***
Диего медленно разлепил глаза. Взгляд упал на белый тюль, что надувался словно парус от лёгкого ветерка. Двери балкона были раскрыты. Рука дона хотела лечь на тёплую талию спящей жены, но вместо этого нашла лишь пустое место на уже остывшей смятой простыни. Секунду спустя, потирая глаза, губернатор привстал на локтях. Рядом — лишь продавленная подушка и откинутое лёгкое одеяло. Что-то кольнуло в его сердце. Неприятное предчувствие охватило дона. Вихрь мыслей затуманил разум. «Сегодня? Не может быть... Уже?» Он подсознательно избегал той самой чёткой мысли. Мысли о том, что он её больше не увидит. Будто бы всё сбудется, если он хоть на секунду допустит такую мысль. Но будто бы всё уже не сбылось... Он боялся этого момента все десять лет. "Нет! Как же так?" Адмирал вскочил с кровати. Подсознание шептало ему, что именно сегодня она не вышла, а ушла навсегда. Стремительно покинув комнату, он обошёл спящий дом. Никто из слуг ему не попался, и саму Аделаиду он не встретил. Он зашёл в детскую, где в бездвижном сне лежали их сыновья. Их расслабленные тела покоились на кроватях в беззаботных позах. Оставаясь в дверях, дон молча смотрел на них. Его дети. Озорники. Наследники. Частички Аделаиды, что всегда будут напоминать о ней. Дон вышел, медленно закрывая за собой дверь. Он был почти уверен, что этот день пришёл, он чувствовал, что её больше нет, но обманчивая надежда, что сейчас он её всё-таки встретит, ещё теплилась в его душе. Куда она могла бы пойти? К морю. Туда и направился Диего. Выйдя за пределы особняка, он вдруг замер, и, несколько мгновений подумав, обернулся к страже. — Не видели ли вы, как донья Аделаида сегодня выходила из дома? — Видели, дон. Одновременно надежда на то, что он её найдёт в городе или на берегу, и опасение, что она всё-таки безвозвратно ушла из его жизни, охватили Очоа. Он ринулся по улицам, направляясь к набережной. Если она ушла навсегда, то как, откуда она это сделала? "Через море" — первое, что пришло к нему в голову. Вся их жизнь была связана с морем. И раз она ушла к морскому чёрту, то какая же, кроме моря, у неё могла быть отправная точка? Оказавшись вскоре на берегу, он огляделся, и, увидев, что пляж пустой, пошёл к морю, не обращая внимания на забивающийся в обувь песок. Сев на корточки, он дотронулся ладонью до воды. Морская гладь обречённо глядела на него в ответ, словно бы давая понять, что всё уже случилось. Лицо Диего, на котором за последние годы и так добавились новые морщины, казалось, в один миг состарилось ещё сильнее. В течение его жизни было много моментов, когда хотелось разорваться на части от боли и отчаяния, но сейчас в его душе зияла рана. Она горела, будто её засыпала вся соль Мёртвого моря. Было бы ему легче, если бы он мог видеть её последние мгновения, пройти их вместе с ней, попрощаться? Когда последний год дарованного им десятилетия подходил к концу, Очоа проживали каждый день как последний. Они не отходили друг друга и от детей, предчувствуя надвигающуюся разлуку, за которой в этой жизни уже не последует воссоединения. Они успели много раз попрощаться. И слёзно, и страстно. Но Диего это всё равно не дало успокоения. Всего лишь десять лет счастья ему было уготовано жизнью. Всего лишь? Ведь кто-то не знал радости жизни совсем. Жадный, ненасытный человечишка. Вкусив долгожданного счастья, наслаждаясь им столько, с одной стороны, долгих лет, а с другой, пролетевших так быстро, он не мог теперь с ним расстаться. Расстаться со своей любимой. Только лишь несколько часов назад он чувствовал её тепло, вдыхал запах её волос. Теперь же он больше не докоснётся до неё, не услышит её голос, не увидит её лица. Рука сжалась в воде в кулак. Лицо перекосилось от отчаяния. Две горячие слезы по очереди выкатились из зажмуренных глаз. Он не помнил, когда в последний раз позволял себе плакать. Возможно, последний раз это было, когда ему не было и двадцати. А возможно, только в детстве. Диего ещё долго сидел на берегу. Когда солнце поднялось настолько, что на поверхности воды появился слепящий глаза блик, Очоа, ещё раз оглядев морской простор, направился к губернаторскому особняку. Он поднял на ноги всех своих людей, заставив их вылизать остров в поисках доньи, хоть и понимал, что результата это всё равно не принесёт. По крайней мере, когда солдаты доложили, что поиски не увенчались успехом, он оставил призрачные надежды на то, что она могла быть где-то здесь. Ему нужно было сообщить детям. Но как это сделать и что сказать? Единственное, в чём он был уверен, — не стоит врать. Они ещё совсем дети и, может, не всё поймут, но хотя бы не будут впадать в заблуждение. Когда он поведал сыновьям, что их матери больше нет, Эладио не веря глядел на отца, пытаясь осмыслить услышанное. — Мы её больше не увидим? Получив отрицательный ответ, мальчик сел у окна, молча уставившись на улицу. Маленький Доминго сперва не мог понять, в чём дело, и лишь увидев слёзы на лице брата, залился горьким плачем. Диего всегда тяжело давались слова утешения. Он, не говоря больше ни слова, взял Доминго на руки и подошёл в Эладио, ладонью прижимая его голову к себе. Эладио никогда не плакал в осознанном возрасте при отце и не видел, как плачет он. Он поднял голову и, глядя снизу вверх, увидел убитое горем отцовское лицо. Оно было словно подтверждением скорбной вести. Осознание смерти матери охватило его, и он дал слезам волю. Родители Аделаиды знали, что ждало её, и были к этому готовы. Получив известие о кончине их единственной дочери, они долго скорбели по ней. Чтобы поддержать внуков, некоторое время они жили в губернаторском особняке, который в своё время отдали Диего и Аделаиде. Все переживали боль от потери по-разному. Дети лишились матери, родители дочери, Диего любимой. Жители острова тоже скорбели по Аделаиде, ведь они глубоко уважали её. Дочка губернатора всегда была близка к народу, всегда проявляла участие. С ней они прошли через огонь и воду. С её смертью весь остров погрузился в молчаливую скорбь.***
Через месяц жизнь в Санто-Доминго закипела в обычном ключе. Дети, хоть и несли тоску в душе, продолжали жить дальше. Родители рано или поздно вернулись в свой особняк. Диего погрузился с головой в дела. Так он заглушал свою боль. Но если днём он посвящал всего себя развитию острова, то ночью от боли утраты деться некуда было. Его мучила бессонница. Он ворочался в пустой кровати, не в силах перестать думать об Аделаиде. Когда-то он так же не мог заснуть в её спальне, но в те времена он верил в то, что она ещё будет с ним. Теперь же она умерла. И находиться в её бывшей — их бывшей — спальне, было невыносимо. В конце концов, он переехал в другую комнату. Было ли это издёвкой судьбы — дать ему почувствовать счастье в полной мере, а потом забрать его навсегда, или же подарком — позволить ему прожить хотя бы десять лет счастливо, сказать невозможно. Тем не менее, это время прошло, забрав с собой Аделаиду и оставляя вместо неё лишь ноющую боль утраты. Но рано или поздно прошло и время скорби. Дольше всех Диего горевал по Аделаиде, и, если с течением времени ему и стало легче, потеря всё равно оставила на нём свой отпечаток. Аделаида в своё время растопила в нём лёд жестокости и эгоизма, но с её уходом некогда оттаявшее сердце снова начало замерзать. Он стал жёстче и раздражительнее. Однако прежним Диего ему уже было не стать — Аделаида повлияла на него слишком сильно. И у него были дети, так или иначе дарящие ему своё тепло. С тех пор так он и жил. Его замерзающее сердце больше не грела любовь Аделаиды, но любовь к сыновьям никогда не давала ему заледенеть полностью.