*****
В крохотной ординаторской пахло свежей побелкой и, даже несмотря на открытую форточку, было душно. За окном шелестели березы, воробьи, чирикая и хлопая крыльями, копались в кормушке под кустом сирени. – В конце концов, нам что говорили в учебке? “Не навреди”, – Серега пожал плечами, затушил сигарету и выкинул её в старую банку из-под Нескафе. – Так? Так. – Так, – Ванечка стукнул кружкой по столу, вяло ковыряясь вилкой в полупустой тарелке. – Но эвтаназия никакого отношения к этому не имеет. Котлеты из ближайшей общественной столовки, сухие и пресные, хотелось размять обратно до состояния фарша. Ваня еще не решил, будет ли это актом жалости или самозащиты: он не сомневался, что при определенных условиях, под чутким руководством колонии кишечной палочки его обед может ожить, но всё ещё надеялся на мирные переговоры. Сережа завозился на подоконнике (поговаривали, что никто ни разу не видел его сидящим на стульях в комнате отдыха), зашуршал любимым хирургическим костюмом с уточками (“Ваньк, ну ты зацени, какой у них презрительный взгляд, это утки-человеконенавистницы”), поправил солнцезащитные очки, поднятые на лоб и служащие скорее ободком для отросшей челки. Уставился в стену. – Ну почему же “не имеет”? Уговорить хозяйку его пощадить тебе дара внушения не хватит, деточка, – задумчиво протянул он. – Она его или на укольчик сплавит, или в лес за шкирку выкинет, даром, что котик – шпала ебучая и до шкирки она ему не дотянется. Что гуманнее – ты сам в курсе. Ванечка знал Сережу давно: они сдружились еще в училище, пока играли вместе в областном КВН, откуда их вдвоем потом выперли за неоднозначные и несмешные шутки про помощника мокрым кискам. Затем – оба попали на один курс уже в Скрябинке, оказавшись на едва ли досягаемой для региональной абитуры высоте. С Серым было не страшно вакцинировать молодых и пугливых кобылок, не тоскливо брести на пересдачу по эпизоотологии, с ним оказалось весело спорить и приятно соглашаться, а еще он мастерски пил, мастерски спаивал и не менее профессионально устраивал атас на любой пьянке, где появлялся. Однако больше всего в Сереже восхищало (и бесило одновременно) умение не пропускать горе через себя. Ему достаточно было заступить на смену, чтобы, переключив в голове какой-то неведомый Ване рубильник, откинуть и неуместную жалость, и личную неприязнь, оставив место логичным и правильным решениям. Обычно, замечая это, Ваня приговаривал, что из Серого выйдет хороший хирург или реаниматолог – сам придушит, сам полечит и глазом не моргнет. Но сейчас за такое непомерно крутое для молодого специалиста умение его почему-то хотелось придушить. – Гуманнее, не гуманнее… Хуйня это всё, – Ванечка горестно вздохнул. – Ничего ты не понимаешь. – Может, и не понимаю. А может – просто трезво смотрю на мир. Хозяйка уже оставила деньги в кассе. И кота. – Но Тихон – здоровый! Вены – как трубы, брака по психике нет. И кисточки на ушах. Не стандарт породы для мейнов, но как домашний любимец… – Тихон? – Сережа перебил его на полуслове. – О-о-ой, дружище, да ты попал. К пациентам не привязываются, Вань. Мне казалось, что ты это понял ещё в учебке. Не играй в Мать Терезу, сделай и всё. Меньше потом будешь мучиться. В комнате повисло неловкое, тягостное молчание, как если бы Серый вместо прописных врачебных истин предложил скормить кота стае бродячих собак. Было слышно, как в соседней комнате что-то печатал принтер. Ваня не знал, что ответить. – Ладно, – наконец сдался он. – Есть в этом некоторое зерно истины. Артем Арамович с меня всё равно не слезет. Надо было или сразу отказывать и денег не брать, или прямо при ней его колоть. – Надо было, – Сережа пожал плечами. – Но получилось, как получилось. Станет совсем херово – напиши, как закроешь смену.*****
Кота нигде в кабинете не было. Ванечка не сомневался в этом, еще только подойдя к двери – слишком уж тихо было в комнате: ни шуршания, ни сонного вздоха, ни одного звука, намекающего, что в комнате есть кто-то живой. – Кс-кс-кс, Тишенька, выходи, – позвал он для проформы, открыв дверь. – Кто тут у нас хороший котик, Тишка, иди сюда… Шкафы, шуршащие бумажки в мусорке, ушедший в отруб компьютер и одинокая без лежащей на ней двухметровой зверюги кушетка Ванечке, конечно, не ответили. Он понесся к регистратуре (практикантка-третьекурсница, пришедшая к ним на лето, мило улыбалась и явно не находила конкретного смысла в вопросе “не выходил ли из здания неко?”), потом заглянул во все кабинеты, напугав парочку коллег, посмотрел в ординаторской, где теперь не было не нашлось не только Тихона, но еще и Горошко. Кота нигде не было. “Ну вот, видишь, как радостно? – запищал ехидный голосок у Вани в голове. – Теперь и усыплять не придется, сбежала твоя кудрявая сладость. Помрёт на улице от столбняка, а если от столбняка его привить догадались – тогда от простуды…” Как раз в момент, когда мысли о предсмертной агонии замерзающего (в июне месяце) и голодного (спустя пару часов без еды) кота обросли особо душещипательными подробностями, тонкий заливистый смех раздался из единственной непроверенной комнаты в больнице – из подвала. – Да сука, – Ваня облегченно выдохнул. – Конечно, не мог же котик просто испариться. Тихон сидел на последней ступеньке лестницы, у открытой двери больничного стационара. Расправивший плечи, помахивающий кончиком большого, пушистого хвоста он казался даже больше, чем раньше – здоровой, поджарой зверюгой, сравнимой скорее с диким лесным зверем, а не с домашним питомцем. На коленях у Тихона сидел котенок – маленький и весь перебинтованный, а еще впервые за весь срок пребывания в клинике – абсолютно счастливый. Котенок был подобрышем – да ещё и с отвратительной, жутко непростой историей. Московская волонтерская организация отняла его у дворовых хулиганов – голодного и вшивого, с обкромсанными ушами и подожженным хвостом. Ванечка вместе с половиной клиники скидывался ему на пластику – государство бюджетов на такое не выделяло, а со шрамами на лице и без ушка шансы найти любящую семью у малыша стремительно таяли. Можно было бы, конечно, не париться, как не парился Сережа, отключая человеческую часть мозга и переключаясь на профессиональный лад – в конце концов, большого вреда здоровью косметические уродства не несли. Можно было бы сдать в приют – именно их задачей было искать таким котятам новые любящие руки. Но жить без ушка было грустно, а в приюте частенько забывали ставить прививки и следить за порядком в тесном кошачьем сообществе, и оставить это просто так Ванечка не мог. Он ходил к котенку каждый день. Он, жутко поссорившись с Артемом Арамовичем, выбил котенку хорошие анальгетики. Он приносил котенку игрушки, он пытался с котенком поговорить, он не позволял себе повышать голос в присутствии котенка – котенок только шипел, выпуская маленькие, еще молочные зубки, и угрюмо молчал в ответ. А теперь, рядом с Тихоном – смеялся, цепляясь за него коготками и привалившись маленьким бочком к чужой широкой груди. Ей-богу, Ванечка бы даже завидовал – если бы не выпал в осадок, наблюдая за простыми кошачьими радостями. Он собирался окликнуть их первым, даже выбирал тон, в котором не будет слышно испуга за исчезновение одного из своих пациентов – но Тихон вовремя обернулся, расплывшись в широкой, белозубой и абсолютно правильной (брекеты ему, что ли, ставили?) улыбке. – А это, Олежка, Иван Филиппович, – он прижал котенка ближе к себе, указывая пальцем. – Первоклассный специалист и в целом хороший парень. Херни не скажет. Обижать не будет. – При ребенке не материтесь, – Ванечка не заметил, что сам улыбается. – Пардон муа, – Тихон поднял руки в шутливом жесте, а потом снова переключился на Олега. – В общем, Иван Филиппович – ферзь и тузяра. Его слушаться. Я как раз к нему на процедуры сейчас иду. Нежно чмокнув котенка – Олега, теперь уже именно Олега – в макушку, Тихон ссадил его с себя и поднялся со ступеньки. Он взбежал по лестнице – добрый и улыбчивый, очень-очень спокойный, идеальный домашний котик, которому очень не повезло с хозяйкой. У Ванечки неприятно запершило в горле. – Олег у нас две с лишним недели, а имя так никому и не сказал, – он заговорил, чтобы поломать неприятное, неловкое молчание. – Как ты его разговорил? – А как же вы его звали? – изумился Тихон в ответ. – Просто разговорил. Как любого четкого пацана шести лет. Спросил, умеет ли он лазить по деревьям. А когда он сказал, что нет – пообещал научить. – Ну, значит у меня не было никаких шансов с ним подружиться – по деревьям лазить я не умею, – Ванечка легко рассмеялся. – А звали… просто котёнком. И хорошим, и маленьким, и умницей – и всё бесполезно, потому что говорить, а не шипеть, Олег не хотел. – Оно и понятно, что не хотел, – настроение у Тихона резко переменилось: он нахмурился, как хмурятся учителя, выговаривая за несделанную домашнюю работу. – Думаете, вы такие первые? Обычно следующее происходит – сначала ты хороший, лапочка и держи-рыбку-рыбка-вкусная – а потом к тебе уже банки из-под консервов привязывают. Или в рыбке крысиный яд окажется. Знаем. Плавали. Один раз наколешься – потом таких вежливых за километр обходить будешь. – И ты, значит, тоже накалывался, – Ванечка скорее констатировал факт, чем спросил. Тихон только кивнул. Дверь кабинета закрылась за ними, как захлопываются ворота в ад. Мало что изменилось фактически – всё так же светило солнце, так же пели птицы за окном. Лежали в урне шуршащие бумажки. Шумел компьютер, отчаянно виснущий в летнюю жару. Стояла недвижимая, коричневая кушетка, притулившись к стене. А всё-таки говорить ни о чем, кроме страшного, было невозможно. Тихону предстояла эвтаназия. – Присядьте, – Ваня, замешкавшись, всё-таки показал рукой на стул. Обычно там сидели хозяева: зарёванные девочки-студентки с болеющими щенками, старые бабушки-одуванчики с такими же старыми котами, гадающие, кого же из них не станет первым… сейчас хозяйки не было. Был только кот, которому надо было сказать, что он, абсолютно здоровый и, кажется, счастливый, сегодня умрёт. Вообще, конечно, у врачей, въедливых и дотошных, на любой случай был протокол – как будто и лечить, и сообщать плохие новости легче, если делать это ступеньками, этапами, схемами. Вот и сейчас, по давно разученному Ваней сценарию, Тихон должен был сесть – строго туда, куда ему указали, должен был спросить, что с ним, а Ванечка бы спросил что-то в ответ, и дальше разговор, один из самых тяжелых за весь ванечкин небольшой стаж, потек бы сам собой… Тихон разлёгся на кушетке, умостив голову в изножье, уставился на окно и спокойно сказал: – Я знаю. – В смысле “знаешь”? – Ванечка присел сам. Разговор явно не клеился. – В смысле всё знаю, – Тихон смешно прижал уши к голове, не отрывая взгляд от окна. – И про то, что она меня на усыпление привела. И даже про то, за что. Он дергал кончиком хвоста и драл когтями коричневый кожзам. Ванечка присмотрелся повнимательнее, кинул взгляд за окно… Там, на фоне бездонного голубого неба, в которое, казалось, можно упасть, если слишком высоко задрать голову, дрались за удобную ветку галки. “Господи, – подумалось ему совсем уж горько. – Тихон же охотится. Ему осталось совсем немного…” “По чьей, интересно, вине?” – вмешался тут же въедливый внутренний голос, но Ваня его оборвал. “...Тихону жить-то – при лучшем раскладе, если рука у меня дрогнет, всего лишь до вечера, – продолжал он свою тягостную, мучительную мысль. – А он – на птичек смотрит. Зубами щёлкает. Вот чудной”. – Переляжьте, пожалуйста, головой к изголовью. Я введу вам наркоз, потом – миорелаксант для остановки сердечной деятельности… Будет не больно, – Ванечка помотал головой, отгоняя чувство вины, а потом, не удержавшись, всё-таки спросил. – И за что же вас так? Щёлкнули латексные перчатки на запястьях. Заскрипели двери шкафчика, зазвенели склянки – Ванечка долго перебирал бутыльки, будто бы не зная, что на самом деле ему нужно. Запахло спиртом из открытой упаковки одноразовой салфетки. Тихон думал. – По совокупности заслуг, – наконец ответил он, как раз в момент, когда Ванечка шуршал упаковкой шприца. – Там колбасу стащу, хотя знаю же, нельзя перед выставкой… хозяйка всё победить надеялась, а сухпайки эти сбалансированные – жуткая дрянь. Тут с мелкой поцапаюсь… вы не думайте, я её не кусал, она ж маленькая – хозяйкина-то мелкая. Детей обижать нельзя – но и на хвосте у меня висеть тоже нельзя, вы поймите! Можно у вас попросить? – Просите, – разрешил Ванечка совсем уж севшим голосом. – Можно я так лежать останусь? С изголовья солнца не видно. И птичек тоже. Это и было аутом. Взмахом крыла бабочки, запускающим землетрясение в другой точке мира. Зазвонившим среди ночи телефоном, смотря на который понимаешь – всё, случилось что-то страшное. Той финальной точкой, в которой Ванечка понял – пусть его самого будут пытать и мучить, а сделать что-то с Тихоном он не сможет. Пусть Тихону назначат другого врача. Пусть отвезут его в другую клинику. Пусть даже выкинут в лесу, и пусть там его найдут другие, хорошие руки, а если и не найдут – Ванечка будет успокаивать себя мыслью, что там эти руки могли бы его найти. Пусть произойдет что угодно, только бы Ванечке не пришлось сейчас, своими руками убивать эту красоту. Глухо щёлкнуло что-то в руках – Ванечка посмотрел на ладони и понял, что прямо в склянке сломал иглу шприца. – Я сейчас, – он потер глаза, которые почему-то защипало – прямо как в детстве, когда мама, расстроенная после родительского собрания, смотрит на тебя грустно и строго. А потом вышел из кабинета.*****
– Иван Филиппович, ну а что же вы деньги брали? – главврач Артем Арамович Габрелянов, большой и бородатый, отчитывал Ваню почти как маленького. Тьма, пришедшая если не со Средиземного моря, то, во всяком случае, откуда-то из-под Балашихи, гнала перед собой багровые сумерки – и вот они-то сейчас и накрывали собой маленькое, сплошь кафельное и побеленное здание клиники. Ваня безвылазно торчал в кабинете заведующего уже почти три часа, и с каждой минутой всё больше чувствовал себя шкодливым ребенком, мешающим взрослым заниматься своими, очень важными делами. Нет, вообще Артём, конечно, был мировой мужик. Каким-то образом его цепкий хирургический профессионализм отлично сочетался с мерчовыми футболками (Ваня за время работы насчитал семнадцать разных, со всеми возможными принтами – от Бэтмена до какой-то грудастой барышни в красном спандексе, ребенка отечественной комиксной промышленности), а искреннее сострадание к пациентам – с умением резать наживую, не думая лишний раз, как бы более деликатно причинить добро и нанести пользу. Работать под его начальством тоже было приятно – никогда не возникало проблем с больничными и отпусками, не было недостатка в расходниках, а особым предметом гордости Артема было то, что в эпоху бесконечной оптимизации никому из сотрудников не снизили зарплату… в общем, это было бы идиллией, если бы не бесконечная артёмовская принципиальность. Упертым он был до чёртиков – примерно как сам Ваня образца третьего курса. Только упёртость у Артёма Арамовича работала совершенно иначе, чем у молодого, неопытного и рьяного студента с непробиваемыми розовыми очками, приросшими к метафорической переносице. В клинике под начальством Габрелянова было только одно правило – всё, когда-либо им сказанное, должно было соблюдаться неукоснительно, пока не будет сказано обратного. У него не выписывали противовирусные без доказанной клинической эффективности, не оставляли в стационаре, если причина обращения крылась скорее в тревожности хозяина, чем в реальной болезни питомца – и никогда, никогда не просили оплатить работу прежде, чем сделать её. Вот и выходил Ванечка злостным нарушителем – и даже не столько по своей вине, сколько по упертости и твердолобости Шубки. – Я не брал, – вяло отнекивался он. – Там регистратор затупил. Артём Арамович, ну поймите, нельзя же так… – Я не брал, оно само… Нельзя, конечно. А что теперь сделаешь? – в который раз грустно соглашался Артём. – Деньги в кассе – и черт бы с деньгами, но кот-то тоже у нас. На улицу его не выпустишь. В приют не сдашь, у нас квота на месяц – всё; следующего в добрые государственные руки можно будет вручить только за счёт чьей-нибудь зарплаты. Или как-то в этом месяце обходиться без перчаток. Хватало бы, если бы не котёнок в стационаре… – Олег, – перебил Ваня. – Его зовут Олег. Это Тихон выяснил. Своё “а мы его усыпить собираемся” он решил не договаривать – в конце концов, сам же и был в этом виноват. Про Тихона вообще хотелось бы сказать очень много – Ванечка, проведший с ним всего день, уже откуда-то знал, что котик ему в руки попал добрый, и спокойный, и с чувством юмора… от мысли, что почти так дети выпрашивают у родителей собаку, становилось даже как-то погано. – Олег – так Олег, – миролюбиво согласился Артем. – Дело ж не в Олеге. Резуюмируя: пока нет никого, кто мог бы за твоего ушастого поручиться – в том числе, конечно, и финансово – нам его девать некуда. Уж извини. “Я, я готов за него поручиться!” – заорал внутри Ванечки кто-то, кажется, очень маленький. – Есть у меня одна идея, – сам Ванечка, однако, орать не стал. – Я только не знаю, как сильно она вам не понравится.*****
Шубка так и не явилась – видимо, совсем не представляя, что именно этим она оказала и всей больнице, и Тихону большую услугу. Закрыв парадный вход, через который никто из персонала и так не выходил никогда в жизни, Ваня облегченно выдохнул. Хозяйки родного (да, теперь уже точно родного) котика он ждал, как конца света – с суеверным ужасом и спокойным, умеренным отвращением. Владельцы, сдававшие питомцев на добровольную эвтаназию, вообще редко хотели посмотреть на итоги усыпления, видимо, просто не находя на это времени – однако некоторые из них, особенно въедливые и дотошные, приходили из мелочного желания убедиться, что их здоровый, выкормленный на идеально сбалансированном корме котик или пёс забесплатно не достался в руки очередным волонтерам. Шубке ни в чем убеждаться не хотелось – в глубине души Ванечка наивно надеялся, что ей стыдно осознавать себя убийцей. “Воистину, иногда бездействие – лучшая помощь”, – впервые за день просто и легко подумал он, возвращаясь к Артёму в кабинет. У Габрелянова был аншлаг – в комнате сидели сразу трое. Заполнял последние документы зевающий Серёжа, копался в базах Рома, мягкий и очкастый, только заступивший на ночную смену по неотложке и стационару, сам Артём Арамович сидел в обнимку с увесистой печатью, стараясь не клевать носом. – Напомните мне больше не брать сразу сутки, – он зевнул в очередной раз, неодобрительно косясь на Ваню. – И никогда больше не вписываться в такие авантюры. – Ты не сможешь не выходить на ночные хотя бы потому, что не бросишь меня в одиночестве. Ну, и из любви к инди-хоррорам, – меланхолично пожал плечами Рома. – И не вписываться в сомнительные затеи тоже не сможешь. – Потому что в детстве играл в “Анчартед”? – поддержал общее усталое веселье Ванечка. – Потому что я в этом дурдоме главный, – со вздохом закончил Артём. Только Серёжа промолчал, и, поставив последнюю точку на очередной очень-очень важной бумажке, первым заторопился домой. Он не выглядел уставшим – скорее взволнованным. Серёжу в съемной бутовской однушке ждала семья – в лице одной ласковой и бородатой овчарки по имени Дима, отношения с которым у Серого были настолько странные, что Ваня иногда не понимал, кто из них в действительности чей хозяин. Кипу, написанную Серёжей, тут же кинулся проверять, разбирать, утверждать и подписывать Габрелянов – и уже через пятнадцать минут в руках у Вани оказалась внушительная папка. Ветпаспорт. Календарь прививок. Медкарта. Сведения о родословной. Целый набор маленьких билетиков, которые должны были открыть Тихону путь в новую жизнь. – Береги их, брат, – глупо рассмеявшись, протянул Артём. – Мы ни за что в жизни это всё не восстановим, брат, – Рома эхом закончил избитый мем. – Спасибо, – кивнул Ваня и вышел в коридор. Дело осталось за малым – забрать кота. Тихон спал на кушетке, так и не выключив в кабинете свет, съежившись в клубок и закрыв лицо хвостом. Он выглядел даже младше своего возраста – не как котёнок, но и непохоже на взрослого, матёрого кошака. Спал в этот раз мертвым, глубоким сном – видимо, несмотря на всю стойкость, переживания и неопределенность очень утомили его. – Вставай, болезный, – Ваня, теперь уже ничего не стесняясь, запустил руку за мягкое, шелковое ушко с кисточкой, хорошенько погладил и почесал, отмечая – ему, вообще-то, тихоновы уши очень даже нравятся. – Ну и сервис у вас тут, – Тихон спросонья потянулся и поморщился, на секунду обнажив клыки. – Так долго ждал усыпления, что уснул. Вы это, Иван Филиппович, ночью проворачиваете, чтобы мне птичек и солнышко было не видно? – А я тебя, Тишка, выпускать собираюсь. В дикие условия ипотечной двушки в Бирюлево. Лицо у Тихона всего на мгновение вытянулось, а потом совсем уж невероятно преобразилось – заблестели большие глаза с трогательными, чуть опущенными вниз уголками, появилась улыбка – кажется, впервые за день не измученная и не несчастная. – Это всё – мне? – он ткнул пальцем в увесистый файлик, который Ваня прижал в груди. – Это всё – в сейф, – отрезал Ванечка. – И беречь, как зеницу ока, потому что второй раз тайком переделывать тебе документы никто не будет. Хотелось сказать, конечно, совсем другое. Да, Тишенька. Всё тебе. И эти бумажки, и вообще любые шуршащие бумажки, которые ты захочешь погонять. И солнце. И небо. И опоздавшая с цветением июньская сирень. И воробьи, которые дерутся на ней за самую удобную веточку. Говорить Ваня не стал, благоразумно решив, что времени на все эти признания теперь – вагон. Они вышли в тёмную и душную ночь вместе. Ванечка, по неизжитой зимней привычке встав под козырек запасного выхода, впервые за этот долгий и суматошный день закурил – оранжевая сигарета красиво тлела в желтом свете фонарей и черной синеве ночного неба. Тихон крутился рядом. – В смысле “тайком переделывать”? – спросил он, выразительно посмотрев на папочку у Вани в руках. – В прямом. По документам мы тебя действительно усыпили – при обращении, чин по чину, если хозяйка твоя захочет – сможет глянуть на Госуслугах. А потом в клинику поступил уличный кошак, я назвал его Тихоном и забрал под свою ответственность. Как мы твою родословную подделали – вообще отдельный вопрос, интересующий прежде всего уголовное следствие, а если придет проверка и изволит посмотреть камеры… хорошо, что записи внутри помещения мы по закону должны хранить всего неделю, – Ванечка потёр висок, голова после планирования гениальной аферы гудела. – В общем, считай, что юридически ты заново родился. Он хотел сказать что-то ещё, но Тихон пружинисто и плавно даже не подошел, нет – перетёк к нему, прошелся шершавым языком по щеке и по шее, чиркнул когтями по спине. – Ну ты, хозяюшка, ну голова! – низко замурчал он в самое ухо. – Спасибо, Ванько. И про ипотеку свою не парься – я шабашку какую найду, закроем как-нибудь… Никто же не умер. А всё остальное переживем. В беззвездном московском небе медленно проплыл огонек самолета, спрятавшись за крышей многоэтажки. Ванечка, вообще-то, не разрешал ни обнимать себя, ни звать дурацкими именами – но в глубине души это ему нравилось. А значит и всё остальное действительно можно было пережить.