***
— Проходите, грейтесь, — сказала мама Гермионы. Когда они вошли на кухню, она уже поставила на плиту чайник и достала большую коробку кексов. Отца Гермионы вызвали на работу. «Неотложный случай», — значилось в записке, которую он оставил на кухонном столе. Чайник засвистел, и Гарри воспользовался этим, чтобы тихо спросить Гермиону: — Подождем, пока не вернется твой отец? Она нервно прикусила губу: — Да, так будет лучше всего. Гарри под столом сжал ее руку. Потом его взгляд упал на жестяную банку с кексами, и свободной правой рукой он снял с нее крышку. Однако банка была такой высокой, что увидеть содержимое у него не вышло. Поэтому он запустил руку в банку и начал вслепую нащупывать кексы. Ощутив под пальцами шоколадную глазурь, он ухватил один. Гермиона покосилась на маму, которая хлопотала, громко гремя чайными чашками, а затем подтолкнула Гарри локтем: — Ты видел лицо Рона в тот момент, когда ты сел в нашу машину? Гарри помотал головой, одновременно вонзив зубы в кекс: — Нет, не видел. А что там было? — Мне кажется, он тебе завидует. — Думаешь? Кекс был великолепен. Разговаривая с Гермионой, Гарри нащупал второй. — Да почему он должен мне завидовать? Гермиона театрально возвела глаза к потолку: — Разве ты ни разу не замечал, что он завидует всему, что есть у тебя, а у него — нет? Второй кекс тоже был восхитителен на вкус. У них за спиной миссис Грейнджер расставила на подносе чайные чашки, сахарницу и молочник. Гарри между тем потянулся за третьим кексом. — Иногда я не понимаю Рона, — сказал он так тихо, что его могла слышать только Гермиона. — То, что происходит между мной и тобой, — это ведь совсем не те вещи, которыми можно запросто меняться. И, кроме того, ты уже гостила у него дома в каникулы. А что до меня, то он может взять себе все мои деньги и «Молнию» в придачу, если взамен у меня будет любящая семья. В повисшей тишине Гарри надкусил следующий кекс и замер. Раздался хруст, и он вытащил кекс изо рта. А потом осторожно потрогал шатающийся резец. Пара шагов, и мама Гермионы уже стояла рядом: — Дай-ка я посмотрю. Она очень бережно коснулась зуба и проверила, насколько тот шатается. — Думаю, нам немедленно нужно пройти в соседнюю комнату. Гарри непонимающе посмотрел на нее. — Там наш кабинет, — объяснила она. — Мы зубные врачи. Гермиона тебе разве не сказала? — Ну как же, говорила, — заверил Гарри, который никогда не задумывался о профессии родителей Гермионы. — Мам? — спросила Гермиона, забравшая у Гарри кекс и для проверки постучавшая им по столешнице. — Откуда у тебя это? — Этот огромный мужчина с косматой бородой, как же его зовут? — Хагрид, — подсказала Гермиона. — Ах да, Хагрид. Так вот, он отправил с совой узелок с рождественскими подарками для вас, и там был еще пакет с кексами. Ну, я и положила их в общую коробку. Гермиона застонала и взглянула на Гарри. — Каменные кексы, — сказали они хором.***
В процедурном кабинете Гарри нерешительно замер перед зубоврачебным креслом. Из-за стены доносилось жужжание бор-машины, и Гермиона отметила, что Гарри дрожит. — Ты боишься лечить зубы? — прошептала Гермиона, пока на заднем плане ее мама включала какое-то оборудование и доставала из ящиков инструменты. — Думаю, мы могли бы обратиться к Поппи Помфри. Просто это будет немного дольше. Гарри помотал головой. — Я еще ни разу не был у зубного врача, — ответил он также шепотом. — Но ведь все хорошо, раз это будет делать твоя мама. Она же наверняка и твои зубы содержит в порядке, да? Гермиона рассеянно кивнула. Она все еще переваривала признание Гарри в том, что он никогда не был у стоматолога. Он неуклюже сел на кресло, и, когда его спинка с помощью электропривода отодвинулась назад, Гарри замер, и в его глазах появился намек на панику. — Ничего плохого с тобой не случится, — сказала Гермиона. — Мама не сделает тебе больно. Во всяком случае, умышленно. — Последнюю фразу она сказала так тихо, что Гарри не мог это услышать. Шатающийся резец оказался не таким уж сложным случаем и был закреплен зажимом. Миссис Грейнджер еще раз оценивающе взглянула на свою работу и стала водить лучом маленькой светодиодной лампы на конце прибора по полости рта, проверяя другие зубы. Затем она направила струю сжатого воздуха на один из коренных зубов. Гарри вскрикнул, и Гермиона успела ухватить его за плечи, иначе он своей головой угодил бы в голову мамы Гермионы. — Ого, — сказала миссис Грейнджер. — Когда ты в последний раз был у стоматолога? Гарри сглотнул. — Если у кого-нибудь в школе заболит зуб, то об этом заботится школьная медсестра. Но в последнее время ничего не болело. А Дурсли, те ни разу не водили меня к дантисту. — У тебя же в детстве, должно быть, жутко болели зубы? Гарри слегка качнул головой: — Пока я не пошел в Хогвартс, зубы у меня не болели. Гермиона уже собиралась спросить, как ему такое удалось, однако сама догадалась, как: — Они никогда не давали тебе сладости, никакого сахара в чай, никакого какао, никакого йогурта, ведь так? Гарри молчал. — Когда мы станем совершеннолетними, мы съездим к ним, и ты на четверть часа оставишь меня с ними наедине. — Они того не стоят, — сказал Гарри и побледнел, потому что мама Гермионы взяла в одну руку шприц, а в другую — сверло бор-машины. Следующие полчаса Гарри хотел бы вычеркнуть из своей памяти. Если бы не Гермиона, которая держала его плечо левой рукой, одновременно помогая своей маме правой, и ее успокаивающий голос, объяснявший, что именно происходит сейчас у него во рту, зубоврачебный кабинет Грейнджеров стал бы местом действия спецотряда по ликвидации последствий стихийного выброса магии. «Или отряда саперов», — подумал про себя Гарри. Действие обезболивающего укола продолжалось до позднего вечера. Соответственно, Гарри был молчалив, так как его нижняя челюсть и язык не до конца его слушались, что не способствовало разговорам. Когда действие анестезии закончилось, началась зубная боль. И все, чего Гарри хотел, — лечь спать.***
— Гермиона, скажи мне, ты собираешься спать весь день? Ее мама осторожно постучала в дверь дочкиной комнаты и, поскольку ответа не последовало, открыла ее. Взглянула на кровать, замерла и закрыла дверь с тихим щелчком. — О, простите!***
— Она ушла? Гермиона неуверенно кивнула и сглотнула. — Я убит, — заявил Гарри и перекатился на спину. Гермиона хихикнула. — Нет, ты вполне себе живой, только голый. — Почему мы хотя бы одеялом не прикрылись? — и простонал: — она видела меня… таким… Гермиона опять засмеялась. — Гарри, у нее есть ребенок. Думаю, она в курсе, как выглядит голый мужчина. Ну, знаешь, все эти штуки с тычинками и пестиками? Он ткнул ее в плечо и покраснел еще сильнее. — И что мы теперь будем делать? — Вставать? — спросила Гермиона максимально невинным тоном. — Мне плохо, — сказал Гарри. — Твой отец действительно ревнует? — Все отцы ревнуют своих дочерей к их ухажерам. Цвет лица Гарри сменился с красного на бледный. — Как ты думаешь, это будет невежливо, если я возьму свою палочку с собой на завтрак? Гермиона шлепнула его по заднице. — …и будет ли считаться самообороной, если я наложу на него Ступефай и не дам меня задушить? Она закатила глаза и спустила ноги с кровати.***
Придя на кухню к завтраку, Гарри и Гермиона остановились в дверном проеме и оглядели обстановку. Стол, накрытый на четверых. Мама Гермионы, закинувшая ноги на стул и маленькими глотками потягивающая очень черный и очень ароматный кофе. Отец Гермионы, стоящий у буфета спиной к ним и нарезающий хлеб. Он обернулся, и стал виден большой нож у него в руках. Гарри невольно сглотнул и порадовался, что не оставил свою палочку в комнате. Гермиона с видом «я-на-важном-задании» взяла Гарри за руку. — Мам, пап, нам нужно вам кое-что сказать. Ее мама ненадолго оторвала взгляд от своего кофе. — Садитесь. Это может подождать до конца завтрака. Это было последнее, чего ожидала Гермиона. Негодование? Да! Разговор по душам между мамой и дочкой? Непременно! Но никак не мама, пытающаяся быть крутой. Когда Гарри и Гермиона сели и начали готовить свои мюсли, миссис Грейнджер повернулась к ним и поставила свою чашку на стол. От этого звука они оба вздрогнули. — Итак, во-первых. Родители вовсе не идиоты, хотя некоторые, возможно, считают иначе… Гермиона хотела что-то сказать, но мать взмахом руки остановила ее. — И мать может понять по письмам дочери, что та влюбилась. Особенно когда в этих письмах есть фото, на которых дочь сидит на скамейке с мальчиком, тесно прижавшись друг к другу. Или они, взявшись за руки, стоят перед витриной. Или заталкивают друг другу снег за воротник пальто. Гермиона сглотнула и виновато посмотрела на Гарри. — И в-третьих, когда вы собирались рассказать нам об этом? Или вы думали, что должны держать это в секрете? В таком случае я сильно разочарована. У Гермионы было достаточно времени, чтобы собраться с мыслями и снова посмотреть матери прямо в глаза. Ее отец прислонился к буфету, по-прежнему держа в руках нож для хлеба, что заставило Гарри проверить спрятанную в рукаве пуловера волшебную палочку. — Мы хотели рассказать вам об этом еще вчера, — сказала Гермиона. — Но потом случилась эта глупая история с каменными кексами и зубами Гарри, и потом уже не было подходящего момента. А ночью Гарри не давала уснуть сильная зубная боль. Я дала ему обезболивающую таблетку и… ну, в общем, да. Гермиона посмотрела на мать, потом на отца, и у нее сложилось смутное впечатление, что они оба наслаждаются ситуацией. Ба, родители! Ее мама снова взяла слово. — Итак, если кратко, мы не против того, что вы вместе и спите в одной кровати. В конце концов, вы уже не дети. Брови отца Гермионы поползли вверх, и его жена предостерегающе на него посмотрела, как бы говоря: «Вспомни, какими мы были в этом возрасте!». — Мы в любом случае уже давно об этом догадывались, — добавила она. — Каким образом? — спросила Гермиона с легким вызовом. — Двадцать восемь, — сказал ее отец. На лице Гермионы отразился немой вопрос. — Столько раз в твоем последнем письме упоминалось имя Гарри, — сказала ее мама. Гермиона ошеломленно уставилась на родителей: — И вы это сосчитали? Ее мама улыбнулась. — А откуда у тебя твое любопытство, как ты думаешь? Самоуверенность Гермионы испарилась, как капля воды на раскаленной плите, а на ее щеках сейчас можно было бы поджарить яичницу. — Не смей упоминать число двадцать восемь при всех тетях и кузинах, которых мы увидим на Рождество, — прорычала она. — Как насчет сорока семи? — поинтересовался ее отец, изо всех сил пытаясь подавить ухмылку. — Я была бы вам очень признательна, если бы вы вообще не называли никаких цифр. Родители рассмеялись и продолжили свой прерванный завтрак. Гермиона была обескуражена. И это все? Ее застали голой в постели с ее парнем, о котором ее родители официально еще не знали, и из последствий — только признание, что они обо всем догадывались. То, что она сейчас испытывала, очень походило на разочарование. Все аргументы, которые она обдумывала еще в Хогвартсе. Многочасовые размышления. И что — все это было напрасно? Мать откашлялась. А, ну наконец-то! — Кстати, я считаю, что «бабушка» чудесное слово. Но не в сорок пять. Договорились? Голос ее матери утратил непринужденность. — Мама, ты невозможна! — простонала Гермиона. Гарри наблюдал за гневно вспыхивающими глазами Гермионы и торжествующим выражением на лице ее матери. «Один — ноль в пользу Грейнджер-старшей», — подумал он, изо всех сил пытаясь не рассмеяться вслух.***
Гермиона приберегла свою месть до возвращения в Хогвартс. В следующем письме, которое она написала своим родителям, она аккуратно подчеркивала имя Гарри всякий раз, когда упоминала его. И в конце письма с большим восклицательным знаком подытожила: «Гарри, — в тридцать пятый раз!».