Сны Хексберг

В гостеприимном доме Вальдеса с первого плена не изменилось ничего - изменился только он сам. Пусть теперь его не донимало плечо, голова болела меньше, и тело почти восстановилось после замка Печальных Лебедей, Олаф редко выходил из отведенной ему комнаты, и из дома. Всякий раз, выйдя за ворота, он чувствовал на себе чужой недоброжелательный взгляд, и возвращался обратно с облегчением. Бежавший из страны, потерявший флот и веру в себя, Олаф был никому не нужен. Даже Руппи, с его юношеским максимализмом и преданностью, устал от попыток разжечь потухший огонь. И только Вальдес неизменно заходил на бокал вина вечерами, если позволяли дела, рассказывал о случившемся в городе, смеялся, подбрасывал и ловил неизменное кольцо с изумрудом, и уходил к ночи. А ночью Олафу снились сны. Сначала он не замечал разницы - яркие сны снились ему всю жизнь, принося то решение какой-то задачи, то даруя встречу с далекими друзьями, то возвращая его в прошлое. Олафу снились его соратники, погибшие в тот страшный день - Доннер, Бюнц, Шнееталь, даже молодой Канмахер, так недолго бывший адъютантом. Стоя на мостике “Ноордкроне”, адмирал впитывал ветер кожей, всматривался в темные воды Устричного моря, смотрел на ровные ряды вымпелов эскадры. Он был на своем месте. А потом просыпался в чужом доме, где вежливость слуг не отменяла ни чужой страны, ни чужого языка, ни положения изгнанника, если не пленника. В одну из ночей ему приснился Вальдес - яркий, громкий, порывистый, ловкий как кот и такой же наглый. Он смеялся во сне, подбрасывал кольцо и пил вино, и Олаф смеялся и пил вместе с ним. Вечером следующего дня Вальдес запрыгнул на подоконник таким знакомым движением, что Олаф невольно улыбнулся, и поразился изумленно-счастливому выражению такого подвижного лица марикьяре. Ночью, в снах, Вальдес был все более и более открытым, рассказывал о себе смешные истории из детства и юности, слушал рассказы Олафа о его молодости, о Северном флоте, каданских пиратах, Флавионских герцогах, неудачливых капитанах. Даже о глупых эйнрехтских интригах. Иногда к ним присоединялись друзья, как будто между ними не было войны, крови и смертей - Готлиб Доннер рассказывал, как сел на мель, пытаясь выиграть спор, и чуть не потерял тогда еще капитанство. Курт Вейзель рассказывал о пушках, и почему-то ужасно смешил Вальдеса бергерской основательностью. Олаф рассказывал об отце-оружейнике, они обсуждали дриксенские пистолеты и их отличие от морисских, и корабельные пушки от армейских. Днем Олаф принял предложение Вальдеса пострелять, но тяжелый взгляд в спину отвлекал его. Ни морисские, ни дриксенские пистолеты не показались ему подходящими и удобными, и они вернулись домой раньше, чем думали. - Жаль, что не удалось продолжить спор, - пожаловался Вальдес, убегая по делам, и Олаф легко пожал плечами - ведь ночь придет скоро. А потом вздрогнул, поняв, что спутал Вальдеса из снов и яви. Он молился до вечера, и только пригубил вино. Ночь пришла, а с ней и сон, и Олаф отвернулся от Вальдеса-во-сне, прошел к двери, спустился по лестнице и вышел на улицу. Ночь дышала, в тишине города не слышно было даже собачьего лая. Подумав, Олаф отправился в порт - и сейчас, не наяву, на него не смотрели. Он шел пустыми улицами, пока не оказался на причале, у которого стояла “Ноордкроне”. Ее обводы были нарушены проломами, сломанные мачты лежали, раскинув реи и такелаж. Олаф знал, что увидит следы огня и кровь, если поднимется на палубу, и отшатнулся. Такая доброжелательная раньше темнота сменилась настороженностью хищника, готового прыгнуть на беззащитного путника. Рука потянулась к поясу, но ни шпаги, ни пистолетов у Олафа давно не было. Осторожно, шаг за шагом Олаф отступал обратно к дому Вальдеса, где горели свечи, слышались разговоры и где сидели мертвецы. Мертвецы - и Вальдес, пьющий вино и не пьянеющий. Молитва Создателю оставила кошмар как есть - только Бюнц оказался в залитом кровью мундире, а Доннер обзавелся раной, разрубившей его лицо. - Что с вами, мой дорогой адмирал, - спросил Вальдес, и его черные глаза показались то ли синими, то ли лиловыми в свете свечей. - Вы мне снитесь, - ответил Олаф. - Я польщен, - рассмеялся тот, а Олаф проснулся у себя в постели, и долго лежал, не засыпая. На следующий день Вальдес был как обычно предупредителен, Олаф вообще не пил вина, и читал Эсператию до рассвета. Двух часов тревожного сна ему хватало во время штормов, когда он не хотел покидать мостик своего корабля, как бы не доверял капитану. Хватит и сейчас. Во время прогулки взгляд в спину стал резче, и Олаф отказался от предложения посетить порт - разумеется, там не было бы ни погибших кораблей, ни мертвых людей. Но сравнивать полную талигойских кораблей бухту с ночным кошмаром не хотелось. На третий день почти без сна его сморило днем, в кресле у камина - и ему сразу приснился причал и “Ноордкроне”. Поднявшись на палубу, Олаф удивился отсутствию рулевых - но штурвал поворачивался сам собой, паруса ловили ветер, и флагман шел в море, уверенно и гордо, а на реях висели двенадцать тел в иссиня-черных мундирах. Олаф бросился к штурвалу, но не смог повернуть его ни на румб. Тогда он полез на мачту, чтобы снять тела - но раненое плечо свело, и он сорвался, упал на палубу и проснулся. Это стало его спасением от кошмаров - достаточно было принять смерть - от ножа, от падения, или захлебнуться черной морской водой, горькой и соленой, отдающей кровью и гнилым деревом, и он просыпался. Задыхаясь, с бьющимся сердцем, но просыпался. Днем его все еще преследовал недобрый взгляд, гостеприимный хозяин продолжал развлекать своего гостя беседами и прогулками, а ночами Олаф рвал ткань кошмаров, уже не пытаясь поговорить с друзьями, даже если они ему снились. Слишком страшно было замечать кровь и раны, внезапно появляющиеся на смеющихся дорогих лицах. Только Вальдес, с синими искрами в глазах, оставался в снах самим собой. Веселым, беззаботным, бесшабашным, скорым на шутку. Рядом с ним было почти безопасно - но только если не обращать внимание на пренебрежение этикетом и личным пространством. С каждой ночью он садился все ближе - на подлокотник кресла, на ковер у ног, даже на кровать. Это утомляло, но Олаф смирился, как смирился с бесцельным существованием. Впрочем, если кто-то из мертвых друзей все же появлялся в гостях, Вальдес отходил хотя бы на пару шагов. И продолжал шутить, даже когда у его собеседников проявлялись раны, а кровь заливала ковры. Впрочем, Олаф обычно успевал дотянуться до ножа или пистолета, и просыпался до превращения. Олаф читал Эсператию, когда Вальдес вошел в комнату, едва постучав, бросил пистолеты на стол и привычно устроился на подлокотнике кресла. Он как раз рассказывал очередную байку про “Весеннюю Молнию”, где боцман умудрился перепутать корабельного кота с кошкой, когда в дверь постучали. - Дорогой родич кесаря! - Вальдес радостно вскочил с подлокотника и пошел навстречу новому гостю. Олаф задохнулся от горя - живые его сны не посещали. И потянулся за пистолетом, чтобы не знать, как именно погиб Руппи. Чтобы успеть проснуться.