Dreaming about heroin

— Эпонина? — Ты не ожидал меня здесь увидеть? — Она слабо улыбнулась, пожав плечами. Сил удивляться у неё не было — смена только началась, а Эпонина уже чувствовала себя вымотанной. Голод сжигал внутренности, отчаяние и тревога сжимали сердце — типичное приближение мучительной ломки. Конечно, она не ожидала увидеть Мариуса в такое время, в таком месте и с такими намерениями. Её пронзило волнение и охватила, казалось бы, давно привычная боль. Что ж, в присутствии объекта невзаимных чувств, всё становится особенно острым. — Ты что здесь делаешь? — Его лицо, как обычно, не выражало никаких эмоций. — Ты не рад меня видеть? — тихо спросила Эпонина не в состоянии говорить громче. Мариус замер. Он всегда был равнодушен, погружённый в свои мысли настолько, насколько это вообще было возможно. Он никогда из них не выходил, из-за чего выглядел потерянным и холодным. Будет ложью сказать, что Эпонина не испытывала от этого боль и глубокое, режущее душу чувство отверженности. Но теперь это всё уже было не важно. — Только, пожалуйста, не уходи. — Быстро прошептала она, подходя ближе. Мариус не двигался, окинув взглядом её исхудавшее тело. Тело — вот и всё, что ему сейчас было нужно. — Я сделаю всё, что ты попросишь. — Она провела рукой по его шее, спускаясь к вороту чистой рубашки. — Я знаю, что ты пришёл ко мне, потому что все остальные девочки заняты. — Эпонина… — озадаченно проговорил Мариус. — Я очень рада, что ты помнишь моё имя, — она усмехнулась. Это выглядело, пожалуй, чертовски глупо. Она не знала, что ему ещё сказать. В его присутствии она была не в состоянии говорить что-то внятное. — А как же твоя девушка? — Она больше не хочет меня видеть. Довольно. Давай не будем об этом. — Резко проговорил он, освободившись от рук Эпонины. — Хорошо. Ты просто сделаешь то, зачем пришёл сюда. — Эпонина быстро подошла к кровати, игнорируя нервную дрожь. Отчаяние… оно как будто стало чуть тише, что, конечно, не означало, что боль успокоилась. Похоже, придётся принять необходимую дозу раньше, чем закончится смена. А впрочем, было ли это важным после того, как к ней заглянул тот, кого она любила больше жизни. У неё и без того оставалось очень мало, всего на этот вечер. Гнетущая тишина звенела в ушах. Слова были больше не нужны, пора было уже приступить к тому, зачем они здесь. Эпонине нужно было заработать на новую дозу героина, на еду брату, в конце концов, ей было не до долгих бесед с тем — и так говорить было больно. Мариус оставался холоден. Он всеми силами пытался скрыть свою растерянность, быстро расстегивая ширинку. Эпонина наблюдала за ним, лёжа на кровати. Он никогда её полюбит. Он никогда не был в ней заинтересован. Всё его естество было наполнено презрением и отвратительной жалостью к ней. Странно, что её от этого не тошнило, как от равнодушия прочих клиентов, которые трахали её и уходили. Эпонина воспринимала то, что происходило в эти минуты, как единственный способ добиться внимания от Мариуса. Единственный, самый постыдный, немного безумный. Эпонину это не унижало — возможно, потому что её уже ничто не могло унизить, потому что она и так находилась на самом дне. Возможно, потому что она любила Мариуса слишком сильно, чтобы испытывать что-то иное, кроме извращённого, безысходного счастья человека, который никогда не получал должной любви и внимания. Всегда можно представить, что это и есть любовь. Эпонина знала, что будет стараться впечатлить его хотя бы тем, что выложится на полную. Она будет стараться. Он прижал её к кровати. Мариус целовал её настойчиво и страстно прижимал её к себе всё ближе. Он сжимал её грудь точно резиновую игрушку, пока Эпонина громко вздыхала, не скрывая своего наслажденияб Она хотела показать ему всю свою страсть, всё своё желание и готовность подчиниться его единственному порыву сделать с ней что-то, хоть немного напоминающее любовь. Он не хотел её любить, он хотел всего лишь её тело — и то, потому что не было альтернатив. Хотел, получая удовольствие от её ласк, прикусывал мочку, спускаясь к шее, и вновь к груди. Касался языком затвердевших сосков, пока Эпонина начинала плакать. Она рыдала оттого, что могла быть так близко хоть с кем-то. Это ведь самый лучший подарок — внимание от того, кого любишь. Он прижал её к стене, она призывано раздвинула ноги, изнемогая от желания. Она знала, что он был невероятно возбуждён. — Что я могу сделать для тебя? — шепнула она, прерывая очередной поцелуй. Она прижалась к нему крепче, впиваясь ногтями в спину. Эпонина подалась вперёд и почувствовала, как он медленно вставляет в неё палец. — Там достаточно влажно. — Эпонина тяжело выдыхает сквозь зубы. — Делай со мной всё, что хочешь. — Я разберусь, — ответил он, проводя руками по её бёдрам. — Ты хочешь меня? — Очень, — вздохнула Эпонина. Зачем был нужен этот вопрос? Иллюзия взаимного согласия? Попытка поинтересоваться, всё ли хорошо? Эпонине было уже плевать. Мариус подхватил её под бёдра и через пару секунд уже трахал её, тихо выдыхая сквозь зубы, чтобы не застонать. Он двигался в своём темпе, не задумываясь о том, как в эти минуты чувствовала себя Эпонина. Он закрыл глаза, будто бы от наслаждение, и вскинул голову, обнажая тонкую шею. Непонятно было, противно ему, или стыдно, чувствовал ли он себя виноватым. Его редкие отрывистые поцелуи всё ещё были страстными. Он нежно кусал её за шею, и Эпонина подавалась ему на встречу, чувствуя себя… любимой? Не было ничего лучше на свете этого странного ощущения. Это почти то же самое забвение, в которое она проваливалась с каждым клиентом, только в ином смысле — она старалась думать о том, что это происходило не с ней. Если больно — всегда можно прикусить щёку, если устала — можно молча смотреть в потолок. Она была рада, что Мариус «любил» её хотя бы так, в моменте, удовлетворяя своё плотское желание как животное. Эпонина надеялась, что Мариусу нравилось, как она стонет, начиная давиться слезами. Ей хотелось, чтоб он думал, что она плачет от счастья. Когда всё закончилось, Эпонина не удержалась оттого, чтобы сказать: «Спасибо, я чувствовала себя любимой». Но Мариус проигнорировал его слова и быстро встал с кровати, собрался и ушёл, даже не попрощавшись. Он бросил на прикраватный столик две стодолларовых купюры — похоже, это были деньги его деда. Мариус никогда не обладал такими средствами. Эпонина сползла с кровати, достала из мешковатой сумке ложку, белый порошок в зиплоке, зажигалку и шприц. Она старалась сдержать слёзы — равнодушие Мариуса и отхода после оргазма ощущались как ломка. Только хмурый мог снять эту боль. Эпонина не должна была думать о том, как быстро исчезло наслаждение, и тело сковала боль в ожидании новой дозы. Она прекрасно знала, что в её жизни не осталось ничего, кроме боли, нищеты и витания в облаках в стремлении представить, что всё это происходит не с ней. Эпонина научилась махать на это рукой — лишь бы были деньги на дозу и на еду брату. То, что происходило между ней и Мариусом в этот час — было намного лучше, чем привычная серость и безнадёга, как бы унизительно это ни звучало. Игла наконец впилась в её вену. Приятное тепло постепенно наполняло каждую клеточку тела. Боль уходила. Никаких проблем больше не существовало. Не существовало убогой реальности, равнодушия Мариуса — да что там говорить, его самого больше не было в это мире. Укол был лучше любых оргазмов, которых Эпонина не испытывала уже давно. В этот раз ей, вероятно, просто показалось. Впрочем, всё это было не важно. Ещё минуту назад она надеялась, что он вернётся снова. Трахнет её и уйдёт, а она примет дозу и забудет обо всём. Но теперь Эпонина не думала об этом, её разум нёсся к луне, пока она лежала на полу среди обшарпанных стен.