут все.       – Я не знаю, как работают эти перемещения во времени, но они точно должны как-то влиять на мозги, окружение, да на что угодно. Мы же не сможем делать это вечно. В Припяти мы несколько раз исправляли мелкие косяки, и каждый раз это приводило к еще более плачевным последствиям. Вдруг после очередного такого «прыжка» мир просто схлопнется нахер?       – Ты не обязан этого делать, Паш.       – Да ладно? Будто я могу просто взять и забить.       Паша разворачивается ураганом и впивается злым взглядом в белое лицо. Голос становится тише, вкрадчивее.       – Я не хочу снова кого-то потерять. Одного раза сполна хватило, и есть у меня поганое такое предчувствие, что это может повториться. Принять это я не могу, но и как избежать – тоже не знаю.       С минуту Ник молчит, и от его непроницаемого выражения глаз становится не по себе.       – Таково бремя вожака. На тебя негласно возложена ответственность как минимум за судьбы всех этих ребят. Они идут за тобой, повинуются тебе, независимо от того, нравится тебе это или нет. Да, ты их отчасти принудил ехать, но они ведь все равно здесь, так? Считай, что это их выбор.       – У меня ощущение, что ставки растут. И меня одного для этой ответственности слишком мало.       – И что ты хочешь?       Паша мнется. Его распирает от желания перекинуть на кого-то хоть часть ответственности, эгоистично облегчить свое бремя, пусть и возложено на молодые плечи оно было им самим. Постоянное волнение чертовски изматывает. Никита прав: он лидер, но он устал.       – Помоги мне, – цедит на выдохе, старательно игнорируя накатывающее невесть откуда чувство стыда. – Ты ведь тоже путешествовал во времени вместе с Антоновым, даже машину эту как-то усовершенствовал. Расскажи обо всем, что знаешь, совет дай: что можно делать, чего нельзя… Ты говорил, что ответишь на все интересующие меня вопросы, так давай.       – Раз говорил, значит, отвечу, но время еще не пришло.       Хочется удариться головой о стену. Или ударить о нее парня в маске.       – Окей, а какое такое «ключевое событие» должно произойти, чтобы ты снизошел до ответа? Мы без пяти минут в прошлом, если что! Не думаю, что найдутся лишние полчаса на лекцию по безопасным путешествиям во времени. В кого ты, блять, такой упертый?       – Паша, – тот хмурится, понижая голос, – успокойся.       – «Успокоиться?» – с губ срывается полу-истерический смешок, – шутишь?       Он резко разворачивается, желая схлопнуться на месте за эмоциональность и острое, до жжения в кулаках, желание разбить белую маску к чертям. Внутри качели, как у девочки-подростка, и от себя самого становится тошно. Сколько раз за последние пару часов он успел взбеситься? Истеричка даже хуже, чем Гоша из всех миров и времен вместе взятых.       – Если тебе нечем помочь – так и скажи, без загадок этих идиотских.       Повисает тишина, нарушаемая лишь неровным дыханием юноши и тихим постукиванием пальцев по пыльной столешнице. Молчание затягивается, но мужчина за спиной никуда не пропадает – ощущается бесплотным черным силуэтом, от взгляда которого волосы на загривке встают дыбом. Чего он ждет, почему не уходит? Паша искренне надеется, что не извинений, но вина не пойми от чего проникает в мысли свистом закипающего чайника. Нахамил немного, с кем не бывает, да и не за просто так ведь! Однако, если взглянуть со стороны, то на месте Никиты такого нестабильного юнца он бы просто послал. Ник старше, опытнее, пытается исправить свои и чужие ошибки, и Паша не может винить его в секретах и тайнах. Отчего-то кажется, что если бы у Никиты была возможность, он бы рассказал все, как есть. Может, определенные вещи ему действительно рано знать?       Раздается тихий шорох обуви, и Паша вскидывается:       – Прости, – почему-то вдруг пугает перспектива, что напарник решит просто уйти. Возможно, это многое бы облегчило, но от настойчивого свиста вины в голове перехватывает дыхание. – Прости, я просто… Я немного устал. Самоконтроль ни к черту со всем этим.       Хочется развернуться, убедиться, что извинения приняты, но мужчина, оказавшийся внезапно очень близко, перехватывает его за предплечья, не давая и двинуться. Тело напрягается, в голове мелькают десятки вариантов, что с ним могут сделать. Простят? Отчитают? Швырнут лицом в проклятый пыльный стол? Со стороны, должно быть, выглядят они даже комично, но Паше вовсе не смешно.       Ник все еще молчит, хватка немного слабеет и опускается до локтей. Даже через слой кофты и мотоциклетных перчаток кажется, что руки у него ледяные, и это еще сильнее выбивает из колеи.       – Есть вещи, которые бывает чревато узнать раньше времени, Паш, – мягко шелестит динамик у левого уха, и парень может увидеть край маски периферийным зрением. – Как бы странно ни звучало, но наши с тобой знания не особо разнятся, и так уж выходит, что мне правда нечем помочь. Ты представить не можешь, как сильно я бы этого хотел.       Чужие ладони соскальзывают с рукавов, и он наконец может развернуться, упереться бедрами в стол. В изломанной линии обожженной брови чувствуется вина, а в сжатых кулаках – беспомощность.       – Всё, что я могу, так это заверить, что у вас всё получится, – Ник выдерживает паузу, всматриваясь в лицо напротив с улыбкой, которую можно прочесть только по легкой сеточке лучинок в уголке глаза. – У тебя все получится. Не нужно прыгать в прошлое или будущее, чтобы это узнать.       – А ты? – вырывается почти машинально.       – А что я? Моя роль во всем этом небольшая. Все ведь будет хорошо, так или иначе, что еще можно сказать...       Что-то в его пространных словах вызывает настороженность, как жуткие черты в лицах роботов из футуристических фильмов. Что-то очевидное, лежащее на поверхности, но недоступное для осознания. Павел клянется, что подумает об этом позже, когда все закончится – сейчас он слишком устал, чтобы проводить параллели и искать подвох. Он закрывает глаза и упирается руками в колени, нехватка моральных сил слишком явно дает о себе знать.       Мужчине больно смотреть на излом выпирающих лопаток и опущенную макушку. Хочется как-то исправить ситуацию, но в голову из относительно допустимых действий приходит только похлопать по плечу. К счастью, этот нелепый, почти детский жест побуждает юношу вновь на него посмотреть. Костлявое плечо под тяжестью ладони расслабляется.       – Спасибо, – выдыхает Паша с улыбкой.       В следующее мгновение он подается вперед, упираясь в грудь застывшего напарника лбом и сжимая полы распахнутой кожанки до тихого скрипа. Тот продолжает стоять столбом, но не отталкивает, так что Паша решает рискнуть и слабо дергает его за куртку несколько раз. Прежде разведенные в воздухе руки наконец ложатся на спину, и он не может сдержать судорожного выдоха, когда мужчина шагает ближе, вплотную, позволяя утонуть в мягкой темной ткани худи полностью. Сам скользит по лопаткам, скрытым гладкой черной кожей, и смыкает руки в замок ближе к талии. Для нынешнего климата тот одет слишком тепло – Паше в одной лишь кофте жарковато – но одежда на удивление сухая, пахнет дезодорантом и чем-то родным. Внутри словно что-то встает на место, становится до приторного спокойно и легко, и Паша поначалу не может понять, почему. Мысль, пришедшая на ум, кажется абсурдной, дикой, но удивительно правдивой – в объятиях этого покалеченного мужчины он чувствует себя лучше, чем в объятиях отца и матери.       – У нас есть часа два плюс-минус до перемещения, – тихое дыхание через прорези маски теряется в пшеничных волосах, от мурашек невольно дергаются плечи. – Ты не голоден?       Находясь так близко, Паша ощущает хриплую вибрацию, как скрежещет что-то на грани слышимости в горле мужчины от каждого слова. Невольно думает, каково это – существовать с железкой в глотке и видеть только правой стороной. И проклинает само существование чертовой машины времени.       – Надо поесть, Паш, – напоминает Никита, когда не получает ответа.       Паша и сам понимает – надо, но это означает, что придется вынырнуть из уютного кольца чужих рук, потому лишь плотнее зарывается носом в мягкую ткань. Как бы страшно это ни звучало, но хочется, чтобы весь мир перестал существовать хотя бы на одну маленькую вечность, чтобы была возможность обо всем забыть и посидеть вот так. Никита, должно быть, это желание разделяет – обтянутые перчатками ладони по-прежнему покоятся на спине, большими пальцами проглаживая очертания лопаток.       За них все решают приближающиеся шуршащие шаги и хруст мусора под подошвой. Паша весь обращается в слух, испуганно замирая. Поступь мужская, но осторожная, неравномерная. «Гоша», – предполагает он, выскальзывая из объятий. Нахлынувший страх усилием воли не успевает набрать обороты и растекается остаточным волнением по конечностям глухой ватой, только сердце где-то в горле бьется слишком сильно. Кажется, даже отступивший на шаг Никита это слышит.       – Эй, парни, вы тут? – догадка оказывается верной.       – Здесь мы, здесь! – отзывается Паша прежде, чем макушка Петрищева появляется в дверном проеме.       – Там девочки перекус организовали, только вас ждем.       «Быстро Леша с Настей повеселились», – едва не соскальзывает с губ. Все-таки Настя – Гошина девушка, какие бы отношения ни связывали этих троих. Приходится спрятать колкую фразочку в поджатых губах и выдавить улыбку:       – Сейчас придем.       Петрищев с пару секунд сверлит взглядом обоих и уходит, оставляя липкое ощущение невысказанного «чем вы тут занимаетесь?», на что ответить честно не получилось бы – не поймет, как ни объясняй, а скупое «болтаем» наверняка вызвало бы подозрения. Он косится на Никиту и поражается, замечая в обращенном к двери взгляде плохо скрытую неприязнь. Для настороженного пугливого Гоши это наверняка было похоже на направленный в лоб ствол.       – Пойдем, – старательно бодро произносит Паша, пытаясь смахнуть странную эмоцию с чужого лица мягким похлопыванием по плечу.       Получается тут же – Ник отступает, пропуская его вперед, смотрит намного спокойнее, с налетом благодарности. Взгляд ясно чувствуется меж лопатками, а уверенные неторопливые шаги совсем рядом вызывают откровенную гордость. Собственная значимость, ощутимо возросшая за последние минуты, чертовски пьянит.       Ребята, обосновавшиеся на террасе одного из соседних домов, за обе щеки уминают консервы, натасканные из дома врача-мексиканца. Леха машет рукой с зажатой в ней вилкой и указывает на свободные деревянные кресла, расставленные вокруг стола.       Последний прием пищи в этом времени, последние часы отдыха перед прыжком в неизвестность.       Паше сейчас кусок в горло не лезет, не хочется вообще быть здесь, однако немая поддержка и вера за плечом отвлекают, позволяют насладиться спокойствием, насколько это возможно. Это схоже с гулянкой накануне экзамена, к которому ты совершенно не готов: страх и волнение исчезают под силой стороннего одобрения, и на какой-то период о грядущем забываешь вовсе.       Они просто сидят, коротая время малозначимыми разговорами. Где-то свистит в скрипучих форточках теплый ветер, шелестит опавшая листва и прочий мусор. Запах консерв и каких-то снеков щекочет ноздри, но не вызывает аппетита, так что Паша обходится парой вилок из общей тарелки и просто впитывает тягучее умиротворение, как губка. Никита не ест при всех по вполне очевидным причинам, но и уходить никуда не собирается, так что они разделяют это состояние на двоих, порой отвлекаясь на поддержание разговора.       Квартальный тупичок остается за спиной, и только мутное облако песчаной пыли из-под колес напоминает о недавнем всплеске жизни. Совсем скоро она осядет, и все вновь погрузится в безмолвие и безвременье. Нагретый руль снова обжигает пальцы, кондиционер гоняет по салону горячий воздух, песок царапает видавший виды кузов – форд неторопливо едет к разрушенной станции. Паша поглядывает на притихших ребят в пыльное зеркало заднего вида, цепляется за пальцы Никиты, отбивающие по торпеде неровный ритм. Спокойствие, которое тот так старательно транслирует остальным в расслабленной позе, видится ему еще одной маской – Ник тоже нервничает, хотя предстоящий прыжок во времени для него далеко не первый. Паша не знает, как подбодрить остальных, а если быть честным – даже не хочет подбирать слов и тратить и без того расшатанные нервы.       Чем ближе градирни Калверт Клифс, заметные из любой точки городка – тем сложнее становится дышать, и виной тому вовсе не радиация, уровень которой никому здесь не ведом. Ну, быть может, только Гоше, нервозность которого чувствуется спиной. Паша не знает, что конкретно они должны найти и куда приехать, потому просто едет по прямой, стараясь, чтобы нога на педали газа не сильно тряслась.       – Мы перенесемся сразу на станцию? – не выдерживает он, когда машина минует высокий баннер с названием АЭС.       – Фон слишком большой, – Никита склоняется к лобовому стеклу, высматривая что-то вдалеке, – да и здесь наверняка хорошие превышения есть, но нужно подъехать ближе.       – Зачем? Думаешь, эта Клэр будет ждать нас прямо там? – усмехается сзади Леша.       Паша задается таким же вопросом, но решает дождаться ответа и не перебивать.       – Затем, что так или иначе ей придется проехать здесь. Эта дорога – единственная, что ведет к станции. Остановись у тех заборов, Паш, дальше ехать смысла нет.       Он послушно глушит двигатель и выходит из автомобиля, облокачиваясь на открытую дверь. Руины, строительный мусор, брошенные тачки, утыканная предупреждающими знаками о радиационном фоне земля – все почти как в Припяти, но пропущенное через желтый фильтр с вывесками на английском. Кажется, он полностью смирился с необходимостью предстоящего, но желание вернуться за руль и просто уехать отсюда с каждой секундой все сильнее скребется в основании затылка. Никита выходит следом и тут же достает прибор перемещения, на ходу поясняя принцип действия и то, какие улучшения им с Антоновым удалось установить. Паша полностью фокусируется на механической речи, сквозь волнение мучительно пытаясь запомнить хоть что-то и поспеть за широким шагом мужчины. Надетый на руку аппарат тянет к земле и больно впивается в кожу металлическим обручем. Ребята отстают, но верно следуют по пятам – больше им идти просто некуда.       Гоша вдруг упирается, пытаясь оправдать страх грядущего невозможностью перемещений во времени, и все внимание компании переключается на то, чтобы уговорить его пойти дальше. Паша впитывает эту заминку всем естеством, шумно втягивая носом ядовитый воздух. Теплая кожаная перчатка ложится поверх взмокшей от волнения ладони, и он дергается, как от удара током.       – Все будет хорошо, – вполголоса шепчут у самого уха, носком берцев задевая потрепанные кроссовки.       Со стороны может показаться, что Ник помогает придержать эту бомбу замедленного действия или прояснить назначения различных кнопочек – черное на черном в переплетении трубочек и проводов разглядеть сложно, но в осторожном поглаживании побелевших костяшек чувствуется, что это совсем не так. Паша думает, что даже если бы кто-то в этот момент на них смотрел, он бы не посмел отшатнуться. Он старается быть честным с самим собой – ему эти поддержка и близость нужны как воздух, и странное умиротворение в обществе мужчины в маске его никак не напрягает. И плевать, что за подобное в этой реальности дают лет пять – о наказании можно подумать потом, когда все закончится.       – Можно разбить его, если все получится? – нервная усмешка режет губы.       – Можно, только не «если», а «когда».       В голосе Никиты слышится улыбка, жесткое плечо расслабляется под мягким похлопыванием, и Паша млеет от внезапно возросшей тактильности, которую от такого человека совсем не ожидаешь. Кажется, тот знает, как помочь взять себя в руки.       Ребята все-таки уговаривают Петрищева пролезть через забор, и все двигаются дальше, следуя цветовому указателю прибора. Наконец, табло загорается зеленым, они встают в круг, задерживая дыхание, как перед прыжком в воду, Паша же будто не может надышаться. Никита откладывает в сторону сумку с какими-то вещами и возвращается с планшетом.       – Здесь ответы на все интересующие вас вопросы, – механически поясняет тот, впихивая технику в руки Гоши, и добавляет тут же: – так, на всякий случай… А теперь давайте кучнее.       Ладонь поверх лопаток подталкивает Пашу в центр и соскальзывает на плечо, сжимая чуть крепче нужного и сбивая желание прояснить, какой же «случай» может произойти.       Нажать кнопку получается на удивление легко, и пока нарастает гул искажающегося пространства, Паша бросает взгляд в сторону. Грустная улыбка в сером глазу въедается в память с горьким привкусом.       Он не успевает узнать причин – следующий миг исчезает в яркой вспышке червоточины. След чужого прикосновения остывает слишком быстро, а когда возвращается способность видеть и чувствовать, Паша едва может толкнуть прохладный воздух в легкие.       Перед глазами никого нет.