В звериной шкуре

Коюки сидела в кресле и вязала. Это занятие ей посоветовала подруга, посчитавшая, что подобное хобби очень подойдёт девушке. Она болезненная, почти не выходит из дома, особо много сил вкладывать в что-либо не способна. А с вязанием всё просто! Сиди да и вяжи, что в голову взбредёт! Это заявление, правда, немного расстроило Коюки. Даже не потому что Рэй напрямую говорила с ней о состоянии здоровья девушки (которое никогда не было в порядке), что, как показалось бы со стороны, могло задеть, а то, что та так легкомысленно относится к вязанию. Тем более сейчас, когда Коюки поняла, как это тяжело! Высчитывать все петли, регулировать их тугость, ни в коем случае не выронить спицу, иначе потом рискуешь дёрнуть за нитку и распустить несколько рядов упорной работы! Но Коюки это нравилось. Всё же, она благодарна Рэй за этот совет. Клацанье пластмассовых спиц прекратилось, когда нежные мужские руки взяли маленькие, почти детские ладошки Коюки и разжали их пальцы. Не дожидаясь тихого возражения о том, что она надеялась довязать свитер для него, подошедший сзади Хакуджи аккуратно, чтобы случайно не потянуть за край нитки или не уронить спицы, положил наполовину готовое изделие на стол, перед которым сидела девушка, а после уже стал перед ней. Коюки всё равно хотела возразить, но он приложил палец к её губам и только улыбнулся. Улыбнулся самой чистой, невинной и искренней улыбкой, на какую был способен. И от этого все слова о свитере спутались, как клубки светло- и тёмно-лиловой пряжи, из которой девушка вязала. Хакуджи довольно усмехнулся, убирая указательный палец от аккуратных губ и прильнул к ним в поцелуе. Робком, нежном, потому что большего он позволить себе не смел. Он и представить не мог того, чтобы причинить его ненаглядной Коюки хотя бы толику дискомфорта. Нет, это было бы просто ужасно! Невыносимо ужасно, настолько, что вся вселенная, наверное, могла бы рухнуть! Но вселенная не рухнула, а значит, вероятнее всего, весь мир парня, сосредоточившийся в этом хрупком девичьем теле, не был потревожен этим жестом. Наоборот, тело девушки отозвалось лёгкой дрожью неожиданности (несомненно, приятной), а после она обняла возлюбленного вокруг шеи, прижимаясь к нему ближе. Поцелуй был прерван, когда руки невольно скользнули к ушам парня. Среди коротких чёрных волос, где-то у макушки, стояли торчком два собачьих уха. От прикосновения они вздрогнули, но после Хакуджи прижал их к голове и закрыл глаза от наслаждения, когда Коюки стала легонько чесать позади левого уха своими короткими ноготками, прикосновение которых ощущалось едва-едва. А ещё Коюки точно знала, что его взлахмоченный хвост сейчас как ошалелый метался из стороны в сторону, иногда с тихим стуком ударяя по креслу. Его хозяин будто этого не замечал, продолжая тихонько по-собачьи посапывать от удовольствия. Всем своим весом Сояма осел на девушку, но та пока не высказывала возражений, наслаждаясь моментом и посмеиваясь от забавности картины. Когда она впервые встретила его, Коюки приняла его за какое-то неведомое чудище. Худое, ссутуленное, четырёхлапое, с местами облезшей шерстью. Сердце сжалось от осознания того, что перед ней на пыльной обочине лежит пёс. Ясное дело, она не могла пройти мимо! Да и он ласкался, тянулся к её рукам. Девушка не знала, да и догадываться не могла, что этот пёс не переносил, когда его пытались потискать. Он вообще был склочной личностью, никому спуску не давал и при любой возможности показывал своё превосходство в силе. Но когда он увидел её, оказался готов позволить сотворить с собой что-угодно! Когда, едва дотащив собаку до дома, Коюки отмыла его, она не только увидела все его "боевые ранения" (заработанные, между прочим, во время поединков, откуда их обладатель всегда выходил победителем!), но и необычную внешность пса. Его серая, почти чёрная шерсть была исчерчена едва различимыми иссиня-серыми полосами, часть из которых даже покрывала морду, макушка которой была то ли рыжеватого, то ли и вовсе розового цвета. Его янтарно-жёлтые глаза будто гипнотзировали Коюки, заставляя забыть о том, что вообще-то он всё ещё ждёт, когда с него смоют шампунь, который немного щиплет незатянувшиеся раны. Но тому, кажется, было плевать на это. Коюки смотрела на него так, будто бы сквозь глаза могла заглянуть в самые мысли Аказы и понять, что он не просто пёс. К слову, Аказой она решила назвать питомца. Так его звали соседи, поэтому изменять привычную животному кличку она не стала. Были попытки дать объявления о пропавшей собаке, но никто на них не откликался. Да и со временем девушка приняла, что подобрала совершенно никому, кроме неё самой, ненужного бродяжку. А правда вскрылась через неделю. Девушка, к своему ужасу, стала замечать, что вещи лежат не на своих местах, а по ночам слышаться шаги. Разве мог он так её мучать? Когда Коюки ложилась спать, она, как уже успела привыкнуть, пожелала лежащему рядом псу спокойной ночи. Аказа в этот раз долго ворочался, но это не помешало девушке уснуть. Пока через сизую дымку сна над ухом не прозвучал мужской голос: — Только пожалуйста, не кричи... Сон как рукой сняло, а Коюки подпрыгнула на месте, принимая позу сидя, и закрывая себя одеялом (так, на всякий случай). Но одеяло настойчиво потянули на себя. Увидев перед собой обнажённого парня, отчаянно прикрывающего одеялом всё ниже пояса, Коюки, конечно, поняла причину, по которой у неё отбирали "защиту". Но факт наличия в её постели незнакомца, ещё и, судя по всему, голого, был абсолютно непонятен! Кроме того... Это что ещё? Собачьи уши? Настоящие? Видимо, Коюки слишком засмотрелась на них, потому что незнакомец обратил на это внимания. — Ам... Это... - Замялся парень. - Как бы сказать... Видимо, он решил окончательно добить её, положив рядом на одеяло свой довольно длинный собачий хвост, покрытый чёрной колючей шерстью, который мерно подрагивал и иногда приподнимался, резко опускаясь обратно. Парень явно нервничал и хвост выдавал его с потрохами... — И-извини, что так внезапно... - Лепетал незнакомец, стараясь подбирать нужные слова. - Просто... Послушай, это я, Аказа! В-вернее, меня зовут Хакуджи... Она тогда отказалась верить тому, что видела и слышала. Всё происходящее напоминало сон. Абсолютно бредовый и неправдоподобной сон! Может, у Коюки вдруг поднялась температура, и теперь она видит галлюцинации? Конечно, как же иначе назвать парня с розовыми стриженными под ёжик волосами, такими же розовыми ушами у макушки, сероватой кожей с тату в виде полос, хвостом и неестественно ярко-жёлтыми глазами? И если в первые минуты (и даже часы и дни!) знакомства она желала, чтобы это взаправду оказалось сном, теперь девушка всеми фибрами своей души надеялась на обратное. Хакуджи уткнулся носом в шею Коюки, вырвав её из размышлений. Из-за его частого дыхания становилось щекотно, а щёки вспыхнули румянцем. Но она была не против. Главное, что это всё по-настоящему, что Хакуджи здесь, рядышком. Иначе и быть не могло. Она чувствует его горячку кожу, его влажное обжигающей нежную шею дыхание, шершавие подушечки его пальцев, которыми он водит по спине Коюки, забравшись рукой под красную кофточку. Она чует его запах. Едва уловимый (из-за недавно принятого душа) запах пота, смешанный с тонкими нотками ласьёна для бриться, от которого Сояма был в восторге и просил по возможности брать именно его. На губах чувствовался сладковатый вкус после поцелуя. Видимо, этот стервец съел последний вишнёвый леденец, но это нестрашно - они всё равно предназначались именно ему, как главному любителю сахарных сладостей с лошадиной долей ароматизатора "вишня". Его глаза... Когда Хакуджи находился в облике пса, его радужки были янтарно-жёлтыми. Но у человека Хакуджи глаза были глубокого, как летнее безоблачное небо, цвета. Казалось, в них находилось два океана, в которые Коюки беспрепятственно погружалась каждый раз, когда они с Соямой смотрели друг другу в глаза. По крайней мере, так было теперь. — Хакуджи... - Наконец осмелилась она тихо спросить. - Почему ты поменялся внешне? Я про волосы, татуировки, глаза... И кожа у тебя стала выглядеть здоровее. Парень поднял голову и серьёзно посмотрел девушку. Нет, неужели, она спросила того, чего не следовало? Его брови медленно сползли к переносице, а губы слегка разомкнулись в оскале. Сояма отвернулся, неосознанно демонстрируя свою собачью повадку. — Да я и сам не знаю... - Выдал парень спустя какое-то время молчания. - Вернее, я не знаю, почему я вообще меняюсь. Я всегда выглядел так, - Хакуджи обвёл себя рукой. - Я вообще о себе толком ничего не знаю... Атмосфера уюта и тепла тут же переменилась напряжённостью и тревогой. — А как ты стал таким? - Полушёпотом, боясь погрузить возлюбленного ещё глубже в дурные мысли, спросила девушка. — Оборотнем? — Угу... - Та кивнула. — Ну... Наверное, родился таким. А первый раз превратился, когда пацанёнком ещё был. Мне лет восемь было. Мой отец был болен, мать это не устраивало. Не хотела она, видите ли, сиделкой быть! - Хакуджи коротко раздражённо рыкнул. - Вот и ругались, она на мне срывалась. Довела меня тогда, я из дома сбежал. Настроение было паршивей некуда, плакал, кричал. Злился. В один момент почувствовал боль во всём теле, а спустя несколько секунд уже лежал на земле. Думал, там и сдохну... Пришёл в себя уже к ночи, осознал, что что-то со мной не то. Ясное дело, не то! Упал в обморок человеком, а проснулся собакой! Потом паника, испугался знатно. Когда успокоился, стал "познавать" новое тело. Когда решил домой идти, опять боль, опять на землю упал, теперь, слава Богу, хоть не отрубился. Вернулся в тот переулок, где всё... случилось... Подобрал свою одежду, оделся и поплёлся домой. Как мать орала... В общем, как-то так... Хакуджи тут же отвернулся, мысленно проклиная себя и называя идиотом. Он так разволновался, что и рассказать толком ничего не смог! Всё мямлил, запинался, слов подобрать не мог... Но набросившаяся с объятиями Коюки прервала самобичевание. — Хакуджи, не переживай, всё хорошо! Она сама не понимала, в чём именно проблема. То ли волнение парня, то ли неприязнь к событиям прошлого, но Коюки видела, что-то так и душит его! Уже три месяца они живут вместе, всё это время Сояма успокаивал её, помогал в случае болезни, которая случалась до тошноты часто, клялся защищать любимую. Коюки так дорожила этим человеком, она не могла позволить змее отчаяния удушить, переломить шею Хакуджи. Она ведь тоже умрёт, если с ним что-то случиться... Знает, что, стоит ему уйти, весь мир перестанет существовать, цветы потеряют свой аромат, а солнце навсегда скроется за тучами! Нет, нельзя! Нельзя, чтобы её солнце погасло! — Всё в порядке... - Прошептал Хакуджи, устало вздохнув и зарываясь пальцами в волосы Коюки. - Всё хорошо, правда. Тебе ведь интересно, да? Могу ответить на любые твои вопросы, хоть всю жизнь пересказать! - Для достоверности юноша улыбнулся. И он рассказал. Рассказал о том, как люди сторонились его из-за врождённой особенности - длинных и выделяющихся клыков, о том, как его мать ушла, отказавшись ухаживать за больным мужем и таким непробиваемым ребёнком, как её сын. Хакуджи было девять, но он знал твёрдо: если он ничего не сделает, отца не станет. Пришлось бросить школу. Ни времени, ни денег всё равно нет. Изо всех сил мальчик пытался помогать папе по дому, готовил еду, прибирался, подавал лекарства и даже ставил уколы. Отцу становилось всё хуже, денег всё больше не хватало. Когда Хакуджи было четырнадцать, он решился на отчаянный шаг: украсть деньги. Было страшно, он несколько дней думал о том, как сделает это. Пока в голову не пришла гениальная мысль - использовать звериный облик. Его не поймают, не поймут, что это был он. А ведь всё просто! Нужно только схватить зубами сумку и бежать. И это сработало! Совесть мучила, но её голос был не слышен. Факт есть факт: украденных денег хватит на несколько недель, учитывая покупку лекарств. Потом парню так сильно не везло, но в голове укрепилась ещё одна мысль: деньги у них теперь будут. Странности стали происходить спустя полгода активного пользования силой. — Что у тебя с волосами? Сонный Сояма разлепил глаза и посмотрел в зеркало. Испуг и удивление пришлось подавить. — Мы с другом поспорили. Вот и проспорил, пришлось краситься в розовый. Не переживай, краску он предоставил! - Притворная улыбка. Подобные разговоры происходили всё чаще. — Ты хорошо себя чувствуешь? Сынок, ты выглядишь бледным... — Просто редко выхожу гулять, всё дома сижу. — Что своими пальцами? Это что, татуировка? — Нет, на подработке испачкал их в чернила. — Так, если в пальцы я поверил, то... — Да, татуировка, отец знакомого набил. Ничего страшного в полосчатом узоре нет. Ну полоски вдоль рук, что с того? — Думаешь, я не вижу? Хакуджи, прекрати воровать, это ужасно... Ложь. Лгать Хакуджи мог сколько-угодно. Даже родному отцу. За два года приноровился. Но это заявление впервые заставило парня разувериться в своей лжи. — О чём ты? — Ты подросток, тебе всего шестнадцать, на нелегальных подработках тебе не могут столько платить... Хакуджи, не нужно. Злость. Как он может?! Хакуджи для него пошёл на воровство, терпит то, что с ним сейчас происходит, лишь бы продолжать делать всё, чтобы спасти отца! И тот просит его прекратить?! Этим вечером они сильно поссорились. — Хакуджи, ты связался с плохой компанией? Объясни мне, прошу! Твой внешний вид пугает меня не меньше твоих действий! — Да не при чём компания! Я так захотел и сделал! — Хакуджи, хватит кричать, ты..! Тут парень оскалился и зарычал. На его посеревшей коже проявились иссиня-серые татуировки в виде полос, а глаза, пылающие гневом, окрасились в золотой. Он смотрел отцу в глаза. У собак так принято, чтобы показать своё превосходство и готовность напасть. Уши переместились к макушке, превращаясь в собачьи, сзади показался хвост. Мужчина с испугом смотрел на сына. — Ну такой уж я уродился! - Сквозь зубы прошипел Сояма младший. - Демон! Оборотень! Только я для тебя на это всё иду! Да я извожусь, лишь бы добыть эти деньги! — Какой ценой, Хакуджи... - Разочарованно вздохнул отец, подходя к сыну. - Давай успокоимся и поговорим... — Поздно! - Взревел парень, перехватывая руку, что протянул к нему отец. Посверлив родителя взглядом несколько секунд, Хакуджи отпустил его руку и направился к двери. Эту ночь он провёл не дома. Когда он пришёл домой утром, выглядел он относительно нормально. В плане отсутствия ушей, хвоста и меток. Глаза парня так и остались янтарно-жёлтыми. Но теперь он хоть не выглядел так, будто хочет кого-то убить. Они только встретились взглядом, когда парень вошёл в дом. Старший Сояма сидел за столом на крохотной кухне, за эту ночь ни разу не сомкнув глаз. Хакуджи тоже сегодня не спал. Мужчина вдруг приложил ладонь ко рту и зашёлся громким кашлем. Парень тут же подбежал к отцу и, стараясь не выдавать волнения, произнёс: — Ты пил лекарства? — Нет... Я не буду принимать лекарства, купленные на ворованные деньги. Хакуджи только оставил банку с таблетками и стакан воды на столе. Он слишком устал, чтобы и сегодня выяснять отношения. Бойкот длился около двух недель. За это время они только перекидывались дежурными фразами, вроде "как спалось?", "доброе утро!", "спокойной ночи", а Хакуджи пытался уговорить отца принять лекарство. Тот был человеком честным до мозга костей. Потому отказывался. Время шло, старшему Сояма становилось всё хуже. Он перестал есть, больше не мог встать с постели. Спустя два месяца после первой ссоры, Хакуджи обнаружил тело отца в его комнате, в петле. Коюки как можно крепче вжалась в возлюбленного и тихо всхлипнула. Её сердце сжалось, кажется, достаточно, чтобы разорваться на куски! — Милая, ну что ты?! - Хакуджи положил руки на скулы девушки, большими пальцами вытирая слёзы, скатывающиеся по щекам. - Это всё прошлое, уже прошло, всё хорошо ведь, правда? Мёртвые... Оборотень запнулся. Он понимал, что это правда, что так должно быть. Но сам не верил в эти слова. Но надеялся, что поверит Коюки. — Мёртвые есть мёртвые. Если они погибли, значит так было нужно. Остаётся только взять себя в руки и жить дальше. Потому что никто другой не сохранит любовь, что оставил этот человек... Да что он несёт! Он ведь тогда даже прощения не успел попросить... Те два года он старательно вскармливал свою гордыню, забыв даже об отце. Знал, что с его внешностью. Догадывался, как минимум. Душой и телом становился монстром, вот и всё. Потом появилась Коюки. И он вновь смог принять человеческий облик. Он не стал продолжать рассказ, может, расскажет потом. Хакуджи так и не смог вернуть себе нормальную внешность, люди шарахались его. А потом он и вовсе решил, что и делать ему с людьми нечего. Почти всё время стал проводит в обличии собаки, а потом и вовсе не смог стать собой снова. Потом его подобрала Коюки. В тот вечер он, почти себя не контролируя, как одержимый, гладил её спящую по распущенным волосам. Так приятно было ощущать человека рядом, хорошо было иметь руки, а не чёртовы лапы! — Ты прав... - Прошептала Коюки, гладя любимого по волосам. - Только ты тоже это пойми, хорошо? На глаза парня навернулись слёзы, которые девушка заботливо утирала. Они так и сидели в обнимку, поглаживая друг друга по головам. Утешения были ни к чему. Они и так понимали всё, без слов. В касаниях, в действия, взглядах. Коюки, может, и могла сказать что-то милое и красивое. Но Хакуджи не мог. Его речь часто была слишком грубой, полной жаргона, комплементы получались какими-то наигранными и неискренними. Слова о том, какие шёлковые волосы у девушки, он заменял тем, что заплетал ей косы. Слова о её прекрасных розовых глазах он заменял долгими влюблёнными взглядами. Восхищение новыми духами заменял томными вдохами, наклонившись к её шее, и только изредка словами: "Ты вкусно пахнешь, милая...". Как тут Хакуджи вдруг вспомнил, зачем он вообще отвлёк Коюки от вязания. — Ты бы не вязала в этом кресле, ты же говорила, что у тебя спина потом болит, - твёрдо и даже с нотками строгости заявил Сояма. - У нас есть замечательный диван, так что можешь не гробить свою спину. Коюки удивлённо захлопали глазами, а потом смущённо усмехнулась. — Хорошо, милый, я пересяду. Но сначала поставлю чайник. Ты будешь чай? — Я поставлю! - Спешно ответил парень, а потом подхватил любимую наруки, от чего та тихонько взвизгнула. - Но сначала усажу тебя на диван, - оборотень хитро прищурил глаза и растянул губы в ухмылке. Коюки только засмеялась. Звонко так, как колокольчики. — Нет, ты всегда за мной ухаживаешь, давай и я хотя бы что-то сделаю. А то я так и по дому работать разучусь, - продолжала смеяться девушка. Как бы не хотел, Хакуджи сдался, ведь противостоять любимой не мог. Какой бы хрупкой она не была, как бы не напоминала хрустальный цветок, внутри Коюки таилась огромная сила. Сила воли и её любви к Хакуджи. Единственный в мире человек, перед которым он преклонил бы колено, голыми руками уничтожил армию, целое войско! Но Коюки не обрадовалась бы такому. Она такая чистая и невинная... Чего-чего, но она никогда не попросит его убивать. Пока девушка возилась на кухне, Сояма развалился в кресле и новь погрузился в раздумья. Уши, хвост... Коюки, вроде даже нравится. Но... Чужое это всё. Он, конечно, чувствует родство со "своим зверем", ему нравится быть собой, нравится иногда принимать облик пса и прогуливаться ночами (обязательно предупредив Коюки, она же будет волноваться). Но сейчас, когда он хотел быть всецело человеком... Лёгкое головокружение, покалывание в ушах и копчике. Рука, будто сама по себе, потянулась туда, где у людей уши. На месте. Его. Человеческие. И давно надоевшего хвоста нет. — Тебе сколько сахара? - Послышалось с кухни. Парень, спешащий поделиться своим достижением с возлюбленной, метнулся на кухню. — Две ложки! - Заявил он у входа, а после покрутится перед девушкой. - Ничего не замечаешь? Я от них уже пять лет избавиться не мог! Я... Я просто..! И Коюки заметила. Конечно, он ей много говорил о том, как хотел бы быть полностью похожим на человека. Чтобы ходить на улице, не скрываясь, чтобы чувствовать себя нормальным. И она тоже была рада. — Слушай... - Пролепетала девушка, а потом уже громко и уверенно продолжила, - я давно хотела вознакомить тебя с папой! А раз уж на то пошло... Ты ведь не против? Парень только счастливо заулыбался. — Коюки, милая, конечно нет! Надеюсь, он не особо запереживает за тебя... Ну, как бы... Незнакомый ему парень... Спасибо, что всего год разницы с тобой! А то ещё бы мог подумать... — Всё будет хорошо, я уверена! - Она обняла парня и стала гладить по голове уже без припятсвия в виде собачьих ушей. - Ты ему понравишься. Хакуджи тяжело вздохнул и тоже улыбнулся. Жизнь налаживается. Эта девушка буквально человека из него сделала. — Раз уж он твой отец, значит он точно замечательный человек.