***
Бой с Дикой Охотой обещал быть трудным, но оба согласились, ехали в тишине из Новиграда далеко-далеко в горы. Странно было ощущать себя братьями по оружию, ехать так близко, ощущая тепло бархатного бока чужой лошади. О битве никто из них не думал, воздух потрескивал от напряжения. Иорвет казался Роше изможденным, кожа вокруг единственного глаза потемнела от бессонницы. Только трепет пушистых ресниц со сгоревшими на солнце кончиками остался таким же, как прежде, да лоза, вьющаяся вокруг гибкой шеи. Роше поглядывал на него с тем же интересом — вечный юноша, гордец, цветок изумрудного Флотзамского леса. Изношенная одежда, снятая с убитых, шрам, сделавший Иорвета двуликим, не портили величественной эльфской красоты. Роше отвернулся, поймав взгляд Иорвета. Иорвет тоже судорожно дернул головой, чувствуя, как горячо стало щекам, алеющим от смущения. Он тоже поглядывал на своего спутника, любовался тем, как в такт шагу лошади слегка отзывается его тело. Роше хмурился, но лицо у него оставалось светлым и добродушным. Ветер играл в складках шаперона, норовя на радость Иорвету наконец его сбросить. Когда эльф приметил, посеребренный висок, показавшийся из-под сбитого прикосновением ветки шаперона, ему вдруг стало на мгновение страшно, бросило в жар и сразу же встряхнуло от холода. Человеческая жизнь так коротка, так тяжела грядущая битва. Весь запас колкостей они все равно исчерпали. Может быть, пора сказать? — Dh’oine, — Иорвет прервал тишину когда они решили сделать привал. Бьянку Роше тут же отослал за хворостом, и они остались наедине. Можно быть помягче, никто не услышит. Вернон равнодушно развернулся, услышав любимое обращение атамана белок. — Вернон, — Иорвет вдруг передумал, впервые назвал спутника по имени и тот вздохнул прерывисто. — знаешь, а ведь жизнь поменялась. Мы имеем общую цель, мы больше не враги. Роше хотел жестко ответить, что скоя’таэльские недобитки больше никого не интересуют, но лишь глупо закрыл рот, встретив печальный взгляд Иорвета. Роше врал. Роше искал Иорвета в Новиграде, рыскал по лесам в поисках живого или мертвого. Ему так часто мерещился разлагающийся труп в красном платке, он входил в лес с этим тошнотворным видением и молился всем богам, чтобы оно не стало реальностью. Вот он, Иорвет, живой и здоровый, рядом, можно сказать ему те три слова, что едва удерживают плотно сжатые губы. — Продолжай, Иорвет, — Роше выдохнул прерывисто, как будто его бил озноб. Руки от волнения стали влажными и ледяными. — Вернон, — варварское имя dh’oine в эльфских устах вдруг стало сладким нектаром. — Почти все из-за чего мы враждовали, погибло, растоптано, уничтожено. Среди руин лишь мы вдвоем. И я понял, что не чувствую ненависти. Роше почувствовал прикосновение по-юношески нежной руки с загрубевшими от стрельбы из лука кончиками пальцев. Он руку не одернул. Оба спрятали взгляд, как юнцы, оба раскраснелись. У обоих были за пазухой не ножи, а три невысказанных слова. — Я люблю тебя, Вернон, — почти неслышно проговорил он, все так же пряча взгляд. — Иорвет… — он помолчал, перевернул руку и переплел свои пальцы с эльфскими. — я тебя тоже. Иорвет подобрался поближе, осторожно обнял крепкие плечи, будто боясь спугнуть, и сорвал с губ вожделенный краткий поцелуй. Роше целовал его в ответ, жмурясь от удовольствия, гладил тонкую талию широкой грубой ладонью. Эльф мягко оттолкнул его лишь тогда, когда услышал ломающиеся под тяжелыми солдатскими сапогами Бьянки ветки. Роше еле-еле стёр глупую влюблённую улыбку, только горели его глаза янтарным огнём. Иорвет не хотел убирать руку, вздохнул и все же вернул ее на колени. Бьянка уж очень его не любила. В Каэр Морхене в ночь перед битвой мало кто спал. Роше перечитывал старые письма. После битвы с Дикой Охотой ему следовало ехать в Темерию, не без его участия согретую лучами Великого солнца. С каждой буквой письма только сильнее он укоренялся в своей преданности Родине. Он дернулся, когда отворилась дверь, но тут же расслабился. Пришел Иорвет со свечой в руках, раздетый до сорочки и потертых штанов. Лунный свет из окна серебрил белую эльфскую кожу, Иорвет казался созданным из фарфора, таким же хрупким и изящным. По-кошачьи неслышно он прошел через всю комнату и забрался к Роше на колени, не говоря ни слова, сразу же судорожно вздохнул, чувствуя горячую руку на пояснице. Вернон не смог бы его прогнать. Противиться вожделению так сложно и так бессмысленно. Роше тут же скользнул пальцами по бледной бархатной коже. — Вернон, я хочу быть твоим на эту ночь… на эту жизнь, — Иорвет шептал ему на ухо, мазал губами по щеке, безжалостно раня их колючей щетиной. Он так просто похоронил их ненависть. — Но кто знает, что нас ждёт завтра. Время не ждёт. Роше от его слов вздрогнул, будто бы что-то сломалось. Он подхватил Иорвета под бедра, с трудом, но смог поднять. Иорвет засмеялся счастливо, чуть его голова коснулась старой подушки, и Вернон даже опешил — никогда он не видел белозубой улыбки эльфа, никогда не слышал его смеха! Сердце дрогнуло, и волна тепла тронула кожу. Юношеская наивная влюбленность согрела души. Стало так хорошо, будто бы и не будет никакого боя завтра, будто не будут выть стрелы и плакать мечи. Роше целовал улыбающиеся губы, колол щетиной нежную не тронутую даже пушком кожу вокруг; Иорвет забирал у него дыхание, обнимая за шею. Все Вернону было интересно — впервые он изучал тело эльфа, тело мужчины, не по-мужски гладкое и гибкое; предрассудки быстро отступили перед желанием. Роше коснулся губами и языком острого эльфского уха, такого нежного и бархатного, вызвал тихий стон. Он угадал — это слабое, нежное местечко, касаться которого можно было не всякому. Иорвет развел ноги пошире, острыми коленями касаясь напряженных боков. Роше вцепился жадными пальцами в повязку на глазу Иорвета, но прикосновение тонких ладоней остановило его. — Может, оставим ее? Все снимай, а повязку-то зачем? — почти жалобно шепнул Иорвет. Он боялся не понравится. Он считал себя единственным некрасивым эльфом, для Роше же он был подобен богу. Шрамов Роше не боялся — сам был воином, видал головы, поцелованные снарядом баллисты, видал сожженные в бою лица. Неужели навеки опустевшая глазница поменяет хоть что-то? — Иорвет, — Роше больше не произносил его имя с рычанием и ненавистью, больше с нежностью. Он успокаивал. — Я же не барышня, чтоб мне были отвратительны шрамы. Ты… так красив. Я хочу видеть твое лицо полностью. Иорвет убрал руки, позволив Роше расстегнуть ремень, любовно размотать выцветшую ткань. — Я все еще красив? — Иорвет рассмеялся короткой нервной трелью, стараясь зашутить свой страх. — Очень, — восторженно выдохнул Роше, поцеловал пустые веки, ручеек шрама, взявший из них исток, спустился поцелуями на украшенную татуировкой шею. Иорвет поцеловал каждую татуировку на груди и плечах Роше, жадно дышал его кожей, будто в последний раз. Татуировки показались ему наивными и даже глупыми, но Вернону они потрясающе шли. Возлюбленные враги касались друг друга обнаженной кожей, больше ничего не мешало им, вся одежда разлетелась по скромной ведьмачьей келье. Иорвет не взял с собой ни ножа, ни стрелы — только свечу и масло. Свеча красноречиво догорала, золотом раскрашивая темный пузырек, который эльф поставил на стол сразу же, как пришел к Роше. Роше потратил много времени на подготовку, будто у них была целая вечность впереди, сорвал так много сладких стонов с капризных губ. Масло блестело на бедрах и ягодицах, соблазнительно текло на постель. Никто из них не заботился о том, что их наверняка слышат и ведьмаки, и чародейки, и Бьянка — ни до кого из них не было дела любовникам. Кажется, ворот поддоспешника, открывающий лебединую эльфскую шею, не защитит множество синих и розовых пятнышек от назойливых взглядов, интереса, осуждения. Или, быть может, ни ведьмаков, ни чародеек, ни Бьянки, ни Цири — никого не останется в живых после битвы, и тайна умрет со всеми защитниками Каэр Морхена. Иорвет податливо выгибался под нетерпеливыми руками, что лоза, украшавшая тело. Роше сжал его бедра до синяков, скалил зубы, и все чаще с его губ срывались хриплые стоны. Чуть только Иорвет, зарычав, испачкал свой живот белыми каплями, Вернон заставил его привстать и брызнул семенем на по-эльфски изящный рисунок на шее. Атаман довольно улыбнулся, касаясь пальцами своей шее, а потом облизывая их. — У тебя такие глупые татуировки, Вернон, — беззлобно сказал Иорвет, когда Роше уложил его в постель одним движением и обнял. В неприветливом замке на реке Гвенлех посреди изматывающего холода так хотелось тепла чужого тела. Иорвет обвил его руками, будто боясь, что Роше исчезнет. Таял сахарный серп Луны, уводя за собой свой звездный конвой. Солнце вставать не спешило, разливало молочный сумрак, боялось потревожить невесомый сон любовников. Ночь перед боем утекла сквозь пальцы, запахло близостью пролитой крови. Среди всех братьев по оружию Роше выбрал Иорвета, чтоб встать с ним рядом, ощущать, как он дышит, шмыгая носом, как нервно ведет в воздухе кончиком лезвия сабли. Роше крепко сжимал тяжелый двуручный меч, хмурил густые брови. Ожидание битвы было хуже ее самой, тягостное ожидание сводило с ума, вызывало тревожную тошноту. Никто из них не говорил и не боялся. Роше вдруг вспомнил, как доказывал Геральту, что поедет с Иорветом лишь для того, чтоб сопроводить его на эшафот в Вызиме. Вспоминать это было смешно и грустно. Ведьмаки отступали в крепость, преследуемые неисчислимым множеством Красных Всадников, слуг Нагльфара. Они несли с собой холод, как призраки, но почему-то из под их изящных доспехов текла алая теплая кровь. Детская сказка, кметское поверье оказалось страшной реальностью. Всадники, облаченные в сверкающие металлические скелеты, резали и гибли там, где раньше оттачивали мастерство ведьмаки. Иорвет исполнял свой страшный танец с саблями, легко ступая по мерзлой земле, находил между металлическими ребрами слабое место. Иорвет, конечно, знал, что это не призраки. Это эльфы чужого мира, захватчики, лишь притворяющиеся братьями. На Иорвета тяжелой поступью шел сам король Дикой Охоты, его страшный шлем ощерил металлические зубы. По сравнению с Эредином Иорвет был таким маленьким и хрупким, как цветок на морозе, но был куда более ловким, уходил от тяжелого меча, сам наносил скрежещущие сабельные удары. Двуручный меч сбрил перо за острым ухом, заставив Иорвета судорожно сглотнуть. От холода саднило в горле, сердце забилось чаще. Еще немного и меч бы раскроил Иорвету череп, разрубив его от пустой глазницы к шее. Долгий бой продолжался, эльфы разных народов кружили друг против друга, не вредя. Ритм поединка сбил Эредин, выбив из худой руки одну саблю. Ее тут же заменил короткий кинжал, но секунда промедления стоила ему многого. Роше, услышав хрип, повернул голову, едва не выпустил меч из рук. Король держал Иорвета за горло, обезоружив, душил своей большой холодной ладонью в латной перчатке. Вернон бросился к нему, его собственный крик заглушил биение сердце и визг стали. Он не добежал совсем немного — сильный магический удар выбил землю из-под ног, из носа хлынула кровь. В голове резко загудело, Роше пару раз позорно, как пьяница, упал на землю, пытаясь встать. — Minteoir, — прошипел Эредин и одним движением свернул Иорвету, уставшему бороться, шею. Напоследок он пронзил безжизненную грудь мечом. Роше все-таки смог подняться и захлебнулся нечеловеческим криком. Его счастье лежало у его ног, у счастья была так странно изогнута шея и пробита грудь. Он пошел прочь, не оборачиваясь на тело возлюбленного, на чьем лице навеки осталась гримаса боли. В груди болело. Что-то кончилось, но ничего не началось, все оборвалось. Эльфа, которого Роше так хотел повесить, эльфа, которого Роше потом хотел целовать до конца своей жизни, больше не было на свете. Больше не запоет его сладкоголосая флейта, больше не исказит ухмылка капризные губы, больше не будут тонкие пальцы примерять стрелу к тетиве. Роше не верил. Он хотел, чтоб это был сон, силился проснуться по-настоящему — в объятиях Иорвета, окруженный сыростью ведьмачьей крепости. Сколько Роше не жмурился, не щипал свои ладони, он не просыпался. Иорвета больше нет, только его тело одиноко лежало на неласковой горной земле, напитавшейся кровью. Говорят, что из крови эльфов вырастает самая яркая трава и распускаются красивейшие цветы, но что толку в этих цветах и траве, если Иорвета больше нет? Теперь у медали осталась лишь одна сторона, а разве так бывает? Тризной по Иорвету стала месть. Роше безжалостно работал мечом, сносил головы, выкалывал глаза, выпускал потроха. Только глаза отчего-то налились горькими слезами, сквозь которые противники выглядели призрачными, ненастоящими. Только кровь из их жил текла такая же горячая и алая, пачкала акетон. Роше так устал от затянувшегося боя, силы были на пределе. Еще немного, убить двоих, троих — и бой будет кончен. Роше отходил обратно, туда, где оставил Иорвета. Он не прекращал боя, но разумом и сердцем был далеко. Роше хотел забрать платок, пусть этот символ даст ему сил, пусть это будет связь между ними даже сквозь миры. Кажется, у эльфов была какая-то сказка про остров, куда они отправляются после смерти. Теперь Роше хотелось верить в эту глупость тоже, так больно ему было от того, что красота истлеет, что Иорвет будет жив лишь в памяти. Пусть ему будет хорошо на этом его острове. Роше не успел отразить удар Красного Всадника совсем недалеко от тела Иорвета. Его голова упала на землю рядом, крови стало еще больше, меч из омертвевшей руки выпал с лязгом. Все стало спокойно. Три тела покоились на ложах из дерева и соломы. Весемир, Иорвет, Роше. Геральт, низко склонившись над телом Роше, грубо пришивал голову к телу дратвой, потом прикрыл шов воротником акетона. Так выглядело куда лучше. Бьянка никогда так не плакала, как сейчас, увидев обезглавленное тело командира, заменившего отца. Каждый из оставшихся в живых увенчал павших защитников цветком. От ведьмачьего знака огнем занялась солома, и костер поглотил тела.I
27 марта 2023 г. в 03:20
Солнце медленно ползло к горизонту, раскрашивая золотом ручейки, змеящиеся в трещинках земли, молодую шепчущую от ветра зелень, налитые жизнью колосья. Зной отступал, розовый летний вечер целовал путников в макушки, обещая прохладу и отдых. Отчего-то хотелось петь и танцевать, часто-часто отрывая от земли перепачканные зеленой травой ступни. Каждый поклон колоска, легкое касание макового цветка заставляли сердце радоваться. Над головами носились ласточки, мелькали раздвоенными хвостами, заводя свою песнь о безграничном счастье.
— Не стой столбом, Вернон, — Иорвет крепко держал его за руку, увлекал за собой куда-то вперед, будто бы зная дорогу. Венок из колосьев, цветков мака и повители путался в длинных блестящих на солнце волосах, но все равно спадал, безжалостно колол нежный по-юношески лоб и кутал лицо в рассыпчатое кружево синей тени.
Вернон исколол ступни об обломанные стебельки и соломинки, все гадал - как же не страдают нежные ноги эльфа. На его голове, ставшей совсем золотой от солнечного света, тоже красовался роскошный венок, тоже прятал молодые медовые глаза в тень.
Иорвет сплел эти венки на предыдущей стоянке посреди бескрайнего цветущего поля. Роше лежал рядом, утонув головой в золоте колосьев, и запах дурнопьяна, и зной убаюкивали его. Борясь со сном, он разглядывал эльфа, в чьих руках так правильно было видеть не оружие, а цветы и набухшие колосья. Вернон думал, что плетение венков — это забава маленьких человеческих девочек, которую они забывают, когда становятся женщинами, и в порыве волчьей тоски вспоминают ее наедине. Иорвет снова менял его мир, увлекал его за собой мановением пушистых ресниц, взглядом драгоценно зеленых глаз.
— Мак — символ избавления от отчаяния, — Иорвет держал в руке хрупкий цветок, умолчал, что мак — это символ упавшей в землю капельки воинской крови. — жаль, что он облетит раньше, чем мы дойдем. Слишком нежны лепестки.
Иорвет помнил значения многих цветов. И в венок, наивное и глупое украшение по мнению Роше, вкладывал по-эльфски много чувств к своему dh’oine. Мимо прошмыгнула серенькая мышь и скрылась от зорких глаз эльфа, вызвала улыбку. Он редко улыбался, показывая белоснежные одинаковые зубы. Каждая улыбка Иорвета заставляла Вернона влюбиться еще сильнее.
— Пшеница есть жизнь, — продолжал он, неловко согнул соломинку, и колос звонко обломился в его руках. Иорвет взял другой, проверил на прочность. — А разве может быть что-то важнее жизни?
Вернон молчал, прятал глаза от солнца в тень от руки. Сколько он жизней отнял? Сколько раз спас свою? Главное, что они с Иорветом рядом, и вокруг ни души, и тишину поля разрезает лишь счастливый крик ласточки и жаркое дыхание путников.
— И, наконец, повитель. Покорность, умиротворение, — мурлыкал Иорвет, оплетая пшеничное сердце венка зеленым длинным стеблем цветка, любовно расправил бело-розовые нежные раструбы.
— Мы и покорность, Иорвет? Не сочетается, — Роше сорвал веточку шалфея, растер в пальцах и вдохнул пряный запах цветов. Эльфская кожа пахла почти так же - горькой полынью, диким дурнопьяном поля, сизым дымом костра, плачущей сталью.
— Теперь — да, — Иорвет надел венок на Вернона, залюбовался золоченой его головой. Он начал плести второй венок, потом украсил им свои иззмеившиеся косами темные волосы. Роше жевал рыжую соломину, колосок ритмично раскачивался у тонких губ в испарине.
— Тебе идет, — оценил Вернон, больше не давя улыбку, когда глядел в бездонные зеленые глаза, сощуренные от счастья и солнца.
Они двигались дальше через напитанную светом плодородную ниву, которую никогда не топтала вражеская конница, не удобрял кровью меч. Иорвет вдруг сорвался со спокойного шага, монистами зазвенел его смех, и он влетел по колено в озеро. Ослепительная гладь воды рассыпалась на тысячи отражений, от узких стоп, короткой синкопой опустившихся на гальку, бросились в стороны мальки. Роше замер на берегу, глупо и влюбленно улыбаясь. Полупрозрачная зеленая ткань испещренная золотым узором, дымкой кутала гибкое тело. Через тончайшее верхнее одеяние было видно соски и окончание изящной эльфской татуировки. Вернон закатил парусиновые штаны и вбежал в искрящийся, как дворцовый витраж, пруд.
Эльф обежал его полукругом, поднимая брызги и волны, окатил водой возлюбленного, а за ним порослью водных растений плыл подол его одежд. Он так давно не видел беззаботных летних дней, не наслаждался каждой птичкой и веточкой; и как отрадно было видеть во взволнованной воде свое прекрасное лицо: веселье зеленых глаз, каштановые волосы, подхваченные наполовину в небрежный пучок, белоснежную кожу. Вернон брызнул ему в лицо, заставляя смеяться и отплевываться. Иорвет оступился на неровном дне, увяз в податливой гальке и тут же оказался в объятиях Роше. Он уткнулся в горячую грудь, вдохнул умопомрачительный запах тронутой солнцем забронзовевшей кожи. Тут же получил короткий сладкий поцелуй в улыбающиеся капризные губы.
Наигрались. Тончайшая эльфская ткань липла к ногам, но быстро высохла под солнцем и отступающих солнцем. Тяжелые колосья пшеницы редели, сменились бурьяном-травой, рыжей в закатном солнце.
— Иорвет, а как же то, что я считал важным? Как же Темерия? Мы не вернёмся больше? — тишина лопнула от назревшего давно вопроса, который Роше, кусая губы, скрывал всю дорогу.
Иорвет засмеялся звонко, положил хранившие прохладу пруда ладони на сильную шею Вернона. Он сощурил глаза от солнца и вдруг накатившего веселья. Роше не помнил, смеялся ли Иорвет с ним раньше, до этого дня.
— Конечно, не вернёмся! — он перевел дух, прильнул к возлюбленному, тут же чувствуя его сильную руку на пояснице. — Нам теперь кроме счастья ничего не нужно, помнишь, я обещал?!
В голову ударил сладко-терпкий запах цветения множества яблонь. Яблони не помнили ни смога, ни топоров, а под ними было бело — не от снега, от лепестков, таких нежных, будто бы они были сделаны из сахара. Роше был очень удивлен, а Иорвет, казалось, знал, что его ждёт.
Из яблоневой рощи вышла девушка, пряча глаза под роскошным венком. У ее ног неверной походкой шагал маленький жеребенок, птицы с тихим щебетом льнули к ее рукам, пристраивались на стеблях, вплетенных в медные волосы. Ей были подвластны: и эльф, и человек, и младенец, и старец, и зверь, и птица. Dh’oine думали, что она выглядит как старуха с косой в черной рясе, на чьих руках от старости и гнусной работы не осталось кожи. Эльфы ее себе не представляли, надменно не ценили каждый дарованный день.
— Вы пришли ко мне вместе, — заговорила Смерть, и ее голос медом ложился на душу, успокаивал, как успокаивает колыбельная заботливой матери. — Ваше счастье будет здесь вечным, ваша любовь не угаснет никогда.
Иорвет взял Вернона за подрагивающую руку, успокоил своего глупого dh’oine взглядом. Они оба преклонили гордые головы и вместе вошли в цветущие долины Острова Яблонь. Счастье.