На твоём плече

Эндрю Миньярд не привык доверять. Ему говорила Касс Спир, что любит, но на суде не посмотрела в его сторону. Ему говорил отец, что покажет настоящую любовь, но сломал в семь лет. Ему говорил Дрейк, что братская любовь именно такая, но изо дня в день причинял немыслимую боль. Эндрю Миньярд не привык доверять. Любовь утратила для него значение. Это было просто слово, что ничего не доказывало, потому что все, кто говорил подобное медленно, но верно изничтожали, рвали на куски и становились лишь памятью в виде шрамов на запястьях. Эндрю видел в любви сплошную ложь, а в тех, кто говорит — лжецов. Любовь — это просто буквы, а «я люблю тебя» просто фраза. Эндрю Миньярд не привык доверять. Нилу он не доверял. Нилу он вверял себя. Всего себя без остатка, позволяя залезать в самую душу, касаться ее тайных уголков и медленно сшивать осколки его надежды, собирая из них целую мозаику, а не просто кривые швы, кое-как соединенные вместе. Нил был ювелиром, выполняющим кропотливую работу под прицелом, но жаждущим довести ее до конца и не остановиться, пока не будет доволен результатом. — Чего ты добиваешься? — голкипер не поднимает головы, глядя на заходящее солнце. Сигаретный дым обволакивает легкие, пропитывает собой толстовку и накинутый на плечи плед. Он попадает в глаза и щиплет, но ветер поспешно сдувает его в сторону, оставляя лишь напоминания об ушедшем дискомфорте. Эндрю перестал обращать на это внимание, когда скурил свою первую пачку дешевых сигарет в колонии. Глаза уже не слезились, несколько раз в час оказываясь наполненными едким облаком. Покалывание помогало уйти от урагана эмоций, которые копились долгие годы и в итоге были заперты в пыльном чулане. Эндрю не чувствовал себя живым. Ничего не наполняло его, ничего не интересовало и ничего не трогало. И страх высоты, и любая боль были для него просто напоминанием о том, что у него все еще можно вызвать физическую реакцию тела. Миньярд прикрывает глаза и понимает, что за долгие годы впервые он ощущает, как неприятно дым попадает в глазницы и раздражает их. Он моргает несколько раз, надеясь прогнать, а в итоге, словно делает только хуже. В ответ на это Нил протягивает сухую салфетку из рюкзака и улыбается своей идиотской улыбкой, наконец вынуждая посмотреть на него. Его голубые глаза были чертовым адом, бездонной пропастью, в которую так не хотелось свалиться. И все же пришлось это сделать. Эндрю перестал хвататься хоть за что-то вокруг, стараясь удержаться, но не смог. Его поглотила пучина, затянула в свои сети и больше ни на секунду не давала и шанса на спасение. А оно и не нужно было. На дне было не больно. На дне его окружало только непривычное тепло и покой. Он наблюдал, смотрел вверх и видел там всю оставленную некогда боль, что и не пытался прыгнуть за своим носителем. Внутри была не пустота, внутри было отдаленно знакомое чувство. Эндрю Миньярд не привык доверять. Он считал, что только вверяет себя в руки Нилу, а в итоге окончательно доверился ему. В небесном свете радужки он видел все то, что не хотел потерять и цеплялся, как за свою последнюю возможность жить по-настоящему, а не только существовать, скуривая по две пачки сигарет в день и запивая глотком обжигающего виски. Он не отказывался от этого, но делал это уже из удовольствия, не избегая тяжелого веса прошлого. Этого больше не было в его реальности. Это спряталось где-то за километры от него и стояло на месте. Груз удерживали свинцовые колодки, выкованные нападающим команды Лисов, чтобы не дать вновь попытаться накрыть и втоптать в землю. Если понадобится, Нил изготовит тысячи таких ограничителей и развесит на шеи каждой травмы, уберегая от всего самого дорогого и нужного человека. — А чего я добиваюсь? — он отвечает вопросом на вопрос, получает одобрительный кивок и самостоятельно помогает протереть глаза. Его останавливают, как только щепки прекратились. — Что ты хочешь от меня? — уточняет Миньярд, морща нос. Он вновь переводит фокус на закат. — Я ничего от тебя не хочу, Эндрю. Мне достаточно твоего присутствия. Эндрю Миньярд не привык доверять. Он всегда отдавал, надеясь, что так почувствует себя нужным и больше не окажется брошенным. Он стал одержим возможностью вытащить из себя всю душу и последние силы, но дать. Дать защиту Кевину, дать защиту Аарону, дать защиту Ники. Дать, дать, дать. Он заботился о других, не позволяя никому и лишнего злостного взгляда в сторону своих подопечных, и в то же время не заботился о себе, нанося все новые и новые увечья, переживая все больше и больше потрясений, которые никому не показывал. Все панические атаки, срывы, ночные кошмары и помешательства сидели в заколоченном ящике и скапливались. Эндрю Миньярд не хотел доверять. Не мог. Просто был не в силах снова это делать. И все же доверял, сам того не осознавая и отрицая. Его голос низок и холоден. На лице нет и тени улыбки или различимой эмоции. Но его холодные пальцы касаются горячих пальцев Нила. Голова мирно покоится на его плече, а тело медленно расслабляется, полностью отдавая себя под контроль. — Будь рядом, — Джостен шепчет это в макушку и невесомо целует, пряча веснушчатый нос в светлых взъерошенных волосах. Он вдыхает запах их общего шампуня с лавандой, сигарет без кнопки и чего-то родного, что может принадлежать только главному чудовищу команды Пальметто, — И продолжай меня ненавидеть. Эндрю чувствует, как чужие губы расплываются в непринужденной улыбке и вдруг понимает, что сам в ответ на это начинает улыбаться. Совсем немного — так, что никто не заметит, кроме кролика. — Ненавижу, — он хмурится и отворачивается от бронзовых лучей солнца, скрывающегося за горизонтом, чтобы спрятать лицо в линию своей широкой толстовки, надетой на Джостена, — Ненавижу тебя, наркоман. — А я тебя… Рука, не облаченная на сегодня повязками и ножами, закрывает рот, прерывая. — Не говори. — Не готов слышать правду? Эндрю Миньярд не хотел доверять, но проиграл в своей схватке с желаниями, признаваясь мысленно — теперь доверяет, и в подтверждение убирает ладонь, больше не пытаясь остановить ту фразу, которой не верил. — А я тебя люблю. Сердце делает кульбит, челюсть сводит от напряжения. Крыша уже не место, куда можно сбежать и уединиться. Крыша — место, где Эндрю сделал для себя главное открытие: Он доверяет и верит в признание.