Покой, обрекающий на вечность

Тусклое померкшее солнце с трудом просвечивало сквозь толстую пелену тяжелых желтых облаков, обволакивающих, казалось, все: и торчащие из земли коряги, лишь отдаленно напоминающие деревья, и руины, и тягучую густую жижу, протекающую по земле, подобно мазуту, и постепенно заполняющую собой улицы. Черные вязкие лужи медленно превращались на них в черные ручьи, озера и реки. Серый воздух насквозь пропитан каким-то ядовитым специфическим запахом. Не знаю, что это за запах - уловить его через противогаз не удается, но он определенно есть. Я убежден в этом, потому как он буквально ощущается везде. Где бы ты ни находился, ты чувствуешь его всем естеством своим через резину, ставшую тебе второю кожей. И запах этот тоже серого цвета с примесью желтизны. Как и воздух. Как и всепокрывающий купол из облаков. Как и то, что когда-то было городом. Как и все вокруг. Мы лежали с ней на полу, обсыпанном штукатуркой, небольшими обломками, обрывками и еще каким-то хламом, оставленным людьми, впрочем, уже не так сильно ощущавшимся и давно потерявшим свое значение. От железобетонных стен отдавало холодом и запахом сырости, бывшим, в общем-то, гораздо лучшей альтернативой тому серому запаху, что так остро ощущался на улице. Именно эта сырость будто преграждала ему путь; настолько, что здесь даже можно было не носить резину. Мы лежали в одиночестве. Вокруг нас все еще где-то ходили люди, которых мы не видели: лишь отдаленно в разных уголках бункера слышались их медленные шаркающие шаги, да время от времени кто-то кашлял или вздыхал за бетонными стенами так устало и по-человечески. Мы вдыхали эту сырость, будто бы в ней была вся наша надежда и опора. Мы смотрели на тусклую лампочку, как на звезду, привязанную к потолку тонким черным проводом, которая вот-вот потухнет. Она лежала, чуть прислонившись к стене, слегка запрокинув голову и уставившись в потолок. Ее взгляд был направлен на ту же лампочку, будто она что-то в ней искала. Желтый огонек блекло отражался в темных глубоких, как омут, глазах, вечно чего-то ищущих, но от того не кажущихся беспокойными. Светлое платье, покрытое грязными пятнами, было не похоже на резину. И как не подходило ее тонкое тело к этому холодному серому полу! Я лежал тут же, подле. Оба мы молчали. Наши глаза наблюдали за тем, как зканчивалась цивилизация. Уставившись в темно-коричневый сумрак, мы пытались разглядеть в нем будущее. Что видела она? А что видел я? Мы понимали только, как глупо обошлось с нами человечество. Придумав себе идеалы, за которые стоит сражаться, оно тут же похоронило их в огне, не оставив от них ничего. Все они теперь были заключены в этой лампочке, такой маленькой и такой далекой, как Альфа Центавра. Единственный вопрос, мучающий меня и по сей день: а кто же все-таки был прав? Неужели кому-то принесла выйгрыш нынешняя ситуация? И куда сейчас делись все те, кто так отчаянно за этот выйгрыш сражался, разрушая судьбы миллионов людей в попытке найти несуществующую истину? Интересно, а они до сих пор сражаются между собой, сидя за круглым столом в такой же бетонной коробке?.. Пожалуй, эти вопросы - единственное, что осталось от моего прошлого. Все остальное было стерто, подобно тысячам городов, стремительно поглощаемых ядерной волной. И с каждым днем эти вопросы блекли в моей голове, подобно лампочке, мерцающей неровным светом над нашими головами. Все идеалы и истины, все человеческие мечты и страхи, все разрешимые и неразрешимые конфликты - все это было уничтожено одновременным нажатием сразу нескольких кнопок. Хотелось бы знать, кому это нужно, но сил на раздумья об этом уже не было. Да и смысла тоже. Никому сейчас нет дела до того, чья это была вина, чья ошибка и кому это было необходимо. Серый воздух сожрал эту информацию, подобно всему остальному, такому же зыбкому и ненадежному, зарыв все это в серой пыли навсегда. И все-таки, в чем-то же дложен быть смысл происходящего?.. Я вновь посмотрел на нее. Ее вечно подвижный взгляд на этот раз зафиксировался на какой-то определенной точке. Она смотрела туда, не мигая, так, что на ее глазах, мне показалось, выступила едва заметная пелена слез. Потом она моргнула, смахнув ее, и медленно и осторожно повернула голову в мою сторону. Я увидел изможденное лицо. Казалось, это было лицо безумного человека. И только глаза, темные и всепоглощающие, свидетельствовали о том, что в этом теле еще есть разум. Она смотрела на меня спокойно и задумчиво, и в какой-то момент мне даже показалось, что она улыбнулась. - Ты знаешь, - сказала она, - а ведь в нашем нынешнем положении есть определенная прелесть. Ведь теперь кажется, что хуже уже быть не может. Так что я теперь совсем ничего не боюсь. Удивительно, что и в эту секунду она оставалась красива. Я, не отрываясь, смотрел в эти глубокие черные глаза, так внимательно уставившиеся на меня, смертельно уставшие и так по-печальному прекрасные. Но грусти не было в этих глазах. Ни боли, ни ненависти, ни отчаяния, ни страха. Был лишь покой, обрекающий на вечность...