А в этой башне истинное волшебство и та, что с глазами речной воды. А я жду беды, но прежде всего это что-то из моего сердца. Немного нервно — Истинное волшебство
Больницы Николас Вульфвуд не любил. Врачей тоже. Глубоко личное чувство неприязни коренилось где-то в спинном мозге и подкреплялось вполне реальными рисками. Эта конкретная больница вдобавок походила на выкидыш наркотрипа. Она, казалось, жила и дышала. Стены на ощупь были теплые, воздух прохладный, свежий. И то ли ему очень сильно попало по голове, то ли где-то действительно мерно, на грани чувства билось гигантское сердце. Всюду сновали одинаковые взъерошенные девчонки-коротышки в мешковатых белых халатах и больших квадратных очках. Количество зелени в коридорах и вовсе продавливало Вульфвуда в прострацию. Иглоголовый, по чьей милости они после заварушки с Леоновым и Девятью жизнями очутились именно тут, а не где-нибудь еще, спал на соседней койке, сопя в две дырки — ну или очень хорошо притворялся. Вульфвуд ему не доверял в любом случае. Кряхтя, слез с койки, стараясь не тревожить подживающие раны. Хотелось на открытый воздух. Высунув голову за дверь, Ник убедился, что в коридоре никого нет, и, таща за собой капельницу, выскользнул из палаты. Разлитое в атмосфере целительное спокойствие одновременно одуряло и подстегивало паранойю. Дверь в соседнюю палату была приоткрыта, и Вульфвуд краем глаза зацепился за мельтешенье вокруг койки. На ней лежал мужик с длинным кривым шрамом на левой щеке и дружелюбной улыбкой вусмерть затраханного жизнью человека. Возможно, Нику не показалось, и одна из вездесущих очкастых коротышек действительно подливала бедняге в капельницу энергетик. Но давать волю любопытству Вульфвуд не стал и зашагал дальше, старательно прикидываясь ветошью. До прибольничного сада добраться удалось без приключений. Найдя тихий закуток, окруженный зеленью, — да сколько ж ее тут! — Ник достал припрятанную колбу с регенерационной сывороткой. Эту дрянь он не любил не меньше больниц и старался лишний раз не пить, но сейчас позарез было нужно слинять побыстрей и подальше, да еще и Иглоголового, который явно намеривался раствориться на просторах родного Гансмоука, не упустить. Он уже почти вынул пробку, когда коротышка, до этого оравшая на какого-то белобрысого типца, чтоб он не смел курить на территории больницы, увидела его. Ник решительно ухватился за пробку зубами. В следующую секунду Вульфвуда окружила целая дюжина коротышек: росточком ему по пояс, длинные вихры на макушках колышутся языками черного пламени, все как одна буравят его взглядом сквозь большущие квадратные очки. — Это еще что такое? — строго поинтересовалась одна. — Почему не в палате? Ник переводил взгляд с девчонки на девчонку. Как отовраться мыслей никаких не возникало. Ситуация была отчаянная. — Да так, воздухом подышать вышел, — буркнул он, спрятав колбу в кулаке. — Воздухом, значит, — зловеще усмехнулась другая. — А в руке что? — Витамины, — отрезал Вульфвуд и бочком попытался хотя бы отодвинуться подальше от коротышек. Ага, так ему и дали уйти, как же. Малявки всей толпой погнали его обратно в больницу, возмущаясь преступной безалаберностью и хищно сверкая очками в сторону его кулака. Ник тоскливо размышлял над тактическими маневрами, когда перед глазами запрыгали черные точки. Сохраняя невозмутимость, он взялся за штатив капельницы обеими руками. Тихо звякнула колба о металл. Ее б заныкать где-нибудь, но Вульфвуд боялся выпускать такие вещи из рук. Придется «потерять» в палате. Но девчонки уволокли его не в палату, а в смотровую. И стоило закрыться двери, как толпа коротышек превратилась в женщину. На голову ниже него, изящную, с лицом нежным, как почти коснувшееся глотки лезвие; громадные квадратные очки мутировали во что-то строгое в тонкой оправе. От неожиданности Вульфвуд едва успел отшатнуться, а дамочка, ухватив его обеими руками, зафиксировала голову, оттянула большим пальцем нижнее веко и пристально вгляделась не пойми во что. Накатило истеричное желанье скинуть с себя узкие прохладные ладони — он почти задыхался от их прикосновенья, волоски на загривке встали дыбом, а на дне синих-синих глаз врачихи таилась вечность. С недавних пор у Вульфвуда от вечности в чужих глазах сделался нервный тик. Женщина чуть покачала головой и отпустила его так же внезапно, как и схватила. Вульфвуд втянул воздух, колючий от паники. Врачиха примирительно улыбнулась. — Спокойней, спокойней, я не собираюсь делать с вами ничего плохого, — Ник, разумеется, не поверил. Как можно верить этой… этой… форме жизни? Очередной нечеловеческой форме жизни, мать его за ногу. Вульфвуд скосил глаз на бейджик — форму жизни звали Люсиана Эставез. Она продолжала говорить. Что, мол, понимает все его опасенья, но он далеко не самый необыкновенный ее пациент, что в госпитале Брэдбери каждый может рассчитывать на помощь и сохранность врачебной тайны, что она все равно собиралась выделить ему время для личного приема, и далее в том же духе. Увещеванья действовали гипнотически. Вульфвуд даже не сопротивлялся, когда его мягко усадили на стул и начали осмотр. Происходящее было настолько сюрреалистичным, что он перестал пытаться его осмыслить. Люсиана Эставез действовала споро и деликатно, от ее неуловимо нечеловеческого запаха свербело в носу. Ник, насупившись, сгорбился на стуле, одной рукой обнимая штатив капельницы. Спине до ломоты не хватало родной тяжести креста, и наличие железяки, пусть и хилой, немного успокаивало. На душе черными лупоглазыми кошками скреблись подозренья, что Каратель очкастые коротышки тоже куда-то бодро утараканили. С ними ведь как с панками: только отвернулся — и транспорт уже разобран на запчасти, а пассажиры взяты в заложники. По логике вещей он сегодня не в роли заложника. — Вы зря себя не бережете, — укорила Люсиана Эставез, закончив поправлять повязку у него на голове. И настолько искреннее что-то прозвучало в ее спокойном голосе, что Вульфвуд почти поверил, что да, действительно зря он так. Наверное. Вульфвуд прислонился виском к штативу капельницы и оторопело глазел на эту удивительную женщину. Может, он на самом деле сейчас на койке без сознанья валяется и все это ему в бреду явилось — и больница эта, и врачиха, мало ли что там в этой капельнице налито. Очень хотелось просто посидеть спокойно и чтоб его никто не трогал. И Люсиана Эставез его не трогала. Терпеливо ждала, пока Вульфвуд восстановит хлипкое душевное равновесье, и думала о чем-то своем. За это Ник был ей благодарен не меньше, чем за заботу. Ни один врач в жизни еще не советовал ему себя беречь и не выделял ему лишней минуты. — Разрешите взять образец этих ваших «витаминов»? — наконец осторожно и максимально нейтрально спросила она. Вульфвуд застыл, сжав зубы. Это, конечно, не единственная порция сыворотки, что у него есть, но… Знал он, что бывает, когда подобные вещи попадают не в те руки и вообще в чьи-либо руки. Чутье подсказывало, что власть в этой больнице у Люсианы Эставез близка к абсолютной и спрашивает она больше для проформы. Но этой невозможной женщине почему-то хотелось верить — и оттого делалось еще страшнее. Его не торопили. Помаявшись, Вульфвуд решил, что ужасный конец всяко лучше, чем ужас без конца и, разжав кулак, позволил сцапать сыворотку. Врачиха управилась быстро: отлила чуток в пробирку, щелкнула пробкой и, вернув ему колбу, кивнула — мол, свободен, и снова рассыпалась на дюжину коротышек. Как она это делала, Ник так и не смог толком углядеть. Девчонки, помахав на прощанье ручкой, деловито куда-то унеслись. Вульфвуд растерянно проводил их глазами и вернулся к насущному. К колбе. Сыворотки Люсиана Эставез взяла с палец. Ее собственный, вдвое тоньше, чем у Вульфвуда, но он все равно ревниво посверлил колбу взглядом, прежде чем спрятать обратно. Утешало одно: госпиталь Брэдбери — не проходной двор, о том, что он существует, еще знать надо. Может, и обойдется, хотя Вульфвуд на это особо не рассчитывал. Ковыляя к палате, он гадал, не взялась ли сейчас эта страшная женщина за Иглоголового — или тот успел слинять до того, как к нему проявили научный интерес. Одно ясно: даром эта история не пройдет. Отчаянно хотелось курить.***
Когда Вульфвуд увидел Люсиану Эставез в следующий раз, она вновь изменилась. Стала выше ростом. Усталость ничуть не портила ее гордую стать, волосы сплошной курчавой темнотой падали до пояса, пальцы сжимали окровавленный скальпель. И все вокруг было светлое и белое. Вульфвуд не удивлялся. Резервы удивленья в его организме исчерпались, еще когда с неба посыпались конфетти и он умер на том растреклятом диване. С тех пор прошла, казалось, целая вечность — та самая, что целиком затопила синющие глаза Люсианы Эставез. — Вот видите, мистер Вульфвуд, — тихо проговорила она, наклонившись к самому его лицу, закрытому кислородной маской, — что бывает, если так безалаберно относиться к своему здоровью. Проваливаясь обратно в бессознанку, Ник пообещал себе, что больше никогда не попадет в руки этой женщине-виденью. Но сначала скажет «спасибо».