диагноз: весна

Наступила весна, наступил март, и даже в Катиной каморке без окон и малейшего присутствия света свет чувствуется сквозь стены. А ещё Кате приятно проводить время с Ромой. Не Романом Дмитриевичем, а просто Ромой. Он как-то однажды сам заглянул к концу смены — с конфетами, с тортиком. Кате всегда нравились и конфеты, и тортики — и болтать с Малиновским тоже понравилось. Как-то так и повелось. Конфеты, чай, беседы. Андрей Палыч весь в работе за стеной. Март. — Чего-то такого интересного охота, — заявляет Малиновский вполне по-мартовски и хитро, лучисто щурится. Кате это не нравится. То есть, конечно, нравится. Ей тоже охота интересного, а не пялиться в компьютер уже который час подряд. — Например? — Как-то расшевелить это болото. А не то все сонные, как Ленин в Мавзолее. — Надеюсь, это будет что-то безопасное. — Катя с усердием, чуть высунув кончик языка, пытается освободить «Золотой степ» из сложного фантика. — А не как в прошлый раз, когда тебя муж одной из моделей чуть из окна не выкинул, и тебе пришлось искать убежище у меня под столом. Собственно, после этого случая Малиновский и начал заглядывать на чай. — Ну я же не знал! — восклицает Рома, тут же потирая нос, который был разбит около пары месяцев назад. Наверное, это фантомные боли. — Я ж не знал, что она замужем! — Ой, — жуёт Пушкарёва, — а если б знал, то всё было бы по-другому, да? — Да даже бы не взглянул! — Вот прямо глаз бы не поднял? Размер бы не оценил? — Говорю же, не было бы такого! Ромины глаза самые честные на свете — прекрасное свойство для того, кто в данную секунду бессовестно врёт. — Ешь, — затыкает Малиновского конфетой Катя. — Какие идеи теперь? — Что насчёт того, чтобы взять у наших сотрудников анализы? — Какие? — давится чаем Пушкарёва. — Ты что, когда спал с половиной «Зималетто», не предохранялся, что ли? — Да ты дура, — резво отмахивается Роман, — сплюнь! — Тьфу-тьфу-тьфу. — И по дереву постучи. — Тук-тук-тук. — И фантик через плечо перекинь. Катя послушно кидает фантик, но не через плечо, а прямиком в урну. — Нет уж, мусорить будешь у себя в кабинете. Так что за анализы? — Анализы на весну. — Рома берёт с Катиного стола лупу и подносит её к левому глазу. — Без шума, пыли и лишней крови. — Без крови — это как? — Будем считать, коллега, что наше умение видеть людей не хуже какой-то там иглы. — Ты хотел сказать — твоё умение. — Ну уж нет, — вновь очень хитро ухмыляется Малиновский, — нет ничего твоего, нет ничего моего. Есть только наше! Так что если в следующий раз очередной бугай придёт меня убивать, тоже будешь ходить с фингалом. — Круговая порука? — вопросительно поправляет Катя очки. — Мажет, как копоть. Катя, чтобы не сбиться, поднимается и берёт Малиновского за руку. — Ну тогда зарплату тоже пополам. Я-то тебе от своей зарплаты секретарши половину без проблем отдам, а вот ты своей вицепрезидентсткой вряд ли захочешь делиться. — Фу, — морщится Роман, — как приземлённо! Как по-обывательски! Я ей о совместных приключениях, о том, чтобы плечом к плечу принимать бой — а она мне о зарплате… Нет в тебе авантюризма, Катюх! Они выходят из каморки, чтобы явить себя миру и взглянуть на мартовский закат, который хозяйничает за окнами. Прекрасный вид из окна тут же заслоняет собой Жданов. Он очень сердитый и вообще похож на крокодила из сказки Чуковского, который съел Солнце. — Катя, — рявкает он. — Вы Шнейдерову звонили? Нам кредит оформляют? Почему вы вообще такая довольная?! А ты, — переключается он на друга, — не зачастил ли в кабинет моей… МОЕЙ секретарши? Это из-за тебя она так глупо лыбится и совершенно не хочет думать о работе?! Ты не друг, ты совратитель! — Слышала, Катя? — посмеивается Малиновский. — У нас уже происходит совращение улыбками. — И растление смехом, — тихо хихикает Катя. — Андрей Палыч, всё в порядке. Шнейдерову я звонила, он нас ждёт в понедельник. Жданов поправляет очки с недоверием. Вообще, можно ли поправлять очки с доверием? Кажется, это всегда очень напряжённый жест. — Что, прямо всё сделали? — Жданов, ну что ты себя как заядлый трудоголик ведёшь, — Малиновский вновь достаёт лупу и подходит к другу, рассматривая его пиджак через увеличительное стекло, — если ты не он. — Ты прекрасно знаешь причины! — вновь тявкает Андрей. — Мог бы и не напоминать! — То, что ты расстался с Кирочкой, вовсе не значит, что нужно уморить работой себя и всех остальных. — Роман весело хлопает президента по плечу. — Март на дворе, дружище! — Да я этот ваш март, — зло замахивается Жданов, затем тормозит и начинает устало чесать голову, — котам бы на съедение отдал. Или к Урядову отправил, он бы этот март быстро из календаря уволил. Нашли повод для радости! Все бегают туда-сюда, глазами вращают, феромоны излучают… Целуются в общественных местах, мать его! — Как же они посмели, — тихо, очень тихо замечает Катя, пряча улыбку в самых уголках губ. — Какое поразительное скотство! — восклицает Роман. — Да они бы ещё совокуплялись прямо на улице! — не замечает иронии Жданов, слишком поглощённый собственным страданием. — Совсем оборзели со своей любовью! Зимой ещё хоть как-то стеснялись, а как весна наступила — и из штанов выпрыгнули, и совесть заодно где-то потеряли. Придурки! После этой оглушительной тирады Андрей Палыч отходит к окну, вновь открывая обзор на весну, и задумчиво смотрит куда-то вдаль. Возможно в этой манящей дали он видит худеньких девушек, надевающих гетры по три пары, и меланхоличных парней, завёрнутых в толстые шерстяные шарфы. За руки они не держатся, а губы у них только для того, чтобы поглощать пищу. — Коллега, — задумчиво обращается Малиновский к Пушкарёвой и убирает лупу обратно в карман, — ну тут элементарно. У нашего президента аллергия на весну. — Этиология? — уточняет Катя. — Чего, блин? — Причины развития, — Пушкарёва закатывает глаза, — тоже мне, врач. — А что тут непонятного? Расставание с Воропаевой и, как следствие, ненависть и зависть ко всему живому и весёлому. Ощущение песка в глазах от вида чужого счастья. Весь мир должен страдать вместе с Андрюшей. Чтобы нас всех накрыл коллективный ноябрь с его соплями. Клинические симптомы очень показательны. Жданов весь — как один большущий клинический симптом. — И какое необходимо лечение? — А вот здесь торопиться не стоит. Не дай бог назначить что-то не то. Лучше пойдём, — Малиновский кивает на дверь, — изучим остальных пациентов нашего модного дурдома. Парочка выходит из кабинета, что, судя по всему, остаётся совершенно незамеченным Ждановым. По крайней мере, вслед им не летят возгласы «куда намылились?» и «всех поувольняю». В холле обнаруживается Милко, который носится туда-сюда подобно ракете-торпеде, поражая всех чрезмерной жизнерадостностью. Настолько чрезмерной, что Женсовет испуганно жмётся вокруг ресепшена, а Кира Воропаева и её незаменимая подружка Вика Клочкова прячутся в баре. — Это будет неОтразимо! — восклицает маэстро и, завидев новых жертв, спешит к ним. — Я всё придумал! Я назову свою новую коллекцию «Двенадцать месяцев». Это март меня вдохновил. — Бесцеремонно протиснувшись между Пушкарёвой и Малиновским, он с силой приобнимает их за плечи. — Чувствуете этот запах, друзья мои? — Какой? — осторожно интересуется Рома. — Запах обострения? Милко, впрочем, не обижается. Лишь ласково щёлкает вице-президента по носу. — Нет, Ромио! Нет, мой любимый вице-шутник! Неужели не чувствуешь? — Он шумно и размашисто вдыхает. — Весна! Пахнет жизнью и солнцем! Пахнет новыми свершениями и новой любовью! Нет, это будет лучшая коллекция за всю мою карьеру! — А носить это всё кто будет? — любопытствует Катя. — Модели для календарей? — Ты не имеешь никакого представления о высокой моде, девочка! — снисходительно отвечает Вуканович. — Шедевры всегда будет кому носить. БабОчки со всей России обязательно слетятся на огонёк! — Но мы же выпускаем одежду для обычных людей, а не только для бабОчек. — Вот чего ты опять занудствуешь? — Сердясь, Милко убирает руку с Катиного плеча и хмурится. — Ты зачем мне портишь настроение? Вдохновение не терпит каких-то там деталей, и оно никому ничего не должно! Я буду делать то, что мне нравится! И если мне нравятся бабОчки, то, извини уж, бегЕмоты и сколопендры мне не понравятся никогда! Я творец с большой буквы, а не обслуга для убогих! Малиновский в третий раз достаёт из кармана свою верную спутницу лупу, и, кажется, это самые долгие отношения в его жизни. Он разглядывает Милко с видом знатока, а потом серьёзно обращается к Кате: — Ну что, Катюш, диагноз ясен? — Да, — фыркает Пушкарёва, — налицо очевидный переизбыток весны. Причём очень большой переизбыток. — Согласен. Концентрация мартовских тел в организме сильно повышена. — Что вы несёте? — возмущается Вуканович, не желая чувствовать себя подопытным кроликом. — Это какой-то особый русский диалект? — Типа того, — миролюбиво улыбается Роман, — наш с Катей. — Да ну вас! — Милко окончательно обижается и возвращается к перепуганному Женсовету. — Никто меня не понИмает! ОлЕчка! Ну хоть ты скажи, что я прав! — Ты прав, дорогой, — тут же подтверждает Ольга Вячеславовна. — И что они все дураки. — Они все дураки, — Уютова по-матерински гладит голову маэстро, пока остальные девушки спешно ретируются от греха подальше. — Извините, Роман Дмитрич, — говорит она тихо, — вы, конечно, не дурак. Но мне лучше просто с ним согласиться. — Никаких проблем, дорогая Ольга Вячеславовна, — поднимает ладони вверх Малиновский, — мы пойдём. У нас ещё очень много важных дел. — И кого ещё мы будем проверять? — шёпотом спрашивает Катя, когда Рома отводит её в сторону. — Вон, — кивает Малиновский в сторону бара и прячется за огромным фикусом, — две наши неразлучные подружки. Одна страдает по А.П.Жданову, вторая — по У.Е.Миллионову. Кира сидит, склонив голову, рядом с ней — одинокий, так и не тронутый, стакан апельсинового сока. И, так же давно не тронутая олигархами, Вика. — Зачем я его это спросила? — в который раз вопрошает Воропаева. — Вот правильно говорят — не задавай вопрос, если не хочешь услышать на него правдивый ответ. Зачем я спросила его, хочет ли он расстаться? Но я ж не думала, что он ответит — да, хочу… Я думала, он опять извиняться начнёт, предложит в ресторан поехать. И в первый раз в жизни прогадала. Дура, — запрокидывает она голову, — господи, ну какая же я дура! — Ой, да скатертью дорога, — отмахивается Клочкова, с аппетитом поглощая морковное пирожное. — Этот Жданов только нервы тебе мотал. Ты помнишь хоть один спокойный день с ним? Вот то-то и оно. А после этой его интрижки с Изотовой я бы вообще с ним больше говорить не стала. — Да как не говорить, Вика? — почти что воет Кира. — Как?! Всё, чего я хочу сейчас, это встать и пойти к нему! — Ага, — Вика невозмутимо жуёт, — и попросить у него прощения за то, что он тебе изменил. Прямо как ты любишь. Хотя, знаешь, я бы тоже зашла к нему… — Да?! — в светлых, жертвенных глазах Воропаевой мелькает надежда. — Да, за компенсацией морального ущерба. Тысяч десять, не меньше. — Вика! — Ну что «Вика»? Время, которое ты на Жданова потратила, он тебе не вернёт. Пусть возвращает то, что может! Тебе нервы надо восстанавливать! Спа, баня, тренажёрный зал… Малиновский вновь смотрит на Катю, как на самую умненькую студентку с потока, и ждёт вердикта. Лупа вновь появляется в его руках и бьёт все возможные и невозможные рекорды. — Есть варианты? — спрашивает он. — Думаю, у Вики болезнь всегда одна, — говорит Пушкарёва. — Ей на весну просто не хватает денег. Если бы они у неё были, то и весна бы была для неё прекрасна, и все остальные времена года. — А ты очень хороший диагност. Хвалю. — Что насчёт Киры? Здесь какой-то совсем запущенный случай. — Запущенный, — кивает Рома, — последняя стадия. Ставлю диагноз «хронический недостаток весны вследствие подмены». — Какой подмены? — Подмены настоящей весны на её суррогат. Кире кажется, что если она вернёт отношения с Андреем, то снова будет счастлива. Снова будет весна. Она уже забыла, как ей было плохо, хотя они ругались всего два дня назад. И никакой весны там в помине нет. Но из-за того, что у Киры нет сил и мужества найти настоящую весну, она и дальше готова замещать её суррогатом. — Иллюзия марта, — понимающе кивает Катя. — Жаль её. — Вот здесь лечение нужно длительное, курсовое. — И что ты предлагаешь? — Предлагаю поделить больных между собой. — Рома решительно расправляет плечи и с улыбкой человека, готового к веселью, поворачивается к Кате. — Тебе достаётся один экземпляр, но самый буйный. — Андрей Палыч? — смиренно спрашивает Пушкарёва. — Умница. Киру, Вику и Милко я беру на себя. Тебе они вряд ли будут рады. — Спасибо, что напомнил мне об этом. — Да брось. Ты не обязана нравиться всем. Достаточно того, — Малиновский подмигивает Кате, — что ты нравишься мне. Катя к такому уже привыкла — это часть её весны. — Даже не знаю, радоваться мне или плакать. — Летать от счастья — не иначе. *** — Алло. — Да. — Ну что, как дела, юный доктор? — Ну как тебе сказать. Я честно старалась не лакать, то есть не пить. Но у меня не всегда получалось выливать свою порцию, потому что Андрей Палыч — любитель выпить на эшафот, то есть на брудершафт. Короче, то, что я слегка опьянела, можно понять только по тому, что я иногда путаю слова. Вот. — Ну ты даешь, Пушкарёва! На первом же ответственном задании нахлестаться! — Извини, а чего ты хотел? Я вообще не знаю, как ты за столько лет мытарств, то есть дружбы с ним не спился. Ты кого мне подсунул? Мне раз десять сказали, что все женщины — сволочи, и пять раз, что я слишком молода и ничего не понимаю в моркови, то есть в любви. Ик. Ну, хотя в моркови я тоже ничего не понимаю. И в помидорах… И в свекле… Это к маме, да. — О-о-о, Кать. Кажется, ты перестаралась. Увлеклась самопожертвованием на ниве спасения утопающих президентов. — Слушай, делала как могла! Зато Андрей Палыч только что уехал домой очень довольный. Сказал, что я прекрасный слушатель. И что можно будет снова повторить. — Нет, ну лечение лечением, но позволять на себе ездить тоже не нужно. Ты, как любой молодой специалист, слишком сострадательна. Смотри не разбалуй шефа — а не то он быстро сядет на шею. — Не на шею, а на шеи. В следующий раз ты поедешь в бар с нами. Потому что ты лучший друг Жданова и потому что именно ты всё это затеял. У нас, если помнишь, всё общее. — И откуда ты такая злопамятная на мою голову? — Я не злопамятная, а смазливая. То есть справедливая. — Да и смазливая тоже… Иногда бываешь… — Чего? Плохо слышно. — Нет, ничего. Ты молодец. Для первого раза очень даже неплохо. Но я тоже постарался. С Викой было проще всего — накормил её до отвала, и теперь она счастлива до конца недели точно. Милко с Кирой спелись. Ну, это логично, у неё ведь недостаток весны, а у него — переизбыток. Короче, она теперь его муза. Первый наряд коллекции он посвятит ей. Кира вроде тоже заинтересовалась. Надеюсь, они теперь смогут сами друг друга выгуливать, без меня. А не то эти приступы альтруизма какие-то слишком энергозатратные. — Так это всё весна, Малиновский. Ты расчувствовался. По-моему, у нас хорошо вышло. — Вышло просто прекрасно, коллега. Ты где, кстати? — Всё в том же ресторане. Дождалась такси Андрея Палыча, сейчас себе тоже вызову. — Не надо, я поблизости. Еду. Выходи через пять минут, но только запрыгивай быстро. — Что случилось? — Обсудим позже. *** В машине Малиновского Катя смеётся до слёз, и смех её временами переходит в беспардонное хрюканье. — Тот же самый тип? — Она смотрит в зеркало заднего вида. — Это который на большом джипе? — Да, — обречённо кивает Малиновский, — тот самый, от которого я у тебя под столом прятался. Он сказал, что если ещё раз меня где-то встретит, то убьёт. Как видишь, он жаждет выполнить своё обещание. — Не переживай, — Катя торжественно кладёт руку на Ромино плечо, — если тебя убьют, то меня тоже убьют. — И вновь хохочет: — Если тебе, конечно, будет от этого легче. — Ты знаешь, как-то не особо! — Не везёт тебе. — Смешно, да? А я, между прочим, сегодня столько добрых дел сделал. И чем судьба решила мне отплатить? В конце концов, это просто неприлично с её стороны. Наконец, Рома выезжает на Третье кольцо и позволяет себе разогнаться до приличной скорости. Огромная Тойота, правда, тоже не отстаёт. — Ну что, кажется, нас ждёт увлекательное московское ралли? — Газуй, — кивает Пушкарёва, — предлагаю ехать ко мне на дачу. Тридцать километров по Киевскому шоссе. Там сейчас никого из родственников и холодно, но зато в сарае есть папины ружья. Малиновский смотрит на Катю почти что с восторгом. — Страшный ты человек, Пушкарёва. — Просто у нас круговая порука, — с плотоядной улыбкой поясняет Катя, — но мне пока что умирать не хочется. Значит, и тебе не время. Потому что весна, март, и Кате всё ещё приятно находиться рядом с Ромой. На часах шесть пятнадцать утра, и из сумеречной серости прорезается солнце — слишком торопливое, суетливое, радостное. Будто говорит: наконец мне разрешили вставать раньше, наконец настаёт мой час! Катя находит в бардачке две пары солнцезащитных очков — одни заботливо надевает на Малиновского, другие, предварительно сняв обычные, на себя. За окном проносятся пока что голые деревья, покрытые огрызками снега — но под мартовским расшалившимся светилом уже далеко не такие сиротливые. Когда машина выезжает на шоссе, Пушкарёва приоткрывает окно, чтобы впустить прохладный воздух, и расслабленно откидывается на спинку мягкого сиденья. Ей совсем не страшно. Весна после таких подвигов не позволит им настолько бездарно вляпаться. А Рома хорошо умеет скрываться от неприятностей. Малиновский, почувствовав прилив азарта, включает радио. Радио поёт голосом Кинчева. Снова в ночь летят дороги, День в рассвет менять. Кому чья, а мне досталась Трасса E-Девяносто пять. — Слушай, а что у нас по весне? — спрашивает Катя. — А не то мы такие умные, всем диагнозы поставили, а сами… Рома громко фыркает. — Пушкарёва, мы всю ночь не спали, спасали наших болезных, а теперь время шесть утра, и вместо того, чтобы разойтись по тёплым постелькам, мы несёмся со скоростью практически сто километров в час к тебе на дачу, потому что за мной гонится один неугомонный урод, который когда-то пообещал меня задушить. Один из нас, кстати, пьяный. Ты думаешь, нам чего-то не хватает? Катя тихо хихикает, склонив голову. Ей нравится с Ромой, и такой март тоже нравится. — Вопросов больше нет. Блин, — спохватывается она, — нам же скоро снова на работу. — Не хочу тебя огорчать, — косится на неё Роман с ласковой иронией, — но сегодня суббота. Так что тебе придётся поставить самовар или что там у вас на даче есть и напоить гостя чаем. От этих слов становится совсем хорошо и немножко сонно. — Вот я дура. — Не могу с тобой не согласиться. Хорошо узнавать, что сегодня суббота, когда совсем этого не ждёшь. Особенно в такой прикольной компании. Одно слово — март! Диагноз: весна. Норма весны по всем показателям.