За микрофоном

О том, что Антон вчера стал свидетелем проявления весьма «необычных» для него чувств со стороны двух мужчин, другу рассказывать он, конечно, не стал. Вот если бы Игорь не шлялся где попало, то тогда бы обязательно — да ещё и с проявлением всевозможных эмоций, всплесков руками и яркими эпитетами. Но момент был упущен, и Антон решил, что незачем выдавать всё то, что он знает, да ещё и будучи в своей правоте неуверенным на все сто процентов. Всё утро перед фотосъёмкой Шастун пытался занять себя чем угодно, лишь бы в голову опять не лезли мысли, которые и без того не давали спать полночи. Игорь, сидя с ним за столом, быстро поедает свою яичницу, при этом ещё умудряясь как-то отвечать на сообщения в телефоне. Антон сидит со старой советской кружкой в руках, кончиками пальцев цепляя ниточку от чайного пакетика. — Да ну ты дура, что ли?! — неожиданно произносит куда-то в телефон Джабр, и Антон вздрагивает, глядя на соседа. — Бля, прости, — тут же быстро вкидывает друг, набирая ответ сразу двумя руками. — Машка эта… — Новенькая? — подхватывает комик. — Ага, новенькая. Работает уже третий месяц, не может запомнить, где что лежит. На кой хрен она нам заказала на точку две коробки чёртовых вагин?! У Антона чуть чай носом не пошёл, когда Игорь, весь красный от злости, со всей яростью нажимая на экран, кричал в телефон благим матом. Шастун выхватил телефон товарища, заглядывая в открытый диалог с его сменщицей. На экране была открыта фотография с двумя огромными коробками секс-игрушек в виде, собственно, тех самых искусственных вагин. — Как так-то, блять? — Антон уже умирал от смеха, напрочь позабыв о том, что ещё пару минут назад у него на душе скребли кошки. — Я никогда не привыкну, что ты работаешь в секс-шопе, гспд! — Она долбанутая, я начальству всё про неё расскажу! — Игорь совершенно не мог успокоиться. Видимо, бросив затею печатать, наконец-то нажал на микрофон, записывая голосовое сообщение. — Ей пизда, так и передай ей! У нас в подсобке стоит ещё коробка разных пёзд, зачем она заказала две, да ещё и одинаковых?! Мы их не продадим никогда! — парень почесал лоб, пытаясь наконец-то прийти в себя. — Так, я скоро приду, а ты проверь, что она там ещё назаказывала. Вдруг есть ещё что-то, о чём мы не в курсе. Шастун всё ещё пытался перестать ржать, но это у него совершенно не получалось. А вот багровому от злости Игорю было, судя по всему, совсем не до смеха. Парень громко бросает пустую тарелку в раковину (удивительно, что не разбив её) и уходит в комнату собираться. Ещё долгое время из конца коридора доносятся его крики, которые, стало быть, предназначались для голосовых сообщений, адресованных сменщице. Естественно, после такого начала утра (даже спустя время после ухода Игоря на работу) Антон как-то, но в себя смог прийти. Загоняться перестал, передумывать одно и то же по сотне раз. И даже куря в открытое нараспашку окно в своей комнате, он почти не думал о продюсере. Хотя, на самом деле, думал, но лишь о том, что касалось его, что называется, профессиональной деятельности. То есть о предстоящей фотосессии. Ещё заранее они с Поповым решили, что Антон будет придерживаться тёмного кэжуала: чёрные футболки, кофты, рубашки, джинсы. Так комфортнее, да и в кадре будет смотреться приятно. Поэтому Шастун сейчас выбирал между несколькими вещами, взглянув на которые, его матушка бы сказала, что они одинаковые. Хоть в этот раз Антон никуда не опаздывает: проснулся заранее, привёл себя в порядок, позавтракал, оделся и взял с собой футболку на смену, спокойно дошёл до метро и так же спокойно уже ехал до Спортивной, чтобы потом медленным прогулочным шагом дойти до Севкабеля. Арсений Попов, как и обещал, ждал своего подопечного уже на месте. Во всяком случае, когда Антон, подходя к нужному ему дому, набрал записанный в телефонной книжке номер, тот вышел всего через минуту. Антон спешит за Поповым, который идёт быстрым и уверенным шагом, как утёнок за матерью уткой. Сквозь какие-то длинные коридоры, обшарпанные стены, тёмные закоулки — Антон уже не уверен, на фотосессию ли его ведут, потому что со стороны это выглядело так, словно его отымеют, — как минимум. — Далековато они забрались, — констатирует Антон из-за плеча продюсера, который на него даже не оборачивается. — Зато аренда невысокая. — Справедливо, — словно сам себе кивает Шастун, и они наконец-то выходят в светлый коридор, в конце которого одна-единственная дверь. Стоило Попову открыть ту самую дверь, из помещения заиграла совершенно неслышная до этого музыка. Что-то ритмичное, но при этом не наседающее на уши, не вызывающее желания переключить. Под такую, как казалось Антону, и нужно было работать. Особенно делать что-то творческое, вроде той же фотосессии, которая им и предстояла. Первыми, кто попался Шастуну на глаза, оказались две девушки, чей возраст можно было описать известной фразой: «Ей было где-то между пятнадцатью и тридцатью шестью». Они были одеты, как две маленькие ведьмочки: обе в чёрном (одна вообще в длинном плаще), с тёмным макияжем на глазах и в обуви на высокой подошве. Бросив взгляды на их пояса, комик сразу понял, что девочки тут выполняли роль гримёров — у каждой был большой набор кисточек, привязанный на бёдрах. Обе девушки мило заулыбаются Антону и машут маленькими ручками. В ответ Антон им улыбается и хочет поздороваться, но не успевает, потому что откуда-то сбоку выходит высокий, полностью бритый мужчина с фотоаппаратом в руках, и первое, что делает, — обнимает продюсера за плечи. — Арсений, наконец-то! — мужчины пожимают друг другу руки, и оба их взгляда устремляются на комика. — Антон Шастун, стало быть? — Верно, — парень пытается быть как можно более расслабленным, но достаточно сильное волнение всё равно берёт над ним верх. — Евгений, — фотограф протягивает руку, и Антон осторожно её пожимает. — Но мне очень нравится, когда меня зовут Джим. Сможешь организовать? — Да… — чуть запинается, но быстро берёт себя в руки. — Думаю, да, смогу, конечно! — повторяет он сразу всё, что только приходит в голову, чем вызывает улыбку у всех, собравшихся в студии. — Так, девочки, вы тогда готовьте пока Антона, а мы с Арсом чуть пошушукаемся. Фотограф уводит Арсения куда-то дальше, где на столике уже стоит подключённая аппаратура: фотоаппарат, соединённый проводом с макбуком (видимо, чтобы кадры сразу попадали на большой экран, где можно рассмотреть всё куда лучше, чем на маленьком квадратике фотоаппарата), второй ноутбук для каких-то ещё целей, в которые Антон не был посвящён, и планшет с какими-то записями, которые с далёкого расстояния не рассмотреть. А к Антону сразу подступают обе девочки, усаживают на высокий стул перед зеркалом и начинают заниматься его внешним видом. Шастун даже и не думал, что на самом деле на него можно нанести столько грима, и при этом в его внешности не изменится ничего. Через зеркало Антон с интересом наблюдает за тем, как мужчины переговариваются о чём-то, смотрят что-то на ноутбуке, Попов сильно жестикулирует, они даже смеются, и почему-то от такой обстановки комику сильно не по себе. Он изо всех сил старается расслабиться, но это почти не получается, и даже ладони снова сильно потеют. — Итак, у нас всё готово, — громко сообщает Джим. — Девчонки? — Уже почти! — кричит в ответ та, которая одета в длинный плащ. Антон молчит, только коротко кивает, словно это он решает, когда им нужно закончить. Через мгновение, когда о его готовности сообщается во всеуслышание, Антон слезает со стула и идёт туда, где его уже ждут продюсер с фотографом. Старается слушать внимательно, чтобы не создавать впечатление совершенно тупого подростка, но, кажется, это получается слишком слабо: Шастун цепляется за провод, чуть не падает, но успевает ухватиться за вовремя подоспевшего Попова, который подставляет руки, ловя своего несчастного комика уже в процессе падения. «Блять». — Так, Антош. Смотри, — Джим словно не замечает сей полёт шмеля, аккуратно приобнимает парня за спину и подводит к белому холсту, на фоне которого должна происходить сама съёмка. — Снимать будем на однотоне, сделаем несколько вариантов и на белом, и на чёрном. Потом уже выберем то, что будет смотреться более выигрышно. — Мы решили работать с тёмными тонами, поэтому было бы лучше на чёрном, — подаёт голос Арсений Сергеевич, усаживаясь за стол прямо перед аппаратурой, и закидывает одну ногу на другую. — Ну куда ты его сразу на чёрный-то? — Джим повернулся к продюсеру, смерив его недовольным взглядом. — И так в «ЧБ» работаем, а ты вечно хочешь уйти куда-то в тьму тараканью. — Работай давай, — с улыбкой отвечает Попов и словно прячется за стёклами собственных очков. Очки у него сегодня, кстати, с едва заметным затемнением, поэтому вариант «спрятаться» почти что осуществим. — Окей, а что мне делать? — наконец-то решается задать главный вопрос Шастун. — Ну смотри, — мужчина поднимает со стола фотоаппарат, мгновенно возвращается обратно к своей несчастной модели, заглядывает в объектив и делает пробный кадр. — Снимать по пояс будем, поэтому особенно нечего придумывать, у нас тут не так чтобы прям сильно фотосессия. Просто постарайся сделать чуть разные лица на фото, можно добавить пафоса, как просит Арсений… — Я не просил пафоса! — раздаётся откуда-то из-за спины фотографа. — Просто можно чуть серьёзнее. Джим с улыбкой посмотрел на Попова, потом снова обернулся к комику и сказал чуть тише, чем до этого, чтобы не привлекать к ним лишнего внимания: — Можно и улыбнутся пару раз, и вообще, не стесняйся, всё хорошо будет. Ну что, готов? — Ага. Антон кивает так уверенно, как только может, и уже даже занимает первую позу, которую продумал заранее ещё в кресле гримёров, но именно в это мгновение дверь в студию открывается, и в неё входит ещё один человек. Больше всего Антону хочется убедить себя в том, что он ему не знаком, но это не так. Заочно Шастун его уже видел. Вчера. У «Британских пекарен». С Арсением Сергеевичем в обнимку. Мужчина проходит внутрь, тихо прикрывает за собой дверь ногой, чтобы не мешать процессу, и даже не догадывается, что процесс уже встал — ни о чём другом, кроме как об увиденном, Антон больше думать не может. В руках у мужчины два картонных подстаканника с полными стаканчиками горячих напитков. Антон следит за ним взглядом, как заворожённый. Кажется, его взгляд перехватывает Попов, потому что именно в этот момент продюсер разворачивается к выходу, и раздаётся первый щелчок затвора фотоаппарата. — Чуть поживее, Антон, — командует Джим, но Антон напрочь теряется, пытается изо всех сил абстрагироваться от того, что видит перед своими глазами. — Я думал ты будешь позже, — тихо и спокойно произносит Попов, принимая из чужих рук один из стаканчиков, видимо, специально предназначавшийся именно ему. — Освободился раньше, решил заехать, угостить вас тут. Девчонки, — мужчина ставит один из подстаканников на стол перед продюсером, второй относит девочкам-гримёрам. Те с удовольствием принимают напитки, благодаря только что приехавшего мужчину всеми только известными ими эпитетами, и обратно залезают в свои телефоны, даже не обращая внимания на саму съёмку. — Лёха, привет! — фотограф оборачивается на только что пришедшего именно в этот момент, отстраняет от себя фотоаппарат, и у Антона наконец-то появляется возможность выдохнуть. — Здорова, чё, как сам? — Да прекрасно. Как видишь, работа кипит. Твой Арсений меня вечно какой-то работой подбадривает. «Твой Арсений» режет барабанные перепонки. Антону так странно слышать это и, что более того, так неприятно… В голове снова всплывает тот самый поцелуй в шею, и от него по собственной коже бегут мурашки. Антон очень жалеет о том, что не ушёл на минуту раньше и видел то, чего не должен был. И что даже после этого не ушёл домой, а подслушал разговор, как грёбаный сталкер. — Анто-о-н! Ты слышишь вообще? Голос Джима стреляет куда-то — чуть ли не в самое ухо. Антон вздрагивает, свой взгляд, до этого прилипший к Попову с этим… Лёхой, чуть ли не насильно отлепляет. Заставляет себя снова смотреть на Джима и пытается вести себя так, будто ни в чём не бывало. — Я говорю: лицо сделай попроще, а то ты словно на собеседовании. Тебя уже взяли, — смеётся мужчина. — Расслабься. Фотограф делает ещё несколько кадров, Попов на каждый из них смотрит на мониторе. И гением не нужно быть, чтобы понять, что мальчишка совершенно не приспособлен для фотографии. Бритоголовый отходит от своего прежнего места — напротив самого Антона — и подходит к столу. Вместе с продюсером и его другом разглядывает кадры. О чём-то шушукаются между собой. — Нет, ну это никуда не годится… — тихо и задумчиво произносит Попов, скрестив руки на груди. — Арс, — как можно тише говорит Джим. — Может ты это… Поговоришь с ним? Я его растрясти не могу никак, мальчишка просто как каланча стоит. — Дай нам минуту. Антон наблюдает за тем, как Попов встаёт из-за своего места, отставляя стакан с кофе на столе и подходит к нему. А у Шастуна от этого его движения уже поджилки трясутся. Парень ёжится и не замечает, как сам инстинктивно делает шаг назад, пока мужчина наседает на него. Попов берёт его за плечо — аккуратно, но с напором — отводит в сторону подальше и говорит так тихо, чтобы никто, кроме несчастного, его не слышал. — Антон, что случилось? Мы ведь уже обсуждали все детали фотосъёмки, и ты сказал, что это не будет проблемой. От прикосновения к его плечу у Антона чуть ли пар из ушей не идёт. Руки Попова, пусть даже так невинно прикасающиеся, по телу вызывают самый настоящий удар тока. От них хочется убежать и закрыться, чтобы никогда в жизни больше не испытывать чувство… словно Антон подглядел за ним и увидел что-то очень личное, о чём никто не должен был знать. Нет, почему «словно»? Ведь на самом деле так и было. И, что самое страшное, Антон сам не понимал, как именно реагирует на каждую теперь встречу с Поповым, что чувствует на самом деле, и, вообще, должен ли он что-то чувствовать? — Извините, просто переволновался, — Антон выскальзывает из чужих рук, поправляя короткую прядь, выбившуюся из аккуратно уложенной чёлки. — Давай, я надеюсь, что мы быстро отснимем всё и уйдём по домам. — Я вас понял. — Всё, работаем! — командует Попов, и все снова возвращаются на свои места. Антон держит себя в руках так сильно, как никогда раньше. Он позирует, пытается слиться, как называется, с фотографом в одно целое; принимает разные позы, иногда слушая Джима, иногда придумывая что-то сам. И у него наконец получается: план на фотосессию был выполнен, и это не могло не радовать. Сейчас больше всего хотелось свалить домой, но Попов распорядился, чтобы они сделали ещё несколько разных кадров для соцсетей, и поэтому с однотона пришлось переместиться в другую часть студии с более привычными декорациями. Антон успел побывать и на кресле, и на диване, и на подоконнике, и даже несколько фото на лестнице сделали, так, чтобы было. Попов заверял, что чем больше профессиональных фото, тем лучше можно вести социальные сети. Зачем Антону такое количество этих фотографий, сам он, конечно, не понимает, но мнению своего непосредственного начальника, естественно, доверяет. В какой-то момент у Шастуна всё-таки получается отпустить все переживания, и фотосессия начинает приносить кайф и ему самому. И Джим радуется от каждого кадра, время от времени поглядывая на экран фотоаппарата с какой-то чуть ли не детской радостью. И комик даже не сразу замечает, что кроме него, фотографа и двух девочек в студии больше не осталось никого. Попов со своим дружком куда-то ушёл, да и чёрт бы с ними. — Всё, я думаю, хватит, — командует Джим, и Антон наконец-то выдыхает полной грудью. Несмотря на то, что под конец процесс начал даже приносить какое-то удовольствие, в целом впечатление всё равно было тяжким. — А Арс где? — А он с Алексеем куда-то вышел, — отвечает одна из девушек, даже не поднимая взгляда от экрана своего телефона. — Понятно всё с ними, — недовольно цокает фотограф и садится на компьютер. — Я свободен? — Антон подходит к его столу, заглядывая в экран, где сейчас мелькали его фотографии. — Ага, — кивает тот, даже не отвлекаясь на свою модель. Шастун кивает следом. Хочется наконец-то домой. Он даже не думал, что фотосессии могут на самом деле отнимать столько сил — то лицо держать, то позу, то просто перемещаться в пространстве, стараясь сделать что-то «новенькое». Всего за пару часов у него стало больше фотографий, чем, кажется, за всю прожитую жизнь. Ну ладно, лучше сразу много, чем по чуть-чуть, но каждую неделю. Парень глубоко вздыхает и понимает, что всё это время, оказывается, чертовски хотел в туалет. — А где тут…? — осторожно спрашивает Шастун, стараясь не произносить «то самое слово». — Из студии выходишь, и там дверь направо, поймёшь, — Джим достаёт телефон, набирает на экране какое-то сообщение и снова даже не поднимает глаза на парня. Вся заинтересованность фотографа быстро улетучивается, стоит только произнести заветное «стоп». — Ага. Антон тихо выходит из студии, стараясь вообще никаких звуков не издавать. Здание, в котором он находится, отчего-то кажется страшным, как в каком-то фильме ужасов. Шастун проходит по коридору метров пять, прежде чем замечает две двери по правую стену с характерными картинками мужчины и женщины. Антон толкает ту, что предназначалась его полу, и замирает там же, в дверях, как вкопанный. Антон слышит голоса, что раздаются из-за стенки, разделяющей туалет на две части — с раковинами и ту, где располагались кабинки. Между ними не было двери, а только пустой дверной проём, поэтому комик может поклясться, что чётко слышит шёпот и какие-то пересмешки. Парень старается даже не дышать. Понимает, что ему сейчас, по-хорошему, нужно свалить из туалета и забыть всё, что ему причудилось, как страшный сон, но когда он чётко слышит хриплое «Арс», даже слюна в горле высыхает, не позволяя сглотнуть. От одного этого имени по спине снова бегут мурашки. Антон прижимается спиной к соседней стене, отделанной белым советским кафелем, и понимает, что всю жизнь будет жалеть о том, что делает сейчас. Антон всегда был слишком любопытным, и вот лучший шанс в этом убедиться — парень делает осторожный шаг вперёд и останавливается, как только замечает в дальнем углу общей зоны санузла широкую спину Алексея. — Я же просил тебя не приезжать… — Антон узнает этот голос из тысячи. Именно он раз за разом говорил ему, что он ни на что не способен. — Соскучился, прости… — А если сейчас зайдёт кто-то? — Да можно подумать, что кто-то ещё не в курсе, — следом чётко слышится ухмылка Смирнова. — Арс, забей. Просто поцелуй меня наконец-то, и я отстану. — Антон, например, не в курсе. Да и знаешь, я не особо привык это афишировать… Он не успевает договорить — Шастун слышит чёткие звуки поцелуя, даже какие-то еле различимые стоны. Как заворожённый, парень делает небольшое движение вперёд, и теперь на него точно, как каменная глыба, рушится полное осознание всего и вся, словно он тот, кто разгадал тайну Да Винчи. Арсений Попов, его продюсер, взрослый, сорокалетний мужчина, именно в этот момент целовался с таким же взрослым мужиком в туалете бизнес-центра, а Антон, будь он не ладен, идиот, подглядывал за этим. Грохот в коридоре заставил и Антона, и обоих мужчин встрепенуться одновременно. Шастун вылетает из туалета как ошпаренный, а те двое, стало быть, мгновенно отлипают друг от друга. Как мартовские коты, в которых в самый ответственный момент бросили камень. Конечно, в туалет Антону уже не хочется. Он хочет только как можно быстрее смыть с лица грим и сбежать домой. Ему так стыдно за то, что он поддался собственному соблазну, хотел узнать, что же там происходит, — узнал. И что это дало? Только нарастающую с каждой секундой панику от того, что они его заметили. С той скоростью, с какой Антон запрыгнул на кресло гримёрш, летают, разве что, реактивные самолёты. Девочки даже удивились такой прыти, но ничего не сказали, просто протянули ватный диск, обильно смоченный в каком-то светло-розовом растворе, парню. Попов со своим мужиком вернулись минуты через две после того момента, как Шастун влетел в фотостудию. На удивление Антона продюсер выглядел достаточно спокойно, и Алексей тоже, словно они сейчас не зажимались по туалетам, а мирно курили на балконе. — Арсений Сергеевич, мы закончили, — констатировал Джим, настраивая свой фотоаппарат для следующей съёмки. — Через дня три-четыре жди фотографии. — Спасибо, Джимми, — улыбнулся Попов, подходя к тому и хлопая по плечу. — Ну что, Шастун, доволен? — Д-да, — слабо кивает парень и всем б-гам на свете молится, чтобы он на самом деле остался незамеченным. — Я пойду? — Подожди, мне надо с тобой по материалу кое-что решить. — Я могу на улице подождать? — Да, конечно. Шастун свой рюкзак хватает и вылетает из студии. Даже не прощается ни с кем и очень надеется, что этот момент они не запомнят. Ему нужно курить, очень срочно надо перекурить. Желательно сразу несколько. Если можно, то вообще всю пачку. Зачем, зачем, зачем?! Нужно было сбежать, надо было заходить громче, специально дверью хлопнуть, чтобы они друг от друга отошли. Да и вообще пора бы перестать двигаться неслышно, как тень отца Гамлета. Он не понимает, зачем вообще делает это. Зачем подсматривает и подслушивает за Поповым, лезет в чужую жизнь, которая вообще никаким боком к нему не относится. Попов, как уже было сказано самому себе, — взрослый и серьёзный человек, он имеет полное право делать так, как ему нравится, жить так, как того хочется, без каких-либо предрассудков и всего прочего. И Антон понимает это. А ещё понимает, что воронежское воспитание всё равно даёт о себе знать, и Шастун старается вообще вычеркнуть из головы тот момент, в который он решил, что хочет знать, что именно там происходит. И осознание этого тоже бьёт по голове. Антон курит одну, следом вторую. Ёжится от прохладной Питерской весны в куртку, дрогнет от пронизывающих ветров и хочет домой как можно быстрее. Невозможно забыть голос, который он слышал. Невозможно не вспоминать тихие стоны Арсения Попова, которые предназначались только одному человеку, и никто, включая Антона, больше их слышать не должен был. Ужасно. Всё просто ужасно. — Всё в порядке, Антон? Рука Арсения ложится на плечо. Антон вздрагивает, как напуганный кот. Вырывается, словно перед ним стоит не продюсер, а какой-то Чикатило. Сигарета выпадает из рук, большой пыльный кроссовок невольно на неё наступает. — Не трогайте меня! Шастун кусает губы чуть ли не до крови. Он не хотел этого говорить, не хотел! На него смотрит Арсений Сергеевич, сочась полным непониманием. В глазах мужчины замирает что-то, чего Антон ещё никогда раньше не видел. Это… волнение? — Антон… — тихо произносит Попов, отстраняясь от парня. — Простите… Простите пожалуйста, я вас просто перепутал с… Блять, — Шастун сходит наконец-то с сигареты, от которой уже ничего не осталось. Наклоняется, цепляет её двумя пальцами и выбрасывает в ближайшую мусорку. — Мне что-то как-то не очень, можно я пойду? Мы можем поговорить о материале потом? — Да, — как-то неуверенно кивает продюсер, пряча свои руки в карманы. — Иди, конечно. И Шастун срывается с места сразу, как на это дают зелёный свет. Он поворачивается в сторону Севкабеля и в какой-то момент понимает, что шаг уже давно перешёл в самый настоящий бег. Удары сердца ощущаются всем телом, кровь пульсирует в ушах, руки дрожат, как во время самой настоящей панической атаки. Антон останавливается где-то на перекрёстке Гаванской и Среднего проспекта. Падает на лавочку на пустующей остановке и пытается прийти в себя. То, что происходит с ним, очень сильно пугает, и Шастун не понимает, что делать, как это прекратить. В голове, как кадры, мгновенно сменяются мысли, но самая главная из них бьётся поверх, перекрывая собой всё остальное: «Почему. Попов. Стал. Вызывать. В нём. Такие. Чувства?» Арсений Сергеевич вызывает восхищение, когда дело касается его работы — он действительно выдающийся комик, один из лучших продюсеров Санкт-Петербурга. Он смог добиться того, о чём многие даже мечтать не могут, и Антон, несмотря на то, что долгое время сражался с тем, что говорил ему Попов, касающееся его собственной работы, потом всё же признал, что все изменения, которые были им спровоцированы, пошли только на пользу. Если сравнивать то, как Шастун писал материал раньше, и то, как это получается у него сейчас, — буквально небо и земля. Появилось что-то, можно даже сказать, профессиональное. Но это только рабочая сторона, потому что стоило Антону начать смотреть на продюсера как-то иначе, со стороны живого человека, то всё хорошее, что было, превращалось в нереально тугой комок где-то внутри груди. Комок то сжимался, то обрастал иглами. В Попове что-то начинало раздражать. То он смотрел на Антона, как на несмышлёного ребёнка, почти что откровенно принижая его способности, то в какой-то момент начинал проявлять некоторое подобие доброты, от которой становилось не по себе. За то, что Антон влез в чужую жизнь, узнал тайны, которые ему не предназначались, становится очень гадко. Так гадко, что рвотный рефлекс сжимает горло мерзкими спазмами. Антон не хочет знать то, что он знает. Не хочет помнить о том, что помнит. Не хочет больше думать о том, что Арсений Попов гей. Не хочет. Не думает. Думает из раза в раз, как только в поле зрения появляется Попов, как только вспоминает что-то, связанное с этим, и, что самое горькое, Антон понимает, что это неправильно, что так не должно быть, но оно есть. Эти мысли никуда не деваются, они лишь растут, полностью засоряя голову. Антону становится страшно.

***

Антон бы никогда и не подумал, что время может нестись с такой силой. Что так быстро месяц до записи концерта легко сменится тремя неделями, три недели — двумя, две — одной, и рано или поздно до выступления остаётся всего два дня. Более того, Антон даже не предполагал, что он может так сильно волноваться и трястись над уже написанным материалом. Дописанным материалом. Впервые над шутками Шастуна работал не только он сам, и даже не Игорь, к сотрудничеству с которым он уже давно привык, а совсем другие люди, которых он даже в глаза не видел. Некоторые вещи были дописаны их руками, шутки исправлены и, хоть комик и не мог сказать, что не узнаёт свой текст, но в некоторые моменты такие мысли всё-таки появлялись. Антон раз за разом перечитывал распечатанные листы, старался заучить их наизусть, но постоянно сбивался, после чего громко ругался матом, бросал листы на пол и уходил курить. Джабр, первые пару раз заглядывающий в комнату к своему соседу с полным волнения лицом, понял, что это бесполезно, и больше в терзания Тохи не лез. Просто делал музыку в наушниках погромче и пытался не реагировать на вибрацию, исходящую от стен — это злой Шастун хлопал дверью, как самый настоящий психопат, выходя из своей комнаты. Чем ближе время подходило к заветной черте — дню «икс» — Антон становился всё более напряжённым и взвинченным, плюющимся ядом буквально в каждого, кто пытался хоть что-то сказать ему. Причём дело было совсем не в том, что именно ему говорилось, а в самом факте взаимодействия. Джабраилов в этом уже убедился на горьком опыте, потому решил, что вообще трогать товарища до завершения съёмок не будет, и прятался от него в свою комнату, стоило каланче только выйти в коридор. Лишь только в канун дня съёмки концерта, в дверь Игоря раздался тихий спокойный стук, который автор даже не услышал с первого раза — подумал, что это что-то в фильме, который он смотрел. Но нет, стуком оказался Антон, стоящий в дверном проёме и почёсывающий свою коротко стриженную голову. — Джабр, давай прогуляемся? — Мне кажется или сейчас произошло явление Христа народу? — усмехнулся бородатый, снимая с головы большие наушники. — У меня нет сил сейчас даже ответить тебе, — слишком тихо и подозрительно звучит для вечно громкого и эмоционального Антона, отчего Игорь даже запинается перед своим ответом. — Д-да, давай. Ща я оденусь, дай две минуты. Дверь в комнату Игоря Антон закрывает так же тихо, как открывал. На часах «22:15». Вдоль Гражданского проспекта парни идут медленно, почти всё время молчат, смоля сигареты. Антон курит уже третью, неся два выгоревших до фильтра окурка в кармане ветровки в ожидании мусорки — такая вот привычка, привитая ещё матерью с малых лет. Нет, конечно, не носить бычки в карманах, а доносить мусор до урны. Игорь, за что его можно было только поблагодарить, молчит всю дорогу, давая своему другу возможность самому выбирать, каким будет их вечер. Хотя, проходя мимо пивного ларька, который официально должен был прекратить свою деятельность ещё пятнадцать минут назад, но по факту до сих пор принимал в своих стенах завсегдатаев, автор невольно зацепился за него взглядом. — Я боюсь. Голос Антона звучит тихо, но Джабр слышит его отчётливо. Смеряет взглядом, сглатывает ком в горле и коротко кивает, поджимая губы. — Ну ещё бы. Шастун поворачивается к другу, встречаясь с его взглядом — понимающим, дружественным и осторожным. Игорь продолжает идти, стараясь больше не смотреть на комика, а разглядывать далёкую линию горизонта, к которой они шли куда-то в сторону метро. — Эта первая съёмка, серьёзный концерт, материал другого уровня. Признаться, — он сделал небольшую паузу, доставая из пачки, мирно покоящейся в кармане, ещё одну сигарету. — Я слышал, как ты читал у себя в комнате. Я не подслушивал, конечно, — добавил парень, после пронзительного взгляда зелёных глаз, который он ощущал даже боковым зрением. — Но иногда ты говорил очень громко, поэтому приходилось. Мне нравится, это правда хорошо. Даже не просто «хорошо», а я бы сказал «отлично». Что по этому поводу, кстати, говорит твой продюсер? — Он ничего мне не сказал. — Чё? — Игорь смотрит на Шастуна полным непонимания взглядом. — Ему ведь дикое удовольствие доставляет тебя носом во что угодно тыкать. Антон тяжело вздыхает, пинает носком кроссовка мелкий камень, до этого мирно лежащий на дороге, нервно кусает губы и снова заламывает пальцы. Говорить Игорю всё, что произошло за этот месяц, откровенно говоря, не хотелось. Не хотелось признаваться, что Джабр был прав, и что Антон теперь работает с геем. И что этот гей не такой, как на картинках, а вот — реальный, стоит только рукой подать. И гейство его — не просто какие-то замашки, а реальный факт, свидетелем которого он, Антон, стал даже дважды. Но отчего именно эти чувства? Какое-то… даже не смятение, а скорее… стыд? За что? За здорового мужика, который наверняка сам и по собственной воле выбрал этот путь? Или дело в том, что Антон за ним подсматривал? Да и к чёрту это гейство, дело ведь не в этом! Вернее, лишь косвенно. Ведь после фотосессии, они с Поповым даже больше не виделись. Общались исключительно в «Вотсапе», и продюсер ему даже больше не звонил, хотя до того вечера случалось, если дело какое-то срочное. Всё дело было в реакции Антона — он это понимал, но так сильно хотелось надеяться, что Арсений Сергеевич на самом деле ничего не понял, и то, что они практически не контактировали больше, зависело совершенно от других причин. Но то, что Попов, так яро оберегающий бумажную писанину или хотя бы печатную работу, просто скинул комику ссылку на «Яндекс.Диск» с его готовым материалом, не написав ничего, кроме как «Всё готово, постарайся выучить без запинок. Ближе к дате дам другие указания», вызывало некоторые опасения. Указания заключались в том, что Попов скинул ему адрес всего пару дней назад, куда нужно было прийти и подстричься. Антон выполнил беспрекословно. Там всё оказалось куда проще, чем он думал, — парикмахер уже знала, как его стричь, как укладывать. Потом нужно было прийти на примерку к стилисту — Антон пришёл ещё быстрее, потому что в тот момент был где-то в центре. А потом только сообщение с адресом и временем, когда ему нужно было быть на съёмке. — Ну, вот не в этот раз, — плохо скрывая своё истинное переживание, ответил Шастун. — Мы больше не виделись, все задачи он мне в «смсках» присылал. — Твои афиши по всему городу висят, а ты говоришь, что вы ни разу не виделись с того момента? Чё случилось-то? — Да ничего не случилось, Игорь. — Поругались? — Нет! Антон даже заметить не успел, как впервые за долгое время по-настоящему поднял голос на друга. Тот даже замер, чуть не выронив сигарету изо рта от неожиданности. — Прости, я просто весь на нервах. Ты же завтра придёшь? — Ну, ты ведь позвал, — Джабраилов пожал плечами, стряхивая пепел с тлеющей сигареты. — Я работу перенёс ради твоей съёмки. — Класс, — чуть заметно улыбнулся комик. — Хоть какая-то поддержка будет. — Поверь, если бы тебя не снимали, я бы растянул плакат во весь зал с твоим лицом! — Бля, хуйня идея, но спасибо, — наконец-то Шастун заулыбался, доставая из себя тихий, но хотя бы искренний смешок. Они гуляют ещё около часа. По пути домой решают зайти в магазин купить поесть на последние деньги Игоря, за что Антон ему безмерно благодарен и в очередной раз обещает всё отдать с лихвой, как только разбогатеет. Разговоры клеятся теперь без проблем, оба парня смеются, Антон накидывает какие-то шутки, которые с удовольствием разгоняет Игорь, — любимое занятие двух мальчиков, безмерно влюблённых в комедию. Утро для Антона начинается рано. Как только на часах телефона появляется заветное «9:01», он совершенно сонно открывает глаза, стараясь как можно быстрее выключить противный громкий звук, что раздаётся над самым ухом. Глаза слипаются, кости ломит, хочется послать всё «на» и лечь досыпать тревожные сны, но ответственность берёт своё, и парень медленно, но всё-таки поднимается с кровати. До ванной комнаты идёт, как самый настоящий зомби — из стороны в сторону шатается, чуть не сносит пару углов, но до места назначения всё-таки добирается. Уже на кухне, наливая воду в электронный чайник, проверяет уведомления на телефоне. Больше всего становится приятно от сообщения мамы, полученного уже пару часов назад. Строчки «Желаю тебе сегодня удачи, сыночек! Я в тебя верю!» читаются исключительно её голосом, отчего в груди сжимается сердце. Уже заваривая в первой попавшейся под руку кружке чай, Антон листает дальше. Оповещения из пабликов, телеграмм-каналов, от ребят из мини-стендап-клуба, которым они часто собирались выпить в барах, от сестры какое-то видео и… коротенькое сообщение от Нины. Нинок: «Удачи, Антош». Палец замирает над экраном — он совсем забыл о ней. Из-за дикой нагрузки (ещё бы — написать целый концерт меньше, чем за месяц), постоянного стресса и недосыпа Антон совершенно выпал из своей прежней жизни. Даже общение с Игорем стало не таким постоянным, как раньше, а это несмотря на то, что они живут в одной квартире! Что уж там говорить о тех, кто находится за пределами его ветки метро. Именно в этот момент Шастун понимает, что он очень сильно соскучился по Нине. Сейчас, когда из приоткрытого окна ворвался прохладный утренний ветер, её особенно сильно не хватало. Антон отставляет кружку, опирается на кухонную тумбу, перехватывает телефон двумя руками и быстро печатает.

Вы: «Я очень сильно соскучился. Давай встретимся завтра?»

Часы до выступления летят, как шлюхи с небоскрёба. До «Стейджа», где будет проходит концерт, Шастун решает добраться на такси. Метро в его случае, конечно, было бы выгоднее, да и не так сложно — сел на свою красную ветку, доехал до «Восстания» и просто прошёлся минут пятнадцать. Но было что-то ещё внутри, что очень требовало расслабиться перед съёмкой, дать возможность не думать о том, на какой станции выходить, в какую сторону идти. Хотелось почувствовать себя, чёрт возьми, тем самым комиком, у которого сегодня будут первые и не последние съёмки большого концерта, который откроет дверь в мир популярности и больших денег. Антон проверяет несколько раз рюкзак, наличие в нём чистой чёрной футболки, зарядку для телефона, проверяет распечатки, зачитанные уже до неприличия, лежащий во внутреннем кармане паспорт и запихивает сверху всего этого в рюкзак чистые кроссовки. Хочется ещё, как в школе перед уроком литературы, несколько раз прогнать материал, но от этого желания получается очень быстро отказаться — на месте перечитает, всё хорошо будет. Уже подъезжая к бару, Антон начинает ловить ту самую паническую атаку, о которой уже давненько успел забыть: пальцы выкручивает, перестаёт слышать музыку в наушниках, постоянно думает о том, что мог что-то забыть, и раз за разом лезет в рюкзак всё проверить. Когда таксист просит не заезжать во двор, а остановиться на Некрасова, парень быстро кивает и из машины вылетает, как пуля, стоит ей только остановиться у тротуара. На входе в клуб стоят пара парней, смоля сигареты и, как только Антон проходит во внутренний двор, замечают его. Один из них поднимает руку в воздух. — Дарова, — кивает парень, пока Антон неуверенным шагом подходит к нему. — Ты ж Шастун? — Здорова, да, — комик пожимает протянутую ему руку, потом вторую. — Там тебя уже ждут, можешь проходить. — А Попов там? — Там, там, — ухмыляется парень, стряхивая пепел со своей сигареты прямо на асфальт. — Мне кажется, он оттуда и не вылезает… — тихо добавляет второй и прыскает от смеха. Шастун этот момент старается пропустить мимо ушей и проходит внутрь заведения, открывая тяжёлую барную дверь, выкрашенную в чисто чёрный цвет. Первым человеком, которого Антон замечает, только войдя в клуб, оказывается Лиза, ассистентка Попова. Она проходит мимо входной двери, настолько увлечённая чем-то в своём телефоне, что даже не замечает, как кто-то появляется в холле. — Эй, Лиза? — чуть более громко повторяет Антон, и только в этот момент девушка поднимает на него взгляд. И сразу он меняется на самый приветливый, какой только возможно. — Антошенька, привет, — она подходит ближе, приобнимает молодого комика за плечи. Ради этого ей приходится подняться на носочки, а Антону наоборот наклониться. — Ты как, волнуешься? — Вообще нет, — наглым образом врёт Антон, стараясь визуально соответствовать собственным словам. Он приобнимает её в ответ и сразу отходит. — Ребята уже готовят место под съёмку. Пойдём, отведу тебя в гримёрку. Антон молча кивает и послушно идёт в сторону, куда его ведёт Лиза. Она что-то ещё печатает в телефоне, потом прислоняет его к самому лицу и, видимо, записывает голосовое. По содержанию текста Шастун сразу понимает, кому. — Антон приехал, сейчас в гримёрку его приведу. Что-нибудь нужно ещё? Она быстро читает полученный ответ, кивает, словно сама себе, и ведёт Антона чуть ли не за руку вдоль длинных тёмных коридоров клуба. Такие места почему-то всегда притягивали, давали почувствовать себя не простым посетителем, а кем-то особенным, кто может зайти за кулисы, за ту черту, которая доступна не всем. И ладно, если что-то подобное ощущается в театрах, но даже небольшой, на первый взгляд, клуб, мог похвастаться своими закоулками, со всевозможными дверьми по обе стороны длинного плохо освещённого коридора. Антон не может не обратить внимания на сводчатый потолок, проглядывающийся сквозь пластиковые квадратные панели — попытки скрыть былую красоту здания во время ремонта, и чуть не врезается в Лизу, которая останавливается около одной из дверей. Но девушка вовремя отходит в сторону, открывает дверь, пропускает Шастуна вперёд, и перед ним оказывается небольшая, рассчитанная на пару столов, но всё-таки полностью функционирующая гримёрка. Одно окно, прикрытое тканевой шторкой типа жалюзи, почти не пропускало дневного света, но зато в комнате хорошо работали лампы, освещая всё необходимое. В одном из кресел сидела девушка, которая при виде высокого парня тут же вскочила со своего места, поправляя коротко стриженные светлые волосы. — Ир, — обратилась к ней ассистентка, снова опуская взгляд в телефон. — Привела тебе нашего Антошку. Я пока пойду к Арсению Сергеевичу. Если что, звони. — Хорошо, — гримёрша закивала, улыбаясь сперва Лизе, а потом и Антону лично. — У нас сколько времени? Гончарова кинула взгляд на собственное запястье, задумчиво высчитывая минуты. — Полчаса у тебя точно есть, хватит? — Конечно хватит, тут же стрелки рисовать не надо, — девушки переглянулись, отмечая остроумную шутку, которую Шастун, конечно, не понял. — Ну всё, Антош, потом подходи в зал, как будешь готов. Не потеряешься? — Не, — растерянно отвечает комик, скидывая свой рюкзак на стоящий у стены без дела стул. — Да что тут теряться, — Ира уже раскладывала на гримёрном столике набор чистых кистей. — Просто по прямой идёшь и оказываешься за сценой. Антон садится в высокое кресло, стараясь выглядеть как можно более уверенным в себе. Волнение, оказывается, никуда и не уходило — так, на некоторое время спряталось поглубже и вот опять вылезло наружу. Ира, гримёрша, очень красивая. Она улыбается, выдавливая из маленького тюбика тональник (после прошлой подготовки к фотосессии Антон это слово уже запомнил, как и всю процедуру в целом) на тыльную сторону руки, смешивая его с другими оттенками из таких же маленьких тюбиков, подбирая «тот самый оттенок», который перекроет все неровности кожи и даст камере хорошую картинку. Антон старается не смотреть на девушку лишний раз, но это оказывается просто непосильной задачей. Ира достаточно высокая, хотя по сравнению с ним все люди низкие, за исключением буквально единиц. Симпатичная — приятно накрашена, без этих ярких губ-глаз-щёк, волосы красивого светлого оттенка, ровно подрезанные где-то по плечи. У неё приятная улыбка, и она очень вкусно пахнет — вишней и ванилью. — Это твои первые съёмки? Голос Иры чуть хриплый, но очень приятный. Антон молится, чтобы она не заметила его пристальный взгляд, прикованный к её лицу, потому что сейчас больше всего не хотелось, чтобы его выдали красные щёки. — Да, — буквально через секунду отвечает комик, стараясь сбить свой романтичный настрой на подобие серьёзного разговора о работе. — А ты работаешь на Попова? — Нет, на «Дыммашину». Он же просто продюсер, зачем ему личный гримёр? — Ира хихикнула, отошла от Шастуна на пару шагов, глядя на его лицо со стороны, проверяя ровность тона. — А «Дыммашина» — это что? — спрашивает Антон и сразу чувствует себя очень глупо. — «Дыммашина», — она снова подходит ближе, нанося небольшое количество тонального крема куда-то в область носа, — это как раз те ребята, которые организовывают твою съёмку. У нас есть свои операторы, режиссёры, фотографы, световики… — …Гримёры, — прерывает девушку Антон, и от этого она только шире улыбается. — И гримёры тоже. Мы с Поповым давно сотрудничаем. Делаем, так сказать, всё «под ключ». — А ты давно гримируешь? Антон понимает, что совсем скоро работа над ним будет закончена и пользуется всеми возможными способами продолжить разговор. Ира понравилась ему, как говорится, с первого взгляда, и с ней хотелось говорить как можно дольше, пользоваться моментом. — Вообще, я визажист с пятилетним стажем. Но в качестве гримёра у «Дыммашины» работаю второй год, — она ловко орудует кисточкой, замазывая какие-то мелкие прыщики в районе лба. — А тебе сколько? — А ты не знаешь, что спрашивать возраст у девушки неприлично? — она произносит эту фразу с притворной обидой, но улыбка всё ещё прорывается сквозь плотно сжатые губы. — Извини, — Антон закусывает щёку изнутри. — Думал, что подобные вопросы не задают гораздо позднее. — Позднее? — Ира снова отходит на пару шагов, опирается бедром на соседний столик, скрещивая руки на груди. — Это после двадцати двух ноль-ноль? — После полуночи, — продолжает глупую шутку Шастун. — А сколько ты дашь? — она вскидывает ровный тонкий носик, глядя на комика свысока. — Не больше двадцати. — Вау, я думала, что ты сейчас пошутишь про цену. — Не умею так плохо шутить, — быстро находится Шастун, не отрывая от визажистки взгляда. — Мне двадцать шесть, — она делает небольшую паузу, потом отходит от столика, убирает грязные кисти в сторону и достаёт пудру, знатно осыпая ей лицо комика. — Но если ты действительно думаешь, что мне не больше двадцати, — спасибо. Возможно, если бы у них было больше времени, Антон бы с радостью продолжил разговор, но стоило ему только открыть рот, как Ира отошла от него, с всё той же улыбкой сообщая, что на этом их работа закончена. Именно в это мгновение в гримёрку вошли ещё две девушки. Одна из них отвечала за одежду, другая за что-то, связанное с процессом съёмки, но в это Антон уже не вникал. У него забрали футболку и кроссовки из рюкзака — первую быстро отпарили прямо там, на месте, вторые ещё несколько раз, несмотря на то, что Антон их стирал заранее, протёрли влажными салфетками. Подготовка была наконец закончена, и комик вышел в тот самый длинный коридор, идя в сторону сцены, как ему объясняла Ира. Зал, в котором они снимают сегодня, на самом деле кажется не таким маленьким, как на фото. На сцене висят голубые бархатные шторы, по центру неё стоит высокий барный стул и микрофон — прямо как в тех самых зарубежных концертах, которые Антон смотрел с диким восторгом в течении всей юности. Зал, кстати, выглядит достаточно удобным, чем-то напоминает место, где проходят съёмки «Камеди Клаба» для «ТНТ» — много столиков на два-четыре человека, развёрнутых к сцене, на них какие-то тёмные скатерти и салфетно-приправный набор. По углам сцены и по самому центру зала уже стояли камеры, около которых туда-суда сновали операторы и другие ребята, как Антон уже теперь знал, из «Дыммашины». По всему полу тянулись провода, соединяющие между собой свет, звук и камеры, и запутаться в них сейчас очень сильно не хотелось. Среди всего этого рабочего процесса, который впору бы назвать хаосом, Шастун искал хотя бы одно знакомое лицо, и сейчас было совершенно без разницы, кто именно это будет: Лиза, Арсений Сергеевич или кто-то ещё. — Ты — Шастун? — чей-то тихий голос за спиной заставил обернуться. Антон увидел рядом с собой невысокого парня, постарше его, с круглым лицом и в тёмной кепке. — Я, — быстро кивнул комик, сжимая пальцы в кулаки от волнения. — Я Максим, но можешь звать просто Крап. Я звукорежиссёр. Пойдём со мной, проверим звук. Антон быстро кивает, идёт следом за Крапом. Стоя на сцене, они проверяют звук, проверяют, пишется ли микрофон. Антону всё это в новинку, и он старается выполнять всё, что ему говорят. Парня гоняют на сцену ещё несколько раз: проверить картинку, снова проверить звук, потому что что-то слетело, да и в принципе чтобы он привык к обстановке. Вместе с Антоном несколько раз выходит Стас Шеминов — режиссёр рассказывает что-то о процессе, о том, что ему делать и как себя вести. Антону очень интересно — до этого с чем-то подобным ему приходилось сталкиваться только в кино, а тут всё по-настоящему. До самого начала съёмки, Шастун отсиживается в гримёрке. Там с ним сидит Ира, другие девочки и фотограф, который старался сфотографировать, кажется, каждый шаг комика. За это он, конечно, сразу заранее извинился, обозначив, что это его работа. Антон с тяжёлым вздохом извинения принял, заверенный тем, что плохих кадров не будет, потому что «Дыммашина» не заинтересована в том, чтобы представить его в дурном свете. Когда по рации, висящей на поясе одной из девочек, раздалось заветное «Шастун на площадку, до съёмки десять минут», у него натурально затряслись поджилки. Комик, кажется, мгновенно покраснел, из-за чего Ире очень быстро пришлось поправлять ему грим. Когда Антон шёл по длинному коридору до зала, его ноги подкашивались, и было ему так же страшно, как на экзамене, а может, и ещё сильнее. Шастун материал помнил — несколько раз перечитал, получил в руки свежие распечатки, которые положили на тот самый стул на сцене, чтобы было куда подглядывать в процессе. Стас несколько раз предупредил парня, что если вдруг он запнётся или потеряется в процессе, в отличие от обычного концерта, этот концерт можно будет подрезать или даже переснять кусочки, если это потребуется. Однако от этого меньше ответственности Шастун не ощущал. Кажется, что стало, наоборот, только хуже, и потому, когда, идя по тому самому коридору в сторону зала, его окликнул Попов, это даже не сразу почувствовалось. Лишь только когда фотограф трогает его за плечо, заставляя остановиться, Антон понимает, в чём, собственно, дело. — Ты готов? — голос, которым Арсений Сергеевич сейчас обращается к Антону, совершенно не внушает никакой уверенности. Наоборот, снова начинают трястись коленки. — Готов, — как можно увереннее кивает Шастун, пряча руки в карманы. — Давай, — на лице продюсера на долю секунды появляется что-то вроде улыбки, но эту мысль Антон пытается спрятать как можно дальше. И потому снова вздрагивает, когда на острое плечо ложится горячая рука Попова. — Ты всё сможешь, ты молодец. По всему телу почему-то бегут мурашки. Антон делает шаг в сторону, и Попов сразу убирает руку, неловко мнётся секунду и скрещивает руки на груди. Что-то внутри просто обязывает сказать об этом хоть слово, но именно в это мгновение в коридоре появляется Лиза. — Арсений Сергеевич, вас Стас зовёт. И тебя, Антон, тоже, — добавляет она после небольшой паузы. — Уже идём, — спокойно отвечает Попов и, обходя Антона, двигается следом за своей ассистенткой. Антон изо всех сил старается делать вид, что всё в порядке. Но всё нихуя не в порядке. Он стоит за кулисами. Трясётся, как банный лист, снова ломает пальцы, глубоко дышит, расхаживает из стороны в сторону. Недалеко стоит Лиза, держа в руках телефон, глядя то на экран, то на сцену. Отсюда, естественно, слышно всё, что происходит в зале, и именно сейчас на сцену выходит Стас. При его появлении — это слышно даже оттуда, где так упорно прячется Антон, среди занятых своей работой ребят из «Дыммашины» — в зале раздаются громкие аплодисменты. Как только они стихают, режиссёр начинает свою речь. — Всем привет и добрый вечер! Спасибо всем, кто пришёл на сегодняшний стендап Антона Шастуна. Как вы знаете, это будет не просто концерт, к которым вы привыкли — сегодня мы будем его снимать. Рассказываю, что это значит. Как обычно, вообще не сдерживайтесь в своей реакции! Если вам смешно — смейтесь, если очень смешно — смейтесь очень! — в этот момент по залу раздались первые смешки. — У нас есть только несколько просьб, и мы будем очень рады, если вы их выполните. В первую очередь, большая просьба выключить свои телефоны в режим «без звука» и ничего не снимать. Можно сделать пару кадров для ваших сторис, но, пожалуйста, не снимайте материал, потому что через совсем небольшое время мы планируем выпустить его на «Ютубе», и будет очень не круто, если куски концерта Антона будут в сети уже сегодня вечером. Во-вторых, если вам нужно выйти, сделайте это сейчас и возвращайтесь к нам, чтобы не ходить во время видеосъёмки. Естественно, если очень нужно — все мы люди, я понимаю — можете выйти, но лучше этого, конечно, не делать… Так, возможно вы услышите голос нашего звукорежиссёра. Крап? Из динамиков, находящихся по всему клубу раздался уже знакомый Антону голос Максима. — Здрасьте-здрасьте, — коротко поздоровался тот, и Стас продолжил дальше свою речь. — Если у нас будут какие-то накладки, то вы услышите либо его, либо меня. Конечно, будем надеяться, что всё будет хорошо, но это рабочий процесс, в котором могут быть некоторые моменты. А так, будем очень надеяться, что концерт пройдёт без приключений, и вы сможете насладиться Антоном полностью! — по зале снова пронеслись аплодисменты. — Кто-нибудь уже был на выступлениях Шаста? — что-то внутри Антона замерло. — Хорошо. А кто пришёл в первый раз? — Антош, всё в порядке? — голос Лизы раздался совсем близко, а следом за этим Антон ощущает её холодные руки на своей спине. Комик резко оборачивается, глядя на неё испуганным взглядом. — Всё хорошо? Разволновался? — Да, очень. Пиздец, там полный зал? — Ну естественно, все на тебя хотят посмотреть, — она улыбается, ласково поглаживает парня по спине. — Не переживай, у тебя отличный материал, ты уже не в первый раз на сцене, всё будет хорошо. У тебя всё получится. Хочешь, обнимемся? — Хочу, — быстро отвечает Антон, наклоняясь и стискивая ассистентку в своих крепких объятиях. Гончарова даже растерялась от такого сильного порыва, но быстро собралась, обнимая молодого комика в ответ. Каким бы большим и серьёзным он не казался, на самом деле Антон был очень боязливым и волнительным мальчиком — она это поняла уже давно, но не решилась озвучить даже в своей голове. И чувства у Лизы, что была старше его почти на десять лет, были именно, что называется, материнские. — Ну, на этом я больше не буду вас задерживать. У нас всё готово? — снова раздаётся голос Стаса со сцены. — Всё отлично, — чей-то незнакомый голос говорит в динамик. — Всё, Антош, твой выход. Готов? — Лиза отстраняется от Шастуна, в последний раз гладит его по спине. — Ну, тогда прошу любить и жаловать — Антон Шастун! Встретьте его такими сильными овациями, как никого раньше! — Готов, — парень поправляет футболку, сглатывает комок в горле, встречается взглядом с выходящим со сцены Стасом и, кивая тому, под нереально громкие аплодисменты, из-за которых почти не слышно музыкальную отбивку, выходит на сцену. — Всем здрасьте, всем привет! Антон подходит к тому самому месту на сцене, между барным стулом и микрофоном. Как он и представлял, все столики были заняты. Народу — битком. Никогда в жизни Антон не видел, чтобы на его выступление приходило настолько много людей. Да, на «открытых микрофонах» людей было не мало, но вот прям так, чтобы целый аншлаг… такое впечатление, словно Попов обещал каждому лично заплатить по косарю за присутствие и ещё накинуть столько же за то, чтобы они смеялись и хлопали. Но все эти мысли были только внутри, потому что на самом деле Шастун весь искрился, глядя на тёмные лица в зрительном зале. Первым, кто бросается в глаза, оказывается Игорь, сидящий на первом ряду за одним из крайних столиков. Он смотрит на Антона, как мать на детском утреннике, светится, как прожектор. Конечно, может быть дело в полупустом бокале пива, стоящем перед ним на столике, но какая, в целом, разница? От одного только взгляда на лучшего друга Антону становится спокойнее. Он чувствует поддержку даже на расстоянии нескольких метров. — Ну что, вот я и добрался до собственного концерта, — Антон взял микрофон со стойки, поправляя запутавшийся за неё провод. — Так сказать, дорос, — по залу раздался первый смех. — Да, в двадцать один не так просто написать собственный концерт, а тем более сделать его таким, чтобы он нравился людям. Знаете, в чём его главное отличие от тех концертов, на которых вы уже были? — он выжидает небольшую паузу. — К нему я нихрена не готовился. Нет, серьёзно, я написал его меньше, чем за месяц… […] — …всем спасибо, всем пока! Громко, почти кричит в микрофон Антон, ставя его обратно на стойку, мгновенно срывая просто нереально громкие овации. Такие, какие невозможно даже сыграть для камер. Сердце дико бьётся в груди, когда под музыкальную отбивку Шастун уходит со сцены. Прямо за шторами его ждала Лиза, глядящая на комика чуть ли не влюблённым взглядом. — Какой ты молодец, Антон! Это было просто офигенно! Парень быстро подскочил к ней, снова стискивая в объятиях. К таким сильным обниманиям Лиза уже была готова, потому откровенно повисла на Шастуне, обхватывая его за шею. — Это было просто ахуенно! — откуда-то из-за тёмных углов появился Шеминов, поправляя на своей голове надетую козырьком вперёд кепку. — Нет, мне конечно Арс говорил, что будет круто, но я даже представить себе не мог, что настолько! Вообще молодец! — мужчина пожимает комику руку, хлопает по плечу, от чего Антон улыбается ещё сильнее. Коленки всё ещё дрожали, но теперь совсем по другому поводу. Там, на сцене, он держался как только мог. Пытался делать непробиваемое лицо, сам время от времени смеялся от собственных шуток и, даже не сумев полностью себя контролировать, несколько раз сгибался пополам вместе с залом. У него получилось. Это было ясно, даже не глядя отснятый материал. Зал был в восторге, и это было слышно даже сейчас, по доносящимся из бара голосам и смеху. — Что теперь? — спрашивает комик, потирая малость вспотевший лоб. — Мы сматываемся, а ты идёшь праздновать, — отвечает Стас, направляя Антона в тот самый тёмный коридор, соединяющий сцену и другие помещения. — Лиз, ты идёшь? — Шастун оборачивается к ассистентке, которая снова утыкается в телефон. — Мне надо с Арсением Сергеевичем кое-что решить, и приду. Иди пока с ребятами. — Кстати, да, а где он сам? — спрашивает Антон, стараясь выглядеть так, словно этот вопрос не мучал его всё время, а действительно был просто «кстати». Продюсера не было видно среди гостей первого и второго ряда и даже за сценой, хотя именно тут находились те же Стас и Лиза. — Вопросы какие-то решает с Алексеем Александровичем, — отвечает кто-то из работников клуба, проходящий мимо. — Пустите меня, блять, я ему почти как брат! Громкий крик со стороны сцены заставляет всю компанию обернуться, и Антон узнаёт его сразу — Игорь. Пьяный Игорь. — Это там ещё что? — хмурится Лиза, выглядывая на сцену за бархатные шторы. — Мой друг, — Антон с улыбкой обгоняет её, выглядывая совсем немного, чтобы не сильно палиться на сцене, но так, чтобы охранник, стоящий рядом, видел его. — Эй, извините. — Антоха! — Джабр замечает его мгновенно и улыбается во все тридцать два, оставляя попытку залезть прямо на сцену. — Пустите его, пожалуйста, он правда со мной, — под тяжёлым взглядом охранника Игорь наконец-то пробирается за кулисы и налетает на Антона с лютыми объятиями, стискивая его ещё сильнее, чем сам Антон некоторое время назад обнимал Лизу. — Я так горжусь тобой, мой мальчик! Это было просто ахуенно! Лучше, чем все твои микрофоны! — Ребят, можно Игорь с нами будет? — робко спрашивает Антон, приобнимая товарища за плечо. — Конечно! — раздаётся почти одновременно сразу от нескольких людей, и вся компания в сопровождении разговоров и обсуждений прошествовала в гримёрку.

***

— Антон? Шастуну пришлось заставить себя, чтобы оторвать от губ стакан в горьким виски, что так сильно, но приятно обжигал горло и казался совершенно не таким, каким Антон знал вкус этого алкоголя. Голос Арсения Сергеевича за спиной заставил вздрогнуть — несмотря на лёгкое помутнение разума, подверженного пьянящему воздействию, подкреплённому эйфорией после удачного выступления, — он звучал как гром среди ясного неба. Все, кто стояли рядом с комиком, дружно обернулись на продюсера, расплываясь в ещё большей улыбке, нежели была до этого. — Арсен Сергеич, давай к нам? — заговорил Стас, отставляя от себя как раз вовремя опустевшую бутылку пива, но Попов только отрицательно покачал головой, даже не окинув стоящих вокруг стола, заставленного закусками и алкоголем, дежурной улыбкой. — Антон, подойди пожалуйста. Шастун хмурит брови, ставит свой стакан на стол и, коротко прокашлявшись, дабы прочистить горло, выходит следом за Арсением из гримёрки. Вот уж, что называется, «явился не запылился». Сейчас хочется, чтобы Попов сегодня вообще не появлялся, потому что Антон уже очень давно не проводил время так хорошо, как в компании «Дыммашины» и работников «Стейджа». Они прошли дальше по коридору, в обратную сторону от сцены, миновали двери, ведущие на кухню, и оказались в небольшом кабинете, на входной двери которого Антон очень быстро успел прочитать «Директор. А.М. Смирнов». Кабинет, как и предполагалось, был завален всевозможными коробками, документами, папками — типичный кабинет типичного директора. О том, почему Попов повёл его именно сюда, Антон думать даже не хотел, потому что только от одного его присутствия ближе, чем четыре метра, у парня начинали трястись, потеть руки. Почему-то особенно сейчас, после такого важного концерта, очень страшно было услышать от Арсения Сергеевича всё что угодно. Не хотелось расстраиваться. — Вы что-то хотели? — как можно спокойнее спрашивает Шастун, усаживаясь на свободное кресло около рабочего стола, также сильно заваленного бумагами, как и все остальные поверхности здесь. — Да, поговорить с тобой. Антон пытался уловить хотя бы эмоцию их будущего разговора, но от того, что она напоминала волнение… становилось по-настоящему жутко. — Концерт получился хорош. Лучше, чем я мог себе представить, — начало было хорошим. Даже слишком хорошим, чтобы можно было представить продолжение. Антон поверить не мог, что это была самая настоящая похвала, которую Попов говорил именно ему и, слушая каждое слово, Шастун расцветал, забывая о прежних переживаниях, в которых он шёл сюда, как тряпичная кукла на ниточках. — Но, к сожалению, я должен сказать, что мы больше не можем сотрудничать. В глазах потемнело, и Антон не мог быть уверен в том, что именно стало тому причиной: алкоголь, наконец-то давший в голову, либо слова, которые он совсем никак не ожидал услышать от продюсера. Что-то внутри, до этого державшееся на тонкой ниточке, оборвалось и рухнуло на самое дно. Он старался, он старался так, как никогда раньше, и об этом говорили все, кто видели его выступление. Оно не было провальным, оно было лучшим! И на записи концерт будет смотреться обалденно, его даже резать сильно не придётся. И зал смеялся, и команда. Да что уж, даже сам Антон дико кайфовал. А слова Арсения Сергеевича… А они как же… — Но… Почему? — парень крепко сжал в руках край собственной футболки, из которой он ещё не успел переодеться после выступления. — Что я сделал не так?! — последняя фраза оказалась чуть громче и жалобнее, чем он того планировал, но Попов, кажется, этого даже не замечает. — Нет, ты всё сделал замечательно, — осторожно продолжил мужчина, снимая с себя очки и потирая уставшие глаза, что больше походило на попытку держать себя в руках и не показывать бегающих по комнате глаз. — Концерт будет отличным, и он станет хорошим началом твоей серьёзной карьеры, но без меня. Я могу посоветовать тебя очень хорошим продюсерам, они профессионалы своего дела. — Почему?! Антон не унимался, он жадно глядел на своего продюсера требовательным взглядом, но тот, что не удивительно, держался просто великолепно: ровная спина, взгляд на очки, которые, чёрт возьми, вот самое время сейчас было ещё и протереть! — Мы не сработаемся. — Объясните! — Разве я должен что-то тебе объяснять? — А как же… — комик растеряно смотрел то на продюсера, то на свои ноги, не зная, как подобрать слова. Стоило ему только принять факт того, что жизнь налаживается, что теперь можно не переживать о заканчивающейся гречке, как вдруг беда пришла откуда не ждали… — Наш контракт был на один концерт, — подхватил Попов, словно зная, о чём тот хочет спросить. — Он прошёл. Свои обязательства о продакшене я полностью выполню, передам тебя в руки знающих людей, ты ничего не потеряешь, с голой жопой никто тебя никуда на улицу не выгоняет. Антон вскакивает с кресла, в два шага подлетает к Попову. Это невозможно, этого не может быть, чтобы вот так просто его посылали. И не после неудачного концерта, а после лучшего из всех своих выступлений. После самого взрывного материала, который прогрел зал на весь миллион процентов. Стоило парню оказаться рядом, Попов мгновенно отпрянул назад, глядя на него таким испуганным взглядом, как будто бы это он, а не Антон, в этой истории загнанный зверь… В голове патока. Антон не знает, что делать, не знает, что говорить. А ещё, сейчас просто невозможно сильно у Антона бьётся сердце. Он даже забыл, что именно хотел сказать продюсеру… — Антон… — его голос не отрезвляет. Не даёт той самой пощёчины, которая должна всё исправить. Антон слышит, как его голос дрожит. Только сейчас до Шастуна доходит, как выглядит их положение со стороны. Как Антон близко, как Попов жмётся от него. Какие-то шестерёнки в голове начинают работать. И лучше бы засунуть их подальше, просто уйти, найти другого продюсера, возможно, даже не хуже Попова, но что-то всё равно внутри Антона требует только самого лучшего. У него должен быть лучший продюсер. Должен быть. Потому что на меньшее он не согласен. Попов хочет сделать ещё один шаг назад, но Шастун вцепляется в его предплечье. Держит за открытую кожу, покрытую светлыми волосами и мурашками, и не знает, что ему теперь делать, потому что Попов рядом с ним не говорит больше ничего. Комик ослабляет хватку, прикасаясь теперь лишь кончиками пальцев к горячей коже руки, хозяин которой, вопреки всем нормам, руку эту самую не убирает. Глаза Антона бегают от руки до груди Попова, который стоит прямо рядом с ним меньше, чем на расстоянии шага. Он не понимает, почему делает именно это, но что-то внутри сознания, что-то такое, забитое глубоко внутри особенно после событий на фотосъёмке, твердит одно и то же: «Действуй! Действуй! Действуй!» Антон делает шаг, наступая на продюсера, и уже тот, словно тряпичная кукла, поддаётся чужой игре. Мужчина пятится назад, встречая скорое препятствие — позади него оказывается стена, дальше которой уже никуда не сбежать. Антона потряхивает, но он старается быть как можно более собранным и не показывать этого. Попов не отпихивает его. Позволяет сейчас сжимать свою руку, прижимать к стене всем телом и… Теперь Антон точно уверен в своей теории: Попов клюнул на него, как рыбка на крючок. Если бы всё это было не так, Антон бы уже получил, как минимум, по щам и извинялся за глупость, валя всё на алкоголь. Но вместо этого Шастун ощущает горячее сбившееся дыхание у себя над ухом, совсем рядом с голой кожей. Рука комика осторожно скользит вверх по чужому телу, перехватывая сперва плечо, а потом прикасаясь к сильно вздымающейся мужской груди. То, что он делает, ещё долго будет преследовать в мыслях, рваться наружу и бить в колокол, напоминая о всей низости собственных поступков. Шастун тянется к чужой шее, лишь наполовину прикрытой угольно-чёрным бадлоном, нелепо прижимается к ней губами, оставляя влажный след, мгновенно опаляя его своим дыханием. Чувствует, как чужие руки очень слабо, почти неощутимо опускаются на его талию и даже не сжимают — просто прикасаются, хотя руки самого Антона уже с силой сжимают продюсера в своих объятиях. Шастуну никогда не приходилось раньше целовать мужчину. Это не то чтобы было чем-то запретным, оно просто было ненужным, о чём даже в голову не могло прийти по умолчанию. Но пришло. Сейчас пришло. Он волновался, будто это первый поцелуй, хоть было далеко не так. Губы Попова мягкие, влажные, чуть шершавые — сказывался сильный питерский ветер. Щетина чуть колется, но не оставляет таких сильных неприятных ощущений, которые Антон уже успел придумать себе за секунду до того, как прижаться к мужчине. Дыхание Арсения такое горячее, обрывистое. От алкоголя, давшего в голову, Антону кажется, что это ему даже нравится. А может, дело в том, как ловко Арсений Сергеевич работает своим языком, проникая в рот мальчишки. Чёрт его знает, потому что Антон не знал. Антон висит на нём. Совершенно блядски обхватывает за шею, прижимается всем телом, трогает за голую кожу, запуская руки под чужую одежду. Старается отпустить все мысли, думать о том, что перед ним кто-то другой. Желательно, женского пола. Представляет перед собой Иру. Нину. Анжелину Джоли, чёрт возьми. Но плотный бугор в паху, к которому Антон прижимается собственным бедром, не даёт полностью оторваться от этих мыслей. — Что ты… — Попов произносит это одними губами, Антон чувствует его дыхание на своей щеке. — Прошу вас… Не отказывайтесь от меня…