сенч однозначно не умеет пить

достаточно один раз убедиться, что можно быть слепым на свету и зрячим в темноте, чтобы задаться вопросом: что же такое зрение? как оно работает? и вдруг со всей ясностью понять: взгляд сродни руке, запущенной в струю воды. он что-то выуживает, хватает наугад, а не прицельно, принимает на веру и не задает вопросов, получает даром, не прилагая усилий, — он ничего не желает, ни к чему не стремится, ни за что не бьется. не первая тлеющая сигара в его ослабшей руке, что перестал чувствовать. мысли в слух. самопоедание и попытка нахождения себя. голову печёт под лучами яркого солнца. он склоняет голову. он так жаждал избавиться от чувств, что подстать всему изменили и сломали безжалостно. так мечтал убежать и скрыться в мгле, что даже не заметил слежки. доверил сердце человеку, а ему вновь соврали, предав. он был так добр с ней, пытался вывести ее и на улыбку, но после стольких дней ему лишь даруют бесстыдливый, крепкий удар в спину. за что и почему, мучил вопрос его в тот безмятежный день. увы, глумиться думай ему никто не даст. теперь распят он как детина скотская. доброе сердце, в томный вечер поломали. теперь потерян от увечий. погряз в грехах и безупречном. его судьба в сей миг, порвется нитью под напором эксцентричным. мысли подобно лавине, накрывают весь разум, пытаясь вытеснить все, принося лишь тревогу. оно бьёт куда больней, чем если эти было бы молотком по костям. где тот самый комфорт? почему он всего лишился, ведь он так старался все удержать рядом, он лез из кожи вон, но никто это не оценил, его стали сторонится, будто он пахнет как сгнившная еда. это все так хаотично, рвётся туда, обратно, сюда, заново, что и где? причин нет, просто тысячи тех мыслей. чувство беспомощности и неуверенности после поражения, сопровождаемое ненавистью к себе. никто, кроме него, не виноват в совершенных ошибках. и будь он сильнее, даже промахи стали бы мотивацией идти вперед. он тихо, хрипло посмеивается, туша фитиль сигареты об подоконник и убирая его в пепельницу. виски закончился. чёрт. — мне кажется, тебе уже хватит. — парень маячит перед ним уже в давно растянутой футболке и в каких-то спортивках. он разве не оставался сегодня на ночную смену в тюрьме? в их зале было по-прежнему тихо, на радио выступала уже другая группа, без солиста, но электрогитары взвизгивали на манер человеческого голоса. — сань… — еле различимым голосом произносит тот, неуверенно приподнимаясь. перед глазами всё плывёт, но он явно видит чужую, светлую макушку. он разбито, пьяно улыбается, явно не против заполучить этого юношу полностью. тут темно и тихо, пахнет сигаретами и алкоголем, и сенчу так привычны эти запахи, что на душе становится легко и спокойно. александр замолчал. он рассеяно поглаживал плечи сенча. молчание длилось долго. оно было настолько утомительно, что саня наконец, начал недоумевать, почему сенчоус не говорит. под окном уже сгущались сумерки. всё было окутано ими и принимало причудливые, капризные очертания; но еще не смеркалось настолько, что нельзя было увидеть легко подрагивающего сенчоуса — вся болезнь и стресс, всё же сказывался на нём — и его мертвенно-бледное лицо. шторы были плотно задёрнуты, создавая идеальную атмосферу для отдыха. он решил не включать свет, дабы не давить лишний раз на психику мужчину. даже при таком минимальном освещении он вполне распознавал людей и предметы, находящихся в гостиной. это как ужин при свечах — тусклый свет, но зато такая приятная, уютная атмосфера. у других парней по крайней мере, больше шансов. большое количество парней в кругу общения сенча, были добрыми, достаточно известными участниками разных мероприятий. саня поддерживает того за плечо, дабы сенч не грохнулся на пол. — ты — просто красотулечка, цветик мой, — высказался тот, кто обещал не пить последние несколько месяцев, но вновь проебался. он смежил распухшие веки и на миг склонил голову к шее блондина, конечно же, сгорбившись в три погибели. от изнеможения его разморило прямо на своём парне. какой стыд. счастье — это прежде всего тихое, радостное сознание, что совесть твоя свободна от вины. — знаешь, — сенчоус вдруг останавливается, заставляя и остановить бесконечный поток мыслей сани от «как этого громилу нормально уложить в постель» до «как же я хочу жрать». арсений по-хозяйски уклалывает свои руки на чужие бёдра и прижимает парня к себе, вдыхая столь родной запах. до мрака потрясный парфюм сани, что перебивается с запахом какой-то еды, — вот чем пахнет саня. мужчина обожает парня с ног до головы. он — чрезмерно ценно для жизни сенча. даже на пьяную голову, он не сжимает его слишком крепко — так, что алекс может выбраться в любой момент. тихо шепчет ему на ухо какие-то глупости. перед глазами у него всё плыло и зачастую всё это время он пытался восстановить себе зрение. он замолчал, когда алекс устало вздохнул и всё же потащил его в сторону кровати. в конце концов, работа сказывалась на его физической подготовке. и занятия в спортзале тоже. — са-ань… нам надо поговорить. — ну говори. — может, ты на минутку остановишься? — если я остановлюсь, то ты на меня навалишься и мы вообще никуда не дойдём! чёрт бы побрал сенча с его любовью к большим домам. — слушай, — заговорил сенч заплетающимся языком, с большей теплотой в голосе; очевидно, подумал саня, он и сам пришел к такому же выводу, когда обвел глазами сея ситуацию. — решение… в любом случае за тобой. но тебе небезопасно работать, пока у тебя… травма, правда? — правда, — сказал александр, ощущая пульсацию резаной раны. — небезопасно. но я знал на что шёл. это работа моей мечты. да чёрт возьми, даже если мне платить не будут, я всё равно пойду! — он морщится, слегка прикрывая глаза, но после вновь их открывает. впереди дверь. даже в безмятежном расположении духа саня отпугивал посторонних своей грозной фигурой, сумрачным выражением лица и боксерским профилем. а сегодня у него и вовсе был такой вид, будто он только что ушел с ринга. сломанный нос побагровел и раздулся вдвое, глаза едва открывались из-за кровоподтеков, распухшее, оттопыренное ухо чернело точками свежих швов.хорошо еще, что резаные раны, исполосовавшие кисть руки, скрывались под бинтами, но спортивный костюм, причем единственный, пестрел винными пятнами, поскольку сенч точно не умеет пить. — я тебя люблю, а ты, видимо, нет. — невнятно бурчит сенч, когда его аккуратно укладывают в кровать. — почему? я очень тебя даже люблю. — грустно усмехается саня. в конце концов, он бы сейчас не сидел с ним, если бы не любил. — ты себя не любишь.