Однажды утром

Утро начинается не с чая. Особенно, если ты живёшь с психопатом убийцей, переодевающимся в клоуна. Правда, сам ты, конечно, не сильно лучше, являясь правой рукой немного безумного гения, желающего радикально поменять мир. Но хотя бы не подскакиваешь с самого своего пробуждения и не бегаешь как ошпаренный по квартире от переизбытка сил. – Гоголь, какого чёрта?! Четыре часа утра, куда ты хочешь? – Наиболее недовольным и сонным тоном, не желая отпускать подушку проворчал Иван. Они проживали вместе около года, но в такие моменты Гончаров не понимал, как на это согласился, почему всё ещё не ушёл, хотя бы под кровать (хоть и зная, что спасения там не будет) и почему любит этого гиперактивного дурачка. А любит ли? Сложный вопрос. Ему просто было хорошо рядом, да он шумный, нелепо шутит, но от чего-то так было даже спокойнее. Разве этого недостаточно? Слишком сложно для четырёх часов утра. – Ваня, ты и так каждый день долго спишь, а я тебе показать кое-что хочу! – С нетерпением говорил Коля, укладывая подбородок на кровать рядом с лицом обер-камергера и поднимая его укрытие одеялом рукой. – С каких пор это проблема? Фёдор всё ещё не давал мне работы, поэтому я законно отдыхаю. И твоё "хочу, кое-что показать" не может подождать? – Конечно нет! И оно недалеко! – На непоколебимое желание и энергичность Николая последовал лишь тяжкий вздох. Но и это Гоголя не остановило. – Хм.– Намеренно громко произнёс тот звук, приставив указательный палец к щеке и театрально изображая задумчивость. – Придумал! Не к добру это, успел подумать Иван, как Николай вдруг стал поднимать его с кровати, однако, укладывая на себя и укутывая одеялом. И через мгновение его лицо стал обдувать холодный ветер. Гончаров по жмурился, утыкаясь лицом в тёплую шею. – Ну и где мы? – На крыше. – На удивление просто и уже более спокойным и мирным голосом произнёс Николай. И дальше Иван решил ничего не спрашивать, а осмотреться. Действительно, они были на крыше их девятиэтажки, на холодном бетоне под ними был заранее постелен плед и разложены несколько подушек, а стоило Гончарову отвернуться, как рядом оказался и чай, столь желанный независимо от времени суток, со всеми прилагающимися сладостями. – Ты всё хмурый какой-то ходишь, по этому я захотел сделать тебе сюрприз, хотя чай у меня и не такой хороший, как у тебя получается.– Улыбнулся Гоголь, передавая кружку в руки Гончарова, а затем укутываясь уже вместе с ним в одеяло. Иван вдруг задумался, потупив взгляд. Он и правда в последние дни без настроения, переживает. – Просто волнуюсь. Фёдор не выходит на связь уже полтора месяца, немного, но дольше обычного. – Чуть помолчав, Иван добавил. – Спасибо. Впрочем, Иван был уверен, что с Достоевским всё в порядке, на то он сам Бог и дьявол в одном обличии, пусть и хрупком, Фёдор свою живучесть показал давно. А если нет, то тут уже ничего не сделаешь. Нет, эспер действительно боялся смерти Федора, действительно переживал за него и за его здоровье, не знал, что будет делать. Достоевский был дорог ему и важен, как тот, кто дал надежду на счастливую жизнь, пусть и в совершенно другом мире, тот, за кем Иван готов следовать. А скоро придётся отправиться вслед за ним совсем далеко. В Японии Гончаров раньше никогда не был, а язык ещё предстояло выучить. Сейчас Фёдор там один и как раз когда найдёт подходящее убежище, за ним отправится следом Иван и Николай, оставив свою такую короткую, но по-домашнему уютную жизнь навсегда. Николай умрёт и Иван это знает. Так задумано по плану, на то согласился сам Николай. А рассказал об этом Фёдор, когда наконец решил поведать Ивану и о том, что знает и об отношениях с Гоголем, которые Гончаров так неумело скрывал. Достоевский умел говорить мягко, умел говорить новости так, что человек и не поймёт их трагичность. Но не в этот раз. Максимально холодно и отстранённо. Вероятно, это должно было значить, что ему не стоит привязываться, но всё произошло слишком резко и неожиданно. Но в итоге это лишь стало неприятной мыслью, посещавшей его время от времени, они оба могут умереть слишком часто, слишком неожиданно и в любой момент. Может быть, так даже лучше? Но в груди от этой мысли тянуло. – А если он умрёт? Или умер сейчас? – Вдруг спросил Гоголь холодно и серьезно, непривычно. – Что? – Иван приподнялся, выходя из полудрёмы и посмотрел в лицо Николая. Он не улыбался, смотрел задумчиво и чуть хмуро куда-то в горизонт. Но затем вернул своё внимание к Ивану. – Что ты будешь делать, если Я убью его. – Николай смотрел прямо в глаза, пытаясь понять каждую эмоцию, что увидит в них. Иван впал в некий ступор, но затем выдохнул, укладываясь обратно. – Ты знаешь ответ, если ты сделаешь это, я убью тебя. А потом убью себя. – Иван говорил спокойно, но внутри было не по себе. Николай и раньше говорил эту фразу, говорил её и лично Достоевскому, а Иван отвечал всегда одинаково. Но сегодня Николай был слишком серьёзен. Пришлось всерьёз воспринять слова и самому. – А себя почему? – Хмыкнул Гоголь, лишь крепче обнимая партнёра. – Я не смогу жить по другому. Без Фёдора этот мир останется столь же ужасным, пропитанным болью и кровью, его будет не изменить и... – А почему тогда самому не закончить то, что начал Фёдор? Раз мир тебе так не мил, то поменяй его сам.– Гоголь вдруг перебил Ивана, а голос его стал чуть более резким, но второй вдруг положил руку на его щёку, погладив большим пальцем. – Потому что я буду в великом горе, что не смог спасти мессию и собственными руками убил любимого человека и сам я уже не смогу избавиться от этой боли. Николай положил руку поверх Ивана, затем второй вдруг обнял, прижимая к себе сильнее. Гончаров лишь поставил кружки подальше и обнял в ответ. – Я тоже тебя люблю, даже если ты убьёшь меня однажды. – Уже улыбаясь произнёс шут, затем ласково целуя его в макушку. – О, началось! – Снова тем же радостным и энергичным голосом произнёс Николай, позволяя Ивану развернуться и лечь на себя. Где-то вдали будто разлитой краской от ночной синевы в малиновый, а затем и золотой переходило небо. Утро всё же началось с чая. Вот только уже остывшего и в итоге так и недопитого. Иван задремал снова, но в этот раз Гоголь не стал его будить. Только прижал к себе сильнее и вскоре уснул вместе с ним.