***
— Обожаю, когда ты флиртуешь, — жмурится Годжо, утыкаясь носом в собственные руки. Сугуру продолжает записывать информацию — хоть и предпочел бы любоваться этим растрепанным парнем рядом. Университет подходит к концу и маячащее за поворотом будущее полностью взрослой жизни приносит больше тревог, нежели предвкушения. Сатору, под пристальным контролем черноволосого, разослал свое творческое портфолио в несколько именитых анимационных студий и издательств. Ответов пока не получил, но у Сугуру не было сомнений в положительных решениях на его счет. Годжо должен был заниматься тем, что приносит ему удовольствие, а иначе рисковал повторить путь собственных родителей, чьи ожидания не должен был оправдывать. — Если пригласят в Осаку или Киото, как поступим? — блондин разливал по чашкам свежезаваренный Гето чай. — Сможем выбираться друг к другу на выходные, — Сугуру пригубил ароматный напиток, — а вот если Токио? Годжо нахмурился. — Токио слишком далеко, — он мотнул головой, — это будет проблемой. — Ты обещал думать головой, — сощурился брюнет, кладя руку на его ладонь. — Знаю-знаю, — отмахивается Сатору. — А что насчет твоего плана? Голубоглазый медленно проводит своими пальцами по чужим. — Останусь в Химэдзи, арендую жилье, — голос Гето звучал уверенно и Годжо было восхитился его умением строить четкие планы на жизнь, — есть несколько заинтересовавших меня компаний, куда мне хотелось бы попасть на стажировку. — Когда я представляю тебя в костюме и галстуке, у меня встаёт член, — с совершенно серьезным лицом ответил ему Сатору. Гето отдернул руку, подняв брови. — Кто бы сомневался, с твоими извращенными замашками… — цыкнул он. — Моими-то? А кто вчера после пар прямо в аудитории… — не успел Годжо возмутиться, как ладонь Гето, шлепнув ему по губам, закрыла его рот. — О, прошу, заткнись, — кончики ушей Сугуру запунцовели и Сатору рассмеялся прямо в его руку. Когда, отгуляв выпускной, Годжо уведомили о том, что его портфолио просмотрено и одобрено, пригласив на собеседование в Осаку, по телу блондина пробежались мурашки. Не то чтобы это было мечтой всей его жизни, и не то чтобы она, эта мечта, вообще у него была, но, все-таки, он потратил четыре года жизни на то, чтобы получить приличную, по мнению его родителей, профессию, которая совершенно не привлекала парня своей перспективой на будущее. Теперь же он ощущал приятное предвкушение от мысли о том, что он будет заниматься тем, что в действительности увлекает его, принося удовольствие. И пусть путь будет сложным, но рядом будет Сугуру, который сможет направить и поддержать. Он не был один, и, что важнее, он больше не был одинок. Когда собеседование окончилось приемом Годжо на стажировку в анимационную компанию, Гето встретил его со стаканчиками горячего какао у входа в один из бизнес-центров Осаки. Они пробыли здесь все выходные, успев найти для Сатору подходящую квартиру и даже, несмотря на усталость от навалившихся впечатлений и внушительного списка дел, успели опробовать мягкую кровать, кухонный гарнитур и душевую. Теперь же Сугуру, оставив поздравительный поцелуй не то в щеку, не то в линию челюсти, словно строгая мамочка, давал наказания Годжо, стоя на перроне вокзала. Сатору, почти не слушая его нравоучения, соглашался со всем, жадно вглядываясь в родное лицо, словно пытаясь запомнить каждую мелочь, как будто и так не мог рисовать его по памяти целую вечность. — Ты вообще меня слушаешь? — брюнет ткнул его пальцем в грудь. — Нет, — честно мотнул головой белобрысый. — Любуюсь. — Балда, — цыкнул Сугуру, но мягко улыбнулся. — Первое время дел и у тебя и у меня будет невпроворот. Со встречей придется повременить. — Да, — вздохнул Годжо, делая взгляд побитой собаки. — Будь хорошим мальчиком, Сатору Годжо, — Гето сжал его ладонь на прощание, занося ногу в раскрытую дверь вагона, но голубоглазый, не отпустив его руку, притянул к себе, заключая в костедробительные объятия. — Здесь людей полно, — зашипел Гето, утыкаясь носом в мягкий джемпер. — Да плевать мне, — Сатору поцеловал его в макушку, набирая в грудь больше воздуха. «Придумать бы одеколон с ароматом Сугуру и обрызгать им каждую комнату в новой квартире», — вот, что было на уме у блондина. Но поезд увёз Сугуру обратно в Хёго, а ворох дел, как и пророчил брюнет, затянул обоих. Пока не было возможности увидеться нормально, довольствовались видео-звонками, переписками и, даже, как-то раз выпив в баре больше требуемого, Годжо развел Сугуру на умопомрачительный секстинг, плавно перетекший в обмен горячими видео. Это, правда, только усугубило положение дел — скучалось по черноглазому невыносимо. Задержавшись в последний рабочий день перед выходными в студии дольше обычного, закрывая висевшие на нем дедлайны раньше положенного, Годжо, несмотря на усталость, был в предвкушении завтрашней поездки в Химэдзи — еле держался, чтобы не рассказать Гето о том, как всю неделю пахал, чтобы наконец увидеть его вживую. Поднимаясь домой, Сатору хотелось только одного — скорее лечь спать, чтобы побыстрее наступило завтра. — Долго же ты, весь зад отсидел уже, — Сугуру поднялся со ступенек, отряхивая джинсы и разминая шею. — Сугуру… ты что тут забыл? — Сатору так удивлён, что не сразу замечает чемодан у своей двери, но когда видит — его рот забавно открывается от смеси удивления и неверия. — Amantes sunt amentes, — усмехается Гето, сверкая черными глазами. — И все-таки, — Годжо поднимается на несколько ступенек, оставаясь ниже брюнета на голову, глядя на него с беспокойством, — тебе же не по душе большие города? Сугуру шагает на ступеньку вниз, аккуратно ставя ноги на место меж кроссовок Сатору, равняясь с ним. — Но, вот беда, мне по душе ты, — щурится Гето. — Не заставляй меня объясняться, я и так чувствую себя сопливым идиотом. Годжо хлопает белесыми ресницами, встряхивая головой, а потом — хохочет. — Я знал, что ты жить без меня не можешь, — пытаясь притянуть брюнета к себе. — Наберешь, когда избавишься от этого чудовищного самомнения, — Сугуру ловко уворачивается, делая шаг назад, — я домой. — Домой, домой, — соглашается Годжо, хватая того за руку, и подтягивая к ближайшей двери, — вот он, наш дом. Гето хитро улыбается, как всегда — красив в оранжевом свете подъездных ламп. Сатору обязательно прижмет его к первой попавшейся стене, едва за ними захлопнется дверь. Темные волосы насквозь — в горько-медовом запахе полыни. Гето не любит шум, но Годжо знает, кажется, все о том, как заставить его быть громким. Сугуру щелкает кнопкой на рубашке, обнажая ключицы и грудь. Сатору хлопает дверью апартаментов. Если у любой истории обязательно должен быть конец, то их, кажется, со счастливым.1.
27 марта 2023 г. в 18:08
Дверь аудитории скрипнула, привлекая всеобщее внимание, растрёпанная голова мелькнула тенью, прежде чем обладатель ослепительно белых волос, пользуясь временно отсутствующим на месте преподавателем, не плюхнулся на соседнее с Сугуру место, небрежно скинув с него чёрную сумку с учебниками.
— Опять опаздываешь, — процедил брюнет, скривив нос.
— Ты такой зануда, Сугуру, — подмигнул Годжо, закидывая ноги на стол.
Гето, испепелив небрежное движение взглядом, цыкнул.
Сатору не только талантливо умел быть невыносимым, но и сердечно это дело любил. Отслеживать небесными радужками, спрятанными за чернотой солнцезащитных очков, реакцию Гето, остающуюся неизменной на протяжении многих лет совместной учебы — начиная с младшей школы, где бесконечное противостояние блондина и брюнета было главной повесткой практически каждого учебного дня, включавшей в себя периодические встречи на ковре у директора по поводу разбитых носов, подбитых глаз, разорванных пиджаков, сумок, учебников и далее по списку — фантазии сорванцам было не занимать.
Занятным было другое — при отвратительнейшем поведении, что один, что второй брали все учебные рекорды, соревнуясь помимо кулачных боев ещё и в делах учебных. И если Сугуру, уходя в себя, полностью погружался в обучение, не шибко стремясь обзавестись друзьями, то Сатору, напротив, был окружён обожателями, оставался завсегдатаем всяческих сборищ и уроки посещал через пень колоду — так было раньше, и оставалось неизменным сейчас, на последнем курсе университета, по идиотской совершенно случайности принявшим под свою крышу двух заклятых друзей.
Достав из кармана толстовки увесистую тетрадку, используемую Годжо во всех случаях жизни и на всех посещаемых им парах, Сатору похлопал себя по брюкам. Услышав это, сидящая рядом ниже Аямэ обернулась, вспыхнула, поймав взгляд блондина поверх темных очков и, смущённо улыбнувшись, протянула тому искомую ручку.
— Благодарю, — лучезарно улыбнулся Годжо, отвесив девушке шуточный поклон.
Гето, не удержавшись, закатил глаза. Рука Сатору оказалась на спинке деревянного стула Сугуру, и сам он, приблизившись к брюнету, склонил голову, обжигая скрытую воротом чёрной водолазки шею горячим дыханием:
— Не ревнуй, ладно? — шепнул Годжо, скользнув большим пальцем по мочке его уха. — Ты, оказывается, ужасный собственник.
По спине Гето табуном пробежались мурашки. Скрывая за холодностью реакции отчаянное желание отряхнуться, зажмурившись, словно кот, Сугуру медленно повернулся лицом к Сатору, почти соприкасаясь кончиком своего носа с его.
— При-ду-рок, — шепотом и по слогам, нарочито выделяя движения губ.
И Годжо подумал бы о том, как это по-детски, если бы уже не думал о том, как дьявольски хочется впечатать черноглазого в стену и искусать эти чертовы губы.
Сатору перевёл взгляд с них на бесконечную темноту холодных глаз, за фасадом которых, Годжо мог поклясться, плясали черти. Ухмыльнулся уголком рта, снова посмотрел на бледные губы Гето, закусил свою — нижнюю, тихонько выдохнул, усмиряясь. Ничего страшного, если последнее слово остается за Сугуру, в конце концов, Годжо чертовски нравится все, что вытворяет этот рот.
Когда хриплым голосом почти просит быть медленнее или молча и влажно обводит языком верхние позвонки на шее, ухватившись красивыми пальцами за белые лохмы, опуская голову Годжо вниз... У Сатору зашумело в ушах и окончательно выбросило из головы мысль о том, где он сейчас находится и чем вообще должен заниматься. Скинув ноги со стола, опередив этим действием вошедшего в двери профессора на каких-то несколько секунд, блондин придвинулся к деревянной парте, скрывая нарастающее возбуждение.
Не то чтобы он чего-то стеснялся, это чувство, по мнению Гето, и вовсе не было знакомо голубоглазому парню, но, все же, если Сугуру обратит внимание на область его ширинки, то тут-то член Годжо непременно взорвется. Трахаться хотелось до чертиков.
И не абы с кем, одноразовыми и безымянными, н-е-е-е-т, Сатору достиг, кажется, того возраста, когда для качественного секса было необходимо, гребаное, мать его, притяжение. А в этом мире не было, пожалуй, человека, к которому Годжо тянуло с таким стабильным магнетизмом, как к Гето.
Плюнув, Сатору, уложив руки прямо на помятую тетрадь, а голову — на руки, зевнул, морщась от лучей солнечного света, пляшущих прямо по его пушистым светлым ресницам, улавливая мерный голос профессора, диктующего очередной конспект, который он, Годжо, скатает у Сугуру как-нибудь потом, делов на десять минут. А пока — точеный профиль перед глазами, тонкий нос, поджатые губы, безупречные линии скул и собранные в тугой пучок чёрные волосы с парой выбившихся, обрамляющих бледность лица прядей.
Блондин лениво бродил взглядом по бесконечно знакомому профилю, отмечая собранную между бровей морщинку или то, как Гето, запинаясь на новой строчке, закусывал губу, почти неслышно цыкая себе под нос. Он был чертовски, нет, все-таки дьявольски хорош в этой своей классической водолазке и чёрных джинсах, обтягивающих подтянутые бёдра, подумав о которых Годжо снова ощутил нарастающее в паху напряжение.
— Чего пялишься, — тихо бросил Сугуру, приподнимая бровь, но не переставая конспектировать лекцию.
— Хочу тебя трахнуть, — бесхитростно шепнул Сатору, с удовлетворением отмечая, как запунцовели кончики сугуровских ушей.
— Еблан, — отчеканил Гето, выводя аккуратным почерком учебные записи.
— Обожаю, когда ты флиртуешь, — прыснул Годжо, утыкаясь носом в свои руки и прикрывая глаза.
Сугуру усмехнулся — почти незаметно, мазнул взглядом по выпирающим из под толстовки блондина шейным позвонкам, к собственному неудовольствию внутренне соглашаясь с высказанным ранее желанием Годжо.
Одна лишь разница — Гето давно не вел себя как озабоченный подросток, чей член вскакивал без всякого повода по двадцать раз на дню. Он нуждался в нечто большем, чем примитивные пошлости, и от того было так смешно всякий раз осознавать, как собственное тело неустанно откликалось на ласки наиболее примитивного идиота из всех возможных вариантов.
При этом, чертов Годжо, несмотря на собственную, врожденную, по мнению Гето, придурковатость, обладал десятком различных талантов. И в баскетбол с университетской командой играл, и кроссы бегал, и, если преподавателям удавалось его уговорить, умаслив автоматами на сессии, декламировал поэмы, перевоплощаясь на сцене в различных образах — как будто даже переставал быть придурком, гонял на скейте, рисовал — еще с детства, когда школьный учитель пророчил ему путь в художественный или архитектурный, напивался на вечеринках, но утром вскакивал огурцом раньше всех, влюблял в себя своим обаянием каждого встречного вне зависимости от пола, возраста и положения, и… трахался. Трахался он тоже весьма и весьма талантливо.
Этот его обаятельный магнетизм, как Сугуру хотелось думать, совершенно не действовал на его, гетовский мозг. Но тело, живя словно отдельную жизнь, поддавалось на дурацкие провокации с огромным энтузиазмом.
Так было не всегда — в далеком детстве Годжо просто стабильно раздражал. Мешал своей шумностью, бесил сборищем заглядывающих ему в рот. И хорошими отметками вкупе с чудовищным поведением тоже бесил — не гоже идеальному по всем пунктам Гето становиться в один ряд с этим белобрысым чучелом с мятыми тетрадками и от раза к разу повторяющимися опозданиями.
И, может быть, между ними даже могла сразу зародиться дружба: Сугуру помнит невинные голубые глазища — точно васильки во дворе его дома — и протянутую ему ладонь, но только скопившееся раздражение обратилось движением детского кулака и обрушилось куда-то между идиотской улыбкой и широко распахнутыми глазами.
Гето разбил новенькому однокласснику нос, но тот, не растерявшись, сверкнул синевой, в ответ проходясь по скуле. Через десять минут стояли в кабинете у директора, насупившись и свернув на груди руки. В ноздре Сатору торчал ватный тампон, под глазом Сугуру примостился пластырь с приклеенной ваткой, вымазанной в бадяге. На вопрос о том, кто начал потасовку первым, Гето уже был готов покаяться в собственной несдержанности — но маленький Сатору пожал плечами, бросив бескомпромиссное: «Это моя вина, директор».
И Гето подумалось было, что, может, и стоило пожать тому предлагаемую руку, ведь честь, по мнению Сугуру, была весьма ценным качеством в человеке, да вот только драка с Сатору его так развеселила, что он бы соврал самому себе, если бы не признал, что хочется повторить, сбросив привычный образ собранного отличника.
— Неплохо бьешь, — похвалил оппонента Сатору, когда они, выслушав нотации от директора, оказались в коридоре. — Но за что?
— Мне не нравятся придурки, — пожал плечами Гето, зашагав к выходу, отмечая, что заливистый смех Годжо, раздавшийся за его спиной, напоминает перезвон сиреневых колокольчиков в горных полях.
И это стало началом бесконечного пути двух заклятых не то друзей, не то врагов — мальчишки и сами не понимали, какие отношения их связывают, но то, что один не мог жить спокойно, пока в радиусе его видимости находился другой — было неоспоримым фактом.
Окружающие сходили с ума — мальчики могли то драться до кровавых тумаков, то вместе работать над заданиями и докладами, получая бескомпромиссно высшие баллы, то вновь кататься по полу бешеным комком, то часами торчать друг у друга в гостях.
И если Гето, по обыкновению, в основном раздраженно фыркал как на присутствие блондина поблизости, так и на беспорядок, который он с собой приносил, то Годжо совершенно не стеснялся выводить заклятого друга из себя, не пытаясь разобраться от чего на душе разливается какое-то особенное удовлетворение, когда Сугуру сверкал глазами цвета беззвездного ночного неба, изящно вздергивая острый носик.
И жизнь текла размеренным темпом, привычно делясь для Гето на спокойное существование и вспышки почти ослепляющей, будоражащей энергии, появляющейся всюду, где оказывался Сатору, задающей темп и разгоняющей пульс, из-за чего брюнет каждый раз, как в первый, велся на примитивные провокации, доказывая самому себе и растрепанному товарищу, кто в конце концов окажется впереди.
Годжо никогда не хватало усидчивости, тогда как Гето совершенно не умел охватывать все сферы жизнь с тем же энтузиазмом, как то удавалось блондину. И пусть половина дел оказывались брошенными на полпути, пав жертвой новых, замаячивших в небесных глазах интересов, он был таким всегда.
Лишь одно оставалось константой в его жизни, больше похожей на поток бурлящей горной реки, лишь в одном Годжо нуждался постоянно, сильно и с самого первого дня, когда хитрые васильковые утонули в насмешливых чёрных, и то было его, Гето, присутствие рядом.
Не то чтобы без него Сатору затухал и чах, но лишь движение слегка приподнявшегося уголка гетовских губ питало того силами настолько живительными, что, казалось, Сугуру был его допингом. И потому разрухи и шума от Годжо рядом с Гето становилось как будто бы раз в пять так больше обычного, и потому между ними сверкали искры, летали кулаки, бросались колкие фразы, просто Сатору приходил в восторг от того, как всегда невозмутимый брюнет кривил лицо, отзываясь на его поддразнивания.
И это, казалось, должно было рано или поздно надоесть не по годам серьезному мальчишке, но вместо праведного гнева Сугуру чувствовал удивительную легкость, от которой хотелось смеяться в такт Годжо, заражаясь его беспечностью и теплом.
Пока однажды Сатору, и так не отличавшийся особенной пунктуальностью, вовсе не забыл о назначенной встрече у Сугуру дома — в конце полугодия маячили выпускные экзамены, а блондин, сам попросивший у Гето разбор одной из заявленных тем, так и не появился. Сначала Сугуру испытывал лишь очевидное раздражение, вызванное неуважением к его личному времени, но потом, когда Годжо появился на следующий день на учебе с ничем неприкрытой искусанной и зацелованной шеей, и вовсе нечто совершенно темное, подымающееся с глубин души — и абсолютно незнакомое.
Просто внезапно захотелось врезать по самодовольному лицу — и причиной была вовсе не нарушенная им договоренность.
И стало кристально ясно, что теперь энергия Сатору требовала освобождения в других плоскостях, что вызывало противный писк среди влюблённых в него девчонок и неприятный комок, похожий на маленького дикобраза, застрявший где-то между горлом и грудью Гето.
Чувствовать этот неприятный своей неясностью ком Сугуру совершенно не нравилось, от чего все предложения Годжо отклонялись, едва успевали слететь с его губ, соседний стул делимой с блондином парты красноречиво задвигался к столу, а сам Сугуру, бросая однословные фразы, приправленные не нарочитым, а самым всамделишным холодом, избегал любого взаимодействия с голубоглазым.
Привыкшие к бедламу окружающие списывали затишье на загруженность перед предстоящими экзаменами, но сам брюнет знал, что ошибки в чертовых тетрадках исчерканы ручкой — он никогда не был таким невнимательным.
Сатору же побитой собакой не выглядел от слова совсем — и это поджигало огонёк гнева ещё сильнее. Он по-прежнему гонял мяч на спортивной площадке и в спортзале, ухлёстывал за девицами, а по пятницам присоединялся к привычным для старшеклассников попойкам, с завидной регулярностью приглашая с собой Сугуру и с той же регулярностью натыкаясь на стену изо льда, делая вид, что градус между ними ничуть не изменился.
Тогда, в очередной раз достав брюнета не то настойчивыми уговорами посетить идиотскую, по мнению Гето, вечеринку, не то очередной россыпью засосов на крепкой шее, Годжо, как в первый день их незабываемого знакомства, получил кулаком в нос и чуть более эмоциональную, чем того хотелось бы Сугуру, брошенную прямо в ничего не понимающее, перепачканное кровью лицо, фразу:
— Да отъебись ты уже от меня!
Взмахнув отращенными по лопатки волосами, Гето зашагал по коридору, и каждый, встретивший его на своём пути, удостаивался уничтожающему взгляду еще сильнее потемневших от злости глаз, пока в удаляющуюся спину не вглядывались другие — озадаченные.
Едва успел в тот день Сугуру, преодолевший расстояние от школы до дома вдвое быстрее обычного, влететь в свою комнату, как, защёлкнув замок на двери своей комнаты, опустился спиной по стенке, обхватывая возбужденную плоть ладонью, закусывая нижнюю губу.
Ворох ощущений захватил его, унизительное чувство собственной беспомощности, не позволяющей противостоять учащающемуся пульсу, смешивалось с разливающимся по телу возбуждением, пока на языке ощущался железный привкус крови, а перед глазами стояли широко распахнутые глаза-васильки. Разрядка подступила за несколько быстрых движений сжатым кулаком, принесся с собой мелькнувшую в подсознании мысль: «А как бы его рука…».
Отдышавшись, Гето нервно рассмеялся собственному положению. Дрочить на самого заклятого товарища, примитивного примата и повесу — ниже падать было некуда.
И все-таки, не то чтобы это случалось впервые. За последние месяцы Гето почти привык к невпопад встающему на Сатору члену. Оставалось только надеяться, что запоздало настигнувшее брюнета сексуальное влечение сбавит обороты, когда Годжо, планирующий поступать в большой город, навсегда исчезнет из его поля зрения, забрав с собой влажные фантазии, бьющие по вискам, не дающие спокойно спать и учиться.
Ра-здра-жа-ю-щи-е. Как и виновник происходящего. До зуда под кожей. До… вновь поднимающегося члена, болезненно ноющего и требующего новую разрядку.
Разобравшись с возбуждением, Гето заставляет себя сесть за стол, вдуматься в строчки бесконечных заданий, почти собраться, почти выкинуть из головы мысли о том, как язык Годжо в эту минуту полирует чей-то рот, делясь алкогольным привкусом, вжимая в холодную стену чужого коттеджа, приковывая затуманенным взглядом.
Пока занавеска, скрывающая прохладную темноту за окном, не дёрнулась, а на паркет с подоконника не соскочил виновник разыгравшегося воображения. Годжо с самого детства облюбовал окно комнаты Гето в качестве входной двери, благо, брюнет жил в частном доме, первый этаж которого беспрепятственно позволял Сатору появляться в гостях у товарища в любое время, вызывая тем очередное ворчание на тему личных границ авторства Сугуру Гето.
Сугуру дёрнулся от неожиданности, повёл острым носом — алкогольный шлейф из фантазий стал таким же реальным, как стоящий перед ним блондин.
— Совсем спятил? — приподнял бровь Гето. — Сбежал со своей охуенной вечеринки?
— Угу, — мотнул растрёпанной головой Годжо, небрежно плюхаясь на гетовскую кровать прямо в уличной одежде, — там скука.
— А здесь тебе поле чудес? — раздраженно бросил брюнет.
— Нет, просто… — голубоглазый запнулся, не решаясь ухватиться за одну из вертящихся на языке фраз. Слишком серьезно они звучали, Гето ни за что не поверит искренности его переживаний. — А, забей. Принесёшь попить?
— Ты в конец охуел, — цыкнул Сугуру, но, отложив ручку, отправился на кухню за кувшином.
Было понятно, почему Сатору оказался у него дома. Напиваясь, Годжо становился бестолковым ребёнком, что был не в состоянии позаботиться о себе самостоятельно. Гето знал — эта беспомощность была этакой игрой, благодаря которой блондин получал необходимое тепло и заботу, все то, чего он был лишён в своём доме. При общей состоятельности своей семьи, Годжо, не встречая родительских отказов и материальных лишений, не знал главной составляющей — искренней заботы сидящего у твоей кровати родного человека, беспокойно подтыкающего тебе одеяло.
Даже Гето, далекий от проявлений нежных чувств, оказавшись впервые в доме Сатору, поёжился от его холода и пустоты — казалось, Годжо живет в гостиничном номере.
А ещё — в одиночестве, пока родители, правящие своими фирмами, разъезжали по встречам, планёркам и командировкам. Тогда Сугуру впервые понял причины бесконечно громкого смеха Сатору и бедлама, который он создавал — оставайся он ниже травы, и в этой оглушительной тишине можно невзначай забыть о том, что ты существуешь.
Оттого блондин так часто напрашивался на ужины в доме Гето — здесь тоже было тихо, но эта тишина была тёплой, ласковые руки мамы Сугуру трепали по белоснежным волосам, а захватывающие разговоры с его отцом заставляли вечера пролетать незаметно.
Вновь щёлкнув замком своей двери, Гето подошёл к кровати, ставя кувшин и стакан на прикроватную тумбочку. Годжо сопел, раскинувшись прямо поверх одеяла, белёсые ресницы подрагивали, отбрасывая тени на молочную кожу, и Гето невольно залюбовался, улавливая сквозь алкогольное амбре аромат сводящего низ живота парфюма. Слегка тряхнув головой, Сугуру было развернулся, но цепкие пальцы Сатору ухватились за чужую ладонь, одаривая табуном разбежавшихся по телу мурашек, заставляя остановиться.
— Горько, — сквозь сон пробормотал он, притягивая руку Гето к своим губам.
Нежное касание чужих губ отозвалось кульбитом желудка, брюнет дёрнулся, отскакивая к рабочему столу, опускаясь на стол и роняя голову на подставленные ладони, ощущая кожей жар раскрасневшихся щёк. Кое-как успокоив разогнавшееся до безумия сердце, Гето с двойным усердием принялся за выполнение учебных работ, пока Годжо, вновь засопев, отсыпался за его спиной.
Через несколько часов, когда время подобралось к полуночи, блондин потянулся, потеревшись головой о чужую подушку, протянул руку к стоящему стакану с водой, осушил его и упёрся в взглядом в ровную спину трудящегося над очередным эссе Гето.
— Проснулся? — не оборачиваясь произнёс тот.
— Огурцом, — уверил товарища Сатору.
— Раз так, то можешь проваливать, — продолжая выводить ровные строчки на бумаге.
— Твоя любезность сводит меня с ума, — хмыкнул Годжо, не заметив, как споткнулась ручка брюнета, совершая помарку.
Спустя несколько мгновений шею Сугуру обожгло чужое дыхание, а по обе стороны от него на стол легли две крупные ладони. Кончик вздёрнутого носа коснулся мочки гетовского уха, двинулся вверх, зарываясь в длинные волосы, пропахшие горечью полыни и лаванды, растущими повсюду в поле, окружавшем дом Гето.
Сердце Сугуру пропустило удар, дыхание сбилось настолько, что не хватало даже воскликнуть от возмущения — дрожание голоса сдало бы его с потрохами, от того оставалось лишь замереть, неподвижным изваянием ожидая дальнейших действий, явно продиктованных влиянием алкоголя на и так небольшой, по мнению Гето, мозг Сатору.
Потянув руку вверх, Годжо коснулся кончиками пальцев нежной кожи бледной шеи, медленно спускаясь к ключице, мягко проводя по косточке подушечкой указательного. Гето был благодарен всем существующим Богам за привычку придвигаться поближе к столу, обычно помогающую держать осанку, но сегодня ещё и помогающую успешно скрыть налитую кровью плоть под тонкими домашними штанами.
Сугуру казалось, температура его тела превысила жизнеспособные сорок два градуса, превращая парня в раскалённую и плавящуюся лаву, обжигающую нутро так сильно, что хотелось открыть рот, пытаясь отдышаться от жара. Уничтожая считанные сантиметры между губами и макушкой брюнета, Годжо оставил поцелуй на его волосах, отодвигаясь, едва справляясь с глубиной сбитого дыхания, хриплыми вздохами бьющего по ушам обоих.
— Увидимся, Сугуру, — голос Сатору звучал низко и сипло, но едва ли Гето был в состоянии расслышать им сказанное.
Только оконные рамки стукнули о подоконник, как тот, открыв рот и зажмурившись, принялся лихорадочно вдыхать в себя воздух, растирая костяшками пальцев переносицу.
— Пиздец, — выдохнул он.
А после чёрта с два мог заснуть, снова и снова кончая в кулак, вдыхая одеколон Годжо, оставленный ароматом на своей подушке.
Отсутствие Сатору на учебе на следующий день вызвало скорее облегчение, нежели разочарование, не хотелось остаться в дураках — для вечно придуривающегося Годжо, залитого алкоголем, случившееся наверняка было лишь дурацкой забавой, тогда как Гето, не оттолкнувший, не возмутившийся, чем, очевидно, сдавший себя с потрохами, позорно жмурился, ощущая в тот миг тепло чужих рук.
И пусть, ничего, перетерпеть осталось всего лишь пару недель, а после можно, сухо распрощавшись, вычеркнуть голубоглазого клоуна из своей жизни.
Сатору не показался в школе ни на следующий день, ни после, лишь на выходных, когда Гето расположился на своем любимом месте, там, где поле, кончаясь, уступало место бирюзовой реке, а у кромки воды раскинулось могучее дерево, удобно закрывающее ветвями бьющий в глаза солнечный свет, располагая своим спокойствием к отвлеченному от сидевшей в печенках зубрёжки чтению.
Не ожидая появления блондина, Сугуру, впрочем, ни капли не удивился — Годжо был единственным человеком, знающим об излюбленном месте Гето.
Ещё в детстве, когда вся детвора, собиралась, играя в мяч, догонялки или десяток других шумных игр, Сатору всегда находил Гето здесь. Менялись лишь сезоны и книжки в его руках, но даже спустя целое десятилетие Сугуру оставался верным своим привычкам, раскинув плед среди полевых цветов, увлёкся чтением, переодически жмурясь от прыгающих сквозь листву нависшего дерева солнечных зайчиков.
Годжо залюбовался безмятежностью представшей перед ним картины. Гето обладал удивительной способностью одновременно утихомиривать бушующие потоки мятежной энергии в его душе и разводить там огонь, заставляя гореть от нетерпения и восхищения.
На осознание природы этих чувств ушёл не один месяц — из тех самых, когда Гето огрызался, притворяясь льдиной, но кончики его ушей предательски краснели, умиляя Годжо своей честностью. Ни одна брюнетка из тех, что менялись в его постели с завидной частотой, не волновали его сердце с той же силой, что глубокая чернь полуприкрытых глаз.
Апогеем стала злосчастная вечеринка, когда чьи-то чёрные волосы, с виду так напоминающие ту самую шевелюру, оттолкнули сладостью своего аромата. Не то. Не мягкая горечь полыни, окутывающая Гето с ног до головы. Не эта горечь, теперь забивающаяся в ноздри, вызывающая благоговейный трепет и лёгкую дрожь — так непохожую на обыкновенный напор и самоуверенность голубоглазого парня.
— Эй, — тихо позвал Годжо, сокращая расстояние между собой и лежащим на пледе Гето, поглощающим строчки очередного романа.
— Где пропадал? — не отрываясь от книги, как бы невзначай бросил брюнет.
— Ездил в Киото, — пояснил Годжо.
Опустился на колени, мягко вытащил книжку из чужих рук, знакомым движением подтягивая ладонь к своим губам, улыбаясь одними лишь хитрыми глазами, молчаливо подтверждая — помнит каждую секунду того абсурдного вечера.
— Чего ты… — возмутился было Сугуру, но Сатору, наклонившись, накрыл его губы своими, утягивая в невесомый, нежный поцелуй.
Гето замер, неудобно запрокинув голову, теряясь во внезапно образовавшейся пустоте в голове и ощущениях, разливающихся по телу, словно происходящее было славным весенним сном, а не чистой реальностью, где Годжо опускается ниже, притягивая брюнета в свои объятия, укладываясь на мягкость пледа, касаясь, сминая, медленно выдыхая в бледность чужих губ.
Сугуру ответил не сразу, замер, но не отстранился, и Сатору, проведя ладонью по его груди, почувствовал бешеный стук живого мотора, мягко меняя позу, подталкивая Гето спиной к земле, оказываясь сверху, отрываясь от его рта и любуясь чужим смущением, длинными волнами раскидавшихся волос, покрасневшими ушками и влагой, оставшейся на тонких губах.
— Красивый, — выдохнул блондин, улыбаясь раскинувшемуся виду.
Сугуру нервно усмехнулся, хмуря брови, но взгляда не оторвал — в глазах Сатору сияла целая россыпь радостных искорок, сливаясь с ослепительной голубизной пронизанных солнечным светом васильков и колокольчиков, окружавших их повсюду.
— Долго собираешься пялиться? — приподнял бровь он.
— Кто виноват, что ты такой, — Сатору наклонился, касаясь чужого кончика носом своим.
— И какой это я? — Гето потерся о его нос раньше, чем подумал о том, что он делает.
— Вкусный, — улыбнулся Годжо, проводя языком по его нижней губе.
Гето дёрнуло разрядом тысячи вольт, он приоткрыл рот, вдыхая побольше воздуха, но прежде чем задуманное оказалось исполненным, Сатору впился в него поцелуем, влажно углубляя, втягивая, посасывая, и едва ли Гето поспевал за его движениями, ощущая, как чужой стояк жгёт бедро.
Ладони блондина обхватывали щеки, проходясь по острым скулам, зарывались в волосы, а потом спускались вниз, прихватывали шею, куда сразу же присоединялся его язык и зубы, покусывая нежную кожу над кадыком, вынуждая хрипло постанывать от доселе невиданных ощущений.
Тихие стоны медленно сносили Сатору крышу, вжимая Сугуру в плед, он проходился пахом по чужим бёдрам, запуская руки под его футболку, снова втягивая, раскусывая, зализывая каждый сантиметр попадающейся ему кожи. Горькой и сладкой одновременно, насквозь пропахшей весенней свежестью, окружавшей его.
Руки Гето скользили по крепким плечам, скрываясь под тканью летней рубашки блондина, впиваясь ногтями в кожу мускулистой спины, пальцы его проходились по верхним позвонкам, скользили по макушке, и сам он отдавался происходящему с запредельным жаром, словно кто-то сорвал стоп-кран, а Годжо не имел и малейшего представления, что Сугуру Гето может быть таким. С ним. Только с ним.
Разгоряченным, нежным, рвано дышащим под весом его тела, таким честным и моментально откликающимся на самую мимолетную ласку. Немыслимо нужным, словно по-другому и быть не могло.
— Перестань, или мне окончательно снесет крышу, — выдохнул Сатору, отстраняясь от губ Гето, скользящих от линии челюсти к чувствительной коже шеи, откидываясь на спину рядом с парнем.
Сугуру промолчал, прикрывая горящее лицо ладонями, переводя дыхание, пытаясь уложить в голове историю последнего получаса, от чего не очень-то получалось успокаиваться — только одновременно возбуждаться снова и сгорать от пронизывающих все существо переживаний.
— Какого черта? — спустя пять, показывавшихся вечностью, минут вымолвил брюнет.
— Веришь, не знаю, — честно ответил Годжо, укладываясь головой на острое плечо. — Просто не могу больше сдерживаться.
— Я думал, я ненормальный, — усмехнулся Сугуру.
— Хотеть меня — нормальное состояние для всех, кому я встречаюсь по пути, — голубоглазый нарочито горделиво вскинул голову, встречаясь насмешливым взглядом с бездной чёрных глаз.
— Ты путаешь это с желанием придушить, — по обыкновению отрезал Гето без лишних сантиментов.
— Может быть, — легко согласился Годжо, снова прикрывая глаза, разморенный вихрем пережитых эмоций и жаром полуденного солнца, и тихо добавил. — Останься сегодня у меня.
Прохлада весенней ночи приятно охлаждала жар разгоряченных тел порывами ветра, задуваемого в открытую створку окна квартиры Сатору. Целую вечность они, не решаясь пересечь черту, целовались, кусаясь и язвя друг другу прямо в губы, вжимаясь друг в друга телами, почти кончая прямо в ткань ещё не снятых брюк, медленно скользя ладонями по горячей коже, пока Гето не потянулся к чужой ширинке, ощущая зудящую во всем теле потребность почувствовать Годжо каждым сантиметром своего тела.
Он уже забрался под кожу и теперь оставалось лишь ощутить его глубоко внутри, прогибая спину и постанывая в напряжённую грудь, утыкаясь лбом в выемку под его ключицей. Сатору, несмотря на недавнюю разгоряченность и собственное возбуждение, уничтожающее остатки былого терпения, оставался нежным и медленным, пока Гето не закусил губу, насаживаясь на чужие пальцы, требуя большего.
Годжо втрахивал его в матрас своей постели до самого рассвета, пока оба, так и не отлепившись друг от друга, не отключились, не найдя в себе сил даже дойти до душа.
Утром, проснувшись раньше Сатору, брюнет скривился, сморщив нос, оглядев их липкие от пота и спермы тела, и, подхватив раскиданную вечером одежду, скрылся в ванной комнате, вставая под горячую воду.
Через десять минут дверь ванной, скрипнув, резко открылась, ударившись ручкой о кафель стены с такой силой, что даже Гето, привыкший к незваным вторжениям блондина в его собственный дом, дёрнулся.
Годжо, также торопливо раздвинув створку душевой кабины, без лишних слов забрался к Сугуру, притягивая его к себе с такой горячностью, утыкаясь своим носом в чужую шею, словно проснувшийся от кошмара, вновь нашедший безопасность и тепло. Гето чувствовал быстрое биение чужого сердца, а после Годжо, стоящий голышом под потоком горячей воды, забился крупной дрожью.
— Эй, эй, — удивился Сугуру, пытаясь оторвать от себя чужое лицо. — Годжо?
Блондин лишь пуще прежнего затрясся, всем телом вжимаясь в спасительное тепло.
— Тише ты, все хорошо, — Гето не понимал причин его тремора, и мог лишь одно — не отпускать парня из своих объятий, ожидая, пока тот придёт в себя. — Я здесь, Сатору.
Собственное имя, произнесенное тихим низким голосом Гето, произвело терапевтический эффект.
— Думал, ты ушёл, — обрывисто вымолвил Годжо, приходя в себя. — Прости, у меня бывает. Я… мучился кошмарами в детстве, когда засыпал в одиночестве.
Гето стиснул зубы, бесконечно злясь на родителей маленького мальчишки, брошенного и одинокого, вынужденного трястись от страха в пустой квартире, не имея никого, кто пришёл бы его утешить.
— Все в порядке, Сатору, — Сугуру продолжал звать его по имени, чувствуя по исчезающему напряжению в чужом теле, как успокаивающе это действовало на парня. — Я не собирался никуда уходить.
Экзаменационные недели выдались напряженными — дневная зубрежка и сдача тестов в назначенные дни сменялись бессонными ночами, хриплыми стонами и усталостью недосыпа. Годжо зверел, стоило ему лишь несколько дней воздерживаться от угловатого тела, податливо его принимающего и наливающегося плавящимся жаром.
Кожа спины Сатору саднила от неуспевающих зажить царапин, грудь Сугуру покрывала россыпь красных отметин, сливающихся в причудливые плеяды, но каждый очередной секс казался как будто бы первым — мозги тлели от небывалого притяжения и мурашек, разбегающихся миллионными стадами по всему телу. Сугуру выгибается, Сугуру насаживается, Сугуру берет в рот — сначала осторожно, неумело, но после — посасывая, облизывая, сжимая плоть губами.
Годжо растворяется в вечности, распадается на атомы, кончается как человек, вместо оргазмов — бесконечное фаер-шоу, а утром — чёрная шевелюра, раскиданная по его подушкам. Уткнуться носом — и что-то тягуче-медовое разливается под рёбрами. Пусть он ворчит, что надо было принять душ ночью, пусть просит не липнуть, не лезть с поцелуями, не распускать руки с утра пораньше, но больше не оставляет в одиночестве холодной постели. Остаётся. Снова и снова.
И это обволакивает Сатору как самый нежный сон, одновременно пугая своей силой, но и он — не то чтобы трус. И ему удаётся по-прежнему балагурить, щурить хитрющие глаза, вступать в словесные перепалки, подстёгивать и подначивать, но стоит только Сугуру оказаться критически близко — и вся выверенная броня из легкомыслия и бесконечного смеха рушится, оставляя только желание касаться.
Гето сдержаннее, умеет держать дистанцию, ни черта не прочтёшь по угольно-чёрным глазам, поведёт бровью, осклабится, пришпорит односложно, но метко, никто даже не догадается, что на его теле, под водолазками, краснеют отметинами саторовские признания в чувствах.
Едва предыдущие начинают бледнеть — зубы Годжо снова проходятся, с нажимом надавливая на бледную кожу. Гето ловко отбивается, но если бы правда хотел — не дал бы оставить ни царапины.
Лето летит, как на страницах лёгких романов — Сугуру читает, развалившись на заднем дворе своего дома, Сатору, зевая, лежит на его ногах, щурит глаза от солнечного света, рассматривает лицо Гето, сосредоточенного на написанном, трется головой о чужие бёдра, как сытый кот. Невесомые поцелуи под звёздным небом сочетаются с попытками научить неусидчивого Сатору бренчать на электрогитаре Гето — любимое хобби. Но воображение Годжо улетает в другие степи, когда пальцы Сугуру отточенными движениями проходятся по струнам.
Блондин трахает его то торопливо и напористо, вжимая лицом в стену, придерживая одной рукой за намотанные на кулак волосы, другой — за узкие бёдра, одновременно вбиваясь до предела, то медленно, тягуче погружаясь по сантиметру, шепча какую-то несусветную чушь в аккуратное ухо, но Гето захлебывается ощущениями и не может отпустить никакую колкость в ответ.
Сугуру не то чтобы было с чем сравнивать, но после секса с Сатору в голове было искушающе пусто, а ноги дрожали, как осиновые листья на ветру. Гето не знал, скольким еще повезло оказаться в одной постели с Годжо, но понимающе хмыкал, когда тот скидывал очередные звонки от поклонниц. У них не было уговоров на эксклюзивность — серьезные разговоры о происходящем, едва успевали встать в горле то у одного, то у второго, растворялись под весом нерешительности и страха.
И лишь тогда, когда Сатору, незвано притащившись на излюбленное место Гето у раскидистого дерева, усадил того в россыпь васильков, разложив мольберт и кисти, закусил губу, запечатлевая этот день на холсте, Сугуру, ворча, но позируя для маэстро, наблюдая за тем, как извечно беспокойный и шебутной Сатору превратился в сосредоточенного человека, погружённого в искусство, задался вопросом:
— Ты отправил свои результаты в Киотский?
Годжо, кладя мазки, не сразу ответил, не переводя взгляда с холста.
— Неа, — бросил он невзначай.
— И чего ты тянешь? Я видел результаты, с твоим портфолио нет никаких сомнений, что ты пройдёшь, — нахмурился брюнет.
Блондин, оторвавшись от мольберта, перевёл глаза на Гето.
— Расслабь лицо, — скомандовал он, — и задницу.
— Допиздишься, — фыркнул Сугуру, но послушался. — На вопрос ответишь?
— Чего отвечать? — простодушно пожал плечами Годжо. — Я забрал портфолио из Киото ещё в мае.
Сугуру замолк на некоторое время, вспоминая об исчезновении Гето на несколько дней. Оказывается, вот в чем было дело. Уже тогда он что-то для себя решил, вновь совершая поступок, идя на поводу разыгравшихся эмоций. Как по-годжовски.
— Решение идиотское. Тебе подстать, — отрезал Гето, искренне злясь на парня.
Талант Сатору был неоспорим, как и то, что рисование было единственным ремеслом, способным погрузить Годжо практически в транс, его глаза горели, а кисти ходили по холсту то вверх, то вниз, едва поспевая за мастерством своего обладателя. Каждый, кому посчастливилось ознакомиться с картинами Сатору, бесповоротно уверялись — он зароет талант в землю, если не отправится на факультет искусств в Киотский университет.
Годжо же, замученный извечными разговорами родителей про важность престижного образования по «уважаемой профессии, а не этой ерунде с твоей мазней», не то чтобы собирался связать свою жизнь с искусством — но демонстративно поступить в авторитетный ВУЗ благодаря этой мазне было делом чести.
На самом деле, ему было плевать и на престиж, и на надписи в будущем выпускном дипломе. Но перспектива веселья, однозначно ждущего молодого парня в Киото и ближайшей Осаке, будоражила, а там как-нибудь разобрался бы, что делать со своей жизнью.
— Я решил остаться в Хёго, — обворожительно улыбнулся Сатору, подмигивая.
— И чем будешь заниматься? — вопросительно поднял бровь Сугуру, мгновенно получая бесстыдный ответ, от которого кончики его ушей тут же зарделись красным.
И бесполезно было спорить с глупцом, упускающим шанс на обучение в одном из лучших университетов Японии. Раз Годжо что-то вбил себе в голову — значит, его и каменная плита не сдвинет.
— Ты-то сам не спешишь в пятерку лучших, — заметил Годжо, вновь сосредотачиваясь на картине.
— Я не люблю большие города, — кратко пояснил брюнет, неподвижно замирая перед художником.
Больше к этому разговору никто не возвращался — Сатору слонялся неприкаянно, словно и не собирался учиться дальше, проводил вечера у Сугуру, отвлекая его от всевозможных дел, сгребая в охапку и укладывая себе под бок, проходился кончиком носа по мочке уха, открывшегося благодаря растрепавшимся по подушке волосам. Гонял мяч с ребятами, не разъехавшимся по Японии кто куда в высшие учебные заведения, по утрам подтягивался в одних летних шортах на турниках школьного двора, вызывая сердечные приступы у собравшихся компаний девчонок, плевал через соломинку на заднем дворе дома Гето — ждал вместе с Сугуру, когда его матушка позовёт их двоих на ужин, в общем, ни в чем себе не отказывал.
Влюблённый и беспечный, сверкающий васильковыми глазищами, утягивающий в море своего обаяния — Гето, может, и хотелось вправить ему мозги, но свои собственные позорно плавились, стоило только Сатору начать шептать непристойности.
На первом учебном дне в университете Химэдзи, Сугуру заметил мелькнувшее яркое пятно — среди новых однокурсников и одногруппников показалась пепельно-белая башка и букет ярких полевых цветов — никак сам рвал с утра пораньше на ближайшей опушке.
— Нашёл, — улыбнулся Годжо во все тридцать два, протискиваясь сквозь толпу к Гето.
Толпа, надо сказать, в большинстве своём, заинтересованно глазела вслед высокому блондину с букетом — хищно сверкали глаза девчонок, быстро прикидывающих свои шансы с красавцем однокурсником.
— Ты тут чего вообще забыл? — буркнул Сугуру, заранее зная ответ.
— Цветы возьми, бес тебя дери, — беззлобно настаивал Сатору, подмигивая, — поздравляю с первым днём учебы! Не хотелось бы нагнетать, но если ты планировал стать лучшим на курсе, то у тебя появился соперник.
Гето ухмыльнулся, хмуря брови, забирая из рук Годжо букет.
— Ты и юриспруденция? Ха, — кротко и со смешком.
Годжо почувствовал прилив сил, ранее придававших ему усидчивости в выполнении школьных заданий — всегда хотелось обойти Гето любой ценой, заставив поцеловать свой зад.
— «Хорошо, что ты одумался и решил получить нормальную профессию. Когда дурь окончательно выйдет, переведешься в пятерку», — Сатору, смешно скривив лицо, спародировал собственного отца.
Сугуру рассмеялся, боднув в плечо блондина кулаком.
— Балда, — голубоглазый улыбнулся услышанному в голосе теплу.
И было, в общем-то, все равно, юриспруденция это, экономика или ещё черт знает что, главное, что Гето, собрав с утра тугой пучок, сосредоточенно расписывал конспекты на соседнем стуле, а потом, ловя на себе взгляд небесных глаз, бесшумно цыкал языком, пихая Годжо локтем в бок.
Друзья-неразлучники быстро обрели популярность в университете.
Соревнуясь в лучших табелях, брюнет и блондин редко, когда расставались, лишь дополнительные занятия и вечеринки могли их разлучить. Гето взял второй иностранный — Годжо не видел смысла в ещё одном языке. А Сугуру все так же воротил нос от уже университетских вечеринок, отмахиваясь от предложений Сатору сходить туда вместе с ним.
И Годжо ходил один — балагурил, влюблял в себя окружающих, трогал девочек, но неизменно, возвращаясь домой, забрасывал пьяными сообщениям телефон Гето. Иногда тот уже спал — и только к утру со стремительно краснеющими ушами разгребал сотню бессвязных пошлых фраз. Иногда отвечал почти сразу, то ли злорадствуя над состоянием Годжо, то ли флиртуя в ответ.
А порой, если настроение было соответствующим, ждал Сатору у входа в его апартаменты — пьяный блондин трахался чувственно и со вкусом, долго вбиваясь, утыкая раскрасневшееся лицо Сугуру — произведение искусства — в подушки, вгрызаясь в угловатые плечи и кончая, не снижая темп, разбрызгивая белёсые капли по их телам, а после, не успев толком выйти из Гето, отключался, разморенный алкоголем.
Сугуру ни за что бы не признался, как ему нравится засыпать с Годжо внутри себя. Это было… так по-животному, и Сатору бы воспользовался признанием как индульгенцией на круглосуточный секс.
И брюнет не то чтобы против, но впору тогда сразу отчисляться из университета — с началом учёбы совместные ночи проводились все реже, Годжо ныл, словно и не находил разрядку в мимолетных увлечениях короткими юбками, в любой удобный момент потираясь горячим стояком о бёдра Сугуру, пока тот, сжимая ширинку вечно готового присунуть ему блондина, качал головой.
Работы над заданиями было много, сна категорически не хватало и даже приходя с определённой целью на ночь к Сатору, Гето иногда просто отключался, не успев дойти до десерта. Годжо страдальчески вздыхал, готовый не спать хоть всю ночь, если ценой этого станет любимое тело, плавящееся под его жаром.
— Переезжай ко мне, а, — промурчал Сатору, утыкаясь носом в черную шевелюру в один из таких вечеров.
— А утром встречу твоих родителей на кухне в чем мать родила, как тебе сцена? — Гето, почти проваливаясь в сон, усмехнулся беспечности блондина.
Ладонь Годжо скользнула под мягкую резинку его домашних штанов, узловатые пальцы обхватили мягкий член. Живот Гето напрягся, угольные ресницы дрогнули и сам он, неосознанно распаляя Сатору, слегка прогнулся в пояснице, задевая задницей пах Годжо.
Тот, с энтузиазмом реагируя на происходящее, с бóльшим напором вжался в желанное тело.
— Сам знаешь, что их тут никогда не бывает, — голос блондина стал ниже, — квартира моя. Оставайся.
Член Гето затвердел в горячей саторовской руке, тот едва уловимо подмахнул бедрами, толкаясь в его кулак, будто бы прося о большем, на самом деле — стремительно заводясь от привычных ласк, напоминающих о том, как хочется утонуть в трепетном жаре и подставиться под Годжо прямо сейчас, без лишних сантиментов и медленной аккуратной растяжки.
— А девок ты своих куда водить будешь? — чертовски хороший секс связывал парней уже два года, но оба старательно избегали любой ответственности и конкретики, предпочитая им замалчивание.
— Да к черту девок, — Сатору провел языком по бледной шее брюнета.
— Мозг не еби, — неверяще отмахнулся Сугуру, спуская штаны вниз, к коленкам.
Годжо устраивал такой расклад — почему-то, когда дело касалось Гето, членом он пользовался весьма более умело, чем способностью разговаривать. То ли трусость, то ли пяток оправданий для этой трусости, но что-то каждый раз останавливало Годжо от того, чтобы признаться в том, что на душе, хотя бы самому себе.
Он мог отказаться от университета из большой пятёрки, мог вдавливать в кровать, вбиваться, вгрызаться в худые плечи, мог сгребать в охапку во сне и ни за что не отпускать под утро, мог бесить, флиртовать, трогать, восхищаться, злить и снова флиртовать, мог предлагать остаться с ним жить... Годжо правда много чего мог.
Но только не сказать все как на духу.
Он мог сказать слова о любви, но чего они могли стоить, если Сатору не может дать ни обещаний об эксклюзивности — слишком молод, слишком не уверен в собственной верности на всю оставшуюся жизнь, ни этой самой всей оставшейся жизни обещать не может — а что, если чувства угаснут?
Рассыпется не только то, что они потенциально могут построить, но и это десятилетие дружбы и товарищества, жертвовать которыми было бы чересчур расточительно. Готов ли был Годжо ставить на кон так многое, ведясь на поводу у впервые влюбившегося сердца и вскакивающего по пять раз на дню члена? Слишком сложно и смело было бы пытаться внести конкретику.
Да и нужно ли это было Гето? Сатору не имел и малейшего понятия. Годы шли, но Сугуру оставался Сугуру и Годжо ничего не мог прочитать по его беспристрастному лицу. Книги, учеба, музыка — иногда казалось, если не напоминать ему о своем существовании, он не поведет и ухом. Конечно, брюнет впускал его в свое тело, частенько делил одно одеяло и никогда не отказывал Сатору в интеллектуальных битвах, но в то же время ревностно охранял все, что касалось его души, словно выстраивая невидимый барьер: «Осторожно, проход запрещен».
Что же он чувствовал на самом деле? Когда его прохладные пальцы касались линии годжовской челюсти, когда он засыпал на его коленях, прикрыв лицо раскрытой книжкой, когда, совершенно не стесняясь, раздевался, а после — одевался на глазах Сатору и блондин решительно не мог определиться, что было сексуальнее, следя за худыми пальцами, поправляющими ворот неизменных черных водолазок.
Рядом с ним Годжо не чувствовал себя одиноким и любое его необдуманное действие или слово могли уничтожить этот хрупкий мирок привычной уже стабильности. Не самой, наверное, правильной, но было страшно касаться этого карточного домика.
Годжо приспустил боксеры, потерся внушительным стояком о гетовский зад, касаясь пальцами правой руки тонких губ. Сугуру, еле слышно чмокнув, вобрал в рот указательный и средний, проходясь по ним влажным языком. По позвоночнику блондина пробежались мурашки, внизу живота закололо, а мысли, только что вившиеся в голове целым роем, вмиг растворились в предвкушении удовольствия.
— Блять, — Годжо почти рычал, вгоняя в податливый рот узловатые пальцы до самого корня языка, — Сугуру.
— М? — Сатору не видел, но слышал, что тот улыбается. Хитрый чёрт.
— Хватит, — чуть изменив положение их тел, голубоглазый принялся аккуратно, но нетерпеливо растягивать Сугуру.
Тот зашипел, втягивая в легкие больше воздуха, но спустя пару минут принялся сам насаживаться на руку Годжо. Когда шипение превратилось в рваное постанывание, Сатору, перехватывая Гето под рёбрами, вошел одним толчком до упора.
— Узко, — выдохнул Годжо, набирая темп и утыкаясь носом в чужое плечо.
Шарясь по телу Гето, словно желая охватить его полностью и одновременно, убедиться, что он — только его, и сейчас его длинные угольные ресницы дрожат исключительно из-за удовольствия, которое Годжо ему доставляет.
— Скажи мне, как ты хочешь? — блондин снизил темп, громко шепча в аккуратное ушко.
— Долго, — Гето зарылся пальцами во влажные белые волосы. — Не хочу, чтобы это кончалось.
Годжо закусил губу, вдыхая аромат его тела. Горечь полевых трав смешалась с запахом стирального порошка на выстиранных наволочках. И еще что-то непременно сводящее с ума, медовое, от чего хотелось впиться зубами в нежную кожу шеи и сжимать до тех пор, пока на бледности не проступит багровое пятно.
Сугуру совершенно небрежно превращал любой трах в произведение искусства. Он был на десятках его полотен — в профиль и в анфас, одетый, раздетый, полуголый, хмурый или занятый учебой, с расслабленной улыбкой и распущенными волосами, но главным шедевром он был тогда, когда плавился под его телом.
— Как скажешь, mi amor, — Сатору обаятельно улыбается, замедляясь, стараясь прочувствовать каждой клеточкой своего тела каждый сантиметр — его.
Какие там девчонки, пустой, бессмысленный секс для подрачивания собственного эго. Блондин проходился пальцами по бедрам Гето, поднимался выше, к чужому члену, то обхватывая его, то ухватываясь за тазобедренные косточки. Темные волосы Сугуру раскидались по подушке, лезли в глаза и рот, и Сатору не оставалось ничего, кроме того, чтобы намотать их на кулак левой руки и потянуть назад.
Влажные мазки по чужим плечам и ключицам, впадинка на шее, угол челюсти, податливые губы, с жаром вовлекающиеся в долгий поцелуй…
— Назови меня по имени, — требовательно попросил Годжо, усилив эффект грубым толчком.
— Са-… — Гето ловил ртом воздух, вздрагивая от глубоких фрикций, — … тору.
— Не слышу, — не унимался блондин, почти вдавливая Сугуру в подушку.
Брюнет закинул руку, впиваясь ногтями не то в горячее годжовское плечо, не то в напряженную спину. Его дыхание сбилось, низ живота дрожал в преддверии оргазма, а разум спекся окончательно и бесповоротно.
— Сатору, — тягучим медовым стоном. — Сатору, я…
— Давай, — мягко шепнул Годжо, накрывая его член ладонью.
Когда Гето проснулся, из кухни тянуло запахом слегка пригоревших блинчиков и веселым насвистыванием беловолосого. Оценив у напольного зеркала масштаб трагедии — вся шея и плечи в свежих алых пятнах — Сугуру, приняв душ, прошлепал босыми ногами в столовую, усаживаясь на высокий стул за кухонным островком.
— Доброе утречко, Сугуру, — ослепительно улыбнулся Сатору, стоя у плиты в одних домашних шортах и размахивая лопаткой, вымазанной в сладком тесте.
И у Сугуру кольнуло в груди от мысли, что он соврал бы самому себе, если бы не признал, что хотел бы быть единственным человеком, кто мог видеть Сатору таким. Растущая в нем жадность, сжимающая его внутренности, порой пугала Гето своей откровенностью. Насквозь пропахнув Сатору — его белье, его гель для душа, его футболка — Сугуру чувствовал страшащее его удовлетворение.
— И откуда в тебе столько энергии, — со смешком проворчал он, устраиваясь поудобнее.
— Физические нагрузки повышают уровень эндорфинов, — с довольной ухмылкой пояснил блондин, ставя перед парнем полное блюдо соблазнительно маслянистых блинчиков.
— Говорил бы ты за себя, — Сугуру отправил в рот первый блин, обмакнув его в розетку с абрикосовым вареньем.
Годжо, сняв последнюю сковороду с плиты, смахнул грязь полотенцем и сел напротив брюнета. Потянувшись к тарелке, Сатору столкнулся пальцами с Гето, уступая ему.
— Тебе нравится? — Годжо, сверкнув васильковыми глазами с пляшущими в них искринками, склонил голову набок, как довольный пёс.
Проблема была в том, что Сугуру и вправду чертовски нравилось то, что он видел перед собой.
— Вкусно, — кивнул он, не отводя взгляда.
— Слушай, Сугуру, — Сатору положил подбородок на ладонь, набирая в грудь побольше воздуха, словно перед прыжком, набирая скорость перед свободным падением, решившись на которое точно нельзя было повернуть назад.
Телефон Гето завибрировал, сообщая о приходе нового сообщения. Брюнет отвлекся, быстро вытирая пальцы о кухонное полотенце и утыкаясь в экран.
«Как же, бля, вовремя…» — закусил губу Годжо, следя за тем, как меняется лицо Сугуру.
— Что-то случилось? — забеспокоился он, ерзая на стуле.
— Нет, просто… — Гето на секунду замер, словно не решаясь поднять на парня глаза. — Меня приняли по программе обмена студентами.
Годжо моргнул.
— Программе обмена? Ты на вневузовскую программу куда-то собрался? — подобные решения не были в духе не-любящего-перемены-интроверта Сугуру, но мало ли что было у него на уме.
— Нет, — качнул головой черноволосый, вновь заглядывая в телефон. — Обычный обмен на время учебного года.
— Ты имеешь ввиду весь третий курс? — легкие Сатору неприятно стянуло от разливающегося по телу напряжения. — И куда же, где-то в Японии?
— Веллингтон, — Гето нахмурился, массируя переносицу.
Воцарилось молчание.
— Чего? Это где вообще? — блондин почувствовал, как начинают дрожать кончики его пальцев.
— Новая Зеландия, — чересчур спокойно отозвался Сугуру.
Годжо подскочил, словно кто-то включил моторчик в его спине. Взлохматил волосы, суетливо стер невидимую пыль ладонью со столешницы, глянул на товарища исподлобья.
— И как скоро ты планировал сообщить мне этот крошечный нюанс? — блондин часто моргал, от чего и так большущие, как блюдца, голубые глаза, казались еще более выразительными.
Гето ушел от пристального взгляда, ковыряя ногтем деревянную столешницу.
— Вот. Сообщаю, — ответил он после напряженной паузы.
— Неожиданно своевременно, а ведь мог бы просто сделать селфи из самолета, — нервно съязвил Сатору, вновь лохмача волосы.
— Наверное, мог бы, — пожал плечами черноволосый.
Годжо замер.
— Это шутка такая, да? — он не знал, куда деть образовавшуюся от волнения энергию.
— В моем распоряжении нет талантов и богатых родителей, Годжо, — голос Сугуру звучал отстраненно. — Не хочу упускать шанс на лучшее будущее для себя.
— «Я не люблю большие города», — со злым смешком напомнил блондин.
— Веллингтон в два раза меньше Химэдзи, — приподнял бровь черноволосый.
— Ты мог хотя бы посоветоваться со мной, мы же… — Сатору запнулся, щуря голубые глазища.
— Ну, кто мы? — Гето устало вздохнул, думая о том, что, наверное, не стоило портить такое хорошее утро новостью, которая теперь ощущалась крайне дерьмово, вместо того, чтобы порадовать Сугуру должным образом.
Хотя бы еще одно беззаботное утро перед тем, как все, что их связывало, окончательно рухнет, обращаясь пылью. Нет, что дало бы это утро? Глоток воздуха для умирающего. Вся эта затянувшаяся история не должна была начинаться с самого начала и только сделала хуже, ведь… Сатору действительно был его другом. Но с друзьями не трахаются.
Имена друзей не выстанывают в их подушки и не обмениваются горячими поцелуями в пустых университетских коридорах. С друзьями не обтрахивают каждый удобный угол. Не нежатся до обеда в постели голышом, обмениваясь колким флиртом. Друзей не хотят так, что сбивается дыхание.
Но самое главное — у их дружбы могло быть будущее. Но у того, что они закрутили, поддавшись взаимному притяжению, ничего не могло быть. Годжо наиграется, нагуляется и непременно отправится навстречу возможностям новой жизни. Примет ли правила родительской игры, надев официальный костюм и перенимая место во главе одной из их компаний, женится на подходящей его статусу партии, наплодив симпатичных наследников, или же вытопчет свой яркий и красочный путь, исход был один: пытаться его удержать подле себя — все равно что запирать в клетку птицу, что должна парить высоко в небесах. Впечатления, возможности, пьянки, исполненные мечты, дорогие отели, деньги, женщины… У Гето был шанс остаться его другом на этом пути. Глупое-глупое сердце решило иначе.
Гетовский метод решения проблем — сосредоточиться на учебе, уйти в себя. Сбежать — что-то новенькое, с горьким привкусом отчаяния. Хотелось бы верить, правильное.
Года, думалось Сугуру, непременно хватит, чтобы справиться с этим наваждением, чтобы забыть о длинных пальцах на своей пояснице и горячем дыхании на шее. Чтобы перестать находить себя в его постели. Отвыкнуть от того, без чего здесь и сейчас невозможно было представить свою жизнь. Circŭlus vitiōsus.
— Друзья, — голос Сатору вывел брюнета из транса. — Прежде всего, мы друзья. Ты мог бы хотя бы поделиться, я бы мог выслушать, обсудить, дать совет.
— И чтобы ты посоветовал, Сатору?
— Не уезжать.
— Почему? — Гето сощурился и Годжо было подумал о том, что он и вправду мог бы сейчас искать в нем причину остаться.
А после блондину тоже подумалось о гордости того, кого нельзя было удержать уговорами и сладкими речами. Гето всегда шел своей обособленной дорогой — упрямо и трудолюбиво добиваясь намеченных целей. И если он поставил себе задачу — непременно ее решит. Сатору, как пятое колесо, лишь мешал его ясному и ровному следованию за собственной силой.
«Потому что меня все еще мучают кошмары», — мысленно признается Годжо. Сказать это вслух — объявить о собственной слабости, жадности и капризах.
«Не все в этой жизни случается так, как тебе того хочется, Сатору», — догоняет строгий голос матери. — «Только дурновоспитанные дети льют слёзы из-за своих капризов».
Годжо не помнил, когда плакал в последний раз. В какой-то момент это стало бессмысленным актом жалости к самому себе, не находящим отклика у родных. Давно забытое чувство запекшихся глаз отозвалось кривой улыбкой.
— Ты прав, Гето, — не выдать бы дрожь в неузнаваемо холодном голосе, — нет никаких причин оставаться.
И только когда входная дверь апартаментов захлопнулась за неизменно прямой спиной, а блюдо с блинами и все остальное, стоявшее на кухонном островке, полетело на кафельный пол, Сатору, зашипев от осколка, впившегося в его ладонь, осел вниз по стеночке, смаргивая горячие капли.
На оставшихся в этом учебном году парах Годжо так и не появился, и Гето, одиноко деливший парты в аудиториях, бил себя по рукам и ногам, лишь бы не оказаться перед знакомой дверью, нажимая на кнопку звонка.
Говорят, уходя — уходи.
Сугуру уходил талантливо, ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он, обняв родителей в аэропорту, прошел в зону вылета. А сердце пропустило удар — в зале ожидания мелькнула чья-то белая шевелюра. Чужая.
И страна чужая, и язык, и стены университета, и комната в общежитии. Новые люди, новые пары и знания, вечерние прогулки по горам и набережным — иногда напоминало Японию, но все еще оставалось чужим. И даже чужие руки на талии, не то дыхание по шейным позвонкам, пальцы, аккуратно убирающие пряди, оголяющие больше пространства под поцелуи. Совсем чужие. Как-будто получается получать удовольствие от разрядки. Не закрывать глаза во время процесса — иначе под веками только и видно, что васильковые глаза-бездны.
Не перекатывать мысленным шепотом на языке слоги с привкусом горечи: «Са»-«то»-«ру». Не получается.
Сатору же на парах появляется едва ли чаще пары раз за неделю, громче всех шумит на вечеринках, закатывает пьянки даже в своей квартире — лишь бы не оставаться в одиночестве, срывает дедлайны заданий, сбрасывает родительские звонки и самозабвенно трахается при любом подвернувшемся случае.
Отшивает только брюнеток — ничего так не сбивает ему весь настрой, как разметавшиеся по подушкам черные волосы. Даже, в ходе своего разгула, получил разок по морде от какого-то взбесившегося Отелло. Еще одному, чья девчонка, по-видимому, была той рыжей бестией, что провела с Годжо все выходные в его постели, не сдержавшись, врезал сам, едва тот успел подкатить со своей истерикой.
А после этого удара Сатору и вовсе сорвало крышу от адреналина и новых эмоций — старые закончились вместе с уходом Сугуру, а на их место пришли лишь праздная похоть да холодная пустота. Наехавший на него парень едва успевал закрывать лицо от ударов, пока сопротивляющегося Годжо не оттащили его же сокурсники, а после — разбирательства с администрацией, выволочка от отца и бутылка виски без закуси в одно лицо.
А еще Сатору рисовал, хоть и порывался бросить. Кисти и полотна были той единственной отдушиной, даровавшей ему несколько часов почти медитативного спокойствия. Даже когда каждый раз получался Гето.
Даже когда картины с ним были повсюду — в спальне, мастерской, столовой. Годжо переступал через них на полу, складывал стопками по углам, оставлял на тумбочках и диванах. Ему было спокойно. Бродить кистью по его телу — все равно что повторять его изгибы пальцами. Сатору помнит, как, вздрагивая, отзывалось на его ласки тело Сугуру.
— Су-гу-ру, — веки пьяно слипаются и блондин падает в долгий сон без сновидений.
Год — не то чтобы много, но когда Гето спускается по трапу самолета на родные земли, ему кажется, что его не было целую вечность. Волосы отросли еще сильнее, собраны в тугой пучок, мама ахает — похудел и вытянулся, отец прижимает к себе, с энтузиазмом помогает с багажом, наперебой с матерью рассказывает последние новости — Сугуру не самый активный собеседник по телефону. Да и времени как будто бы не было из-за учебы на другом языке.
«Приземлился?» — смс от не того.
«Вот дурень», — качает головой Гето. — «Договорились же, что на этом все».
Жмет кнопку удаления, вдыхает полной грудью, осматривает узнаваемые места из окна автомобиля. Кажется, год пошел ему на пользу — черные глаза не пытаются отыскать белоснежную шевелюру на знакомых улицах.
Пока в альма-матер не начинается четвертый курс, Сугуру отдыхает, переваривает пережитые впечатления, читает накопившиеся книжки под любимым раскидистым деревом, только на электрогитаре не бренчит — инструмент, покрывшись толщей пыли, одиноко стоит в углу его комнаты.
— Почему бы тебе не позвать к нам на ужин Сатору, сынок? — предложила мама в один из тихих домашних вечеров. — Давненько я не видела этого сорванца!
Знакомое имя больно садануло по ушам.
— Если выдастся случай, — сухо кивнул Сугуру и сразу отметил вмиг куда-то девшийся аппетит.
О том, что он не остался в Веллингтоне до выпуска, Гето пожалел почти сразу, едва увидев непривычно уложенные белые волосы на ступеньках университета. И все-таки выдрессированное сердце позволило ему сохранить спокойствие и бесстрастное лицо.
В конце концов, не о чем было давить печаль — прошло слишком много времени и их последний разговор, как и их связь, подошли к своему логическому завершению. Ведь, в самом деле, не для этого же он уезжал из Японии. Да, слабая надежда на то, что за время его отсутствия Сатору, ради собственного блага, переведется в Киото или Токио, не оправдалась, но это был их последний год бок о бок. Придется перетерпеть.
Кто-то из ребят, стоящих рядом с Годжо на крыльце, мотнул головой в сторону появившегося на территории университета Гето. Сатору обернулся в пол тела, точно ловя своими васильковыми его черные. Всего несколько секунд, Сугуру чувствовал, хоть тот и был в неизменных солнечных очках, но Сатору провел по нему взглядом с головы до пят и обратно. А после, не подав ни единого знака, отвернулся обратно.
«И благо», — выдохнул Гето, прогоняя с подкорки мысль о том, что год выдастся непростым.
И эта мысль подтвердилась, когда Годжо, не изменяя собственному упрямству, под разбегающиеся по аудитории шепотки, молча плюхнулся на соседнее от Гето место. От него по-другому пахло. Сменил одеколон. Волосы стали чуть короче, наверное, постригся перед началом учебы. Под глазами пролегли темноватые круги — либо мало спит, либо много пьет на вечеринках, либо все вместе…
И только рубашка с закатанными рукавами, как и раньше, по-мальчишески наброшена сверху на белую футболку. Сугуру хватило нескольких секунд, чтобы охватить взглядом произошедшие с ним внешние изменения.
Пара за парой в гробовой тишине. В перерывах — почти одиночество, потому что рядом больше не крутится Сатору. Почти — иногда несколько доброжелательных сокурсников, стеснительно улыбаясь, просят рассказать про год жизни за рубежом.
«Ты похож на самурая под прикрытием», — усмехался Годжо, когда к Сугуру почтительно обращались на Вы.
Вокруг него самого, напротив, всегда было много людей. Как и сейчас. Стоя в просторном коридоре, Сатору слишком настойчиво прижимает к себе незнакомую Гето девицу.
Та почти растекается по нему, сжирая голубоглазого взглядом. Сугуру не нужно подбрасывать монетку, чтобы понять — либо он уже ее трахал, либо трахнет в ближайшее время.
Годжо не появляется на следующей паре и Сугуру нервно усмехается собственному провидению. Когда Гето сталкивается с ним в холле на выходе из университета, Сатору, повязавший мятую рубашку вокруг своей шеи, пахнет сексом. И выглядит тоже, блять, как секс, чуть опуская темные очки и подмигивая замершему на секунду брюнету.
Глаза Сугуру темнеют, а язык едва удерживается за зубами, лишь бы не съязвить какую-нибудь колкость — верный способ сразу же объявить о собственной капитуляции. Еле слышно (но Сатору слышит) цыкает языком, резче нужного поворачиваясь на каблуках, взмахивая длинными волосами — Годжо хочется ухватиться за них, даром, что стали еще длиннее и привлекательнее. Но это ведь верный признак молчаливого признания в собственной слабости перед черноглазым.
— Хорошо, Сатору Годжо, раз ты так хочешь поиграть, — с нервной усмешкой произносит себе под нос Гето, спускаясь по ступенькам.
— Посмотрим, кто сдаться первым, Сугуру Гето, — хмыкает блондин, не моргая глядя в удаляющуюся спину.
И если студенты и преподаватели университета Химэдзи думали, что пережили все в первые два года обучения этих двоих, то их ждало большое разочарование — потому что когда эти двое были неразлучной парочкой, окружающим хотя бы чаще всего было весело.
Теперь же молчаливая война навевала атмосферу чрезвычайно мрачную. И хотя табели Годжо, несомненно, улучшились с прошлого курса, а пропуски исчезли совсем, их выходки, больше похожие на детские козни, порой доводили до ручки.
— Вы еще плеваться друг в друга начните! — не выдержала одна из преподавательниц, устав слушать скрип стульев показательно отодвигающихся друг от друга по разным углам парты парней. — Рассядьтесь, если не хотите делить один стол.
— Это мое место!
— Это мое место.
Повернувшись друг к другу, сердито сверкнули глазами.
— У меня от вас болит голова, — преподавательница махнула рукой. — Остаетесь оба на отработку в библиотеку. Может, если воспользуетесь ртом, как взрослые люди, у вас получится решить свои разногласия?
Сатору вздрогнул, решив, что ему показалось. Повернулся даже, глядя прямо на Сугуру. Не показалось. Черноволосый едва сдерживал улыбку, отреагировав на последнюю сказанную для них фразу.
Ну каков говнюк! Говнюк. И улыбка говнюшеская. Самая, черт побери, красивая улыбка.
Сугуру, поймав его взгляд, мигом опустил уголки губ. И тут же вновь ошарашил Годжо прямым обращением после двух месяцев молчаливого противостояния.
— Чего пялишься? — бросил он, как пощечину.
— Забыл отчитаться, — огрызнулся в ответ блондин.
Объяснив, как и что им нужно рассортировать по алфавиту и годам в библиотеке, преподавательница, выразительно посмотрев на притихших было студентов, оставила их в одиночестве изолированного архива с научными работами.
— И, будьте добры, не поубивайте друг друга за это время.
Гето, сразу приступив к поставленной задаче, абстрагировался от дискомфорта сложившейся ситуации. Он. Годжо. Небольшое закрытое помещение. Брюнет потянулся ослабить затянутый под горло галстук, разминая шею.
Движение не ушло от хищного взгляда васильковых глаз. Сатору неслышно сглотнул. Аромат кожи Сугуру заполнял помещение, давя на мозги. Сколько раз за время, пока Гето не было в Японии, Годжо приходил на его заветное место далеко в полях. Вдыхал горечь полыни и лаванды глубоко в легкие. Закрывал глаза.
Теперь не нужно было ничего представлять и вытаскивать с задворок воспоминаний. Гето в самом деле был здесь — протяни руку и упрешься пальцами в ровную спину. Чуть выше — вверх по ткани чёрной рубашки, туда, где ходят лопатки, затем еще выше, к крупному шейному позвонку, скользнуть подушечками под воротник, опуститься к ключицам…
— Что ты делаешь, — хрипло отозвался застывший с прошитой папкой в руке Гето.
Его тело прошибли мурашки, едва Сатору, под воздействием не иначе как наваждения, коснулся его спины.
Годжо поперхнулся, почти отдернув ладонь, но Сугуру оказался быстрее — повернулся в пол-оборота, да так, что рука голубоглазого удобно улеглась в выемку на его плече, касаясь всей своей площадью разгоряченной кожи.
Гето сверкает темными глазами, готовый откусить руку Годжо по локоть, но Сатору принимает правила игры — кто успел, тот и съел. Слегка наклоняется. Касается. Чёрт.
Блондина ведет, руки боязливо остаются на своих местах, влажный язык скользит по тонким приоткрытым губам, почти проникая внутрь. Гето меняет положение, наощупь откладывает документы, тянется рукой к белобрысому затылку, запускает пальцы в уложенную шевелюру.
— Что ты делаешь, — шипит он прямо в открытый рот, оттягивая Годжо за патлы от себя.
Сатору морщится от боли в затылке, но в глазах-безднах пляшут черти и Сугуру хочется смеяться от того, как удивительно бессмысленно бороться с этим притяжением — все равно, что с ветряными мельницами.
— Пользуюсь ртом, как взрослый человек, — невинно хлопает ресницами Годжо и тут же ловит смешинки в черных глазах напротив.
Сугуру щурится, как кот, пытаясь не выдать хохот. Гребаный Годжо Сатору.
— Не надо, — серьезнеет он.
В помещении становится тесно.
— Хорошо, — покладисто кивает Сатору, будто бы даже отстраняясь. — Я могу по-другому.
Сугуру закусывает губу, когда Годжо медленно опускается на колени. Ведет ладонями по внешней стороне бёдер в тонких темных брюках. Смотрит снизу-вверх, пальцами цепляясь за молнию и щелкая кнопкой на ремешке.
— Прекрати, — полушепчет Сугуру от разбежавшихся по телу полчищ мурашек, но тело, не слушаясь разума, слегка ведет бедрами, помогая спустить штаны.
Годжо медлит, растягивая происходящее, как изысканный десерт, кружит пальцами по нежной коже бедер, освобождает стоящий член Сугуру из узких боксеров. Медленно размазывает капельки естественной смазки по своим подушечкам, вбирает их в рот, не разрывая зрительный контакт с Гето, чьи глаза, потемнев сильнее обычного, совсем напоминали звериные.
— Ты ведь хочешь этого, — Сатору играется в змея-искусителя и Сугуру хочется согрешить, — не ври хотя бы себе.
И черноволосый не врет, снова запуская пальцы в мягкие светлые волосы, на этот раз не оттягивая от себя — прижимая к своему паху. Годжо берет медленно, ведет языком по головке, пробуя на вкус, оставляя на нежной коже невесомые поцелуи. Сугуру сдерживает первые стоны, пытаясь не сойти с ума от ощущений. Сатору вбирает весь ствол, проходится языком, вылизывает, втягивает, помогает себе рукой. Гето хочется кончить почти сразу, перед его взором — настоящая эротика с васильковыми глазами.
Брюнет закидывает голову назад, слегка ударяясь затылком о деревянную полку, но не чувствует ничего, кроме дыхания Годжо на своем лобке. Сугуру подмахивает бедрами, погружаясь в податливый рот, Сатору послушно берет глубже, чувствуя, как собственный член готов взорваться, слыша, как шепотом постанывает от грядущего оргазма черноволосый.
— Блять, — Гето выгибается, сильнее откидывая голову, его коленки подрагивают, а пальцы безвольно соскальзывают с затылка Годжо.
Блондин сглатывает, медленно отстраняется, переводит дыхание, тянет Сугуру вниз за обмякшую ладонь. Тот, опустившись спиной по стеллажу, подбирает к себе колени, не раскрывая сомкнутые веки. Если все это совершенно неправильно, то почему ощущается так хорошо, что впору сдохнуть?
— У тебя так уши краснели, когда ты смотрел на меня, я сразу обо всем догадался, — усмехнулся Годжо, утыкаясь влажным лбом в лоб Гето. — Тогда, в школе. Вот бы вернуть все, как было.
Последнюю фразу он произнёс шепотом, касаясь подушечкой большого пальца чужих губ.
— А разве что-то было? — также тихо ответил Сугуру, открывая глаза.
Сатору криво улыбнулся, щелкнул пуговицей на своей рубашке — достаточно места, чтобы просунуть под нее ладонь Гето, положив к себе на грудь.
— Здесь — было, — и впору было бы засмеяться от романтичной пафосности блондина, но Сугуру не хочется смеяться.
— Возвращаться к этому — лишь снова оттягивать неизбежное, — Гето не нравится говорить это вслух.
— Наверное, — соглашается Годжо, утыкаясь лицом в худые колени Сугуру.
У Сатору усталый голос и темные круги под глазами. Вблизи они выделяются еще сильнее и у Гето щемит в груди.
— Прости, Сатору, — аккуратно поднявшись, брюнет застегивает брюки, заправляет рубашку и собирает растрепавшиеся волосы в хвост. — Давай поскорее покончим с этим.
Сугуру имеет ввиду задание в архиве. Наверное, задание в архиве. Но Сатору думает только о том, как правильно звучит его имя, срывающееся с губ собранного по самую верхнюю пуговичку рубашки Сугуру. Надо же. Odi et amo. За спиной брюнета хлопает дверь. Годжо выходит, не произнеся ни слова.
Следующие недели проходят в тишине и спокойствии для окружающих. Парни здороваются, кивая друг другу, больше не елозят на стульях, перебрасываются односложными фразами, отводят глаза. И, наверное, это было бы лучшим вариантом, если бы не скребло тоской на сердцах.
Если слушать голос разума — все было правильно. Но что-то внутри противилось логическим доводам. Откликалось на чужое тело, словно они — две половинки магнита, оторвать друг от друга которые можно было лишь переломав себе пальцы.
Вернувшись одним днем из университета домой, Сугуру хлопает по карманам. Кажется, потерял телефон. Мысленно ругая себя за возросшую в последнее время рассеянность, пытается восстановить события — нет, вряд ли оставил в поезде, скорее всего, в последней аудитории. Пробует набрать самому себе с домашнего телефона — и слышит голос Сатору на другом конце.
По крайней мере, телефон не утерян.
Годжо вызывается сам подойти к дому Гето, и Сугуру нервно теребит покрывало на постели, не в состоянии сосредоточиться на домашних делах.
Когда у входной двери раздается звонок, брюнет вздрагивает. По привычке ждал, что Сатору заявится через окно. Годжо мрачнее тучи, смотрит исподлобья, разувается, проходя в гостиную. Родители в Хоккайдо у родственников — Гето заваривает чай, пока Сатору, положив смартфон Гето на кофейный столик, смотрит на его спину. Внутри кипит — а он не имеет на это никакого права. И от этого кипит в тысячу раз сильнее.
— Продолжишь молчать? — приподнимает бровь Сугуру, ставя на столик две чашки, с ароматно подымающимся от них дымком. Пахнет жасмином.
— Рем, — сделав паузу, произносит блондин.
— Что — Рем? — Гето напрягается, не подавая виду.
— Не знаю, спросишь, когда он снова позвонит восемь раз за двадцать минут, — Сатору осклабился, даже не пытаясь скрыть раздражение.
— Ну, спрошу, — Сугуру методично размешивает сахар в чашке парня.
— Он тебя трахал? — Годжо знает, что ведет себя как придурок. И даже хуже — как малолетний придурок. Как кусок дерьма. И все-таки, мысль о том, что чьи-то еще руки могли касаться его Сугуру, слишком дают в голову. Только не Сугуру.
— А, — Гето усмехается, но быстрее, чем усмешка появляется на его губах, он оказывается вдавленным в свой же диван.
Годжо крепко держит его одной рукой за футболку на груди, второй — фиксирует запястья, вжимая в мягкость обивки и нависая сверху.
— Совсем спятил? — возмущается черноволосый, пытаясь отпихнуть блондина от себя.
— Совсем, — соглашается Годжо и из-за преимущества в положении удерживает Гето под собой.
— Блять, не смешно, — Сугуру по-настоящему злится, — отпусти.
— Ответишь на вопрос? — Сатору зол еще больше и Гето, кажется, впервые видит, как краснеют от гнева ангельские глаза.
Сугуру поворачивает голову набок, делая несколько глубоких вдохов для успокоения. Не помогает нихрена, только все больше заводит, обнажая все, что было так тщательно зарыто и похоронено глубоко внутри. Боль и ревность, не сбывшиеся «что, если», злость на самого себя и тоска по прошлому. Их прошлому, что не прогнать и не вытравить из себя, как не пытайся и не надейся, а все равно — тянет.
— И что, если да? — в черных глазах, по ощущению, иглы, протыкающие насквозь. — Что, если трахал?
Годжо замирает, переваривая услышанное. Не то, чтобы не догадался сам. Просто дьявольски не хотелось в это верить и он мог бы, наверное, упиться любым гетовским отрицанием, даже похожим на совершенную чушь.
Просто сразу рушились в голове картинки Сугуру в постели с другим. Сатору не мог их представить. Сатору не хотел. Только не его Гето.
— И ты подставился? — выплевывает он, сам себе заряжая за это мысленную пощечину.
— Это сейчас портовая шлюха осуждает девицу в короткой юбке? — вернул шпильку Сугуру, отчаянно желая оставить пару вмятин на красивом лице. — Ты совсем охуел.
Годжо на несколько мгновений утыкается лбом в грудь брюнета. Переводит дыхание, не ослабляя хватки. Гето, в общем-то, прав — не ему судить. Просто у Сатору ничего не щелкало, кроме счетчика безликих партнеров по постели, а Сугуру, он знал это лучше всех, едва ли мог бы кого-то к себе подпустить.
Брезгливый, самодостаточный, отстраненный — было удобно не держать никаких обязательств, зная, что Гето все равно принадлежит лишь ему. Удобно, эгоистично и по-детски. Словно любимая игрушка, всегда ждущая дома.
Годжо даже представить не мог, что Сугуру, подобно ему самому, мог спать с кем-то еще. Даже мысль о том, что кто-то другой мог зайти за барьеры Сугуру, а после еще и овладеть его телом, причиняла боль. Причины этой боли набатом били по ушам, не давая собраться, хотелось только трясти головой, как мокрая собака, лишь бы в ней снова стало тихо.
— А ты… — начал было Сатору, сделав паузу, — когда просто взял и исчез на год, не охуел? Я остался здесь из-за тебя, отказался от Киото, перекроил все планы, чтобы ты однажды просто свалил, даже не предупредив меня? Это по-твоему честно, Сугуру?
Голос Годжо стал тише и Гето категорически не нравилось слышать в нем дрожащее отчаяние.
— А я просил тебя оставаться? — он не это хотел сказать, но было поздно оправдываться за слетевшие с губ слова. — Ты сам выбрал свой путь, а я — свой. Отъебись ты уже от меня, Годжо.
Сатору криво усмехнулся, глядя куда-то сквозь него, словно и не слыша последних слов, сказанных черноволосым.
— И тебе понравилось, да? — осклабился он.
— Что? — Гето нахмурился, улавливая взгляд стеклянных, кажущихся совершенно чужими, глаз. — Ты о чем вообще?
— Ну, спать с ним, — вернулся на тему назад Сатору.
Сугуру скривил лицо, качая головой, словно наблюдая за чем-то, совершенно не поддающимся объяснению.
— Значит, можешь и со мной, — Годжо, приняв его молчание за согласие, потянулся к чужому замочку брюк.
Гето дернулся, пихая голубоглазого ногой.
— Что ты творишь, блять? — теперь Сатору по-настоящему пугал.
Сугуру никогда не видел его таким... пустым и потерянным. Совершенно оголенным. Готовым причинить боль — словно мстя за собственную.
— Ничего такого, что тебе бы не понравилось, — блондин поставил колено между его бедрами, одновременно продолжая удерживать запястья сопротивляющегося Сугуру и борясь с застежкой на его штанах.
— Приди в себя, Годжо, — шипел брюнет, пытаясь высвободить руки, но Сатору уже расправился с металлической собачкой.
Удар коленом под рёбра — и тот, закашлявшись, согнулся по полам, закрываясь локтями от следующего удара. Адреналин, хлынувший в кровь Сугуру, требовал высвобождения.
Налетев на блондина, Гето врезал кулаком ему по носу. В ту же секунду потекшая кровь окрасила губы и подбородок Сатору в красный. Тот, растерявшись от закружившейся головы, съехал с дивана на пол и Сугуру, воспользовавшись моментом, прижал его сверху, точно также, как сам Годжо еще мгновение назад удерживал его под собой.
Задев телом кофейный столик, с бряцнувшими на нем чашками с нетронутым чаем, Гето на секунду отвлекся, повернув голову, и Сатору сцепил пальцы на его шее — не больно, но ощутимо.
— По крайней мере, он не вел себя как сумасшедший придурок, — захрипел Сугуру, больно вдавливая локоть в саторовскую грудь.
— Ты!.. — отплюнулся от крови Годжо и в то же мгновение почувствовал чужие губы на своих.
Привкус железа, солёно и странно. Пальцы блондина сильнее сходятся на шее — неужто решил придушить? Наверняка, останутся следы. В легких Гето мало кислорода, но он целует Сатору так, словно от этого зависит вся его жизнь.
Тот, опешив на доли секунд, отвечает на поцелуй с азартом и страстью, полируя чужой рот, делясь с черноволосым привкусом своей крови. Получается грубо и по-животному, и Годжо не может игнорировать возбуждение, накрывшее обоих с головой. Чёрта с два, а не сохранять рассудок с этим дьяволом.
— А я, — Сугуру отстранился, болезненно щуря глаза и облизывая губы, — блять, как последний идиот, не могу перестать тебя любить.
Глаза Годжо вспыхнули, Гето наклонился ниже, укрывая разбитое лицо своими волосами, касаясь губами мочки его уха.
— Один хуй, перед глазами всегда был ты, Сатору, — прошептал он.
Сильные руки Годжо, обхватив его с обоих боков, прижали к своему телу, стиснув до хруста. Он шепчет что-то в ответ, заводя темные пряди за заостренное ушко, лишь бы увидеть, как оно вспыхнет, аки маковый цвет — его любимое зрелище.
Оба не помнят, как оказались в комнате Сугуру, помнят лишь, что начинали в гостиной, но сейчас Гето сверху, полуприкрыт одеялом, двигается медленно, насаживаясь до самого конца, эротично выгибаясь — длинные волосы ниспадают с плеч, прикрывая грудь. Годжо плавится, не выдерживает, притягивает к себе, заставляя обвить свою шею руками, рвано целует куда-то в висок, двигая бедрами, подтягивая одеяло выше, по самые гетовские плечи — хочется закрыться, спрятаться от всего мира, просто оставаться так вместе с ним.
Сатору замирает, чувствуя грудью чужое сердцебиение, а Сугуру почти мурчит от тягучего жара на месте слияния их тел. Он трется носом о подбородок блондина, поднимает глаза — сыто щурится, ловя обожание в васильковых.
— Какой же ты, — Годжо закусывает губу, — сил моих нет.
Он оставляет сотни «люблю» красными пятнышками по желанному телу. Слова даются плохо — и Сатору только сейчас понимает, что никогда не слышал подобного в свой адрес от тех, кого любил сам. Какая ирония. Дети, которых не любили, вырастают во взрослых, едва ли знающих, как обращаться с любовью.
— Сугуру… — голубоглазый крепче смыкает руки на разгоряченном теле.
— М? — Гето совсем невесомо подмахивает ему бедрами.
— Я сделаю все, что угодно, — Сатору говорит так тихо, что брюнет слышит лишь потому что находится максимально близко к его губам, — только больше не уходи.
И Гето ненавидит себя, вспомнив, как может дрожать тело Годжо от страха быть покинутым.
— Я не знаю, как это будет работать, — честно признается Сугуру, осознавая, что оставшиеся проблемы и стопоры на пути к этим отношениям никуда не исчезли.
— Но мы можем хотя бы попробовать? — глаза Сатору чисты, как вымытые дождем небеса, и Гето не в силах ему отказать.
И все будто бы возвращается на свои места, только уже по-другому. Годжо проводит вечера, лёжа на коленях Гето, пока тот учится, Годжо много рисует, закрывает учебные долги, пристает к брюнету и иногда надолго замирает, притянув его в свои объятия. Гето тоже становится тихо, словно перепутанные проводки внутри внезапно вернулись на свои места — ровно и стройно. Под пальцами — мягкость белоснежных волос, постоянно хочется трогать.
Гето не по себе от количества Сатору в его жизни, но без него, проверено, все пустело.
Сугуру натыкается в шкафу Сатору на толстую стопку своих портретов — и Сугуру больно.
Не то чтобы у них, как союза, появилось много светлых, доселе невиданных перспектив, но просто больше не хочется сопротивляться. Гето учится у Годжо плыть по течению и меньше париться по пустякам, Годжо торжественно обещает заниматься творчеством и стремиться к перспективам. Гето не хочет стать тормозной педалью на жизненном пути Годжо. Годжо не хочет никакого пути, если рядом не будет Гето. Все просто, как дважды два, и все-таки иногда страшно.
— Эй, — дверь балкона скрипнула, пропуская Сугуру на прохладу ночного воздуха.
Сатору кинематографично курит — дурацкая привычка, бесящая Сугуру — оперевшись локтями о бортик, и Гето впервые жалеет, что ничего не смыслит в рисовании.
Блондин медленно расплывается в улыбке, когда руки черноглазого смыкаются на его животе, а грудь прижимается к спине. Знал бы кто, что Сугуру ласковый, как кот, наверняка не поверил бы. Он невесомо касается губами горячей кожи над позвонками, трется носом, вдыхая больше воздуха в легкие.
— Почти весна на дворе, — замечает Сатору, отмечая участившийся пульс.
— А дальше? — бормочет брюнет, отстраняясь и вставая рядом.
— А дальше — лето, — усмехается Годжо, слыша тихий смех Сугуру в ответ. Его любимая музыка. — Я люблю тебя, Сугуру.
Легкий ветер треплет распущенные волосы и Гето кажется в тысячу раз роднее в этой домашней футболке Сатору и тонких спортивных штанах. Замерев, он, не моргая, смотрит своими черными — в его васильковые. И Годжо счастлив до чертиков, что кое-что смыслит в рисовании...
Примечания:
❣️благодарю всех за добрые отзывы и любовь к «Полыни». это особенная работа для меня и я благодарна каждому, кто прочел, поделился и прожил эту историю вместе со мной! вы всегда можете найти меня в моем канале, буду рада всем https://t.me/+3AkzjKGrIcRiYzIy