Иногда шаг назад — это разбег.
***
Запах затхлости в коридоре задушил зачатки решительности, а теснота ботинком наступила на гортань, заставив дышать беспорядочно и часто. Точно ошпаренная, Женя отпрянула от инферна, который узнал её и захотел поздороваться или поговорить. Он в недоумении выкрикнул что-то, но коридор был уже пуст. Возможно, тот подумает, что ему показалось и, протерев глаза, уйдёт. Видение, призрак. Мало ли что мерещится в мрачных лабиринтах Прялки, одной из тайных резиденций, куда стараниями царевича Николая свозили всех выживших гришей, не принявших сторону Дарклинга. А может, он решит расспросить товарищей о девушке, в которой увидел бывшую служанку королевы. Жене было известно, что именно ему расскажут. Стоя в нише одной из стен и стараясь преодолеть оцепенение, сковавшее тело, она никак не могла найти в себе силы выйти из теней и вернуться в комнату. В единственном уцелевшем глазу появилась тонкая плёнка слёз от горького презрения к собственной трусости. Спину холодил необработанный камень, — таким была покрыта большая часть помещений Прялки. То был первый день за две недели, когда она вообще решилась выйти из своего укрытия. И всё сразу пошло под откос. Прежде она просто лежала в колыбели темноты, не желая никуда идти. Это проклятое место сводило с ума. Утраивало и закольцовывало каждую мрачную мысль, которым бы, наоборот, постепенно испаряться, становиться более блеклыми. Время ведь лечит? Солнечным светом, на который Жене хотелось лететь, подобно мотыльку, изобиловал лишь центральный зал со стеклянным потолком, но появляться рядом с королевской семьёй было сродни самоубийству. Остальные места сливались в бесконечный поток одинаковых низких и крохотных помещений, переполненных прибывающими людьми. Это было похоже на нахождение под толщью океана, на самом его дне, куда уже не заплывут безобидные разноцветные рыбки. Неприкаянные эфиреалы ходили тут и там, ведь тренироваться в полную мощь было практически негде. Фабрикаторы не вылезали из лабораторий, потому что искали новые способы борьбы с ничегоями Дарклинга. А лазарет был постоянно заполнен ранеными. Казалось, если провести пальцем по любой стене, на коже собрался бы липкий слой отчаяния и безысходности, перемешанный с многолетней пылью. Мир вокруг Жени выцветал с каждым днём, проведённым рядом с друзьями и в то же время бесконечно далеко от них. Она хотела быть рядом, но не могла. В голове птицей билась мысль: она сменила одну клетку на другую. И неизвестно, в какой страдала сильнее. Женя будто находилась ото всех за толстым стеклом, она кричала, разрывая связки, но никто не слышал. И это было понятно. У них были дела важнее. Женя понимала, что не имела права злиться, ведь сама отталкивала каждого, кто пытался помочь, — открыться кому-то она пока не решалась. Слишком свежая рана. Тяжело было найти слова, чтобы описать собственное состояние. Непринятие? Отрицание? Один за другим сменялись дни. Алина много раз пыталась поговорить, вытащить из комнаты. Глупая, наивная девчонка. Дорогая сердцу, но глупая. Как она вообще могла продолжать общаться с человеком, предавшим её? Доброта губит, когда-нибудь это знание обрушится на неё. Алина не понимала, что произошло с бывшей подругой внутри, лишь видела наружные изменения: шрамы, наполненные чернотой. А Женя и не хотела рассказывать. Если у неё был шанс защитить Алину, каким-то образом отгородить от ужасов, пусть и временно, Женя им воспользуется. Было нетрудно догадаться, что рано или поздно Алине придётся принимать жестокие решения, только так можно уничтожить Дарклинга. Задушить во сне или просто отравить уже не выйдет, — он стал слишком силён. — Если ты сдашься, то позволишь Дарклингу победить, — говорила Алина, отчаянно сжимая её ладони в своих. Женя пожимала плечами и отворачивалась. — В этой битве он уже победил. На следующую у меня не осталось сил. Каждый день Женя ожидала, что за ней придут королевские солдаты, свяжут и отведут на виселицу, но этого не происходило. И неизвестность была парализующим чувством. Жить она продолжала скорее по инерции. Руки с расчёсанными от нервов костяшками нырнули в складки платья из грубой материи неясного происхождения, сжались в кулаки. Надевать форму гриша стало бы пыткой после всего, что случилось. Ей казалось, что кожа попросту пойдёт буграми от соприкосновения с кафтаном. К тому же, в него въелся запах страха, её страха, и крови, крови многих. В нём не представлялось возможным отгородиться от воспоминаний, ведь они, словно грозовые тучи, вмиг заполняли небо её мыслей чернотой. Впервые в жизни Жене не было дела до того, что вместо красивых аккуратных нарядов на ней лохмотья. Наверное, люди из её прошлого и не узнали бы эту девушку без привычной идеальной причёски, гладкой кожи, блеска в глазах и прямой спины. Ей хотелось выкрикнуть, что её сущность не изменилась, что она не сломана, но, пока Женя не могла доказать, слова были бессмысленны. Да и это было лишь полуправдой. Что-то всё же сломалось. С самого прибытия, вернее сказать, побега в Прялку она сдерживала желание разбить все отражающие поверхности, все зеркала — назойливые напоминания. Сидя на кровати в своей каморке, Женя могла лишь думать о том, как сильно хотела бы стать кем-то другим. Дворянской дочерью, крестьянкой, да хоть мышью, как та, что забилась в угол её комнаты, ища выход. Люди, которых Женя подпускала к себе — Алина, Зоя (попробуй только её не пустить, проблем не оберёшься) — говорили, что шрамы ничего не меняют, что она по-прежнему прекрасна, как розы, распускающиеся в лучших оранжереях. Женя не верила. Не могла. Легко было говорить, когда их лица были нетронуты и чисты. Её лицо стало вечным отражением совершённых ошибок. Люди вокруг так и считали, не стесняясь шептаться в коридорах: девушку покарали Святые за грехи. Хуже всего то, что в какой-то момент Женя начала верить в это. Она предала Дарклинга, предала Алину, предала королевскую семью. Часть её, уставшая от вечных гонений, хотела вернуться к тому, что у неё было в Малом дворце, к Дарклингу и к службе у него. И, скорее всего, если бы тот ограничился ресурсами армий, она бы не покидала его сторону. Такими Дарклинг воспитывал своих солдат: верные псы, из раза в раз возвращающиеся к кормящей руке. Но всему есть предел. Ничегои… Кормящая рука начала душить, запугивать. Это была скверна, тёмная материя, которой он научился управлять ценой всего. Дарклинга стали бояться даже некоторые опричники. Пока он пытался изображать, что упивался страхом и был решительно настроен на победу, Женя видела, насколько сильна скверна, и была уверена: однажды контролировать её станет невозможно. Поэтому она из последних сил бежала. Но здесь было ненамного лучше. Один вид терзаний сменил другой. Когда к ней приходил Давид, было особенно больно. Часто приходил. И тогда сердце сжималось из-за необъятной тоски, потому что ей нечего было ему сказать. Женя была уверена, что разочаровала его, сдавшись, отгородившись от всех. Она не могла поверить, что отношение фабрикатора к ней не изменилось, что ему всё равно на её внешний вид. Давид был упорным: каждый раз просил выйти с ним, пройтись по территории Прялки или заглянуть в лаборатории, но каждый раз Женя отказывала. — Не сейчас, — шептала она, зная, что Давид услышит. Он не давил, и Женя была благодарна за это. Разогнав нахлынувшие мысли, Женя, простоявшая в нише стены почти час, в тот день просто вернулась в комнату. *** Сложно определить, сколько дней прошло в ожидании чего-то. Много. Эти дни были похожи на метания пришпиленной к полотну бабочки. И в какой-то из них что-то незримо поменялось, закипело злобой внутри. Человек не может двигаться вперёд, если душу его разъедает боль воспоминаний от поражений. Женя никогда не хотела для себя такой судьбы, ей только на какое-то мгновение показалось, что у неё не получится встать после падения. Глупые мысли. Но скорее коснёшься дна — скорее выплывешь на поверхность. Она пролежала на том дне слишком долго. Недели. Непозволительно много для того, кто может приносить пользу сопротивлению. Женя старательно отгоняла мысли, которые могли бы заставить её сомневаться в себе или своих решениях. Длинная беседа с Алиной, которая откладывалась немыслимое количество раз, стоила ей немалых усилий, но после Жене стало легче дышать. Было сложно поверить в то, что Алина искренне простила её. Ведь она разуверилась в существовании милосердия и прощения очень давно, однако люди, окружавшие Женю здесь, доказывали обратное. А после Женя в первый раз впустила Давида. — Внутри тебя сталь. Храбрая и несокрушимая. Она не нуждается в починке, — сказал ей Давид. И она поверила. Он сделал глубокий вдох, неуклюже шагнул вперед. А затем взял её лицо в руки и поцеловал. Женя оцепенела, но спустя секунду обвила Давида руками и решительно поцеловала в ответ. И один разговор превратился в десятки. Давид уважал её характер, личность, долгое молчание во время их разговоров, когда Жене становилось сложно говорить из-за кома в горле. Она всегда отвечала тем же. Многое в нём казалось странным. Но также и необычным, интересным, требующим изучения. Ей хотелось знать, в каких плоскостях лежат его мысли, хотелось быть в его мыслях. Женя не знала, сколько им отведено, поэтому была благодарна за каждую секунду, проведённую рядом с Давидом. Подумать только. Так долго заглядываться на него в Малом дворце, а по-настоящему начать открываться друг другу спустя годы в таких обстоятельствах. Тогда он был причиной постоянно невзначай заходить в плохо пахнущие лаборатории фабрикаторов, только чтобы поздороваться, сейчас — стал необходимостью, улыбкой на её губах. Давид разглядел в ней нечто большее, чем внешнюю красоту. Сталь внутри. И это было лучшее чувство на свете: понимать, что кому-то интересна она, а не маски, с которыми Женя виртуозно управлялась, скрывая собственные желания и эмоции. Обнимая его, она вдыхала знакомый запах чернил, бумаги и химических элементов, впитавшийся в его одежду. Никто из них не говорил открыто о своих чувствах, но это было осязаемо. От одного присутствия Давида Женя начинала чувствовать силы подняться, идти дальше. Потому что не хотела разочаровывать, потому что знала, что он верит в неё. Ей просто нужно было время. И правильный человек рядом. Возможно, кому-то понадобилось бы меньше. Жене всё равно. Прятаться больше не было смысла. Женя продолжала скрывать лицо за платком и проводить большую часть времени у себя в комнате, но уже не горбилась и не сторонилась людей в туннелях. Девушка сшила для себя чёрную шелковую повязку на глаз из подкладки старого пальто, а её волосы значительно порыжели. Женя снова использовала свою силу, чтобы изменить цвет волос, что означало только одно: фирменное самолюбие портной проклёвывалось сквозь скорлупу непринятия. Красный кафтан с синей вышивкой сел как влитой, когда Женя наконец решилась надеть его. В том, чтобы пристально смотреть на каждого зеваку, решившего пялиться на бывшую игрушку короля и Дарклинга, было особое удовольствие. Теперь, когда её называли называли «сокрушённой», она отвечала: — Я не сокрушённая. Я сокрушение. Многие вздрагивали после этих слов. Но вода точит даже камень, а значит, если Женя поверила в это, то и остальные со временем смогут. Она больше, чем просто истерзанное тьмой и годами пресмыкания тело. Больше, чем игрушка в чьих-то руках. Ей предстояло вновь заслужить доверие Алины, Николая, снова стать солдатом, только на правильной стороне. Это будет долгий путь восстановления. И болезненный. Но Женя не позволит ошибкам прошлого определять её будущее. Женя окончательно поняла, что у неё есть, ради кого бороться, когда Давид встал на одно колено, немного неловко достал коробочку с самым красивым кольцом, которое ей когда-либо доводилось видеть. И сделал ей предложение. Рубин чарующе блеснул в утреннем свете. Опустившись рядом с Давидом, Женя коротко кивнула. А потом он поцеловал её, и мир взорвался красками.